А.С.Хоцей

 

 

ЛЕКЦИИ ОБ ОБЩЕСТВЕ

 

 

Лекция первая. ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ КУРСА

 

1. Зачем нужна наука?

 

ПОЛЕЗНОСТЬ НАУКИ   Этот курс лекций — для тех, кто хочет знать, что такое общество, "чем оно дышит" и как развивается, что происходит в России и куда движется человечество в целом. Я не гарантирую абсолютных истин, но надеюсь дать материал для размышлений. При этом все указанные темы я буду освещать хотя и по возможности популярно, но всё-таки научно. В связи с чем первым делом нам следует задаться вопросом: зачем вообще нужна наука?

       Если спросить реальных учёных (то есть тех, кто занимается наукой по призванию, а не ради одного пропитания), зачем они познают, то честный ответ будет: из любопытства. Из желания решить те многочисленные загадки, которые задаёт нам окружающая действительность. Есть у человека и даже у высших животных в целом такая психическая особенность — любознательность. Или, иначе говоря, потребность познания. И всякий познающий этот мир прежде всего удовлетворяет данную потребность. Так что же, наука нужна нам для удовлетворения "инстинкта" любознательности?

       По большому счёту, конечно, нет. Чтобы понять сие, достаточно поставить второй вопрос: а зачем нужна сама любознательность? Не случайно же она у нас появилась и воспроизводится из поколения в поколение. Разумеется, как и всё прочее, это результат естественного эволюционного отбора. Это отбор закрепил у животных и особого их вида — людей — тягу к познанию мира. Почему? Надо думать, по той же причине, по которой он отбирает и закрепляет вообще все свойства живого, а именно: потому что любопытство способствует эффективному выживанию тех, кто им обладает, лучшему приспособлению их к среде. Другими словами, такой "инстинкт" попросту практически полезен. Познание вообще и научное познание в частности нужны потому, что они помогают нам выжить. Точнее, эту роль играют получаемые в итоге наших познавательных действий знания.

       В чём эта полезность? Практическая польза тут только одна: знания позволяют предвидеть то, что будет. И, соответственно, вовремя и правильно среагировать, так загодя организовать свою деятельность, чтобы добиться наилучшего эффекта. В плане всё той же выживаемости, приспособленности к среде. Когда наперёд знаешь, что будет, то есть и возможность заранее подумать о том, что делать.

       При этом имеются два типа знаний о том, что будет (впрочем, различающиеся не сами по себе, а лишь характером их соотношений с нами). Первое — знание о том, что произойдёт само собой, о тенденциях развития не зависящих от нас событий: "На горизонте туча. Скоро хлынет дождь". И второе — знание о том, что будет, если мы сами конкретно сделаем то-то или то-то. Например, чиркнем кремнём о кресало. Тут уже налицо знание о том, что следует сделать в наличных условиях, чтобы получить какой-то нужный результат: в приведённом примере — высечь искру, из которой, понятно, возгорится пламя. Это уже основа всех технологий. Вот эти два типа знаний о будущем вкупе и обеспечивают нашу повышенную выживаемость. Если мы знаем, как развиваются события сами по себе, плюс знаем, что будет, если мы поступим так-то и так-то, то тут уже можно выбирать те действия, которые приведут к наилучшему для нас результату (естественно, из числа возможных по наличным обстоятельствам).

       Таким образом, констатирую, что наука вообще (и как процесс познания, добычи знаний, и как собственно знания) нужна для того, чтобы обеспечивать предвидение будущего, предсказывать то, что будет – как само по себе, так и в результате тех или иных конкретных наших действий в данной обстановке. Знания – суть руководства к выбору правильных, наиболее эффективных для выживания действий.

 

А ЧТО ГОВОРЯТ УЧЁНЫЕ?  В то же время, если посмотреть, что говорят на этот счёт сами учёные, то зачастую обнаруживается совсем иная формулировка. Нередко утверждают, что наука занимается объяснениями. Как же так? Объяснения – это явно не предсказания. Предсказания говорят о том, что будет, а объяснения касаются исключительно того, что было или есть. Нельзя объяснять будущее: его можно только предсказывать. Кроме этой временнОй ориентации, предсказания и объяснения отвечают ещё и на разные вопросы. Первые задаются именно вопросом о том, "что будет?", а вторые – "почему что-то было или есть?" Отчего нашими действиями, то есть их выбором, объяснения отнюдь не руководят.

       Откуда тогда у учёных сложилось такое мнение, что их дело – объяснения? А из практики, из личного опыта каждого. Если поглядеть, чем преимущественно занимаются многие учёные, то легко увидеть, что это вовсе не предсказания, а по большей части как раз объяснения. Предсказаниями конкретно занимаются не столько учёные, сколько практики, изобретатели технологий, политологи и т.п., то есть те, кто пользуется знаниями. А сами люди науки, добывающие эти знания, не столько предсказывают, сколько объясняют. Отсюда и иллюзия, что наука нужна, чтобы объяснять что-то. Тут налицо та же самая дезориентация, что и в случае с "инстинктом" любознательности. Там за смысл (цель) науки принималось удовлетворение особой потребности, теперь же её (науки) предназначение сводится к содержанию деятельности учёных. Да, это содержание – не столько предсказания, сколько объяснения (и почему это так, будет ясно ниже). Но реальное предназначение науки – обеспечение предсказаний.

       Для чего я это говорю? Чтобы выставить главный ориентир всех дальнейших рассуждений. Конечная цель курса – дать тот базовый комплекс знаний, который нужен для оценки ситуации и предсказаний относительно будущего России или любой другой страны и всего человечества в целом, а также, конечно, относительно того, что можно и нужно сделать в свете этого ожидаемого будущего России и т.д., чтобы добиться положительного эффекта (не будем забывать, что у предвидения два аспекта: 1) предвидение не зависящего от нас развития ситуации, того, что идёт само по себе, и 2) предвидение результатов возможных наших действий, того, что случится, если в данной наличной развивающейся ситуации сделать то-то и то-то).

 

ЧТО НУЖНО ДЛЯ ПРЕДСКАЗАНИЯ? Теперь поговорим о том, какие конкретно знания нужны для предсказаний. Что для этого надо знать? Тут требуются знания двух типов.

       Во-первых, знание расклада обстоятельств, набора исходных условий и действующих факторов (действующие факторы называются акторами), или, говоря обобщающе (а, точнее, суммарно, агрегированно), знание наличной ситуации.

       Во-вторых, знание закономерностей, которые работают в данной ситуации, то есть того, как действуют акторы, как влияют наличные условия и т.п.  

       Любой прогноз исходит из: а) знания доминирующих акторов конкретной ситуации, то есть того, что в ней действует, определяя её сохранение или изменения, и б) знания закономерностей действий этих акторов. В нестатичных (динамических) ситуациях, где либо указанные акторы постоянно изменяются (например, развиваясь) или заменяются какими-то другими, либо меняются условия, в которых эти акторы действуют, и т.п., необходимо ещё и (в) знание характера, причин, закономерностей, направлений и темпов указанных изменений, то есть того, что, почему, насколько обязательно, в какую сторону и как быстро изменяется. Впрочем, это последнее вовсе не меняет формальной структуры предсказания: оно и здесь опирается на знание ситуации и её закономерностей, просто учитывая более сложный состав первой и большее число вторых.

 

ИГНОРИРОВАНИЕ СЛУЧАЙНОСТИ  Из того, что предсказания опираются на знания закономерностей, следует, что все они ущербны в том смысле, что не охватывают незакономерное, то есть всякого рода случайные события. А их в реальной жизни каждого объекта тоже хватает. Однако учесть их в прогнозе в принципе нельзя: на то они и случайные, никак не связанные с тем, что характеризует ситуацию, не вытекающие из её природы. На нет же, как известно, и суда нет. Предсказание может исходить только из закономерного для изучаемого объекта.

 

ПРИНЦИП ОТБОРА БАЗОВЫХ АКТОРОВ И ЗНАЧИМЫХ ДЕЙСТВИЙ  Но и в рамках закономерного вовсе не обязательно всё идёт в дело. Подчеркну необходимость первостепенного учёта именно доминирующих акторов – таких, чьи действия базово определяют метаморфозы (или устойчивость) исследуемого объекта (ситуации, системы и пр.). Знания об их (этих акторов) природе, закономерном "устройстве" и "поведении" – основа прогноза, то, что задаёт его общий

рисунок, контур, грубую канву, на которую уже потом (если нужно детализировать предсказание) может накладываться (путём дополнительного учёта влияний вторичных, третичных и далее по значению факторов) более тонкая вышивка. Отсюда первая задача всякого конкретного прогнозирования – определить, что в данном случае доминирует, – какой набор акторов.

       То же самое следует сказать и по поводу действий этих акторов. Любой материальный объект (а в роли акторов всегда выступают только матобъекты) качественно многолик, обладает множеством свойств и проявлений (типов действий). Прогнозисту необходимо отобрать из этого многообразия именно то и только то, что в его конкретном случае имеет отношение к делу, то есть значимо для изменений исследуемого им объекта (например, политической ситуации в России).

 

ПРЕДСКАЗАНИЕ КАК УМОЗАКЛЮЧЕНИЕ  Знания ситуации и присущих её акторам и условиям закономерностей представляют собой не что иное, как посылки умозаключения, которым и является всякое предсказание. Обратным образом, любое умозаключение строится по формуле "закон-факт-вывод". То есть в нём обязательно в качестве посылок имеются указания на (1) некую закономерность и (2) наличные обстоятельства, в которых она здесь и сейчас работает. Предсказывая (умозаключая), мы говорим: есть такой-то закон и такие-то обстоятельства; следовательно, должно быть (будет) то-то. Знания ситуации и закономерностей суть те необходимые посылки, которые нужны для умозаключения (о роли собственно логических законов я тут говорить не буду).

 

РОЛЬ ОБЪЯСНЕНИЯ  Итак, всякое предсказание требует знания обстоятельств и закономерностей. Но откуда взять эти знания? Как добыть? В особенности, знания о закономерностях. Разобраться в тех или иных наличных обстоятельствах, понять, что конкретно в них присутствует (из материальных объектов) или происходит (из процессов), всё-таки проще: зачастую это дано непосредственно – смотри и нюхай. Конечно, и здесь есть свои сложности, первой из которых выступает необходимость вышеупомянутого отличения значимых условий и акторов от незначимых. Но отличение первых от вторых – не исходное их познание: это другая проблема; с самим же приобретением знаний тут особых затруднений нет.

       А вот откуда взять знания о закономерностях? То есть о том, как конкретно себя ведут те или иные объекты – всегда и везде. О каких-то постоянных связях и соотношениях условий с процессами и т.п. В физике или химии такую задачу частично решают с помощью экспериментов. Путём искусственного создания определённых лабораторных ("чистых") условий, в которые помещается изучаемый объект с целью изучения его поведения именно в данных условиях либо при тех или иных их заранее спланированных изменениях. Тут мы впрямую задаём вопросы природе и получаем на них ответы. Однако в нашем случае, когда объект – общество, экспериментирование практически невозможно. Здесь вопроса ребром (и даже копчиком) не поставишь. Во всяком случае, на серьёзном уровне, в требующемся нам масштабе. (Я игнорирую все сентенции на тот счёт, что большевики-де провели в России неудачный эксперимент, ввиду откровенного идеализма и наивности таких взглядов).

       Другой вариант: идти не от эксперимента, а попытаться вывести некоторые законы логически, дедуктивно, оттолкнувшись при этом от знания каких-то более фундаментальных фактов. В отношении общественных закономерностей, например, такими более общими фактами выступают законы философии и биологии (ведь человек базово – животное). Однако данным способом можно выявить лишь очень небольшую часть законов общества и, притом, тоже только самые фундаментальные из них. Массу "низовых", частных и наиболее важных для целей предсказания законов так не установишь.

       В итоге остаётся лишь третий, последний путь – анализ конкретных данных. То есть выявление закономерностей путём объяснения имеющегося исторического материала. Как это возможно? Почему объяснения выводят на закономерности? Потому что их алгоритм прямо противоположен предсказаниям. Если предсказание, отталкиваясь от знаний закономерности и ситуации, умозаключает о предугадываемом факте, то объяснение, наоборот, исходно имеет перед собой этот самый факт и ищет его причины, то бишь как раз те обстоятельства и закономерности, которые обусловили его возникновение и/или бытие. Это движение не от посылок к выводу, а от вывода к посылкам. Закономерность тут не опора для вывода, а собственно искомое. Объяснить что-либо – значит, обнаружить для себя или показать другому, на какой почве и благодаря каким закономерностям оно появилось на свет. Объяснение – это выявление необходимой (не случайной) связи между объясняемым и тем, из чего оно выросло. Эта связь и есть закономерность.

       Отсюда понятно, почему основным занятием учёных, в особенности, изучающих нелабораторные объекты, являются объяснения. Таким манером (маневром) они делают не что иное, как выявляют присущие этим объектам закономерности. Тут это главный и даже практически единственный способ их обнаружения. При том, что поиск закономерностей – важнейшая задача науки. Ибо без их познания предсказания невозможны.

 

2. Множественность и значимость влияний

 

КОНКРЕТНЫЕ ПРИМЕРЫ  Теперь для наглядности и более конкретного понимания сути дела приведу и проанализирую ряд примеров. Для начала возьмём простейший случай, то есть предсказание с минимумом посылок. Минимум – это две: закон и ситуация. Вот простейшее умозаключение: "Все живые организмы состоят из клеток. Собака – живой организм. Собака состоит из клеток". Это умозаключение, конечно, даже не очень похоже на предсказание. Но никто и не говорил выше, что все умозаключения – обязательно предсказания. Я утверждаю лишь обратное: что все предсказания – умозаключения. Впрочем, по-видимому, любое умозаключение всё-таки легко переделать так, что оно станет предсказанием. В приведённом примере, скажем, нетрудно перелицевать вывод следующим образом: "Если порезать собаку на куски и посмотреть в микроскоп, то увидишь, что она состояла из клеток". Но оставим это дело корейцам и займёмся более адекватными случаями.

       Возьмём лучше взаимодействие двух масс. Тут 1-я посылка: "Все тела притягивают друг друга прямо пропорционально их массе и обратно пропорционально квадрату расстояния между ними". Это известный закон тяготения. 2-я посылка: "Здесь и сейчас имеются два тела с массами m и n, находящиеся друг от друга на расстоянии k". Это описание конкретной ситуации, всех её моментов, важных по смыслу указанного закона. Можно ли отсюда сделать какой-то вывод? Можно. Именно такой, что каждое из этих двух тел притягивает другое с силами r и w, которые можно представить соответствующими векторами. Предсказание ли это? Не уверен. Похоже, тут опять надо производить какие-то переделки вывода. Безусловным предсказанием было бы зато утверждение о том, где окажутся эти два тела спустя время t. Но оно здесь невозможно. Ибо приведённых двух посылок для него недостаточно. Нужна, по меньшей мере, ещё одна – третья: "Больше на данные тела ничего не влияет". Вот из этого уже возможен вывод-предсказание: "Данные два тела будут двигаться по прямой в направлении друг друга и столкнутся в точке s этой прямой линии".

       Это тоже простейший пример. Возможны его разнообразные усложнения. Так, можно ввести ещё пару посылок вместо вышеуказанной 3-ей. Скажем, что одно из наших тяготеющих тел движется относительно другого (какое именно, неважно – ввиду относительности любого движения), то есть обладает неким импульсом v. Пусть это будет теперь 3-я посылка. Тогда нужна и 4-я, характеризующая закономерности всякого свободного движения по прямой, то есть закон инерции. "Всякое движение продолжается бесконечно и прямолинейно, если на движущееся тело не оказывается никаких изменяющих его импульс воздействий". Далее опять требуется 5-я посылка о том, что кроме этого ничего нет. И тут мы – в зависимости от конкретных соотношений величин и направлений тяготения и импульса – получим вывод-предсказание либо о круговом (вариант: эллиптическом) вращении одного тела вокруг другого, либо об их сближении (с конечным столкновением), либо об их разлетании в пространстве в разные стороны.

       Но и это опять-таки довольно простой пример. Реальность бывает куда более сложной. В частности, нетрудно представить себе значительно большее (и даже бесконечное) число принципиально различных влияющих на указанные траектории обстоятельств и, соответственно, аналогичное число связанных с ними особых закономерностей. Например, можно приписать этим телам электромагнитные заряды, что на малых расстояниях скажется на их взаимных перемещениях: тут они начнут или усиленно притягиваться друг к другу (если их заряды разноимённы) и ускоряться в падении, или, наоборот, взаимоотталкиваться и тормозиться в нём.

А давайте представим себе, что дело вообще происходит не в вакууме, а в некоей среде – воздушной или водной, например. Тогда дополнительное, а то и главное значение приобретут уже, с одной стороны, особенности и закономерности перемещений масс этой среды, то есть газа или жидкости, а с другой – аэродинамические свойства самих тел, расположение центров их масс (тяжести), плотность, формы поверхностей, "парусность" и пр. Ну и так далее.

 

МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ПОСЫЛОК  Из данных примеров видно, что предсказания могут включать в себя не только от трёх до пяти, но и десяток и более посылок. Список особых факторов, составляющих конкретную ситуацию, и особых закономерностей, характерных для неё, может быть довольно длинным. И именно последнее типично для подавляющего большинства реальных процессов, то есть тех, что происходят не в стерилизованных лабораторных условиях, а сами по себе, в "грязной" внешней среде. Тут практически всегда налицо масса разнообразных влияний, требующих учёта при прогнозировании. При этом все исторические процессы, протекающие как в отдельных обществах, так и в рамках человечества в целом, как раз реальны. Предсказания в данной области – не примитивные расчёты движения двух тяготеющих тел при отсутствии каких-либо иных воздействий. Здесь приходится оглядываться на множество самых разных значащих факторов и закономерностей, строя умозаключения на огромном числе посылок.

       Поясню это подробнее. Прежде всего – о количестве влияющих факторов. Оно может быть именно что простым количеством. Например, когда тяготеют не два, а сотня тел. Такое усложнение ситуации, конечно, сильно повышает трудность расчётов, но ведь и только. Число посылок умозаключения при этом на деле не меняется: имеется всё тот же закон тяготения плюс расширенное (за счёт перечисления параметров всех этих ста тел и их расположений) описание ситуации (ну и, понятно, указание о том, что сверх того ничего больше нет).

       Увеличение числа посылок вызывает качественная сложность ситуации, то есть наличие в ней принципиально различных акторов и условий, связанных с особыми закономерностями. Причём, это могут быть даже те же самые тела, но обладающие не одними только массами, а ещё и импульсом, зарядами или даже – в условиях сопротивляющихся сред – особым аэродинамическим строением и т.п. Все эти их особые взаимодействия (друг с другом и средой) требуют отдельных описаний: как в плане "работающих тут закономерностей, так и по линии соответствующих параметров (величин, форм, строений и пр.) взаимодействующих объектов. Здесь уже предсказание требует столько посылок, сколько есть особых закономерностей, плюс такое же число описаний факторов ситуации – на каждый закон по одному.

       То же самое, разумеется, имеет место и тогда, когда в игре участвует не ряд разнокачественных взаимодействий одних и тех же тел, а непосредственно набор разнокачественных объектов в их разнообразных контактах. Те же, например, средовые потоки,  влияющие на траектории перемещающихся в них тел – это ведь вообще третьи-четвёртые факторы, посторонние этим телам со всеми их "личными" особенностями, включая аэродинамическое строение. Закономерности образования и влияний плотности, вязкости, скорости, направлений и конфигурации данных потоков никак не связаны с указанными телами. Отсюда в предсказания траекторий последних проникают посылки, описывающие ещё и внешние условия их движения, то есть соответствующие параметры и законы.

 

МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ПРИВЛЕКАЕМЫХ ТЕОРИЙ  В целом же в обоих "качественных" случаях важно то, что в них для прогноза приходится привлекать принципиально различные закономерности – с разной теоретической пропиской. Одно дело массы и закон тяготения, другое – импульс и законы движения, третье – заряды и законы электромагнетизма, четвёртое – аэродинамика тел и её законы, пятое — газо- или гидродинамика и их законы. Всё это объекты и законы именно особых типов, отдельных теорий. И все данные теории оказывается необходимым использовать для предсказания конечных траекторий. Знание и применение одной только теории гравитации для этого явно недостаточно.

       И так – практически во всех реальных ситуациях, где обычно протекают и сталкиваются множества качественно особых процессов с их столь же качественно особыми закономерностями. Предсказывание тут не может опираться лишь на какую-то одну теорию, а нуждается в привлечении целой их совокупности, обращении к различным теориям (различным не в том смысле, что они конкурируют между собой как теории одного явления, а в том, что это дополнительные теории, описывающие разные грани поведения одного объекта или вообще разные поведения разных объектов; теории гравитации Ньютона и Эйнштейна – конкурирующие, отрицающие друг друга в данном аспекте, а теория тяготения и теория электромагнетизма – дополнительные, дополняющие друг друга при описании траектории движения тел в соответствующих полях). Вот и реальный исторический процесс развития человечества или того или иного отдельно взятого общества требует для своего познания и объяснения подходов с самых разных сторон, использования ряда различных теорий.

 

УЧЁТ ЗНАЧИМОГО  В то же время, легко заметить и то, что вся эта сложность, бесконечная по самой своей сути, тем не менее, не тотальна практически. В меру достоверное предсказание многим может и пренебречь. Потому что влияния разных обстоятельств с их законами различаются по величине (вспомним принцип отбора базовых акторов и значимых действий).

       Например, траекторию пушинки в атмосфере Земли определяют главным образом воздушные потоки плюс её аэродинамические свойства. Влияние массы этой пушинки, то есть силу притяжения её Землёй, а уж тем более влияние её заряда, если он есть, и, тем самым, воздействие на неё электромагнитного поля Земли, смело можно не учитывать. Они тут мало значимы, хотя и, безусловно, присутствуют. А вот если взять вместо пушинки чугунную гирю, то можно будет уже пренебречь, напротив, её аэродинамикой и атмосферными перемещениями воздушных слоёв. Тут на первый план по силе и значению выйдет фактор массы и закон тяготения.

       Так и везде, в том числе и в социальной сфере. При всей сложности, многофакторности и многотеоретичности реальных процессов, протекающих в ней, для обеспечения более-менее достоверных предсказаний и здесь достаточно учитывать только то, что наиболее значимо. Иначе просто утонешь в материале, и толку никакого не будет. Хотя это тоже не простая операция – отличить значимое от незначимого. Ибо незначимое сегодня может оказаться значимым завтра, и весь наш прогноз на послезавтра, если мы этого не учтём, окажется ложным. Но, тем не менее, возможность и необходимость такого грамотного отбора важного и отбрасывания неважного есть.

 

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ РЕЗЮМЕ  Итак, суммирую. Наш конечный ориентир и основная задача – объяснение прошлого и предсказание будущего России, точнее, российского общества. Это, во-первых, реальный, не лабораторный, "живущий" сам по себе объект. Его эволюция определяется множеством различных факторов. Отчего объяснение и предсказание тут требуют учёта многих обстоятельств и опоры на ряд различных закономерностей, то есть использования разных теорий.

       Вместе с тем, во-вторых, это вполне конкретные объяснение и предсказание. Которые, чтобы быть достоверными, требуют не тотального знания всего и вся, а лишь познания некоторого набора основных (значимых) теорий и фактов (факторов). Каких именно?

 

3. Три главных подхода к объяснениям и предсказаниям общественных процессов

 

ТЕОРИЯ ОБЩЕСТВА ВООБЩЕ  Первым, на что при этом нужно обратить внимание, является то, что Россия – общество. Такова её главная определённость. Что отсюда следует? То, что она, при всех её индивидуальных особенностях, в чём-то существенном сходна со всеми иными обществами, то есть устроена, функционирует и развивается по большому счёту так же, как все они:  по той же схеме, в том же направлении и по тому же маршруту. Неизбежно есть нечто общее у всех обществ, раз мы как-то отождествляем их и называем все такие объекты (с данными устройствами, свойствами, направлениями эволюции и пр.) одним именем: "общество". Не было бы сходств, мы бы и не выделяли этот класс (род) объектов на особое положение, не имели бы понятия об обществе как таковом, не причисляли бы к нему и Россию.

       Другими словами, у всех обществ, раз они именно общества, обязаны быть какие-то общие (одинаковые) принципы устройства и закономерности жизнедеятельности (внутреннего функционирования и «внешнего поведения») и развития (вкупе с идентичными стадиями, проходимыми в ходе последнего). И, стало быть, тут возможна, а, точнее, даже должна иметь место некая общая (одна на всех) теория, описывающая эти закономерности. Теория, так сказать, общества вообще. Которая "работоспособна" в отношении любого общества, каким бы оно ни было: хоть Англии, хоть Китая, хоть России.

       Вот эту общую теорию нам и надо познать в первую очередь. Необходимо выяснить, что присуще любому обществу в плане его устройства, жизнедеятельности и развития, каковы тотальные закономерности того, другого и третьего. Что обязательно, тем самым, и для России, разглядываемой с этой центральной колокольни. Так мы обнаружим общее в конкретном. А, точнее, приложим общее к конкретному: ведь выявлять-то данное общее надо на материале не только России, а именно всех обществ вообще.

 

«ОСОБЕННОСТНЫЙ» ПОДХОД   Вторым фактом является то, что Россия, будучи, конечно, обществом, вместе с тем – особое общество. Или, по крайней мере, точно была им прежде (до постепенно нивелирующей всех и вся эпохи глобализации). Имела, так сказать, лица необщее выражение. И эти её особенности тоже были не случайны, обладали определённой устойчивостью, являлись важными факторами, влиявшими на российское общественное устройство и на ход его эволюции. Знания об этих особенностях, о том, что они собой представляли, откуда взялись и как определяли указанные устройство и ход, то есть о всех соответствующих закономерностях, тоже важны для понимания исторической судьбы России.

       И так – по каждому конкретному обществу вообще. Дети разных народов не только живут мечтою о мире, как пели некогда наши отцы и деды, но ещё и по-разному реагируют на одни и те же раздражители. Могут и зарезать. Знать особенности этих реакций, откуда они вышли и куда дальше направляются, далеко не лишне. И тут также нужна своя теория. И даже не одна.

 

ЧАСТНЫЕ ТЕОРИИ ОБЩЕСТВ  Прежде всего, на этом «особенностном» направлении требуются целые семейства теорий, описывающих каждая:

1) именно особенности устройств, функционирований, «поведений» и развитий тех или иных: а) отдельных обществ и б) их групп (видов), подгрупп (подвидов) и т.д., задаваемых их (обществ) сходствами энной степени общности (при том, что любой формирующий конкретную группу общий (для её членов) признак одновременно является и отличительным признаком данной группы относительно иных групп того же уровня и типа обобщения);

2) значения этих особенностей, то есть роли, которые они играют (сыграли) в «жизни» обладающих ими обществ.

       Так, скажем, английское, французское, германское и прочие общества Западной Европы, с одной стороны, зримо различаются между собой как уникальные, с другой – делятся и «кучкуются» по разным «вторичным половым признакам» (например, как романские, кельтские и германские этносы или как католические и протестантские конфессии и т.п.), а с третьей, все вкупе – именно западноевропейские общества, по ряду коренных признаков близкие друг другу и не похожие ни на какие иные. И каждая из этих их разноплановых особенностей изрядно наследила в той или иной конкретной истории, то есть существенно отразилась на её перипетиях.

       То же самое можно сказать и об обществах (с их историями) арабского Востока, Латинской Америки, дальневосточного региона, а в отношении исчезнувших культур – об античных, древних ближневосточных, средневековых социумах Мезоамерики и т.д. Повсеместно обнаруживается многообразная дифференциация класса (рода) «обществ вообще», спускающаяся от самых первых, грубых её форм, именуемых особыми цивилизациями, через множество промежуточных ступеней, представляющих собой обобщения всё более частного толка, к основанию данной «пирамиды» в виде отдельных конкретных общественных организмов. В связи с чем в лице всех этих групповых отличий-сходств разных уровней, а также уникальных особенностей имеется обширный материал для выработки соответствующих теорий.

 

СООТНОШЕНИЕ ОБЩЕЙ И ЧАСТНЫХ ТЕОРИЙ   А как эти частные теории соотносятся с общей теорией общества?

       Во-первых, в решающих своих «кусках» они являются её конкретизациями. Другими словами, их отношение к ней в этих частях тождественно отношению разных форм реализации некоего содержания к самому этому содержанию. Общая теория в данном смысле выступает просто обобщением частных, извлекающим из них родовую суть явлений и отбрасывающим видовые нюансы, в которых эта суть воплощена в том или ином конкретном случае.

       Во-вторых, некоторые (менее значимые и обычно меньшие по объёму) части частных теорий дополняют содержание общей. Это касается описаний тех особенностей отдельных обществ (а также их групп, подгрупп и т.д.), которые, как-то влияя на протекающие в последних процессы и, тем самым, заслуживая теоретического учёта, являются полностью уникальными, то бишь не поддаются обобщению.

       Стоит ещё упомянуть, что точно так же соотносятся между собой вообще все теории (всех объектов) энного и предшествующих ему (n-1, n-2 и т.д.) уровней обобщения (естественно, одного типа). При этом, чем меньше разрыв между более и менее общей теориями, тем больше содержание второй выступает конкретизацией, а не дополнением первой. И наоборот, чем больше указанный разрыв, тем больше чаша весов склоняется в сторону дополнений в ущерб конкретизации.

 

ТЕОРИИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ОСОБЕННОСТЕЙ    Но одними описывающими особенности обществ (и влияния этих особенностей на их судьбы) частными теориями дело не ограничивается. Кроме них, в изучении нуждается ещё и генезис данных особенностей. Ведь последние откуда-то же берутся? Описания условий, причин и закономерностей этого их происхождения (а также той или иной дальнейшей эволюции) и выступают содержанием второго типа «особенностных» теорий. Которые также подразделяются на своего рода общую и частные. Первая повествует о законах и факторах, обусловивших появление разнообразия на общественном поле, то есть объясняет происхождение особенностей вообще. Вторые же описывают условия, причины и законы становления тех или иных конкретных разновидностей последних.

 

СТАНДАРТНОСТЬ РОДО-ВИДОВОГО ПОДХОДА И НАШ ВЫБОР   Всё сказанное, понятно, прямо перекликается с тем, что мы имеем в естественных науках, да и вообще в любом теоретическом познании всех сами по себе сущих (то есть не являющихся «плодами» нашей физической или интеллектуальной деятельности) объектов: элементарных частиц, атомов, молекул, клеток, организмов, а также галактик, звёзд, геологических отложений и т.п. Повсюду здесь структура одна и та же: налицо общие (родовые) теории предметов, частные их приложения-модификации (конкретизации плюс дополнения), описывающие особенности тех или иных разновидностей (видов, подвидов и т.д.) исследуемого рода объектов, и, наконец, некие теории происхождения данных объектов – как в качестве класса, так и в разрезе его отдельных особых представителей.

       Вот и при познании обществ (как тоже самосущих объектов) мы имеем тот же стандартный набор. Из которого, однако, в настоящем курсе лекций нам интересно не всё, а только: а) общая теория общества, б) общая теория происхождения особенностей обществ и в) частная теория особенностей российского общества, включая частную теорию их происхождения (аналогичные же разделы, касающиеся иных отдельных обществ, мы, в основном, проигнорируем, а, точнее, затронем их лишь вскользь в качестве иллюстраций).

 

ТЕОРИЯ СРЕДОВЫХ ВЛИЯНИЙ  Наконец (в дополнение к перечисленному), понять перипетии исторического развития и конкретного устройства того или иного общества нельзя без учёта влияний на всё сие окружающей данное общество среды. Точно так же, как предсказать движения пушинки в атмосфере Земли невозможно, основываясь на знании одних лишь особенностей самой этой пушинки: характер воздушных потоков тут не менее важен. Вот и всякое общество имеет свою среду обитания: одно – одну, другое – другую, и это нередко существенно сказывается на "траекториях" их эволюций, порождая тут те или иные "зигзаги". Отмеченные выше общая теория общества и теории групповых и индивидуальных особенностей конкретных обществ не в силах такое объяснить, ведь они суть теории лишь самих обществ, описывающие присущие именно им общие и особенные черты, то есть то, что свойственно им по их природе и определяет их жизнь и эволюцию изнутри. Внешние воздействия в данных системах координат – случайности.

       О теории происхождения особенностей обществ, правда, этого уже не скажешь – как раз потому, что возникновение данных особенностей, исследуемое этой теорией, обусловлено, в первую очередь, как это будет показано в соответствующей лекции, как раз особыми влияниями внешней среды (особость которых, как понятно, производна от особенностей этой среды). Однако с той поры, как конкретные особенности отдельных обществ уже возникли (и стали влиять на их устройства и эволюции), они приобретают самостоятельное от породившей их среды существование и становятся именно собственными характеристиками этих обществ.

       В то же время влияния среды значимы не только в плане указанного порождения групповых и индивидуальных особенностей, уходящих затем в автономное плавание. Среда обитания продолжает свои многообразные воздействия и дальше, а также по другим направлениям. Конкретные общества, функционируя и развиваясь, с одной стороны, как общества вообще, а с другой – в рамках их частных особенностей, с третьей стороны испытывают ещё и постоянные давления тех или иных внешних факторов и вынужденно реагируют на них «в

извращённых формах». Порой эти влияния приобретают даже первостепенное значение (когда, например, одно общество завоёвывает другое и навязывает ему свои порядки – больше или меньше развитые). В таких случаях просто нельзя предсказывать будущее (равно как и объяснять прошлое) конкретных обществ без их учёта.

       Таким образом, мы обнаруживаем очередной тип факторов влияния и связанных с ними закономерностей. Намечается ещё одна специальная теория о том, какие бывают особые среды обитания обществ и как они влияют на их порядки, строения и эволюции, ускоряя, замедляя или вообще искажая естественный ход событий, который бы эти общества имели, если бы жили и развивались нормально, сами по себе, вне данных особых условий или же при незначительном их влиянии (когда значимость воздействий внешней среды намного ниже значимости внутренних факторов эволюции обществ).

 

НЕДОСТАТКИ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ   Отсюда следует, что для того, чтобы в самом общем виде (то есть грубо) понять историю или спрогнозировать будущее любого общества и человечества в целом, надо учитывать по меньшей мере все три отмеченных подхода: общий (родовой), «особенностный» (видовой) и «средовой» (тонкая же детализация требует привлечения и большего их числа: например, демографического, этологического, экологического и др.). Силами только какой-то одной из упомянутых специальных теорий исторический процесс не объяснить.

       Между тем, этого не понимают многие современные учёные (о прошлых их поколениях, не имевших представления даже о самих данных особых подходах, я уж и не говорю). Общая теория общества, описания особенностей отдельных обществ и целых их групп (включая ряд соображений о происхождений данных особенностей) и теория влияний внешних условий, худо-бедно, но присутствуют сегодня в науке в виде так называемых формационного, цивилизационного и мир-системного подходов (в последнем случае на главные роли выдвигается включённость общества в конкретную политическую или экономическую общность). Начало первому подходу положил, в основном, марксизм, второй особенно прославил А.Тойнби, а третий, популярный сейчас на Западе, связан с трудами Валлерстайна и К^о. При этом все данные учения сильнейшим образом расходятся с тем, что буду говорить ниже на те же самые темы я. Предметы-то у нас общие, а понимание их (то есть содержание соответствующих теорий) весьма различно. Однако пока важно даже не это.

       Здесь я хочу обратить внимание лишь на то, что описанные три подхода их сторонники почему-то рассматривают преимущественно как конкурирующие, а не дополняющие друг друга. Большинство адептов каждого из указанных учений, увы, только свои направления и считают правильными или хотя бы главными, а все прочие игнорируют и даже отвергают как якобы ошибочные. В результате сложнейшие многофакторные исторические процессы изучаются ими односторонне и предвзято. Отсюда же и полная беспомощность вырабатываемых в итоге концепций, обнаруживающаяся всякий раз, когда дело доходит до нетривиальных объяснений и предсказаний.

       Было время – и все советские учёные повально разрабатывали и признавали только общую теорию общества, как флагом размахивая ею над просторами мировой истории и пытаясь объяснить все перипетии последней исключительно формационными законами. Дров поналомали – до сих пор топим. В 90-х, наоборот, кинулись в другую крайность: взгромоздили на щит цивилизационные особенности отдельных обществ, объявив уже их единственными существенными факторами, определяющими бытие каждого общества. Формационную теорию с её общими для всех законами вместе с грязной водой советского "социализма" выплеснули на помойку (попутно, естественно, заполнив освободившееся от этих законов свято место дурно понятой синергетической случайностью). Теперь же с Запада к нам потихоньку проникает мир-системный подход. И тоже, разумеется, в качестве единственно верного и всепобеждающего учения, опять-таки идущего не на помощь, а на смену формационной и цивилизационной теориям. Близкий к нулевому результат – в плане объяснения мировой истории – не заставит себя ждать.

       Мы должны избежать этой ошибки. Монастырская жизнь в целом не регулируется уставом лишь одного какого-то конкретного монастыря. Для объяснения всех значимых нюансов истории человечества или историй различных обществ требуется обращение (опять-таки – по меньшей мере!) ко всем вышеперечисленным подходам.

 

ПРОГРАММА КУРСА  Итак, грубое, но принимаемое здесь за достаточное объяснение исторического пути России и предсказание её будущего требует использования всех упомянутых теорий, учёта множества разнообразных играющих тут роль обстоятельств и закономерностей. Для чего, само собой, их нужно прежде всего изучить, познать. Этим мы и будем, в основном, ниже заниматься. Наибольшее внимание при этом придётся уделить общей теории общества, изучению того, что оно (общество вообще) собой представляет и как эволюционирует. На данном направлении нам предстоит выяснить:

       – как устроено и функционирует всякое общество в самом общем плане;

       – как оно развивается в самом общем плане и через какие стадии (формации) в этом развитии проходит;

       – что характерно для этих стадий, каковы особенности обществ, пребывающих в определённых формационных состояниях.

       Затем надо будет выяснить общую природу (подоплеку, базис) и конкретную суть цивилизационных особенностей отдельных обществ, происхождение этих особенностей и их значение для судеб тех или иных обществ и, в первую очередь, российского. Здесь уже придётся коснуться роли влияний внешней среды, которые затем необходимо рассмотреть и в ряде иных аспектов.

       Наконец, в завершение можно будет, отталкиваясь от всего этого, дать объяснение исторического пути России, а также попытаться спрогнозировать её ближайшее будущее.

 

 

Лекция вторая. БАЗОВОЕ СТРОЕНИЕ ОБЩЕСТВА

 

1. Функциональное строение

 

КООПЕРАТИВ  Очевидно, что общество – это система, элементами которой являются люди. Но системы бывают разными. Например, материальными и идеальными, открытыми и закрытыми и т.п. В нашем случае важно, что они делятся на хаотические и упорядоченные. Общество явно из числа последних. Это не атмосфера, не жидкость с её броуновским движением частиц, а нечто вполне устойчивое, имеющее более-менее постоянную форму и строение.

       Вместе с тем, порядок тоже бывает разным. Не занимаясь тут подробными классификациями, сразу скажу, что базовым для общества является порядок, представляющий собой сложную кооперацию, или, проще говоря, основывающийся на разделении труда. Если взять любое общество – хоть развитое, хоть нет, – то легко заметить, что оно – своего рода кооператив. Каждый его член, отдельный человек, выполняет в этом кооперативе свою особую функцию, а все вместе они, именно благодаря кооперации данных своих разнородных деятельностей, образуют единый организм – общество.

 

УРОВНИ РАССЛОЕНИЯ  При этом указанное функциональное разделение труда происходит на разных уровнях. Низшим из них является уровень конкретных профессий. Их сегодня многие тысячи. Фрезеровщики, токари, механизаторы, учителя математики, физики, химии, стоматологи, экскаваторщики, адвокаты по имущественным делам, следователи, дипломаты и пр. – всё это особые простейшие функциональные группы, каждая из которых играет свою роль в общественной жизни, занимает своё место в кооперативе по имени "общество".

       Обобщения этих конкретных профессий дают новые уровни. Например, все стоматологи, педиатры, отоларингологи, урологи и пр. объединяются в группу врачей, а если прибавить сюда ещё медсестёр, санитаров и нянечек, то получится уже ещё более широкая группа медицинских работников. То же и в отношении учителей, преподавателей, воспитателей и пр.: все они обобщённо суть работники образования и воспитания. Ну и так далее. Таких обобщений различных профессий можно провести много.

       Но и этим вторым уровнем дело, понятно, не ограничивается. Можно и дальше продолжать обобщения функциональных групп по самым различным основаниям, тем самым получая всё более грубые деления членов обществ на, скажем, управленцев, производителей материальных благ, деятелей искусства, науки, работников умственного и физического труда и т.п. И мы ниже будем, конечно, главным образом пользоваться именно такими обобщениями второго, третьего и более уровней. Собственно "низовое" профессиональное деление нам неинтересно как слишком детальное.

       Однако пока достаточно констатировать лишь одно: какой бы степени дробности ни достигало общественное разделение труда, все выполняющие в его рамках особую функцию группы работников – суть функциональные слои. И это функциональное расслоение людей лежит в основании любого общества как системы.

       Конституирующим его фактором выступает кооперация, а не что-либо другое (не насилие, не общественный договор и не клей "Момент"). Почему именно она?

 

СМЫСЛ "МЕРОПРИЯТИЯ"  Потому что само возникновение и существование общества обусловлено лишь тем, что оно полезно для выживания человека. Как и все прочие эволюционные приобретения, отобранные и закреплённые естественным отбором, общество есть особый и, надо отметить, крайне эффективный способ видового приспособления к среде. При этом вся его эффективность обеспечивается именно благодаря кооперации. Последняя резко увеличивает возможности тех, кто её практикует. Даже простое сложение усилий позволяет сделать то, что одному не по силам: например, поднять камень весом в тонну. Сложная же кооперация добавляет к сему ещё и эффект так называемой эмерджентности. Разделение труда позволяет выполнять каждую обеспечивающую общий конечный результат отдельную операцию в сотни раз качественнее и производительнее. Отчего и результат получается намного лучше. Да что там говорить! – не будь разделения труда, и немногочисленное человечество до сих пор бродило бы по Африке в лучшем случае с палками в руках (лапах?), не имея ни телевизоров, ни самолётов, ни даже простейших металлических орудий. Всем, что есть у нас хорошего, перефразируя М.Горького, мы обязаны кооперации.

       А кооперация, связывающая людей воедино, этим самым связыванием их и создаёт общество. Любое из них, как сказано, есть своего рода большой кооператив. В котором все мы исполняем свои функции, работая на общее благо. И где каждый получает от этого существенную выгоду. Тот, кто входит в то или иное общество (каким бы оно ни было – пусть даже крайне несправедливым), тем самым имеет куда больше шансов выжить, чем тот, кто борется с окружающей средой в одиночку, на свой страх и риск. Не говоря уже о простом доступе ко множеству материальных и духовных благ, наличие которых может обеспечить только совместное сложно-кооперированное производство. (И не принимая также во внимание то общеизвестное дополнительное обстоятельство, что человек способен стать человеком, то есть разумным существом, только в социуме, только при условии социализации. Как в историческом становлении вида хомо сапиенс, так и в индивидуальном развитии каждого).

       Таким образом, кооперация с её преимуществами – это то, что делает общество суперэффективным способом приспособления к среде и одновременно вообще создаёт его как особую единую систему. Разделение труда многократно повышает его (труда) отдачу, и именно в той или иной степени перепадающие каждому результаты такой отдачи держат всех нас вместе. Поэтому функциональное строение и является базовым для общества, есть тот фундамент, на котором оно стоит и к которому в конечной своей сути сводится.

 

ФУНКЦИИ И СТРОЕНИЕ  При этом функциональное строение (то есть наличие определённых функциональных слоёв) и исполнение особых функций – не одно и то же. Разумеется, в каждом обществе имеется некоторый набор исполняемых его членами функций, до которого данный кооператив дозрел. И, безусловно, функциональные слои суть специализированные исполнители конкретных функций. Но отсюда ещё не следует, что для исполнения каждой из них нужен отдельный отряд специалистов. Это число последних по определению не может превышать числа первых, число же самих функций может быть и бОльшим, чем число соответствующих профессионалов. Поскольку отдельные слои специалистов просто могут исполнять по несколько функций сразу и даже, более того, некоторые из функций вообще исполняются всеми членами общества без какой-либо специализации.

       Другими словами, набор исполняемых в обществе и обеспечивающих его выживание видов труда не обязательно прямо порождает такой же набор функциональных слоёв. Чтобы определённая функция потребовала выделения целого специализированного слоя своих исполнителей (то есть на деле – изменения функциональной структуры общества), требуется, во-первых, значительный рост сложности и важности этой функции, а, во-вторых, достаточное развитие самого общества, позволяющее такое выделение части его членов на особое положение. Чтобы появились профессионалы, живущие, скажем, исключительно танцами и песнями, надо, чтобы общество было готово их содержать по своим, с одной стороны, потребностям, а с другой – возможностям.

       Отсюда число общественных функций обычно опережает число особых функциональных слоёв. Функциональная структура общества всегда отстаёт от набора функций, реально исполняемых его членами. Этот набор функций является как бы той почвой, на которой растут особые слои специалистов – по мере развития самих данных функций и общества в целом.

 

СХОДНЫЕ ПРИМЕРЫ  Но вернёмся к кооперативам. Как понятно, не только люди освоили такой замечательный способ приспособления к среде. Есть и другие системы, основывающиеся на кооперации, то есть обладающие функциональным строением. Таковы, например, сообщества муравьёв, термитов и пчёл. Таковы вообще все живые организмы, состоящие из множеств специализированных клеток, и даже сами данные клетки как соединения ядер, митохондрий, вакуолей и пр. Во всех этих случаях кооперирование, симбиоз, разделение труда тоже обеспечивают лучшую выживаемость как системы в целом, так и каждого её элемента в отдельности.

 

РАЗНОСТЬ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СТРУКТУР  Функциональность строения – это то общее, что характерно для всех кооперативов (и что их, собственно, и создаёт как таковые). В этом состоит их главная определённость. В то же время, разумеется, данная структура у каждого своя. Конкретные наборы функций и, далее, наборы их специализированных исполнителей у разных сообществ могут быть разными и являются разными. Конечно, не абсолютно, а лишь в деталях. В чём-то эти наборы сходны, а в чём-то различаются. Одни функции обнаруживаются во всех кооперативных сообществах (по крайней мере, из числа упомянутых), другие – во многих, а некоторые – только в отдельных из них.

       Откуда возникают эти одинаковые или особые наборы? В общем плане, понятно, что одинаковость функций (и исполняющих их функциональных страт) детерминируется сходством решаемых с их помощью задач, а уникальность, напротив, – уникальностью этих задач. Перед каждым кооперативом стоит свой набор вызовов, на которые приходится отвечать. Что-то одинаково для всех, что-то – для многих, а что-то и полностью уникально. Вопрос именно в том, что это за задачи, каковы эти вызовы? С чем они связаны? Тут имеются два основных и один дополнительный момент.

 

РОЛЬ СРЕДЫ  Во-первых, вызовы того или иного толка определяются характером среды, к которой приходится приспосабливаться. В той мере, в какой она одинакова, то есть предъявляет одинаковые требования, одинаковы и отвечающие на них особые действия. Например, если среда враждебна, то необходима функция защиты от неё и, стало быть (при достаточной остроте проблемы, порождающей нужду в специализации), особая группа защитников. Средства защиты от внешней среды есть у всех упомянутых типов кооперативов: в обществе это армия и МЧС, у муравьёв – солдаты как специализированный слой (устранением аварий тут занимаются рабочие муравьи без отдельной специализации), в организме – кожа и иммунная система (то есть соответствующие клетки), а у клеток – мембрана (то есть определённые молекулярные образования). Всё это, повторяю, специалисты по защите, исполнители одной и той же актуальной для всех функции.

       Если же среда специфична, предъявляет уникальные требования, то, само собой, и ответ в виде функциональной специализации, то есть появления особых функционеров, будет уникальным. Так, для организмов (в особенности, обитающих на суше и обладающих солидной массой) актуально выживание в условиях тяготения. Отсюда у них возникает такой опорный механизм, как костяк (костно-мышечные ткани) или хитиновый покров, и такой ориентационный механизм, как вестибулярный аппарат (тоже частью состоящий из особых клеток). Ничего подобного нет в сообществах насекомых и обществах людей. Потому что перед ними просто не стоит такая задача – ориентация и поддержание положения в поле тяготения Земли (каждая отдельная особь решает её тут самостоятельно, ещё на дообщественном уровне).

 

РОЛЬ ЭЛЕМЕНТОВ  Во-вторых, сходства и особенности наборов функций связаны со сходствами и отличиями природ самих кооперативов, где определяющими факторами выступают уже особенности их членов. Например, муравьи, пчёлы и люди сходны между собой (и отличны от клеток) в том, что существуют как отдельные особи. Поэтому у них возникает специализация на функции добычи пропитания и прочих необходимых благ. Есть рабочие муравьи, пчёлы, люди. А вот специальных рабочих клеток нет. Здесь функцию добычи пищи осуществляет организм в целом – как кооператив. Клетки-переработчики пищи в нём есть, а добытчики как особый слой – отсутствуют (хотя с оговорками ими, возможно, можно счесть некоторые мышечные ткани).

       Ещё пример: только у людей с их развитым интеллектом есть эстетические потребности и, соответственно, специализации отдельных особей на их удовлетворении. Для насекомых и клеток это нонсенс. В то же время, только у насекомых с их массовой кладкой яиц возможна специализация на деторождении – как именно общественная функция. Тут её выполняют матки, "царицы". У людей деторождение (речь не о воспитании и социализации) вынесено за скобки общества, не является общественной функций, по крайней мере, такой, которая может быть специализирована и передоверена слою профессионалов. Это частное дело каждого человека. И у клеток организма, которые размножаются делением под контролем генетической программы, такой специализации, в основном, тоже нет. Так что, повторяю, наряду с особенностями среды, особенности элементов также задают возможности и нужности определённых функций, то есть особые их наборы, ну а затем, при интенсификации этих функций, и соответствующие возможные и нужные специализации (специализированные слои).

 

РОЛЬ СТЕПЕНИ РАЗВИТИЯ  Наконец, в-третьих, важна и степень развития конкретных кооперативов. Эта степень тоже определяет наборы функций и, далее, функциональных слоёв. С одной стороны, у примитивных обществ и составляющих их людей, например, просто нет ещё некоторых потребностей вообще, отчего нет и особых деятельностей по их удовлетворению. Сами новые функции возникают тут лишь со временем, по мере развития обществ. С другой стороны, с ещё большим отставанием растёт набор функциональных слоёв. Вспомним упомянутое выше соотношение набора функций и функциональной структуры, то есть те случаи, когда функции есть, но исполняются или всеми членами кооператива, или частью их, но по несколько функций зараз. В связи с этим у разных по степени развития кооперативов даже при одних и тех же наборах  функций могут быть и бывают разные функциональные структуры.

       Так, примитивные животные не имеют системы кровообращения, того же костяка: ответы на соответствующие вызовы у них даются иначе и неспециализированно. У людей многие функциональные слои как отдельные тоже появляются лишь на определённых этапах развития. А до того просто одни и те же члены общества исполняют ряд функций. Например, управления и защиты, обучения и воспитания, стрижки и врачевания (цирюльники в средние века, как известно, занимались и тем, и другим) и т.п. Лишь развитие ведёт как вообще к появлению особых новых функций, так и к становлению их специализированного исполнения, то есть выделению особых слоёв профессионалов. В связи с чем наш следующий вопрос: как происходит это развитие?

 

2. Развитие функциональной структуры

 

СТЕРЖЕНЬ ПРОЦЕССА  Тут, для начала, важно чётко понимать, что, как само общество в основе своей есть не что иное, как функционально структурированный кооператив, так и развитие его представляет собой в общем и главном развитие этой функциональной структуры. Мы говорим о функциональном строении общества, не отождествляя тем самым полностью одно с другим, лишь потому, что, помимо функционального, у общества имеются ещё и другие строения – половозрастное, этническое, классовое и пр. Вот и приходится терминологически выделять функциональную структуру на отдельное от общества положение – как бы наряду со всеми прочими его структурами. Но на деле она здесь – главная. Сущностная. К ней в конечном счёте и сводится общество как таковое. Все иные его строения суть либо лишь надстройки на этом фундаменте, либо носят совсем не общественный, не социальный, а биологический, культурный и т.п. характер – как половозрастное и этническое деления. Не было бы функционального расслоения людей – не было бы и общества вообще со всеми его вторичными и побочными производными: "рюшечками" и "причиндалами".

       Поэтому, повторяю: как общество базово является кооперативом, так и его развитие происходит решающим образом в виде всё усложняющейся функциональной дифференциации составляющих его людей. Это ведёт и к росту эффективности указанной системы как способа приспособления к среде, и к росту зависимости бытия индивидов от данного коллектива, то есть к повышению его внутренней прочности. На этом же стволе нарастают далее также все прочие общественные, то есть собственно социальные феномены. Отсюда в центре нашего внимания, первым делом, оказывается развитие функциональной структуры.

 

ГЛАВНАЯ ПРИЧИНА  Ну а само это развитие правильно начинать изучать с его причин. Чем оно обусловлено?

       Ответ на данный вопрос, в принципе, лежит на поверхности. Очевидно, что появление новых функций и, далее, функциональных слоёв буквально следует за развитием потребностей людей, а само последнее обусловлено главным образом развитием производства (объяснять причины коего, думаю, уже не стоит). Это развитие производства идёт двояко. Как количественное (тут растёт производительность труда и объём производимого) и качественное (тут возникают всё новые виды производств, идёт его дифференциация). Причём оба этих направления развития имеют в своём основании прежде всего развитие техники и технологий (что и повышает производительность, и дифференцирует производство).

       Как эти разнообразные развития производства обусловливают возникновение новых функциональных слоёв, рост разделения труда?

       Во-первых, техническое развитие производства непосредственно выражается в возникновении новых профессий и целых функциональных групп. Новые орудия и технологии зачастую прямиком требуют своего специализированного обслуживания. Так, освоение плавки металла порождает металлургов и кузнецов, освоение обжига глины – гончаров и т.д.

       Во-вторых, качественное развитие производства формирует новые потребности людей и вызывает к жизни обеспечивающие их удовлетворение новые функциональные действия.

       В-третьих, количественное развитие производства увеличивает материальные ресурсы общества и, тем самым, способствует выделению новых слоёв, специализирующихся на удовлетворении указанных новых потребностей, которые до того каждый вынужденно удовлетворял собственными силами. Теперь же появляется возможность поставить на это дело особые слои людей, обеспечив их содержание.

       В-четвёртых, количественное развитие производства численно увеличивает общество, а качественное развитие усложняет его. Отсюда усложняется и в целом общественная жизнь, что порождает нужду в профессиональном управлении ею, то есть в появлении слоя соответствующих специалистов. Здесь обнаруживает себя уже косвенное влияние развития производства на развитие функциональной структуры общества: это второе развитие определяется следствиями следствий первого.

       В целом же видно, что появление новых функций и, следом, новых функциональных слоёв тесно связано с развитием производства. Люди совершенствуют его как основной способ удовлетворения своих потребностей, но, тем самым, они развивают и общество, то есть его функциональную структуру.

 

ФУНДАМЕНТ ФУНДАМЕНТА  При этом общество связано с производством не только в своём развитии, но и в бытии. Общество как кооператив есть, с одной стороны, прежде всего производственная кооперация (имеет своей главной целью производство жизнеобеспечивающих материальных благ), а с другой (и соответственно) – по большому счёту возникает и существует лишь там, где возникло и существует производство. С освоения последнего, по сути, всё у нас и началось.

       Конечно, и до того люди соединялись в зачаточные коллективы, но, во-первых, малочисленные, во-вторых, примитивные по функциональному строению, в-третьих, неустойчивые (без той базы, которую обеспечивает производство, данные сообщества во всём зависели от природной среды, подстраивались прежде всего под её требования и менялись вслед за её изменениями), наконец, в-четвёртых, имеющие низкую потенцию к развитию в сторону кооперации. Не было ни серьёзных возможностей (ресурсных и прочих) для этого развития, ни его локомотива, ни собственно развивающейся базово сферы (то есть того же производства). Поэтому живущие охотой и собирательством первобытные человеческие сообщества я даже не рискую называть обществами, а предпочитаю использовать в отношении них более общий термин "социум".

       Переход к производству изменил ситуацию по всем четырём пунктам. Стали расти численности сообществ, усложнились и стабилизировались их функциональные структуры, началось и ускоренное их развитие вслед за развитием производства. Как это конкретно происходило – в самом общем виде? Какие этапы в своём развитии прошла функциональная структура обществ?

 

ЭПОХА ЗЕМЛЕДЕЛИЯ  Первоначально выделились два главных функциональных слоя людей. Первый – производители основных материальных благ, прежде всего, пищи. Данные  производители были представлены, в основном, земледельцами. Древние и средневековые общества вплоть до Нового времени вообще образовывались и существовали главным образом на почве земледелия. Ни кочевое скотоводство как вполне самостоятельный хозяйственный базис существования людей, ни, тем более, пастушеское скотоводство, местами значимо дополнявшее земледелие, не сыграли и не могли сыграть такой роли. Почему? Чем тут так уж особо отличается земледельческое производство? А вот чем.

       Для становления и стабильного существования обществ необходимы (а) достаточная численность, (б) скученность и (в) оседлое проживание людей на определённой компактной территории. В этих отношениях земледелие:

       – даёт больше всего пищи на единицу площади, отчего возможны, с одной стороны, значительный рост численности населения, а с другой – высокая его скученность на ограниченной территории. Кочевое скотоводство обладает куда меньшей отдачей и, соответственно, не может обеспечить ни быстрого прироста населения, ни его большой численности и плотности в рамках локальных областей. Оно, напротив, рассеивает людей по обширным пространствам, затрудняя не то что их функциональное расслоение и стабильный обмен деятельностями, но даже и простую постоянную коммуникацию;

       – требует оседлости производителей и обеспечивает эту оседлость той же высокой производительностью. Мобильность же кочевников, которые сегодня здесь, а завтра там, – ещё одно препятствие для возникновения у них обществ.

       Кроме того, стоит отметить также намного более высокую способность земледелия к совершенствованию в чисто технологическом плане. Животноводство имеет тут гораздо меньший потенциал. Что, как понятно, важно с точки зрения развития данных отраслей – со всеми его последствиями в виде роста всё тех же производительности труда, численности и плотности населения, функциональной дифференциации и пр.

       Отсюда в качестве первого основного функционального слоя первичных обществ мы будем исследовать ниже преимущественно земледельцев. А производителей иного толка, в особенности, кочевников, оставим без внимания: кроме грабежей и завоеваний, последние никак особо в истории не отметились и, уж тем более, ничем не отличились на ниве социального строительства. Магистральный путь развития человечества – это развитие земледельческих обществ.

 

ВТОРОЙ СЛОЙ  Вторым ведущим функциональным слоем первоначальных обществ исходно (то есть с момента их становления вообще) был слой управляющих. Нередко они же исполняли и функцию защиты, но всё-таки не в качестве главного своего дела: главной их функцией всегда по большому счёту являлось администрирование.

        Почему эта функция потребовала специализированного исполнения? Ниже я подробнее остановлюсь на этом, а пока скажу кратко: к профессионализации управления привели численный рост и усложнение сообществ. Это обострило нужду в наведении и поддержании в них порядка. В итоге управленцы и выделились в особый функциональный слой (а первобытные социумы превратились в общества).

 

ДРУГИЕ СЛОИ  Таким образом, первичное общество в течение тысячелетий состояло главным (то есть определяющим всю прочую жизнь этого общества) образом из двух функциональных страт – производителей-земледельцев (так сказать, крестьян) и управляющих (так сказать, администраторов). Помимо того, конечно, имелось и множество других слоёв: ремесленники, торговцы, транспортники (моряки, носильщики, грузчики) и т.д. Но все они по массовости и общественной значимости сильно уступали крестьянам и управленцам. Основное выражение лица обществ до Нового времени – крестьянско-чиновничье. Иные функциональные группы в данную эпоху – лишь оспинки на этом лице.

 

ОСОБЫЕ СЛУЧАИ  Впрочем, иной раз указанные третьи-четвёртые слои оказывались и на первых ролях. Тут надо напомнить, что мы занимаемся пока лишь общей теорией общества. В её рамках указанное двучленное функциональное строение общества является базовым, что я и констатирую. Но реальный исторический процесс эволюции человечества, как говорилось, определяется не только общетеоретическими закономерностями. В частности, особые влияния внешней среды (а именно: того или иного постепенно складывающегося регионального или даже мирового рынка с его торговыми путями) неоднократно приводили к тому, что в отдельных местах (преимущественно, по побережьям морей и вдоль рек) целые сообщества людей специализировались на международной торговле и связанных с нею профессиях. Отчего и структура этих сообществ была вовсе не крестьянско-чиновничьей. Однако, повторяю, это – лишь исключения из правила, вызванные именно уникальной спецификой среды обитания данных обществ. Это предмет теории, трактующей о последствиях воздействий особых сред. (Впрочем, не только её, поскольку сплошь и рядом на развитии рыночных отношений в конкретных обществах сказывались  и цивилизационные особенности последних).  В общей теории общества мы должны этими случаями пренебречь.

 

ВРЕМЕННОЙ ПЕРИОД  Поясню также, что используемая мной периодизация первичной эпохи от появления первых обществ вообще и до Нового времени включительно (то есть до появления первых обществ с иной функциональной структурой), естественно, условна. Я ориентируюсь тут на историю человечества в целом, а не на историю отдельных конкретных обществ. У каждого из последних в этом плане свои временные рамки. Одни общества возникают в глубокой древности (благодаря высокой эффективности их земледелия), а другие – тысячелетиями позже (вследствие уже низкой производительности их земледелия и вообще производства). То есть дата рождения того или иного общества сугубо индивидуальна.

       Аналогично, те общества, чьи производства в силу ряда обстоятельств (изучение которых есть задача теории видов и теории внешних влияний) развивались быстрее (или исходно имели уклон в сторону ремесла и торговли), раньше прочих сменили описанную крестьянско-чиновничью структуру на более сложную. Первые такие структурно новые общества появились как раз к Новому времени, которое потому и берётся мной за конечную точку земледельческой эпохи. Другие же общества, чьё производственное развитие подзадержалось (тоже в силу определённых причин, о которых будем говорить позже), дотянули с такой примитивной структурой в качестве основной даже до Новейшего времени. Китай, например, расстается с ней только сегодня, буквально на наших глазах. Да и Россия тоже имела эту структуру в качестве доминирующей вплоть до середины прошлого (ХХ-го) века.

 

ЭПОХА ПРОМЫШЛЕННОСТИ  Но продолжим (и завершим) наш исторический экскурс. Итак, к  Новому времени в отдельных передовых обществах (понятно, западноевропейских) развитие производства и связанной с ним торговли сделало массовыми, вдобавок к крестьянам и управленцам, также многие другие слои особых функционеров. Конкретно: купцов, моряков, возчиков, грузчиков, менял, ростовщиков, наконец, ремесленников самых разных сортов и степеней специализации (включая шахтёров, рудознатцев, строителей и т.п.). Первые из них так или иначе (каждый слой – по своему) обслуживали развивавшийся международный и региональный обмен продуктами, а последние непосредственно производили (или добывали) товары на продажу.

       Далее, по мере всё того же развития производства, все эти группы частью разрослись и окрепли, частью переродились. Так, менялы и ростовщики постепенно выросли в банкиров, многие купцы занялись организацией мануфактур и стали промышленниками, а ремесленники в большинстве своём разорились и превратились в наёмных рабочих различных профессий. Помимо того, по ходу промышленного, финансового и прочих экономических и социальных переворотов появились всевозможные инженеры, руководители предприятий, бизнесмены, учёные, учителя, врачи и т.п.

       При этом все данные новообразования и преобразования, конечно, не отменили полностью исходных слоёв. Просто на их почве выросли новые побеги, но и старые функции с их исполнителями сохранились и даже разрослись. Например, некоторая часть ремесленников избежала разорения и так ими и осталась – преимущественно в тех сферах производства, которые неинтересны крупным фабрикантам и заводчикам. Даже сегодня сохраняются такие кустари, занимающиеся главным образом ремонтом и бытовыми услугами. Не исчезли и собственно купцы: далеко не все из них изменили первоначальной своей профессии и заделались хозяевами конкретных производств. Тут разве что произошла дальнейшая дифференциация на крупных оптовиков, владельцев розничных магазинов и мелких лавочников. Сильно разрослись и дифференцировались также транспортники, в особенности, с появлением железных дорог, автомобилей и авиации. Ну и так далее.

       В целом же это направление функционального развития можно обобщить как промышленное, сводящееся к становлению и развитию производства неземледельческих по характеру материальных благ. Все указанные новые массовые слои связаны, главным образом, именно с таким производством и его обслуживанием (сырьевым, торговым, транспортным, складским и пр.).

       В то же время, естественно, на этом этапе сохранились и земледельцы с управленцами; они только тоже внутренне дифференцировались и преобразовались. Земледельцы, например, постепенно сплошь специализировались на отдельных видах сельскохозяйственного производства – кто на выращивании рапса, кто – ячменя, третьи занялись животноводством, а четвёртые – и вообще чистыми услугами по возделыванию и обработке почв. Так же и управленцы сильно расслоились по профессиям, по объектам управления, по видам управленческих функций. В частности, например, защита тут полностью отделилась от администрирования и стала делом особого слоя функционеров (военных, полиции и т.п.).

 

ИСКЛЮЧЕНИЯ И ПЕРИОДИЗАЦИЯ  Кстати, в эту эпоху исключения типа тех, что имели место на первом этапе, то есть обусловленные внешними условиями (плюс цивилизационными особенностями), приобрели несколько иной характер. Теперь всеобще значимы стали влияния мирового рынка и экономических реалий регионов. Функциональные структуры промышленных обществ определяются уже не столько их собственным автономным развитием, сколько их местом в мировом разделении труда, то есть их сырьевым, природным, интеллектуальным и прочими потенциалами.

       Зато точно так же, как и выше, общая (по человечеству в целом) периодизация этого этапа простирается от Нового времени и где-то до конца ХХ-го века, а частная – с огромным разбросом. Китай, как сказано, вступает в промышленную эпоху на наших глазах, Россия вляпалась в неё одной ногой примерно полстолетия назад (не надо путать начало процесса с его развитой формой). А кое-кто готовится уже и к переходу в «мир иной», в новое состояние, то есть к ещё более сложной и качественно другой функциональной дифференциации. Но об этом мы поговорим много ниже.

       Пока же – к чему перехожу сам я.

       Обращаю внимание, что во всех вышеприведённых описаниях изменений обществ я толковал лишь об изменениях их чисто функциональных структур – безотносительно к каким-либо социальным, экономическим, политическим и прочим последствиям оных. В данной лекции я ставил себе целью абстрагироваться от всего этого. Меня интересовал только сам фундамент, его развитие. Теперь, однако, пора поинтересоваться и надстройкой. Ею мы далее и займёмся. Следите за руками.

 

 

Лекция третья. НАДСТРОЙКА

 

ЕЩЁ ОДНО СЛЕДСТВИЕ  В предыдущей лекции отмечалось, что наборы функциональных слоёв сообществ определяются, помимо прочего, особенностями их элементов. Но этим значение данных особенностей не ограничивается. Они имеют и другие не менее существенные следствия. Так, своеобразие людей как элементов ведёт к тому, что в их сообществах над базисной функциональной структурой надстраивается ещё и особая социальная (чего у насекомых и клеток не наблюдается). Почему и как это происходит?

 

1. Особенность людей

 

КООПЕРАТИВ КАК ПРОЦЕСС  Кооператив – система функционально специализированных элементов. Но не простой их набор "каждой твари по паре" и не штатное расписание необходимых профессий. Кооператив де-факто есть процесс, существует как таковой лишь тогда, когда его члены практически взаимодействуют друг с другом, исполняя свои функции. Актуально это система не столько даже самих специализированных материальных элементов (клеток, насекомых, людей), сколько их действий: то, что тут собственно действует, становится элементом системы (создавая её самое) лишь в ходе и в меру реализации своего функционального потенциала, то бишь осуществления своего особого действия.

       Отсюда важнейшее значение приобретает порядок продуцирования этих конкретных  действий. Люди кардинально (с точки зрения интересующих нас последствий сего) отличаются от клеток и общественных насекомых именно характером данного процесса.

 

СУТЬ ОТЛИЧИЯ   Это отличие состоит в том, что действия клеток и насекомых носят запрограммированный, "автоматический" (в частности, у насекомых – рефлекторно-инстинктивный) характер (конкретное воздействие тут прямиком вызывает конкретную реакцию), а поведение людей является преимущественно (впрочем, в части именно функциональных действий – даже целиком и полностью) произвольным. Ввиду значительно большего развития нервной системы, человек обладает интеллектом, эмоциями, волей и тому подобными ментальными феноменами (чьё бытие, понятно, обеспечивается работой соответствующих структур мозга), опосредствующими (вклинивающимися в) связь воздействий и реакций на них и позволяющими управлять последними, сообразуясь не только и не столько с первыми, сколько с текущим состоянием самого организма.

       Поведенческий акт человека намного сложнее и принципиально отличен от действий насекомого (а, тем более, клетки); в его структуру входят, в частности (я перечисляю только важное для нас, опуская не важное):

       а) целеполагание, то есть осознание доминантной на данный момент потребности и сосредоточение на её удовлетворении (к слову, свобода воли есть возможность выбирать между несколькими разными мотивами, то есть целями);

       б) опознание наличных средовых условий и оценка их потенциала;

       в) интеллектуальный (и, в том числе, моделирующий, а не просто перебирающий уже известные варианты) поиск возможных путей и средств достижения принятой цели в указанных условиях – с обращением к запечатлённому в памяти жизненному опыту и знаниям особи;

       г) выбор наилучшего из этих путей и средств, то есть сравнение их между собой по разным параметрам и признание какого-то наиболее эффективным – с точки зрения достижения цели в имеющихся условиях, в также экономии сил, времени и т.п. (к слову, свобода выбора, в отличие от свободы воли, с которой её часто путают, есть возможность выбирать между несколькими разными путями и средствами достижения конкретных целей);

       д) заключительное волевое усилие – отдача команды конкретным мышцам к конкретным сокращениям (внешним выражением чего и выступают конкретные действия особи).

       Из всей этой архитектоники нам полезно уяснить следующее.

 

"А ЧТО У ВАС, РЕБЯТА, В РЮКЗАКАХ?"  Для начала – на перспективу, – что конкретика поведения человека в немалой степени определяется содержанием его головного мозга, то есть теми представлениями и знаниями, которые он приобрёл за предшествующую жизнь (в особенности, в период интенсивного формирования личности). В одной и той же обстановке люди со сходными представлениями и знаниями ведут себя одинаково, а с разными – различно. При этом:

       а) происхождением львиной доли указанного содержания каждый из нас обязан не столько своему ограниченному индивидуальному, сколько коллективному опыту соответствующего общества и даже всего человечества в целом, – опыту, накапливаемому и передаваемому из поколения в поколение научением и воспитанием;

       б) данное содержание включает в себя, с одной стороны, так сказать, естественнонаучные (нейтральные в социальном смысле) знания, а с другой – представления о том, как следует себя вести в энном обществе, что такое хорошо и что такое плохо в нём, что красиво, а что нет и т.п.; по мере практической реализации рекомендуемых этими представлениями действий, оцениваний, отношений и проч., последние постепенно перерастают в привычки, "автоматические" реакции, а сами представления – в определённые утилитарные, этические и эстетические установки (убеждения) и ценности. Неслучайно процесс передачи опыта поколений отождествлён мной выше не с одним лишь обучением, но и с воспитанием. Неврождённый, опытный (приобретаемый, воспитуемый)  характер носят у людей не только "чистые" знания, но и многие потребности (ценностные мотивации), в особенности, социально-психические.

       И обо всём этом нам ещё предстоит вспомнить ниже, когда речь пойдёт о феномене менталитета. Пока же – главные по теме данной лекции заключения.

 

НАЛИЧИЕ ЦЕЛЕЙ И ИХ ИСТОЧНИКИ  Первое: в отличие от клеток и насекомых, все действия которых предопределены встроенными программами (что исключает целеполагание и сопутствующие ему "механизмы" и процедуры выбора путей и средств достижения целей), поведение человека в основном (за исключением ряда простейших рефлексов) определяется целями, которые он сам себе ставит, то бишь задаваемыми ему его собственными потребностями, системой ценностей, характером личности. Целеполагание, коли оно есть, предполагает соответствующую психику, самосознание, наличие "Эго", и проистекает как таковое именно из этих внутренних источников.

 

СВОЯ РУБАШКА БЛИЖЕ К ТЕЛУ  Отсюда второе: в то время как встроенные программы действий клеток и насекомых выдвигают приоритетом этих действий выживание сообществ, а не самих действующих особей (самопожертвование в интересах коллектива тут является нормой), цели людей естественным образом (для целеполагающих существ) фокусируются прежде всего на обеспечении их индивидуального благополучия. Интересы сообщества у нас оттеснены на второй план, на первом – личное процветание.

       Разумеется, соответствующее воспитание и здесь может формировать у отдельных индивидов системы ценностей, ставящие во главу угла служение обществу, однако потенциал такого воспитания весьма ограничен. С одной стороны, тем, что подобному внушению поддаются преимущественно лишь особи альтруистического склада (то бишь заранее "заточенные" под это на генетическом уровне), а таковых в человеческой (впрочем, как и в любой иной высшеживотной) популяции всегда немного (3-5%). С другой стороны, потому как результат любого конкретного воспитания определяется не только и не столько тем, что вдалбливают в головы воспитуемых заинтересованные воспитатели, но главным образом тем, насколько это вдалбливаемое соответствует реалиям окружающей воспитуемых жизни. А эти реалии, увы, сплошь и рядом (если не всегда) поощряют и воспроизводят отнюдь не альтруистическое поведение.

       В результате подавляющее большинство людей руководствуется в своих поступках не высокими идеалами (даже если общество даёт себе труд усиленно пропагандировать их, что совсем не обязательно), а важными для успешного личного выживания приземлёнными физиологическими и социально-психическими потребностями. Поведение среднестатистического человека направлено прежде всего на обеспечение его личного благополучия. Забота об обществе, и в том числе, выполнение индивидом своих функциональных обязанностей в нём, присутствуют тут лишь в той мере, в какой они необходимы для достижения и поддержания указанного благополучия. Перефразируя  Канта, общество с его интересами рассматривается массой его членов не как Цель, а как средство достижения этими членами их частных эгоистических целей. Причём это не метафора, а вполне буквальное описание ситуации.

 

ПОРЯДОК У НАСЕКОМЫХ И КЛЕТОК  Указанные особенности поведения людей ведут к тому, что упорядоченность их сообществ носит принципиально иной характер, чем у насекомых и клеток (хотя и оные тоже в этом отношении не во всём сходны друг с другом). У последних всё запрограммировано и "автоматизировано", начиная с исходного распределения ролей (наделения элементов определённой "профессией") и кончая их исполнением (реализацией особями вменённых им их природой функциональных обязанностей). Отсюда и порядок в их сообществах закономерно осуществляется в том же "режиме автопилота" – уже самим тем, что каждая шестерёнка данного механизма:

а) "автоматом" занимает в нём определённое место и

б) крутится так, как ей положено крутиться на нём; никто со стороны её к этому не принуждает и не направляет: всё жёстко определяет её собственное (врождённое или сообщённое принудительным процессом специализации) устройство.

       Это значит, другой стороной, что наведение порядка в данных сообществах не выделяется в отдельную функцию и не является делом особых профессионалов. Порядок тут просто встроен в системы уже на уровне их элементов и не существует как нечто отдельное и навязываемое последним вопреки их воле (каковой, понятно, и нет). Для сообществ муравьёв, пчёл и простейших организмов сие очевидно. Сложнее с состоящими из миллиардов клеток высшими организмами с их обострённой нуждой в координации действий многочисленных и разнообразных органов и, соответственно, развитым головным мозгом как именно управляющим "механизмом". Однако и здесь последний руководит не столько внутренним функционированием системы, сколько внешним её поведением, внутренний же порядок взаимодействий клеток тоже реализуется преимущественно сам собой, именно благодаря тому, что каждая из них (включая и нейроны самого мозга как координирующей системы) "автоматически" (без значимого посредничества сознания и воли) делает своё дело.

       Ну и, разумеется, ни один нормальный ("здоровый") член указанных сообществ (раковые клетки – особый случай) никоим образом не тянет одеяло на себя, – просто в принципе на это не способен.

 

ПОРЯДОК В ТАНКОВЫХ ВОЙСКАХ  Не то у людей. Мы – куда более разболтанные винтики. Биологическая запрограммированность у нас отсутствует – как в процессе обретения особой профессии-функции, так и в её реализации. Соответственно, в человеческих сообществах нет и никакого встроенного и "автоматом" реализующегося порядка. А без порядка никак нельзя: без него и общества нет.

       Отсюда этот необходимый, но не заданный внутренним устройством элементов порядок приходится вводить каким-то иным образом. Каким? Тут возможен лишь один способ, характеризующийся:

а) в части задания конкретности порядка  –  «рукотворностью»;  как и человеческое поведение в целом, порядок определяется здесь волей устанавливающих и принимающих его к исполнению людей и поэтому формально может быть любым – лишь бы это был порядок;

б) в плане обеспечения заданного порядка (любого по конкретности) – опорой на особых функционеров, специализирующихся именно на его поддержании, или, иначе говоря, на управлении обществом; то есть здесь требуется и неизбежно происходит выделение соответствующего функционального слоя, а также наделение его некоторыми орудиями принуждения к порядку (ибо без принуждения тут зачастую не обойтись);

в) по форме порядка – его бытием в виде каких-то обязательных для членов энного общества "правил игры", проводимых в жизнь указанными управленцами с их орудиями (а устанавливаемых либо всем данным обществом в целом, либо какой-то его отдельной уполномоченной или присвоившей это право частью).

      

НАДСТРОЕЧНЫЙ ХАРАКТЕР   Таким образом, ввиду незапрограммированности поведения людей, их общества отличаются от сообществ насекомых и от простых организмов тем, что (1) нуждаются в особой функции управления и особом слое её исполнителей. Сие весьма своеобразное расширение функциональной структуры, поскольку управленцы по роду своей деятельности не столько вливаются наравне со всеми в дружную семью прочих функционеров, сколько пристраиваются над ними в качестве их руководителей. Аналогично, (2) стоящим над обществом выглядит и регламентирующий его функционирование охраняемый управленцами порядок, то есть "правила игры". Не говоря уже о том, что и само (3) введение этого порядка есть не «автоматическое» явление (Христа народу), а, так сказать, «акт доброй воли» членов общества: он не встроен в «механизм» последнего исходно, а выстраивается в нём, надстраивается над его базовыми структурами как необходимое дополнение к ним.

       В то же время, взятая в этом общем виде, указанная надстройка носит ещё обычный функциональный характер. Здесь по-прежнему имеется только особая функция с её исполнителями и не более того. Равно как и обеспечиваемый ими абстрактный порядок есть лишь общественный порядок вообще – без каких-либо выходов за функциональные рамки. Нечто новое в этот традиционный (обобщённый) расклад вносит уже не сама по себе незапрограммированность человеческого поведения, а порождаемая ей эгоистическая его направленность, то есть первоочередная нацеленность каждого из нас на достижение личного благополучия.

 

2. Родословная особых порядков

 

ОБЩЕСТВО КАК СРЕДСТВО  Там, где имеются какие-либо цели, понятно, неминуем и разговор о путях и средствах их достижения. В нашем случае в этой роли наиболее бурные аплодисменты зрителей срывает как раз общество. Ведь создающее его как таковое кооперирование людей, как уже отмечалось выше, и есть главный способ борьбы последних за видовое и личное процветание. Именно развивающаяся в рамках этой кооперации специализация человеческого труда обеспечивает постоянный и крутой рост его производительности и эффективности, а, стало быть, и соответствующий рост объёма производимых и потребляемых членами данного кооператива благ (под которыми я, конечно, разумею здесь в первую очередь материальные блага во всём их многообразии, но, во вторую очередь, не только их, а и вообще всё то, что удовлетворяет какие-либо наши потребности и, притом, является "продуктом" общества: например, безопасность, славу, почёт и тому подобные ценности). Отчего совершенствование указанного средства (способа приспособления к среде) – в интересах каждого человека.

 

ЗНАЧЕНИЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЯ  В то же время так обстоит дело лишь в самом общем плане. Когда смотришь на общество в целом с очень большой высоты. Если же приблизиться к нему на расстояние вытянутой руки, то проступают и другие детали. Конкретно: обнаруживается, что личное благополучие отдельных членов общества определяется не только и не столько общим объёмом производимых им благ, сколько порядком их распределения. Это лишь при уравнительном (или при справедливом – по вкладу) дележе каждый получает тем больше, чем больше общий пирог (или соответственно важности исполняемой им функции и количеству и качеству труда). Во всех же иных случаях величина куска, достающегося конкретному индивиду, куда больше зависит от его места в имеющейся системе распределения (то есть от того, насколько оная льёт воду на его мельницу), чем от величины указанного пирога (или личного вклада в его выпечку).

       Отсюда среднестатистический человек закономерно озабочен (в рамках обеспечения своего благополучия) не столько совершенствованием общественной кооперации и ростом объёма производимых сообща благ, сколько поиском тёплого местечка в наличной системе их распределения, и даже пуще того – активной "заточкой" самой этой системы под свои частные запросы. В конечном счёте дело тут сводится (почти по Гоббсу) к междоусобной войне каждого против всех за личное "счастье", то бишь за такой порядок дележа общественных богатств, который максимально выгоден именно данному конкретному индивиду. Увы, люди в их сообществах не просто сотрудничают, кооперируясь, подобно насекомым или клеткам организма, но ещё и "чисто по-человечески" дерутся друг с другом за лучшее место у корыта, норовя урвать от плодов общей кооперации побольше для себя в ущерб всем остальным.

 

ОДИН В ПОЛЕ НЕ ВОИН  Однако когда каждый воюет со всеми, ни у кого нет шансов на успех (если, конечно, иметь в виду не разовые акции в стиле "украл, выпил – в тюрьму", а стабильное закрепление за собой желаемых привилегий). Ведь любой, и уж, тем более, несправедливый, порядок может быть установлен только силой. Но чтобы суметь навязать сообществу некую выгодную лишь тебе одному систему распределения, мало быть даже самым сильным его членом, "первым парнем на деревне", – надо быть сильнее всего этого сообщества в целом. Никакому одиночке – при мало-мальски значимой численности сообщества – такое не по плечу.

       Значит, для реализации указанной цели индивидам необходимо искать себе сообщников, "заединщиков", то есть как-то группироваться друг с другом, соединяя разрозненные усилия многих в общий удар кулаком. Только весомая (прежде всего, в силовом смысле) часть общества, обособившись в особую группу, способна сломить закономерное тут сопротивление всех прочих не входящих в неё членов данного общества и навязать им грабительский для них порядок распределения общественных богатств. Другими словами, силовое доминирование в обществе, как необходимая предпосылка установления несправедливых порядков, может носить лишь групповой, а не индивидуальный характер. Предварительное группирование при этом обязательно. Как же оно происходит?

 

"НЕЦЕЛЕВОЕ РАСХОДОВАНИЕ СРЕДСТВ"  Как вообще могут формироваться подобные, то есть объединяемые целью подчинения и эксплуатации общества, группы? Формально – двумя путями: так сказать, естественным и искусственным.

       В первом случае имеется в виду такой их генезис, когда группирование происходит безотносительно к указанной цели, независимо от неё и до её выдвижения, по каким-то иным причинам и основаниям (с другой определенностью групп – не по признаку общей нацеленности на грабёж). То бишь когда группы образуются загодя и сами по себе, и лишь затем на данное готовенькое заявляется наша цель.

       Например, врачи появились в обществе не во имя совместно-группового ограбления пациентов (а тем паче всех неврачей); причина выделения этого функционального слоя, безусловно, иная. Более того, данные спецы не только возникли, но и вообще существуют как группа, не имея какой-либо общей цели, которая сбивала бы их в сплочённый единодействующий (в рамках её достижения) коллектив. Каждый врач овладевает своим ремеслом и практикует сам по себе, отдельно от товарищей по профессии; объединяет их в особую группу только то, что все они занимаются одним и тем же делом (говорят нам "Не дышите" и уходят в соседний кабинет пить чай).

       Так что, повторяю, эта группа с её специфической определённостью (особой профессией) формируется и существует безотносительно к цели подчинения и ограбления общества. Однако раз уж она уже есть, что может помешать её представителям однажды вдохновиться данным "идеалом", сказать друг другу "Мы одной крови – ты и я" и, обнажив свои скальпели, дружно подняться на борьбу за тот дивный новый мир, в котором общественный порядок будет благоволить исключительно лекарям и костоправам (назовём этот режим гиппократией)?

       Разумеется, это шуточный пример. Тут важен принцип, важно уяснение того, что люди, вообще говоря, делятся на группы по многим разным основаниям и, притом, обычно вполне естественным путём, то есть вовсе не во имя совместного достижения каких-либо целей (в роли группообразующего фактора и признака). И именно это исходно создаёт почву для дальнейшего сплочения членов данных групп (и размежевания их с другими группами), если такое сплочение (и размежевание) вдруг дополнительно оказывается желательным, востребованным (в частности, теперь уже и для достижения неких интересующих всех членов данной группы целей). В серьёзных общественных процессах цели не создают группы, а находят их в том материале, который уже сформирован и предлагается.

 

"АЛГОРИТМ" ПРОЦЕССА  "Алгоритм" тут в основном таков.

       Сначала естественным образом (то есть по каким-то своим причинам и основаниям) образуется некая группа людей, имеющая особую определённость, например – занимающая особое функциональное положение в обществе; при этом каждый её член, будучи сверх того ещё и просто нормальным человеком, мечтает о том, чтобы сесть на шею всем остальным и свесить ножки.

       Размышляя на досуге над тем, как бы ему ухитриться реализовать это своё заветное желание, данный нормальный человек рано или поздно соображает, что вернее всего сделать сие, установив определённый общественный порядок, отдающий предпочтение лично ему. Но что это значит? Что предполагает такая подгонка порядка под конкретную личность? Ориентацию исключительно на её индивидуальные особенности? Никак нет. Ведь последние составляют лишь малую и далеко не самую главную часть её сущности.

       Всякий человек – это не просто конкретный Василий Иванович с его частными запросами и заскоками. В куда большей степени он представляет собой (в плане присущих ему потребностей и особенностей): а) человека вообще, б) члена конкретного общества, в) члена какой-то группы в рамках этого общества (и даже многих групп, формирующихся по разным основаниям), г) члена какой-то подгруппы указанной группы и т.д. и т.п. Примерно так, как любая биологическая особь не только и не столько уникальна как таковая, сколько является представителем (носителем свойств) вида, рода, семейства, класса и пр.

       Отсюда всякий настроенный (гипотетически) под конкретного человека порядок неизбежно многослоен. Прежде всего, в самой общей его части, он должен быть выгоден этому индивиду как человеку вообще и, тем самым, – отвечать интересам всех людей вообще; затем, в чуть более конкретной части, он должен быть "заточен" под данную личность как члена конкретного общества и в этой части удовлетворять интересам всех его членов; в следующей инстанции сей порядок обязан быть выгоден Василию Ивановичу как члену какой-то особой группы и, соответственно, лить бальзам на душу всем его одногруппникам; ну и далее, понятно, то же самое не может не присутствовать в отношении подгрупп, подподгрупп и т.п. Лишь на самой последней ступеньке этой лестницы, в сравнительно ограниченном числе установлений, указанный порядок оказывается выгоден исключительно одному Василию Ивановичу и никому больше. Именно в таком многоэтажном виде каждый человек и представляет себе нужный ему порядок. Иного не дано.

       Но тем самым закономерно, что борьба каждого отдельного индивида за "свой" порядок объективно является борьбой не только (и не столько) за его личную выгоду, но и за интересы его подгруппы, группы и даже (взятая как борьба уже не за особый порядок, а против хаоса и анархии вообще) – общества в целом. На практике легко обнаруживается, что за те или иные всё более общие составляющие (нормы) порядка солидарно выступают: а) все члены (оговорюсь: адекватные) подгруппы индивида, б) все его одногруппники, в) все члены данного общества,

г) все члены энной группы обществ и, наконец, д) все люди вообще (хотя общемировой порядок пока ещё и крайне аморфен).

       Впрочем, нам важно наличие только групповой солидарности (потому, напомню, что нас интересует борьба лишь за особый грабительский общественный порядок, которая на уровнях "в", "г" и "д" отсутствует, а на уровне "а" безуспешна), а, точнее, то, что эта солидарность, стоит только индивидам начать сражаться за свои частные выгоды, появляется тут "автоматически", объективно, независимо от того, осознают ли члены одной группы общность своих интересов или нет. Даже когда они действуют абсолютно порознь, каждый сам по себе, их усилия в немалой их части всё равно бьют в одну точку, то бишь в нашем случае – направлены на установление такого порядка, который выгоден им как членам особой группы (но не как отдельным уникальным личностям). Отчего вероятность торжества указанного порядка тем больше, чем больше сила этой группы. (В той же мере, в какой действия членов группы разнонаправлены, преследуют лишь эгоистические интересы каждого действующего, они "гасят" друг друга и имеют нулевой результат; все поползновения на индивидуализацию общественного порядка естественным образом элиминируются).

       Наконец, в качестве программы максимум, случается порою и такое, что члены группы осознают общность своих интересов и организуются во имя их обеспечения. Что, понятно, резко увеличивает силовой потенциал данной группы и повышает её шансы на успех. (Говоря марксистским языком, при этом наблюдается не что иное, как превращение группы в себе в группу для себя).

       Таково существо процессов (а) естественного образования групп, (б) их включения в борьбу за групповые привилегии и участия в ней и (в) итогового установления победителем выгодного ему общественного порядка.

 

"БАНДИТСКИЙ" ВАРИАНТ  В то же время можно попытаться представить себе и  такую схему, когда группы образуются не естественным путём, а прямиком создаются именно и только под данную конкретную цель – по образцу сколачивания криминальных банд. То бишь когда исходно абсолютно посторонние друг другу, не связанные принадлежностью ни к одной естественной группе люди, как-то сойдясь, перемигнувшись и сговорившись между собой, сорганизуются и учиняют в своём сообществе "дворцовый переворот" с конечным венцом в виде установления "заточенного" под них общественного порядка. Но это, скорее, фантазия, чем действительность.

       Во-первых, хотя попытка и не пытка, вряд ли подобный процесс удастся представить практически. Очень трудно (если вообще возможно) измыслить себе таких людей, которые не входят ни в одну конкретную общность. Даже при формировании реальных банд их члены сплошь и рядом находят друг друга вовсе не случайным (в указанном абсолютном смысле) образом, а на почве некоего предварительного тождества судеб, положений, характеров, ценностей и др.

       Во-вторых, простой сговор возможен лишь между ограниченным числом людей и, тем самым, эффективен лишь в малых коллективах. Для насилия даже над незначительным по величине обществом нужна куда более многочисленная группа, формирование которой нельзя обеспечить персональными договорённостями – в рамках "масонского" заговора. Тут нужны более серьёзные основания.

       Наконец, в-третьих, поскольку конечной целью нашего "бандформирования" является установление некоего пусть грабительского, но порядка, то уже сама её (этой цели) реализация превращает исходных "бандитов" в тех, кто на деле управляет обществом, а также защищает ("крышует") его от претензий иных грабителей (ведь чего-чего, а этого добра всегда навалом). То бишь они тут "по определению" становятся исполнителями данных общественных функций, приобретают конкретное общественное положение, превращаются в особую функциональную группу. В связи с чем протежируемый ими общественный порядок неизбежно оказывается настраиваемым ими под интересы не просто конкретных Вани, Оси и Ахмета как членов данной "банды", взятой сама по себе (вне её отношения к обществу), а к выгоде их именно как управленцев и воинов вообще. Естественное ("нечистоцелевое") группирование пролезает тут если не в дверь, так в окно, определяет ситуацию если не с самого начала, так постфактум.

       Отсюда теоретического внимания заслуживает только естественный вариант.

 

3. Общие черты особых порядков

 

КАКОВ ПОП, ТАКОВ И ПРИХОД  Подчеркну отдельно важные аспекты, вскользь уже затронутые выше. Первое: порядок, выгодный энной группе (и, соответственно, отстаиваемый ею), неизбежно есть определённый порядок. Со своими особыми правилами игры, институтами и способами их формирования. Привилегированный доступ к общественному богатству разные группы обеспечивают по-разному.

       Откуда берутся эти различия порядков? Что их обусловливает? Главным образом (в части их содержания) – исходные различия самих протежирующих их групп, то бишь собственные особые определённости последних. Характер порядка производен прежде всего от характера устанавливающей его группы (на вторых ролях, корректируя уже не содержание, а форму, здесь подвизаются, конечно, и наличные обстоятельства).

 

ЧТОБЫ БЫЛ ПРИХОД, НУЖЕН ПОП, А НЕ ПОПАДЬЯ   При этом обратным образом определённость группы должна быть такой, чтобы обеспечивать, по минимуму, хоть какой-то реальный, а по максимуму – прямой и наиболее значимый "выход" её на конкретный общественный порядок. Ведь группирования людей происходят по самым разным основаниям (например, половому, возрастному, этническому, конфессиональному, функциональному), и далеко не каждая группа по своей качественной природе (ибо речь здесь идёт уже именно о качестве, а не о силе) способна породить какой-либо общественный порядок (кое-кто тут импотент в принципе), а из тех, кто способен, не все равноценны по своему  обществоустроительному потенциалу (кто-то стоит первым в очереди, кто-то вторым и третьим, а кто-то и в самом её хвосте). Но об этом мы подробнее поговорим ниже.

 

ОБОБЩЁНННОСТЬ ПОРЯДКА  Отмечу ещё раз обобщённо-групповой характер порядка, то есть отражённость в нём лишь тех интересов индивидов, которые присущи им как членам группы, а не как отдельным личностям. Как отмечалось (согласно вышеописанному "алгоритму"), при естественном формировании групп это происходит само собой благодаря суммированию однонаправленных и "погашению" разнонаправленных действий. Однако тот же результат имеет место и в случаях, частично приближающихся к "бандитскому" варианту, а также вообще тех, где осознанность и организованность групповой борьбы за определённый порядок достаточно высоки.

       Сознательное объединение и координация усилий возможны лишь в той мере, в какой их цель одинакова и выгодна (пусть даже и в разной степени: неравенство тут не есть противоречие) всем участникам "проекта". В нашем случае цель – определённый общественный порядок. В его нормах просто технически нельзя учесть такие пожелания членов "банды", которые являются требованиями привилегий исключительно для себя, любимых, ибо эти запросы отрицают друг друга. Порядок не может тут быть также "заточенным" и под какого-то одного индивида. Иначе что подвигнет остальных на соединение и борьбу за него? Кто согласится таскать каштаны из огня для других? Отсюда объединяющий идеал может носить только обобщённый характер, то есть учитывать интерес каждого "заговорщика" лишь в той мере, в какой он не покушается на интересы других участников "заговора".

 

"СИЛОВОЙ БАРЬЕР"  Третье: минимально необходимая величина группы определяется величиной силы, требующейся для подавления остальных членов сообщества.

       Уже сказано, что для установления выгодного для неё грабительского общественного порядка, группе надо быть сильнее всего оставшегося общества в целом. Но в чём сила, брат? Она задаётся разными факторами, среди которых своё место занимает и численность группы. При этом последняя должна быть тем больше, чем (а) больше покоряемое общество, чем (б) менее значимы другие факторы силы и чем (в) меньше этих других факторов находится в распоряжении группы. В целом же она (численность), с учётом конкретного расклада указанных моментов, не может быть меньше того предела, за которым сила группы уже не перевешивает силу остального общества. Этот "силовой барьер" (а, точнее, нужда в его преодолении) и определяет минимально необходимую в энных условиях величину группы.

 

ВЕЛИЧИНА И ОБОБЩЁННОСТЬ  К сему можно добавить, что от потребной величины группы порою зависит и степень обобщённости соответствующего порядка. Это имеет место тогда, когда стабильное пребывание поверх указанного "барьера" поддерживается не естественным приростом группы с сохранением прежней её однородности, а за счёт вынужденного включения в неё людей со стороны, то есть иной (отчасти) определённости. Что бывает необходимо при опережающем рост (или иное усиление) группы разрастании (или ином усилении) общества.

       Поясню примером. В истории довольно часто встречается такая ситуация, когда господствующая в энном обществе группа определяется целым набором признаков, скажем, с одной стороны, функционально (как управленцы и воины), с другой – социально (как родовитая знать, потомственное дворянство), а с третьей – этнически (как представители коренной народности). Теперь представим себе, что по каким-то причинам (например, в связи с завоеванием соседних территорий и народов) численность подданных этой группы вдруг резко увеличивается, при том, что численность самой её остаётся практически неизменной (ведь естественное её разрастание никак не может быть взрывным). Сие создаёт проблемы для силового поддержания порядка и остро ставит вопрос о допуске в "элиту" либо этнически "своих" простолюдинов, либо знатных инородцев (о расширении группы за счёт неуправленцев и невоинов, понятно, речи быть не может ввиду бессмысленности такой операции: проблема ведь и состоит в том, что не хватает исполнителей именно данных функций – опоры любого насильственного порядка). Обычно в такой ситуации выбирается второй вариант (бюрократия всех времён и народов гораздо выше ценит статус, чем этническую принадлежность), однако для нас важно то, что, какой бы вариант ни был избран, правящая группа в результате хоть так, хоть этак меняет свою определённость на менее конкретную: какой-то из конституирующих её прежде признаков неизбежно отменяется. А вместе с тем меняется (в ту же сторону обобщения) и характер защищаемого ею порядка: ну хотя бы в части принципов формирования соответствующего государственного аппарата (ведь отбор кадров по определённым признакам и есть один из таких принципов).

 

4. Сферы порядка

 

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ  БЛАГ  Теперь поговорим о структурных аспектах, присущих всем особым порядкам (то есть каждому из них). Начну с их сфер (разумеется, только главных, основополагающих).

       Для этого сперва вспомним, зачем вообще в обществе заваривается вся описываемая мною манная каша. Исходная цель установления любого особого порядка – обеспечение систематического несправедливого (то есть привилегированного) распределения общественных богатств. Отсюда первой упорядочиваемой фундаментальной сферой здесь обязано быть собственно само данное распределение. Именно оно прежде всего и регламентируется определённым образом.

       При этом конкретные порядки указанного дележа, естественно (как отмечалось), привязаны к конкретным характерам их выгодоприобретателей (хотя и не только к ним, но тут это не важно), и потому могут быть весьма несходны, варьируя от самых примитивных и зримо грабительских форм до куда более изощрённых "четырехсот с половиной способов честного отъёма денег у населения". Приёмы и "алгоритм" грабежа зависят от природы грабителей. В одних случаях оные приходят с огнём и мечом и обирают "ближних своих", попросту вытряхивая их из штанов, в других же – заявляются с мошной ростовщика или капиталом работодателя и шарят по карманам окружающих посредством хитрых экономических процессов рыночного перераспределения благ.

       Соответственно, в первом варианте нормы порядка прямиком утверждают и регламентируют привилегированный доступ господствующей группы к "закромам Родины", то бишь право её членов на эксплуатацию членов иных групп, во втором же они (нормы порядка) защищают уже куда более абстрактные и безличные свободы рыночного обращения, институт частной собственности и т.п. Отчего последние (якобы чисто экономические) порядки выглядят куда благообразнее первых (явно насильственных) и совсем не похожи внешне на систему ограбления, хотя работают не хуже откровенно грабительских. (К сему добавлю, что в иные сложные переходные периоды могут более-менее мирно сосуществовать и даже сотрудничать оба указанных варианта, ярким примером чего является положение дел в современной России).

 

УДЕРЖАНИЕ ДОМИНИРОВАНИЯ  Однако упорядочиванием одной только сферы дележа благ дело не ограничивается. Ведь любой несправедливый общественный порядок для своего устойчивого бытия (то есть не простого установления, а и постоянного поддержания) требует столь же устойчивого силового преобладания его адептов. Чем оное обеспечивается? Неравноценным обладанием факторами силы, коими у общественных групп выступают (из ключевых) численность, вооружённость, воинская и управленческая выучка, готовность к совместным действиям (то есть организованность, дисциплинированность и сплочённость), а также находящиеся в их распоряжении экономические ресурсы, грамотность и иной потенциал влияния на умы людей, включая доступ к техническим и прочим средствам массовой обработки последних. (При этом для господства в обществе совсем не обязательно превосходить конкурентов по всем данным статьям – достаточно выигрывать лишь в общем зачёте).

       Отсюда второй фундаментальной и подлежащей обязательному регулированию сферой жизнедеятельности общества выступает сфера распределения указанных факторов. Причём "второй" она именуется тут только по очерёдности изложения, а также в том смысле, в каком средство достижения цели вторичнее самой цели; если же взять за критерий значимость данной сферы, то, пожалуй, именно её и следует признать главной, первой по статусу. Ведь вся пляска начинается от этой печки. Без порядка, охраняющего силовое превосходство группы, невозможно её стабильное доминирование, а без последнего неминуемо обрушение и опирающейся на него всеми своими ножками системы несправедливого распределения благ.

       Что же представляют собою эти регулирующие распределение силы в пользу определённых групп порядки? Содержательно, конечно, они вульгарно сводятся к максимально возможному (вплоть до полной монополизации) загребанию под себя всех вышеперечисленных (и неперечисленных) факторов (исходя из их наличия и веса в ту или иную эпоху), однако по форме тоже могут быть как простыми, так и сложными. В зависимости, с одной стороны, опять-таки от характеров устанавливающих эти порядки групп, но с другой – уже и от природы и степени развития самих силовых инструментов (а также и от особенностей условий, в которых разворачивается всё действо).

       Поясню простейшим примером. Во все времена важнейшими факторами силы являлись и являются вооружения и вооружённые силы. Закономерно поэтому, что на ранних этапах истории нередко именно сами последние (князь с дружиной, служилое сословие дворян и пр.) и выступали господствующей общественной группой. Их доминирование, по существу, обеспечивалось само собой – их неотъемлемым профессиональным статусом. Отсюда всё упорядочивание нашей "второй" сферы сводилось тут главным образом лишь к обеспечению чёткой внутренней организации и воинской выучки членов данной группы да к ограничению доступа простолюдинов к оружию (запретам на его ношение и т.п.).

       Позднее, однако, главной военной силой стала профессиональная армия, набираемая из рекрутов; здесь уже центральное значение приобрела монополизация полномочий по формированию её офицерского состава и генералитета, каковые права и подгребали под себя всяческие цари, императоры, Генеральные секретари и прочие Верховные Главнокомандующие, вожди и "отцы народов". Когда же, наконец, указанные полномочия с победой демократий (или даже с чисто декоративным их введением, вынужденным как раз вышеупомянутыми особыми условиями действа) оказались делегированы выборным органам (или отдельным должностным лицам типа президента), важнейшим моментом стало обеспечение (посредством принятия соответствующего законодательства) такого порядка выборов, который отдаёт все карты (или, по крайней мере, все козыри) в руки членов энной группы.

       И так, подчёркиваю, – в отношении контроля не только за вооружёнными силами. Каждый особый фактор силы (а) в меру своего собственного развития, (б) по характеру той или иной претендующей на его присвоение группы, (в) в конкретных условиях энного общества (то есть теперь уже в меру развития и особенностей последнего) и даже (г) по внешним условиям существования этого общества (испытывающего те или иные влияния и давления со стороны окружающих его социумов), – каждый такой фактор в каждом особом раскладе перечисленных обстоятельств требует оригинальных способов своей "прихватизации", то бишь особого порядка в соответствующей сфере. При том, что все эти разнообразные порядки, тем не менее, преследуют одну и ту же конечную цель: монополизацию группой факторов силы и обеспечение тем самым её стабильного силового доминирования в обществе.

 

СИЛА И ВЛАСТЬ  Итак, в основе любого общественного порядка лежит прежде всего сила. Лишь силовое преобладание позволяет конкретной группе надёжно подчинить всех прочих членов общества своей воле и принудить их выполнять невыгодные им правила игры.

       При этом данная способность заставлять других действовать вразрез с их интересами называется властью. (Термином "власть", конечно, расширительно именуют ещё и тех, кто обладает указанной способностью, но я беру его здесь в его буквальном узком значении, в котором власть есть именно способность навязывать свою волю, то, чем обладают властвующие, а не сами оные собственной персоной).

       Отсюда (1) силовое доминирование (или, говоря словами Председателя Мао, винтовка) даёт власть, (2) борьба за его удержание, то есть за введение и исполнение соответствующего порядка в сфере распределения факторов силы, есть борьба за власть, (3) сам указанный порядок – определённая система власти, а (4) декларируемые им (этим порядком) права господствующей группы либо тех или иных её отдельных членов на проведение в жизнь их воли – властные полномочия.

 

ВЛАСТЬ И ПОЛНОМОЧИЯ  Последний пункт, впрочем, требует дополнительных пояснений. Многие порой слишком тесно сближают обладание властью с формально прописанными правами и полномочиями. Это ошибка. Никакие полномочия, если они не подкреплены реальной силой их обладателей, сами по себе не обеспечивают власти. Формальная сторона дела (отражённая, например, в Конституции и прочих законах, как писаных, так и нет), конечно, тоже имеет своё значение, но в роли примы-балерины данного Марлезонского балета всё-таки подвизается не она, а наличное распределение факторов силы. Оное же определяется не только и не столько нормативно, сколько фактическим положением вещей. Ни один закон, скажем, не способен отменить то объективное обстоятельство, что воины по самому роду своих занятий сплочены, вооружены и воинственны, а крестьяне – разрозненны, безоружны и скверные вояки.

       Ещё раз повторю, во главе угла власти стоят не законодательно провозглашаемые права и полномочия ("свободы") конкретных общественных групп, а реальное обладание ими ключевыми факторами силы, то бишь действительная, тем самым, их (групп) способность диктовать свою волю остальному обществу и добиваться её исполнения – хоть наплевав на любые законы, хоть апеллируя к ним. Так, например, при поздних Меровингах (VII век) франкские короли с их формальными правами были лишь вывеской при своих мажордомах, распоряжавшихся всем и вся при дворе и в стране. Или, ближе к телу, недавняя временная передача Путиным Медведеву президентских прав назначать и снимать силовиков вовсе ещё не дала последнему реальной власти: для её обретения требовалось, вдобавок, практически сменить на соответствующих постах путинских ставленников на лично преданных своему лидеру членов медведевской команды. Для чего Медведеву не хватило ни времени, ни решимости, ни поддержки в обществе и госаппарате.

       Таким образом, властные полномочия, во-первых, дают возможность присвоения не всех, а лишь некоторых факторов силы, причём не обязательно в сумме достаточных для силового доминирования. Во-вторых же, они дают лишь возможность присвоения этих факторов, коей, дабы обрести реальную власть, надо ещё суметь и успеть воспользоваться (пока полномочия на отобрали назад).

 

5. Другие аспекты особых порядков

 

СПОСОБЫ ПОДДЕРЖАНИЯ ПОРЯДКА  Указанные две главные сферы общественного порядка – это именно области, которые он регулирует. Нелишне, однако, понять и то, как он это делает и как практически поддерживается тот или иной (то есть любой особый) порядок? Причём эти "как?", в свою очередь, распадаются на ряд подвопросов. Какими способами? В каком виде? Какими средствами?

       По первому из них, понятно, что возможны и, соответственно, реализуются только два глобальных способа. Первый – уже известное нам принуждение силой, о котором достаточно сказано выше. Второй – убеждение, то есть соответствующее воспитание людей, внушение им представлений о "святости" или естественности существующего порядка, впаривание определённых идеологем в качестве якобы неоспоримых истин и т.п.

       Раз поведение людей во многом определяется тем, что у них в головах, то как же не воспользоваться этим обстоятельством, как не озаботиться наполнением этих сосудов желательным для общественных доминантов содержанием? Ведь намного приятнее, да и эффективнее, когда человек вкалывает и отдаёт "элите" продукты своего труда не из-под палки, а добровольно и с радостной улыбкой на лице. Или хотя бы смиряется с положением эксплуатируемого как с неизбежным и неискоренимым злом.

       Так что неудивительно, что данный второй способ, наравне с насилием, также находит своё широкое применение на просторах мировой истории, причём, тем большее, чем больше развиваются технические средства массового воздействия на умы.

 

НОРМЫ  Параллельно двум указанным способам поддержания порядка, подразделяются и его "правила игры" – на нормы права и нормы морали. При этом главную роль в данной пьесе (конституировании определённого порядка) играют первые: на них я, главным образом, кратко и остановлюсь.

       Право (то есть хорошо всем знакомые законы, кодексы, указы, должностные инструкции и прочие предписания властвующих органов) регламентирует то поведение людей, которое важно для, с одной стороны, устойчивого доминирования и привилегий господствующей группы, а с другой – нормального функционирования и существования общества в целом. Это – его (права) область регулирования и это, по существу, собственно область действия общественного порядка: всё, что сверх того, – уже частное дело членов общества, либо регулируемое моралью, либо нерегулируемое вообще (только не надо думать, будто мораль регулирует лишь малозначимые поступки: она со своими подходами, разумеется, залезает и на территорию права, пособляя или мешая ему).

       В силу указанного их статуса правовые установления, во-первых, носят обязующий характер, говорят о том, что можно, что нельзя и что дОлжно делать, причём с упором на последнее. Главная их задача – обеспечить обязательность определённого поведения, отчего они (вопреки своему именованию "правом") регламентируют, прежде всего, именно обязанности (то, что нельзя и дОлжно): экскурсы в область прав (того, что можно) тут обусловлены лишь тем, что обязанности одних нередко суть права других, а также наличием тех или иных исключений из правил.

       Во-вторых (по той же причине), соблюдение норм права жёстко обеспечивается силой. Обязательное на то и обязательно, чтобы реализовываться при любой погоде, и единственный надёжный гарант сему – принуждение. Конкретно: неисполнение данных предписаний карается "по всей строгости закона" специально созданными для этой цели карательными органами. И здесь мы уже выходим на тему средств поддержания порядка.

 

СРЕДСТВА И ОРУДИЯ ПОДДЕРЖАНИЯ ПОРЯДКА  Как говорилось выше, наведение порядка в человеческом обществе осуществляется особым функциональным отрядом, члены которого гордо носят общее имя управленцев. Вместе с тем данный отряд (подобно группе врачей, состоящей из урологов, наркологов, психологов и др.) вовсе не есть нечто абсолютно однородное. Усложнение решаемых им задач (вызываемое развитием общества) требует, с одной стороны, дальнейшего его расщепления на подотряды, специализирующиеся на управлении конкретными выделенными сферами общественной жизни, а с другой – повышения производительности управленческого труда, обеспечиваемого прежде всего ростом орудийной оснащённости указанных разнообразных функционеров.

       К сему важно добавить также, что как оные спецотряды, так и все управленцы в целом (в отличие от педиатров, стоматологов, логопедов и пр., а также от врачей в целом), представляют собой не разрозненные толпы профессионалов того или иного управленческого толка, а чётко и жёстко структурированные, иерархически организованные группы – аппараты. Это вытекает из самой их функции. Во-первых, управление как процесс упорядочения чего-либо не может осуществляться без исходной упорядоченности самих управляющих (то есть тут априори нужна некая их организация). Во-вторых, управление как процесс, содержательно сводящийся к принятию решений, отдаче и обеспечению исполнения команд (с сопутствующим разделением инстанций на начальствующие и подчинённые) обязан отражать в своей организации принципы иерархии (то есть тут необходима именно иерархическая, "пирамидальная" организованность, или, используя популярный ныне новояз, "вертикаль власти"). Поэтому любой решающий конкретную управленческую задачу отряд управленцев (управляющий хоть энным обществом в целом, хоть тем или иным его подразделением) всегда естественным порядком вещей выстраивается в виде иерархически структурированного аппарата.

       Таким образом, повсеместно средствами поддержания порядка выступают: в конкретных сферах общественной жизни – конкретные специализированные управленческие аппараты, а в обществе в целом – вся их совокупность как единый аппарат; орудиями же данных аппаратов являются те инфраструктуры, которые используются ими при реализации своих функций.

 

ГОСУДАРСТВО  Приведённое общее правило, естественно, работает и в случае несправедливых общественных порядков. Оные отличны лишь тем, что требуют для своего поддержания большего и объективно не оправдываемого насилия (любое управление предполагает насилие: разница, однако, в его целях и масштабах) и, тем самым, гипертрофированного развития соответствующих аппаратов (с их орудиями), при гипотетических справедливых порядках или вовсе не нужных, или нужных в гораздо меньшей степени (по численности, орудийной вооружённости и пр.). Так, скажем, при несправедливых порядках в куда большем размере (сравнительно со справедливыми) потребны внутренние войска, всяческие карательные органы, СИЗО и тюрьмы, жёстче должны быть тюремный режим, судебная практика и т.д. и т.п. Иначе эффективное подавление общества не обеспечить.

       Впрочем, и сами различные несправедливые порядки в этом отношении друг другу рознь – в зависимости от степени своей несправедливости и того, насколько эта несправедливость бросается в глаза. Понятно, что чем приличнее порядок сам по себе, чем замаскированнее его эксплуататорская сущность и чем легче его оправдать идеологически, тем меньше требуется насилия для его охранения.

       Для нас, однако, наиболее важно то, что управленческий аппарат в несправедливо упорядоченном обществе закономерно приобретает особое качество. Это уже аппарат не только, а порою даже и не столько управления, сколько насилия. Такой специфический аппарат имеет особое имя – "государство" (в бытовой речи, конечно, данный термин используют также как синоним слова "страна", но в обществоведении им обозначают в основном именно особый – в указанном смысле – управленческий аппарат).

 

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ШТРИХ  В завершение данной лекции осталось констатировать и акцентировать следующее. Становление несправедливых общественных порядков есть становление уже отнюдь не функциональных отношений людей. Последние здесь подразделяются не по функциям, а как господа и подданные, эксплуататоры и эксплуатируемые, угнетатели и угнетаемые. И взаимодействия их носят вовсе не функциональный характер: это не сотрудничество в рамках кооперации, а насилие одной части общества над другой. Такие отношения и взаимодействия суть социальные отношения и взаимодействия, а участвующие в них стороны суть социальные группы.

       Таким образом, появление несправедливых порядков есть появление наряду с функциональным (и в качестве надстраивающегося над ним) социального деления общества.

 

 

Лекция четвёртая. КЛАССЫ И ИХ РОДНЯ

 

1. Классы и их братья и сёстры

 

       Выше говорилось, в основном, о необходимости и общих чертах порядков, устанавливаемых к своей выгоде какими-то общественными группами. Теперь поговорим подробнее о самих этих группах.

 

«ЧТО ТАКОЕ КЛАССЫ? ЭТО ОСЕНЬ»   Прежде всего, что присуще всем им, каковы их общие отличительные признаки? Последних, как можно углядеть из предшествующего изложения, по большому счёту всего два. Это группы:

1) достаточно сильные для того, чтобы (а) захватить и (б) удерживать власть в обществе;

2) способные предложить (а) определённый (б) выгодный им и (в) реализуемый общественный порядок.

       По первому пункту всё вроде бы более-менее ясно; второй требует некоторых пояснений. Конкретно:

       – "способность предложить" означает в нём не "способность навязать" (учтённую уже первым пунктом), а способность составить себе представление о желаемом порядке, потентность в плане выработки самой его идеи. Ведь далеко не всякая группа в состоянии "родить" тут хоть что-либо вообще: во-первых, объективно (по её природе, слабо пересекающейся с общественным бытием), во-вторых, субъективно (по её интеллектуальным возможностям);

       – определённость предлагаемого порядка есть, с одной стороны, его "неаморфность" (не неопределённость), то есть чёткость, оформленность, согласованность во всех деталях и пр. (отчего сильно зависит реализуемость), а с другой и более важной – его особая конкретность, оригинальность, действительная отличность от иных типов общественных порядков. Выгодность же данного порядка означает, что его определённость должна обеспечивать привилегированное положение именно той группы, которая его выдвигает и за него борется. Ибо может быть и так, что иной свежепредлагаемый энной группой конкретный порядок либо вообще по сути является не новым, а лишь наособицу перелицованным старым (отчего закономерно льёт воду на мельницу адептов этого старого порядка), либо, даже будучи новым, только кажется указанной группе отвечающим её интересам, на деле подыгрывая кому-то другому;

       – наконец, реализуемость предлагаемого порядка означает его реальную внедряемость, обусловленную, помимо вышеотмеченной "неаморфности" самого этого порядка, также способностью (включая субъективную готовность) общества функционировать в рамках данных "правил игры". А то ведь можно измыслить и такие порядки (со всей их конкретностью в обоих указанных смыслах), которые либо отторгаются обществом по уровню его развития (его незрелостью или перезрелостью), либо принципиально нереализуемы ввиду их утопичности.

       С учётом данных пояснений констатирую: группы, обладающие обоими упомянутыми признаками, я называю классами. Класс – это некая особая по её естественной определённости группа членов общества, имеющих, благодаря этой их групповой идентичности, существенно одинаковые интересы в отношении политического и экономического устройства общества (то есть порядков распределения власти и благ) и, притом, обладающих достаточной силой для введения и поддержания такого устройства.

 

НЕДОКЛАССЫ   Сразу обращаю внимание на то, что признаков, по которым определяются классы, во-первых, два, а не один, во-вторых же, они, вдобавок к тому, ещё и сами по себе носят составной характер. Это порождает довольно пёструю картину. На практике сплошь и рядом встречаются общественные группы, по одним параметрам похожие на классы, а по другим не дотягивающие до них, причём, в разной степени. Логически тут возможны следующие варианты.

       По первому признаку могут существовать три типа групп: а) обладающие им в полной мере, б) не обладающие им вовсе  и в) достаточно сильные для того, чтобы захватить власть (а, точнее, свергнуть прежних господ и разрушить установленный ими режим правления), но не способные удержать её в длительной перспективе (обратный вариант, понятно, нереален: тот, кому по силам удержать власть, заведомо способен и взять её). Причём, имеется в виду отнюдь не тот случай, когда сие недержание власти имеет место быть по причине каких-то детских болезней роста. Слабый ввиду своей исторической недоразвитости класс всё равно хотя бы потенциально является классом, а вот та группа, которая и во взрослом состоянии в силу имманентно присущих ей изъянов не может стабильно поддерживать нужный ей порядок, не способна актуализироваться как класс вообще и не вправе именоваться им в принципе.

       По второму признаку разброс ещё шире. Здесь возможны группы (ради экономии взятые мной опять-таки в несколько обобщённом виде):

а) вообще неспособные предложить какой-либо порядок;

б) способные выдвинуть кое-что, но в недостаточно чётком виде;

в) предлагающие определённый порядок, но не тот, который им действительно нужен;

г) предлагающие и определённый, и выгодный им, но нереализуемый по тем или иным причинам порядок;

д) благополучные по всем статьям.

       Данное множество возможных вариантов задаёт и возможность различных их комбинаций. Например, такой, при которой у группы со вторым пунктом всё в порядке, а по первому – недержание власти; или, напротив, с первым всё тип-топ, а вот по части второго – сплошные проблемы. Ну и так далее – по всей линейке. (Напоминаю: это чисто логические возможности; на практике реализуются далеко не все из них).

       Сие наличие тем или иным образом не дотягивающих до полных классов групп ставит вопрос об их именовании, причём в идеале – особом для каждой такой по-своему неполноценной группы. Однако нам до этого идеала тянуться незачем: я буду лишь обобщённо называть подобные группы "недоклассами".

 

СУРОВЫЙ ДАНТ НЕ ПРЕЗИРАЛ СОНАТЫ (СЕНАТА? СУННИТА?)  В то же время недоклассы всех сортов легко могут быть объединены в одно семейство как друг с другом, так и с подлинными классами на основании обладания ими (пусть и в разной степени) отдельными признаками класса. Другими словами, все они (и классы, и недоклассы) в том или ином колене родня. И это – важнейшее практическое обстоятельство.

       Раз члены указанного семейства (назовём его, кстати, семейством классоидов) – родственники, то, значит, и в общественной жизни они ведут себя кто – во многом, а кто – хотя бы отчасти сходно. И в том числе, – все они так или иначе (в меру своей классовости) участвуют в классовой "борьбе за это", то есть за определённые порядки. Не всякому классоиду, конечно, суждено стать в ней победителем (недоклассам, например, тут ничего не светит), однако каждый из них, тем не менее, играет в этой пьесе свою роль, вносит свой вклад в конечный результат, и этим, говоря словами поэта, матери-истории ценен. Ведь главное, как известно, не победа, а именно участие.

       Таким образом, общественные процессы определяются не только фундаментальными классовыми раскладами, но и влияниями наиболее значимых недоклассов. Их недоклассовость не порок, а требующее особого учёта обстоятельство. Поэтому ниже наряду с понятием "классовая структура" и даже чаще него я буду пользоваться более общим (и, тем самым, более широким по охвату) понятием "классоидная структура общества".

 

2. Классы и их родители

 

МНОГООБРАЗИЕ ОСНОВАНИЙ    Подчёркиваю, что предложенное определение класса, кроме указанных двух пунктов, не включает ничего иного. Это значит, что во всех прочих отношениях являющаяся классом группа логически может быть какой угодно. Другие её определённости (без коих, конечно, никак не обходится) не имеют тут принципиального значения и могут меняться от случая к случаю. Или, иначе говоря, различные классы могут образовываться из естественных групп, имеющих разные основания (формирующихся по разным признакам). В одном случае, скажем, на базе конкретной этнической общности, в другом – из какого-то функционального слоя, в третьем – на базе носителей определённого вероисповедания и т.д. Нет никакой эксклюзивной разновидности групп (допустим, функциональных либо этнических), на почве которой только бы и произрастали классы, а все прочие виды групп почтительно стояли бы при этом в сторонке, нервно облизываясь. Монополия тут отсутствует, базовые естественные группы могут быть разными не только в рамках одного их вида (так, например, русские отличаются от немцев, хотя и те, и другие – этносы), но и в видовом смысле (то есть по самим основаниям их исходного формирования: так этнические группы отличаются от функциональных) – лишь бы они (данные группы) удовлетворяли обоим указанным общим требованиям (и тогда они – классы).

 

ГРАНИЦЫ МНОГООБРАЗИЯ    Вместе с тем заметим, что сама последняя обязанность накладывает на ассортимент "логически любых" базовых естественных групп свои ограничения. Ведь далеко не все они по своему природному потенциалу в состоянии "удовлетворять обоим указанным требованиям", то есть стать (быть) классами (или хотя бы недоклассами). Есть лишь небольшой набор видов групп (равно как и групп в рамках одного вида), которые на это способны и, тем самым, участвуют в игре; всё остальное бесконечное их (видов групп) множество тут абсолютно не при делах.

       Так, за пределами упомянутого набора, безусловно, находятся всяческие второстепенные и поверхностные образования типа любителей пива, фанатов "Спартака", матерей-одиночек, множеств рыжих, блондинов, лысых и пр. и др. В число избранных могут входить лишь наиболее значимые для общества группы (виды групп): глубоко укоренённые в его структуре, имеющие прямые выходы на общественные порядки и т.п. (на что я уже намекал выше в параграфе про "попа и попадью").

 

КТО НЕ УСПЕЛ, ТОТ ОПОЗДАЛ    Итак, отнюдь не все подряд, а лишь некоторые естественные группы людей имеют шансы пробиться в высшую лигу классов. Однако и здесь обнаруживается своя закавыка. Ибо хотя шансы-то эти у "избранных" групп, в отличие от полностью "беспонтовых", и есть, но опять-таки не одинаковые. Даже входя в указанный набор, одни группы (виды групп) в большей степени способны стать классами, чем другие. Отчего, если волей обстоятельств они оказываются все скопом в одном месте в один час (а так в истории обычно и бывает), между ними закономерно разворачивается конкуренция, в итоге которой более напористые группы, по сути, полностью перекрывают дорогу аутсайдерам. Быть способным к чему-то вообще – это, конечно, хорошо и необходимо (поскольку на нет и разговора нет), однако если претендентов на свято место несколько, то главным становится уже не простое наличие, а масштаб способностей. Побеждает при таком раскладе, как понятно, лишь один – сильнейший, а те, кто послабее, либо вообще выбывают из игры, либо остаются в ней в лучшем случае на подхвате.

       Но что сие значит – быть на данном поприще сильнейшим? По каким параметрам разные (в видовом смысле) группы меряются тут силами? Попробуем разобраться в этом.

 

С КЕМ ПРИХОДИТСЯ РАБОТАТЬ!  Для начала, рассекретим, наконец, список претендентов, то бишь выясним само то, кто у нас вообще участвует в забеге. Как (навскидку) представляется, – это всё те же мимоходом уже упоминавшиеся выше половые (или, если угодно, гендерные), возрастные, этнические, конфессиональные (культово-религиозные) и функциональные группы. Почему именно они?

       Во-первых, потому что я, как акын, что вижу в истории, о том и пою, и специально ничего выдумывать не собираюсь.

       Во-вторых, поскольку эти группы (виды групп) в меру широки (в отличие, скажем, от родственных или клановых образований) и в меру узки (в отличие, например, от рас), то есть более-менее соответствуют общественным масштабам.

       В-третьих, потому что они входят в "джентльменский набор" всех обществ с древности и по сей день.

       В-четвёртых, потому что (1-я посылка) в период с появления примитивных обществ и вплоть до Нового времени весь "джентльменский набор" вообще состоял только из них; при этом (2-я посылка) общественные порядки повсеместно носили явный эксплуататорский характер; отсюда (вывод) установившие и поддерживавшие эти порядки классы могли сформироваться лишь на почве какого-то из указанных видов естественных групп (за неимением других). Ну а раз нужная карта точно в колоде, разумно взять и перелистать всю последнюю. Это, конечно, не даст нам ни полного знания предмета (недостижимый идеал), ни даже знания о базах классов Нового и Новейшего времени (когда появились уже совершенно иные по типу естественные группы, вставшие в ряд с перечисленными и даже затмившие их собой), но неплохо для начала понять хотя бы то, как с этим дело обстояло предшествующие пять тысяч лет. Когда, повторяю, наши группы были единственными на горизонте и процесс классообразования замыкался лишь на них.

       Наконец, в-пятых, отдельно следует сказать, почему я не включил в данный список имущественные группы, то есть бедных и богатых, но раз уж об этом следует сказать отдельно, то я и скажу отдельно – в своём месте и в своё время.

 

ПОРОЧНЫЙ КРУГ   Ну, например, здесь и сейчас. Моё небрежение имущественными группами объясняется просто: они не являются естественными группами. Это чисто социальные, вторичные явления. Общественно значимое имущественное расслоение есть следствие несправедливого распределения богатств общества, то есть следствие функционирования соответствующего порядка, а не его предшествие и причина. Иначе получается порочный круг. Поясняю.

       В нормальной логике базовые естественные группы суть (1) сформировавшиеся сами по себе (то есть до введения какого-либо благоволящего к ним порядка и по автономным от него основаниям) (2) общественно значимые слои. Как в эту систему координат вписываются богатые и бедные?

       Начнём с того, как они могут возникнуть в качестве общественно значимых слоёв? Тут важно, что сие не может быть случайным процессом. Во-первых, раз имущественные группы мыслятся базовыми для произрастания классов, то непосредственные причины появления первых суть исходные (то есть на шаг более отдалённые) причины появления вторых. Сведение этих конечных причин классообразования к случайностям, по сути, есть не что иное, как объявление случайным самого классообразования, а это нонсенс. Во-вторых, апелляции к случайному вообще не дело теории, которая интересуется только закономерным. В-третьих, реально обогатиться или разориться по случаю могут лишь отдельные люди, но никак не целые общественные слои. (Подчеркну для ясности, что подлинно случайными являются лишь такие обогащения или разорения, которые вызваны, например, нахождением клада или пожаром, то есть никак не связанные с тем или иным устройством общества, общественной конъюнктурой; напомню также, что нас интересует именно имущественное расслоение, а не обогащение или обнищание – хоть случайное, хоть нет – всего общества в целом).

       Следовательно, имущественное расслоение общественно значимого масштаба может быть только закономерным. Налицо чёткая альтернатива: указанное расслоение может возникнуть либо случайным, либо неслучайным образом. Случайно оно возникнуть не может. Отсюда: его возникновение обязано быть закономерным.

       Но что это значит? Это значит, что оно должно происходить стабильно, направленно, упорядоченно. То бишь обусловливаться не чем иным, как неким порядком распределения производимых обществом благ. И, притом, несправедливым порядком – раз его результатом является обогащение одних и обнищание других. Иного не дано. Иначе общественно значимому имущественному расслоению просто неоткуда взяться.

       Однако с какого ж чердака тогда сваливается уже сам данный порядок? Кто его ввёл и охраняет (ввиду его несправедливости)? Какой конкретно класс? При чисто имущественном подходе, вроде бы, в этой роли обязаны выступать именно богатые (а не какой-то третий лишний со стороны). Которые как раз ещё только должны появиться и даже могут появиться только в результате его (этого порядка) введения. Ребёнок рождается раньше его родителей?

       Таким образом, случайным наш процесс быть не может, а его закономерность предполагает его вторичность относительно введения несправедливого порядка распределения благ и, стало быть, относительно процесса классообразования.

 

ДРУГИЕ НЕ ИМЕЮЩИЕ ОТНОШЕНИЯ К НЕПОРОЧНОМУ ЗАЧАТИЮ ГЕОМЕТРИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ    Кроме того, случайность процесса имущественного расслоения означает и то, что оба его "потока" (то есть обогащение одних и обнищание других) суть автономные друг к другу процессы, происходящие каждый сам по себе (по своим собственным отдельным причинам), а вовсе не в виде единого антагонистического процесса, в котором обогащение одних идёт за счёт ограбления (и, тем самым, обнищания) других. Но если эти процессы взаимно независимы, то какое дело их участникам друг до друга? На какой почве возникает тогда надобность в некоем дополнительном порядке несправедливого распределения общественных благ, превращении имущих в господствующий класс и т.п.? Эта нога и так – кого надо нога. Богатые здесь и без того прекрасно богатеют – помимо какого-либо ущерба для бедных, то есть не путём их ограбления. Да хоть бы последних и вовсе не было – первым от этого ни холодно, ни жарко. Равно как и наоборот.

       Если же богатство одних растёт за счёт грабежа других, то это уже отнюдь не два взаимно независимых и, тем самым, случайных относительно друг друга процесса, а один закономерный, то бишь протекающий в рамках некоего определяющего его ход несправедливого порядка – со всеми вытекающими отсюда вышеописанными последствиями.

       Наконец, укажу и ещё одно затруднение. Все естественные группы имеют свою особую определённость. Одни суть управленцы, другие – славяне, третьи – вообще атеисты. Причём именно конкретные особенности этих групп и определяют характеры выгодных для них порядков. Тут последним есть к чему привязаться, на что сориентироваться. А какова определённость богатых и бедных, взятых именно как таковые (а не как богатые кришнаиты, бедные банкиры и совсем уж нищие евреи)? Увы, она сводится к простой тавтологии: определённость абстрактно богатых (то есть богатых вообще) лишь в том, что они богатые, а абстрактно бедных – что они бедные. И отсюда нет никаких реальных выходов на конкретные общественные порядки, то есть на то, какими они должны быть, чтобы производимые обществом блага несправедливо распределялись в пользу именно либо богатых, либо бедных. Всякое измышление тут хоть какого-то более-менее конкретного порядка неизбежно требует выцепления (желательно, с помощью пыток) из указанных богатых или бедных вообще какой-то дополнительной их определённости. Без этого – никак. А с этим, увы, классообразующей природой данных групп на деле оказывается уже вовсе не их имущественное положение, а вот эта самая выцепленная дополнительная определённость (то бишь здесь важным становится не то, что крестьянин беден, а то, что он – крестьянин, не то, что араб богат, а то, что он – араб).

       На этом оставим на время данную тему (в минуту, злую для неё): нам ещё придётся вернуться к ней ниже.

 

3. Чья базовость базовее?

 

БЕЗ МЕТАФОР   А пока вернёмся к нашим поискам сильнейшего бегуна на длинные дистанции. Теперь уточню, что "быть сильнее" в текущем контексте вовсе не означает – обладать подлинной силой. Это лишь метафора. Дело, само собой, не обстоит так, что половозрастные группы (например, мужчины в полном расцвете сил) реально борются за власть в обществе с этническими общностями (например, поляками) или функциональными слоями (например, управленцами). Это абсурд. Реально биться за власть друг с другом могут только группы одного вида: мужчины с женщинами (пол), дети со стариками (возраст), поляки с чехами (этнос), мусульмане с христианами (вероисповедание), управленцы с торговцами (функция) и т.п. Группы же разных видов в их соперничестве между собой за статус класса меряются вовсе не физической силой, а своей полезностью для людей в плане достижения последними их заветной цели – личного благополучия за чужой счёт. То естественное группирование, которое имеет в этом отношении больше всего возможностей и преференций, закономерно и выигрывает забег, то бишь становится той почвой, на которой и вырастает, главным образом, класс (при том, напомню, что на подхвате тут могут быть задействованы и те, кто пришёл к финишу вторым, третьим и т.д.).

       Так что нам необходимо теперь установить именно то, какие виды групп из перечисленных выше полезнее (предпочтительнее) в указанном смысле. То бишь у кого из них бОльший потенциал в плане достижения означенной светлой цели. Как к этому подступиться?

 

ПАРАМЕТРЫ СРАВНЕНИЯ   Такие потенциалы возможно оценивать и сравнивать лишь по двум основным статьям:

1) с точки зрения общей разрешённости достижения данной цели (здесь даётся ответ на вопрос, можно ли её в предлагаемых обстоятельствах достичь вообще?) и

 2) по линии эффективности её достижения: здесь выясняется, где (у нас – в рамках какой разновидности групп) она достигается (а) лучше (что в нашем случае означает, главным образом, бОльшую отдачу эксплуатации) и (б) проще (с меньшей затратой сил, времени и т.п.). Рассмотрим эти вопросы в порядке живой очереди.

 

КАК НИ ПЛЮНЬ, А ВСЁ В СЕБЯ   Итак, перевоплощение простой естественной группы в естественную группу-класс имеет своей главной целью эксплуатацию данной группой остального общества. Однако уже само выдвижение такой цели, как ясно, возможно лишь в том случае, когда указанная группа является частью общества, а не совпадает с ним один в один. Эксплуатировать можно лишь кого-то другого, но не самого себя. Когда "эксплуататоры" и "эксплуатируемые" суть одни и те же люди, эксплуатация попросту исключена. Хоть какое-то их разделение тут необходимо. Как отвечают этому условию наши группы?

       Без проблем справляются с ним возрастные и функциональные слои: их много и все они являются именно частями общества. Удовлетворительно выглядит также и половое деление: здесь, конечно, налицо лишь две огромные группы (мужчины и женщины), но каждая из них, тем не менее, тоже есть часть общества, а не всё оно в целом. Сложности в данном отношении возникают зато у этнических и, в особенности, у конфессиональных групп.

       Во-первых, эксплуатация в их случаях возможна лишь в много-, но не моноэтничных или моноконфессиональных обществах. При том, что многоэтничность и (в ещё меньшей мере) многоконфессиональность характерны разве что для империй, но никак не для всех (и даже, пожалуй, не для большинства) обществ вообще. Значит, на этих базах классообразование разрешено далеко не везде.

       Во-вторых, этническое и, тем более, конфессиональное размежевания по своей природе неустойчивы. Этнические различия (при совместном проживании этносов и активном культурном и генетическом обмене между ними – что почти неизбежно в рамках одного общества) обычно стираются в течение одного-двух столетий, конфессиональные же расхождения и вообще не имеют под собой прочного (объективного) основания: для смены вероисповедания требуется лишь субъективное желание верующего, то есть его волевое решение. Ничто не мешает дискриминируемым по религиозному признаку членам энного общества поголовно встать под знамёна государственного культа (что, как известно, повсеместно не только не было запрещено, а, напротив, усиленно поощрялось и даже навязывалось) и, тем самым, дружно перейти в состав «господствующего  класса».

       Таким образом, по данной статье (разрешённости эксплуатации бытием групп в качестве частей общества) потенциалы последних двух видов групп в, соответственно, многоэтничных и многоконфессиональных обществах неустойчивы и уступают потенциалам возрастных и функциональных слоёв, а в монообществах – вообще равны нулю.

 

РАД БЫ В РАЙ, ДА ГРЕХИ НЕ ПУСКАЮТ  Другим моментом, определяющим возможность эксплуатации в рамках того или иного вида групп, выступает сам характер этих групп (одного вида). Вовсе не все они способны реально эксплуатировать друг друга.

       Самый яркий пример тому – возрастные страты. Слабейшими (в нормальном физическом смысле) из них, понятно, являются дети и старики, а сильнейшими – люди среднего возраста. Отчего по раскладу сил эксплуатировать, вроде бы, могут только последние первых. Однако на деле отношения данных возрастных групп строятся прямо противоположным образом: это первые тут живут за счёт труда вторых, а не наоборот. Причём, не просто потому, что с детей и стариков взять нечего (при этом, само собой, эксплуатировать их нельзя, но и кормить незачем), а ввиду того, что законы биологического воспроизводства вида "хомо сапиенс" в данной сфере доминируют над законами социального бытия.

       Примерно то же самое с некоторыми нюансами характерно и для отношений мужчин и женщин. Главный нюанс тут, конечно, состоит в том, что с женщин, в отличие от детей и стариков, есть, что взять. Поэтому мужчины, как сильнейшая группа, на протяжении тысячелетий местами в той или иной мере эксплуатировали женщин (а кое-где практикуют это и по сей день). Однако, во-первых, отдача данной эксплуатации весьма скромна – в сравнении с горизонтами, открывающимися при эксплуатации мужчин (ведь ведущими производителями благ в обществе выступают всё-таки последние). Во-вторых, всё те же потребности воспроизводства вида (руководящие нашим поведением) вкупе с большей отдачей труда мужчин и здесь обусловливают главным образом такой расклад, при котором мужчина содержит женщину (с детьми), а не наоборот. Опять-таки реальный силовой доминант является не столько эксплуататором, сколько эксплуатируемым (если в этой биологической ситуации вообще применимы данные социальные термины). Ну и, наконец, в-третьих, женщины для мужчин нередко являются не столько источниками благ, сколько собственно благами, за распределение которых и идёт борьба. Эксплуатация их тут если и присутствует, то совсем не в политэкономическом смысле. Таким образом, половое деление создаёт возможность преимущественно лишь политической, социальной, культурной и т.п. дискриминации слабейшей группы (женщин), но не её эксплуатации (давайте не будем путать дискриминацию с эксплуатацией). Отчего классы на этой почве расти не могут.

       Зато в сие прокрустово ложе с комфортом укладываются этнические, конфессиональные и функциональные группы. Любой этнос вполне в состоянии жить за счёт ограбления другого этноса, никакие боги не запрещают представителям одной конфессии обирать представителей другой (покуда эти последние не сбежали из-под обстрела, сменив веру), ну и тот или иной функциональный слой без проблем может эксплуатировать всех прочих своих сокооператоров (не путать с операторами сока). Дал бы только Господь сил для свершения данного благого дела.

       Это – что касается допуска к эксплуатации, имеющегося у того или иного вида групп. Как видно, по одной причине его полностью лишены возрастные и половые группы (отчего я о них больше и говорить не буду), а по другой – сильно поражены в правах этнические и конфессиональные. То бишь достижение той цели, во имя которой естественные группы только и напяливают на себя классовый камзол, в первом случае невозможно, а во втором – затруднено.

 

ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО "ПРИБЫЛЬ"   Теперь перейдём к сравнению эффективностей эксплуатации, которых в состоянии добиться каждый из оставшихся у нас трёх участников забега. Ведь понятно в целом, что для людей предпочтительнее тот вид группирования, который сулит им бОльшую выгоду. Кто тут лучше, тот и главный претендент на место базы классов.

       Эффективность эксплуатации (то есть её выгодность), как отмечалось, может быть измерена по двум параметрам. Во-первых, её отдачей, "выхлопом", или, точнее, "производительностью", то бишь объёмом отбираемых у общества благ на единицу группы эксплуататоров. Во-вторых, её (эксплуатации) затратностью, то есть величиной тех усилий, которые требуются для выбивания указанной "маржи". Короче, бухгалтерия тут простая: доход минус расход даёт прибыль; на неё и ориентируется каждый группировщик, выбирая ту команду, в которой ему веселее играть во все вышеуказанные игры. Причём, естественно, волнует его вовсе не общий доход всей группы, не офигенные валовые показатели по чугуну и стали, а конкретно то, сколько "хлеба и зрелищ" достаётся лично ему. Вот где ему лично больше капает на карман, туда он и прёт, как лосось на нерест.

       А чем определяется ритм данной капели? Ну, прежде всего, конечно, местом эксплуататора в его группе. В ней ведь тоже сообща награбленное делится отнюдь не поровну и не по справедливости. Но это вопрос – не к эффективности эксплуатации. По её части – лишь чисто "экономические" моменты. А именно: вышеуказанные "производительность" и затратность. Поковыряемся поглубже в первой.

 

ЭТА СЛАДЧАЙШАЯ АББРЕВИАТУРА "КПД"  Величина того, что достаётся конкретному эксплуататору, при прочих равных условиях, прямо пропорциональна объёму отбираемого у общества и обратно пропорциональна численности эксплуататорской группы. Отсюда прямой интерес каждого заключается в том, чтобы отнять больше меньшим коллективом, то есть, с одной стороны, повысить величину присваиваемого, а с другой – уменьшить число "соратников". К этому все и стремятся.

       И тут уже с самого утра, ещё позёвывая, во-первых, напарываются на то, что отнюдь не все наши (оставшиеся на беговой дорожке) виды групп (1) в случае их избыточности легко поддаются сокращению (сие касается, например, этносов) или даже, хуже того, (2) вообще в состоянии хотя бы удерживаться в каких-либо определённых численных "рамках приличия": последним страдают, как отмечалось, конфессиональные группы, вход в которые открыт для всех желающих. Ну и как в такой обстановке прикажете обеспечивать производительность эксплуатации?

       Но это ещё цветочки (здесь уверенно сходят с дистанции лишь конфессиональные группы). Главной проблемой при решении упомянутых задач является, во-вторых, наличие "силового барьера". Преступить который никак нельзя. Не то вместо роста личного благосостояния недолго и на бобах остаться. Данный "барьер" – серьёзнейшее препятствие. Как можно повысить КПД (коэффициент полезного действия) эксплуатации, не заходя за его рамки? Да, практически, никак. Единственный вариант – поднять производительность труда, но она от желаний и усилий собственно эксплуататоров мало зависит. Тут уж как развернутся сами эксплуатируемые. Все же остальные возможные маневры неминуемо упираются в указанный "барьер". Как ни экспериментируй, например, с расширением числа эксплуатируемых или ростом поборов, везде требуется параллельное усиление эксплуататоров, то бишь – при прочих равных – увеличение их числа. Отсюда наилучшей в данной ситуации оказывается та группа, которая в состоянии добиться большего меньшим числом сама по себе, то есть та, у которой "силовой барьер" исходно ниже (в плане требований к её численности). У кого же он ниже?

 

НЕ ЧИСЛОМ, А УМЕНИЕМ  Разумеется, у той группы, что берёт не числом, а умением, побеждает не количеством выставляемых штыков, а применением парочки станковых пулемётов. И т.п. Короче говоря, – силовое превосходство которой в большей степени, чем у других групп (или их видов), определяется не численностью, а иными факторами силы. Причём, не по каким-то случайным и преходящим причинам, а по её (и конкурирующих групп) собственной природе (то бишь речь идёт о естественном, имманентном неравенстве групп в указанном отношении). Кто тут выглядит лучше: этносы или функциональные слои? (Единоверцев, как сказано, я – ради экономии сил – уже исключил из рассмотрения как не прошедших фейс-контроль на предыдущем этапе; впрочем, и на данном этапе они не блещут).

       Есть ли что-то в природе отдельных этносов (исключая бОльшую численность), что давало бы им стабильное силовое превосходство над другими этносами? В значимом масштабе – явно нет. Всё, на что тут способны одни, в принципе, могут и другие. В особенности – в части освоения материальных факторов. Конечно, в истории наблюдались периодически те или иные всплески воинственности отдельных племён и народностей, однако, во-первых, вызывались они вовсе не особыми генетическими или культурными кодами этих этносов, а обычно лишь их давлением на территории обитания (то есть именно чрезмерными численностями), во-вторых же, сии взлёты всегда неминуемо завершались спадами – по мере расселения вояк по достаточным пространствам. И пыль времён покрывала их следы.

       В то же время различные функциональные слои существенно несходны по данному параметру. Наборы и потенциалы средств и рычагов борьбы за власть, которые имеются в их распоряжении, определяются тут именно их функциональным положением и, тем самым, с одной стороны, у каждого – свои, а с другой – у кого-то их больше, а у кого-то меньше. И всё это – абсолютно объективно, именно от природы. Отсюда и необходимые для преодоления "силового барьера" относительные численности разных групп данного вида сильно варьируют, в иных случаях опускаясь до весьма незначительных величин.

       Например, управленцы и воины повсеместно устойчиво превосходят силой крестьян и ремесленников; и обусловлено это вовсе не их (управленцев и воинов) преобладающей численностью (она-то тут как раз может быть относительно крайне малой), а именно их монополией на иные важнейшие факторы силы, присущие или принадлежащие им по самому роду их деятельности. Таким образом, при функциональном группировании расхождения численностей эксплуатируемых и эксплуататоров могут достигать гораздо бОльших значений, чем при этническом; отсюда здесь выше потенциал эффективности эксплуатации и, соответственно, больше привлекательность данного вида группирования для всех, кто жаждет личного благополучия за чужой счёт (а имя нам – легион).

 

ЧЬИ ЗАТРАТЫ МЕНЬШЕ?  Но это – с точки зрения КПД. А как обстоят дела с затратами? Чтобы это выяснить, надо понять, что под ними имеется в виду, в чём они выражаются.

       Затраты тут, разумеется, связаны прежде всего с установлением и поддержанием несправедливого общественного порядка. То есть, во-первых, с разной для разных групп величиной силовых усилий, потребных для этого: одним насильникам навязать своё господство обществу легче, чем другим, – ввиду разного по ожесточённости сопротивления со стороны насилуемых.

       Во-вторых, с его (порядка) грамотной выработкой, чётким пониманием того, каким он должен быть. Причём не только в том смысле, что одним группам определиться со своими выгодами в данном отношении проще, чем другим, но и в том, что корявые и плохо оформленные планы воплощать в жизнь труднее и проблематичнее, чем ясные и продуманные.

       Наконец, в-третьих, с его (порядка) введением и удержанием в чисто техническом плане. Тут тоже величины требующихся организационных, ресурсных и тому подобных усилий у разных групп разные – в зависимости от их положений, навыков, собственной организованности и пр.

       Кто же у нас при этом на коне, а кто, увы, собственно лошадь? По первому пункту, понятно, все в белом – функциональные группы. Свой, родной, доморощенный грабитель принимается всё-таки с меньшим отторжением, чем иноземный завоеватель. По второму и третьему пунктам – приоритет у тех, кто больше укоренён в жизни данного общества, кто принимает непосредственное участие в его функционировании, кто обладает такой определённостью и такими интересами, которые больше в состоянии отразиться в конкретном общественном порядке, наконец, кто вообще уже сам по себе так или иначе решает задачи введения и поддержания порядка в обществе (чем занимаются, как известно, управленцы и силовики). По всем данным статьям функциональные группы, разумеется, также дают огромную фору этническим.

       Таким образом, к финишу у нас в конце концов первыми (и с большим отрывом от вторых и третьих финишёров) прибегают функциональные группы. Именно на их базе в первичную эпоху (когда, напомню, конкурировали лишь учтённые нами виды групп) и должны были, и могли только образовываться ранние классы и недоклассы (то бишь первые классоиды).

 

МАВР СДЕЛАЛ СВОЁ ДЕЛО – МАВР МОЖЕТ ГУЛЯТЬ СМЕЛО  В заключение обращаю внимание, что я пришёл к данному выводу, в основном, чисто логически. Спрашивается, зачем? Если в конкретной истории и без того легко увидеть, что первичное классообразование происходило именно на базе функциональных групп. Я мог бы, казалось бы, не городить все вышеприведённые сложные умственные построения, а сразу взять за рога сами эти исторические факты и отвести их в нужное мне стойло. Однако когда пишешь теорию, надо оперировать прежде всего логикой. Следует не просто предъявлять факты и даже не просто объяснять их задним числом (апостериори), а добиваться исходного (априорного) их понимания; тут требуется предсказывать, опираясь на какие-то более фундаментальные относительно данных фактов породившие их причины и закономерности. Что я и постарался в меру своих скоромных сил сделать.

 

 

Лекция пятая. РАЗВИТИЕ КЛАССОИДНОЙ СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВА

 

ОРИЕНТИРЫ  Предшествующие размышления дали нам два основных (для целей данной лекции) вывода.

       Во-первых, что образование классов в первоначальный период (то есть от появления первых обществ до Нового времени включительно) шло на базе функциональных групп. Это сразу подсказывает, что классоиды в эту эпоху надо искать среди характерных для неё функциональных слоёв.

       Во-вторых, что фундаментом общества является его функциональная структура, отчего (а) все прочие значимые общественные явления (к числу которых, безусловно, принадлежит и классоидная структура) обязаны как-то коррелировать с характером этого фундамента, и (б) все серьёзные метаморфозы данного объекта (общества) не могут происходить никак иначе, кроме как на базе (и/или вследствие) изменений его функциональной структуры. Иными словами, классоидное (и в том числе, классовое) развитие следует за функциональным и так или иначе отражает последнее. (При том, конечно, что тут, как и всюду в подобных процессах, присутствует также и известная обратная связь). Это даёт нам ориентиры исследования позднейших (относительно первичной эпохи) перипетий истории.

 

О ПЕРИОДИЗАЦИИ   Так же несложно решается и вопрос периодизации. Раз развитие классоидной структуры идёт вслед за развитием функциональной, то оно обязано проходить те же этапы, что и последнее. В имевшей место до сих пор истории человечества я насчитал выше две стадии развития функциональной структуры обществ, выделив и назвав их по типу господствующего в соответствующие эпохи производства: это эпоха земледелия (или иначе — период преобладания производства продуктов сельского хозяйства) и эпоха индустриального производства (то бишь период преобладающего производства продуктов промышленности). Стадии развития классоидной структуры должны формально (во всяком случае, по времени) совпадать (и реально совпадают) с этими периодами.

       Однако классоиды – не функциональные слои: их определённость иная. Поэтому и определённость стадий развития классоидной структуры не та же самая, что у стадий развития функциональной структуры. Первые определяются по другим признакам, чем вторые, и должны иначе именоваться (не как земледельческая и промышленная). Какова именно эта их суть и как их правильнее называть, мы выясним в ходе их конкретного рассмотрения, к коему я теперь и приступаю.

 

1. Первый этап

 

ПРЕТЕНДЕНТЫ ПЕРВОГО ПЕРИОДА (ИЛИ: Я Б В КЛАССОИДЫ ПОШЁЛ, ПУСТЬ МЕНЯ НАУЧАТ) Первый период развития классов и недоклассов, согласно всему вышесказанному, соответствует эпохе земледелия. Это самый примитивный период – и с точки зрения развития общественной функциональной структуры, и во многих иных отношениях. Тут всё общество делится главным образом на две части – земледельцев (крестьян) и управленцев. Все остальные функциональные слои носят ещё зачаточный характер и крайне малочисленны, достигая значимых развития и массовости только в уникальных обществах с особыми средовыми условиями существования. Отчего сие, как уже указывалось, – не предмет общей теории. В фарватере последней обнаруживаются в данную эпоху только крестьяне и управленцы.

       Таким образом, в первоначальный период имеются лишь два потенциальных классоида, каждый из которых являет собой практически однородный внутренне (что особенно касается крестьян) функциональный слой (а не несколько таковых, как в позднейшие эпохи) и (уж тем более) не нечто надфункциональное (как опять же позднее). Причиной же всему этому, повторяю, – примитивность функциональной структуры ранних обществ.

 

БАЗИС ПРИМИТИВИЗМА  А откуда взялась сама эта её примитивность? Естественно – из примитивности первоначального производства. Последнее здесь уже возникло и, тем самым, породило общество, потребовав некоторой функциональной дифференциации людей в виде выделения на отдельное положение профессионалов управления, но ничего сверх того породить ещё не в силах. Уровень общественного разделения труда, обеспечиваемого данной простейшей производственной базой, крайне низок; в итоге классоиды могут произрастать тут только на базе перечисленных двух функциональных страт и даже непосредственно совпадают с ними (позднее, как мы увидим, этого уже не будет: функциональная и классоидная структуры разойдутся, как в море корабли).

 

ХАРАКТЕР ПРОИЗВОДСТВА  Но это я указал лишь на недостаточный потенциал раннего производства, то есть на его неспособность обеспечить значимое общественное разделение труда. Сие – особая количественная оценка его примитивности. А каковы её качественные характеристики, какова собственная определённость данного производства?

       Примитивность первоначального производства выражается в том, что оно, во-первых, как сказано, доминирующе земледельческое, а во-вторых (и в главных для нас), носит натуральный характер. Все необходимые для жизни продукты крестьяне производят в эту эпоху практически самостоятельно (в узком спектре их наличных потребностей). Ремесло тут только зарождается и находится на подхвате, да, к тому же, обслуживает главным образом нужды не крестьян, а управленцев. Так что можно заключить, что описанная двучленная классоидная структура первичных обществ отражает в конечном счёте не что иное, как натуральный, или, что то же, неспециализированный характер производства эпохи. Данное производство потому и не в состоянии породить развитого общественного разделения труда, что само в этом отношении не разделено, однородно.

 

МЕЧТЫ КРЕСТЬЯН  Таким образом, у нас на руках два гипотетических претендента на статус класса с особым (в данном случае – функциональным) положением и вытекающими из него особыми интересами в отношении общественного порядка. Каковы эти интересы?

       Начну с крестьян. В чём их экономический интерес? То бишь каким, по их мнению (задаваемому их бытием в качестве натурально производящих земледельцев), должен бы быть наилучший экономический порядок? Разумеется, таким, когда, во-первых, они являются полными господами в своём хозяйстве, никто им тут не указ и ничем не мешает, а, во-вторых, всё, что они производят, они сами и потребляют, ни с кем не делясь. Неплохо бы ещё, конечно, и ограбить кого-то на стороне, если представится такая счастливая возможность, но это только по случаю, ибо для стабильных грабежей, увы, требуется перестать быть крестьянами: надо учиться воевать, отрываться от земледельческих работ в самое горячее время (когда день год кормит) и пр. Отсюда пока крестьяне суть крестьяне, их интерес в экономической области только в том, чтобы никто не мешал им заниматься их крестьянским делом и не отнимал продукты их труда. Их идеал – это когда они сами по себе наедине со своим трудом, его предметом и продуктами. В рамках их индивидуальных хозяйств (хуторов) или, на худой конец (если уж без этого никак не обойтись), поселений обозримого масштаба, где все дела легко решаются или традицией, или мирским сходом (общиной). И не трогайте этот баян, то есть, простите, гармонию! За пределами которой хоть трава не расти. Ибо за эти пределы жизнь крестьян просто не выходит.

       А каковы их политические интересы? Сверх вышеуказанного решения внутриобщинных вопросов в рамках и средствами примитивной прямой демократии? Эти интересы таковы, что в идеале никакая иная власть вообще им не нужна. Ни самим по себе, ни, тем более, как стоящая над ними. Вот не было бы никого, кто вмешивается, грабит, чего-то предъявляет, рвётся командовать, – и были бы полные ладушки. Как автономные производители всего, что им нужно (и только того, что им нужно – без какой-либо нацеленности на значимый обмен продуктами), то есть как зависящие в своём жизнеобеспечении только от природы и личного труда, да разве что от ближайших соседей, крестьяне не нуждаются в сверхобщинном управлении, в политической власти. Они по своей природе анархисты. Политическое учение анархизма – это отражение в первую очередь именно крестьянских воззрений на надобщинную власть, на государство: нафиг оно вообще нужно?! Ну и на практике, понятно, как течение он (анархизм) имел вес только в крестьянских странах (из европейских – в России, Италии и Испании).

 

МЕНЬШЕЕ ИЗ ЗОЛ  В то же время это – лишь идеал, который, увы, недостижим. В сладкие "мечты идиота", как всегда, вносит свои коррективы суровая действительность. Хорошо бы крестьянину иметь дело только с землицей-матушкой и больше ни с чем и ни с кем, однако, помимо природной среды, есть ещё, к сожалению, и социальная. В рамках которой постоянно обнаруживается кто-то, кто грабит, разоряет, мешает спокойно работать и т.п. Причём наваливаются эти гады сплошь и рядом не поодиночке, а целыми ватагами, с которыми даже миром, то бишь силами отдельного поселения (а то и целой группы поселений) не справиться. В связи с чем крестьяне нуждаются в какой-то внешней защите, в некоем порядке – пусть даже неидеальном, но хотя бы приемлемом, – поддержание которого обеспечивалось бы кем-то со стороны.

       Спрашивается, почему именно со стороны? Почему бы крестьянам не взять это дело на себя? Да потому, что нет у них для этого ни сил, ни сплочённости, ни ресурсов, ни навыков. Сами себя они защитить просто не могут – не перестав при этом быть крестьянами. Тут уж либо шашка в руке, либо плуг. И феномен казачества тому не опровержение. Запорожская Сечь – это сборище именно воинов, а не землепашцев (и то же самое – разбойничьи ватаги Стеньки Разина). Ну а во всех остальных вариантах, где казаки реально поддерживали свою земледельческую сущность, они непременно существовали не сами по себе, а при государстве, являясь особым его служилым сословием. Без поддержки обложившего их воинской повинностью и пограничной службой царя-батюшки они со своей землицей-матушкой быстро были бы сожраны каким-нибудь из многочисленных бродящих вокруг хищников.

       Поэтому наиболее жизненная версия крестьянских политических интересов сводится к тому, чтобы найти себе покровителя, который бы защищал за умеренную плату. Иными словами, это мечта о "добром царе".

 

МЕЧТЫ УПРАВЛЕНЦЕВ В ОБЩЕМ ВИДЕ  Таковы интересы крестьянства, обусловленные его производственным и общественным положением. Об интересах же управленцев я здесь скажу лишь вкратце и в самом общем виде, ибо им будет посвящена отдельная лекция. Именно этой слой, как мы скоро увидим, определяет общественный порядок данной эпохи. Отсюда о конкретном содержании его интересов мы будем подробно говорить тогда, когда будем рассматривать этот эпохальный порядок.

       Пока же отмечу лишь их абстрактную стандартность. То бишь соответствие всё тому же "джентльменскому набору", присущему любой группе. Как и все прочие нормальные люди, управленцы, разумеется, первым делом заинтересованы в том, чтобы перераспределять общественный продукт в свою пользу, обирая его основных производителей – крестьян, да и вообще всех, кто подвернётся под руку. Для чего требуется прежде всего сила и, стало быть, определённый порядок распределения её факторов, обеспечивающий стабильное доминирование управленцев. За такой порядок они и борются (с крестьянами – с кем же ещё?), его и стараются установить. Но устанавливают ли? Это уже вопрос соотношения сил данных классоидов.

 

СООТНОШЕНИЕ СИЛ  Указанное соотношение, разумеется, целиком и полностью в пользу управленцев. Крестьяне куда слабее их как группа, хотя и намного многочисленнее. В чём слабость крестьян и сила управленцев? Перечислю главные моменты (которых достаточно для гарантированного преобладания).

       Во-первых, натурально хозяйствующие крестьяне в силу самой этой натуральности своего хозяйствования никак не связаны друг с другом, разобщены и не способны к более-менее масштабному (выходящему далеко за рамки их домохозяйств) прочному и долговременному объединению. Весь их образ жизни мешает этому. Каждый крестьянин и живёт, и умирает сам по себе. Отчего их легко передавить поодиночке.

       Конечно, это я слегка утрирую, даю теоретический идеал: реально в истории далеко не во всех обществах крестьяне хозяйствовали в одиночку и вели хуторской образ жизни. Гораздо чаще они селились сообща, формировали какие-то поселения и, в их рамках, соответствующие коллективы, иногда даже довольно многочисленные. Однако это не меняет картины принципиально. Даже в этих улучшенных вариантах между данными общинами-поселениями не было никакой реальной связи, и в массе своей крестьянство конкретной страны оставалось разобщённым.

       Управленцы же, напротив, объединены самим характером своей профессии. Их функция состоит в упорядочении общества и, тем самым, как уже говорилось выше, требует от них как (а) организованности, то есть определённых качеств: исполнительской дисциплины, привычки к подчинению и командованию и т.п., так и (б) организации, то есть иерархически структурированного аппарата. Тем самым они всегда выступают единым кулаком, а не врастопырку.

       Во-вторых, крестьяне – плохие вояки: у них отсутствуют какие-либо воинские навыки. В их хозяйственной деятельности эти навыки им просто ни к чему и не тренируются, ну а для специального развития их в качестве факультативной программы у крестьян нет ни времени, ни иных возможностей. Управленцы же, наоборот, нередко берут на себя и функцию защиты управляемых от внешних угроз (иногда это даже главная их функция), да и в своей собственной

профессиональной деятельности неизбежно должны использовать насилие. Как управлять без принуждения, без его аппарата? Органы насилия обязательны для наведения и поддержания любого порядка в обществе. Отсюда в составе управленцев практически всегда присутствуют силовые подразделения, либо же они (управленцы) даже целиком являются силовиками (особенно – на ранних этапах). И проблема обретения и тренировки воинских навыков для них – не проблема.

       В-третьих, помимо указанных навыков имеет значение, конечно, и прямое обладание оружием. Вооружённый заведомо сильнее невооружённого. Крестьяне и в этом плане опять же ничем не располагают. Их естественные орудия труда плохи в качестве орудий войны и убийства. Тогда как управленцы, являющиеся по роду их занятий защитниками и охранителями порядка, естественно, реально тут все в шоколаде (даже завидно смотреть). Оружие и есть их орудия труда. Так что и по данному параметру Бог на их стороне.

       В-четвёртых, существенно также, кто какими ресурсами распоряжается. У крестьян в котомке лишь то, что они производят и чего у них не успели по недогляду отобрать. С таким багажом особо не развернёшься. Для серьёзных битв и длительных военных действий этих средств маловато. А управленцы на деле держат руку на пульсе всех общих ресурсов общества, то бишь того "общака", который выделяется для удовлетворения общественных нужд: ведь распоряжаться этими средствами доверено как раз управляющим общими делами. Не говоря уже о том, что управленцы как силовики могут "зарабатывать" грабежом и на стороне – в свободное от основной работы время. Таким образом, и на этом направлении приоритет за ними.

       Наконец, в-пятых, важно само то, что наведение и охрана порядка – профессия управленцев. Сие играет свою роль, с одной стороны, как факт, оправдывающий их претензии на власть (на подчинение всех прочих их распоряжениям, их воле), а с другой – как очередной навык, которым они располагают – теперь уже собственно административный. Для крестьян всё сие – за пределами их понимания и умений. Тут они способны лишь тупо плестись в хвосте управленцев, костеря промеж себя их порядки, но будучи не в состоянии ничего предложить взамен.

       Короче, по всем статьям управленцы сильнее натуральных земледельцев. Отчего закономерно их доминирование в обществах, имеющих описанный классоидный расклад (включая и Советскую Россию). В конечном счёте, именно управленцы только и могут установить, и реально устанавливают тут силой, с одной стороны, хоть какой-то порядок вообще, а с другой – именно такой порядок, который обеспечивает (а) их власть и (б) распределение общественного богатства (произведённого, главным образом, крестьянами) в их пользу.

 

ОХОТНИК И ЗАЯЦ: КТО КЛАСС, КТО НЕДОКЛАСС?  Отсюда из двух имеющихся в колоде в первичную эпоху кандидатур только управленцы являются классом. Лишь они отвечают его дефиниции по всем признакам. Тогда как крестьяне до полной классовой определённости явно не дотягивают.

       Конкретно: они не способны, во-первых, силой удерживать власть в обществе, то есть поддерживать нужный им порядок. Их хватает максимум на то, чтобы поднять восстание и свергнуть тех или иных конкретных управленцев. В истории изредка случалось такое – главным образом в исходно коллективистских по менталитету регионах типа Китая, где крестьяне (в силу указанного коллективизма) были наиболее способны к объединению в больших масштабах. Но все эти победоносные крестьянские восстания кончались, естественно, лишь тем, что сами их вожди с их ближайшими соратниками и становились в итоге новыми управленцами и вводили опять порядки, которые были всё теми же проуправленческими и разве что первое время чуть более мягкими, чем прежние. Как не говорится, с чем боролись, на то и напоролись.

       Во-вторых, и порядки-то, которые крестьянам нужны, никуда не годятся. Собственные политические их интересы нереализуемы. Ни те, что являются их идеалом, ни даже в виде меньшего из зол. Анархическое устройство общества – чистая утопия. В достаточно сложном обществе, требующем централизованного упорядочения, – по причине несоответствия такого устройства этим требованиям. А в собственно примитивно-земледельческом – из-за несоответствия его реалиям обстановки. Самоуправляющееся крестьянское сообщество (более-менее значительных масштабов), во-первых, вообще не может стабильно функционировать ввиду не способности крестьян к эффективному самоуправлению (то есть из-за неизбежной аморфности их самоорганизации), а во-вторых, слишком слабо для того, чтобы хоть сколько-нибудь долго выдерживать удары враждебной внешней социальной среды.

       Но и концепция "доброго царя" не многим лучше. Ибо добрых царей просто не бывает. Все цари властвуют лишь постольку, поскольку их поддерживают бояре и дворяне (не на крестьян же с их слабостью и положением обираемых им опираться!). Поэтому первое правило, которого они (цари) вынуждены придерживаться, это – не делать ничего, что идёт сильно вразрез с интересами указанной опоры. Будь царь хоть трижды добряком, деваться ему некуда: либо он должен потворствовать грабежам и насилиям («коррупции») своих "одноклассников", либо его просто скинут. Выживают на данном посту лишь "злые", то есть реально ведущие себя "зло" – как бы они ни позиционировали себя на словах добрыми и пекущимися о народе (притом, понятно, что и обычно цари – далеко не те люди, которые, делая гадости, жутко при этом страдают и горько после того рыдают, запершись в туалете).

       Ввиду указанных своих недостатков, крестьянство не класс, а недокласс.

 

ОТРУБАНИЕ ХВОСТА ПО ЧАСТЯМ   Но вернусь к захвату управленцами власти в обществе. Это, конечно, не одномоментный процесс. Если подходить к делу с точки зрения общей теории, исключающей иноземные завоевания как предмет теории взаимодействий социумов (впрочем, и с завоеваниями всё сложнее, чем кажется на поверхностный взгляд), то естественное (и, тем более, первичное, древнейшее) превращение управленцев из просто исполняющих функцию управления обществом функционеров в его господ идёт длительное время и постепенно, незаметно, маленькими шажками. Во-первых, вслед за столь же постепенным и незаметным развитием самих управленцев как слоя и накоплением ими силы, ресурсов и полномочий. Во-вторых, вслед за сопутствующим тому превращением их из класса в себе в класс для себя, то бишь, с одной стороны, осознанием ими (а) особенностей своего положения в обществе, (б) предоставляемых этим положением возможностей в плане удовлетворения личных эгоистических интересов и (в) общности их групповых интересов, а с другой – венчающим все эти осознания сплочением в борьбе за реализацию указанных возможностей. Ну и, наконец, в-третьих, вслед за встречной деформацией самого управляемого общества, тоже постепенно (в особенности, со сменой поколений) привыкающего жить по новым правилам и начинающего считать проуправленческие порядки естественными и законными.

       Другими словами, означенный захват власти есть вовсе не политический переворот, не революция, а эволюция – ползучее перерождение (объективное и субъективное) как самих управленцев, так и управляемого ими общества с его порядками. Просто однажды народонаселение просыпается уже реально живущим под пятой своих слуг-руководителей. В результате чего данный класс приобретает принципиально иной характер (относительно его прежней определённости): он становится уже не просто способным взять власть, а реально господствующим, актуально реализовавшим этот свой потенциал.

 

БЮРОКРАТЫ И ЧИНОВНИКИ  Таким образом, мы имеем два состояния, в котором может пребывать и пребывает в истории класс (или, в другой системе координат, функциональный слой) управленцев. Это (1) управленцы без власти (при этом не важно, по какой причине: то ли они её ещё не приобрели, то ли уже потеряли в результате демократического переворота) и (2) управленцы во власти. Первых я называю чиновниками (чиновничеством), а вторых бюрократами (бюрократией). И те, и другие, понятно, управленцы по своей функциональной роли, и те, и другие – класс (и, притом, один и тот же) по своему социальному статусу. Различие их лишь в их отношении к власти и соответствующем положении в обществе – в качестве либо его слуг, либо господ. Ну и, разумеется, это различие столь же ползучее, как и само естественноисторическое превращение первых во вторых: чётко тут определяются лишь те состояния класса, те точки процесса его перевоплощения из куколки слуг в бабочку господ, которые не относятся к переходному периоду; в рамках же последнего приходится пользоваться относительными выражениями типа "скорее да, чем нет", "больше так, чем эдак" и т.п.

 

СТАДИЯ СТАДИЕЙ ПОГОНЯЕТ, НО СТАДИЯ СТАДИИ РОЗНЬ  Захват управленцами власти в обществе не только преобразует их из чиновничества в бюрократию, но и задаёт особую организацию этого общества, то есть установление в нём определённого (бюрократического) порядка. В итоге мы получаем общество, находящееся в особом по типу его упорядоченности состоянии. Это состояние, вестимо, прямо производно от классоидной структуры данного общества и, далее, от его функциональной структуры. Последняя определяет тут предпоследнюю, а та, в свою очередь, не остаётся в долгу и раскладом сил своих классоидов обусловливает, кому нынче быть господами и, тем самым, характер того общественного порядка, который эти господа наводят. Ну а функционирование общества в рамках данного особого порядка как раз и есть его пребывание в особом по типу упорядоченности состоянии.

       Отмеченная зависимость, или, что то же, связь, с одной стороны, означает, что каждой стадии развития функциональной структуры соответствует своя стадия развития классоидной структуры, а той – своя стадия развития общественных порядков. В итоге отсюда следует, что последнее развитие также носит стадиальный характер. Упорядоченность общества тоже развивается поэтапно – от одного особого порядка к другому; бюрократический порядок – лишь первая ступенька этой лестницы.

       С другой стороны, подчеркну, что это связь-зависимость различных по своей сути объектов: функциональная структура – не то, что классоидная, а особая упорядоченность общества – вообще нечто третье из другого ряда, ибо это даже не структура общества (любой порядок, конечно, тоже как-то структурирован в своих институтах, нормах и т.д., однако это вовсе не такая структура, элементами которой выступают части общества). Поэтому и стадии развития одного тут не суть стадии развития другого и, тем более, третьего. Всё это, повторяю, стадии развития различных по своей определённости объектов.

       К сему стоит добавить, что данные стадии (развития первого, второго и, тем более, третьего), к тому же, не обязательно совпадают и во времени. Так, между складыванием стадиально определённой классоидной структуры и захватом власти в обществе каким-то её классом (с установлением соответствующего порядка) всегда неизбежно присутствует некоторый временной лаг. Чтобы кто-то произвёл силовую деформацию общественных порядков в свою пользу, необходимо прежде, чтобы этот кто-то не просто возник аки Феникс из пепла, но и созрел до нужной кондиции, да ещё и по возможности превратился в класс для себя. Те же управленцы, как сказано, прежде чем стать бюрократами, должны же хоть сколько-то помытариться на положении простых чиновников. Не заматерев – матерью не станешь.

 

ПОНЯТИЕ ФОРМАЦИИ  Таким образом, мы имеем ещё один (особый по характеру развивающегося объекта) вид стадий развития общества (при той их родовой общности, что всё это – стадии развития общества), представленный уже не особыми раскладами его функциональных или классоидных структур, а особыми типами его упорядоченности. Эти стадии в развитии организации общества, связанные с господствами особых классов, именуются формациями, а вся данная область развития общества, взятого в его движении от одного порядка к другому, – формационным развитием. Мы пока вышли в процессе своих блужданий только на такой (первичный) этап этого развития, то есть на такую упорядоченность общества, которая задаётся господством бюрократии. В данном порядке отражаются интересы этого класса и выражается его воля. Поэтому сию первую формацию правильно назвать бюрократической. (Поясню ещё раз: вот выше я говорил о первой стадии в развитии функциональной структуры общества и назвал её земледельческой, потом завёл речь о соответствующей стадии в развитии классоидной структуры и назвал её этапом натурального (неспециализированного) производства; теперь же я толкую уже о первой стадии в развитии общественного порядка и называю этот порядок – по его демиургу – бюрократическим, а данную стадию в его развитии – бюрократической формацией).

 

2. Второй этап в общем виде

 

ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СТРУКТУРА НОВОЙ ЭПОХИ  Но продолжим наш исторический экскурс. И, как положено по алгоритму, освежим для начала в памяти расклад функциональных групп постземледельческого периода. Кто у нас тут наблюдается в поле зрения? Как помнится, из новых и существенных слоёв – прежде всего разнообразные работники промышленности, начиная с множества непосредственных производителей промышленных продуктов и кончая – в развитый индустриальный период – всяческими инженерами, технологами, организаторами производства и пр. Затем обнаруживаются группы тружеников инфраструктуры, то есть всевозможная обслуга процесса общественного циркулирования указанных промышленных (впрочем, как и сельскохозяйственных) продуктов – транспортники, дорожники, сбытовики, складские работники и т.д., а также те, кто обеспечивает и регулирует движение появившихся тут в связи с появлением развитого обмена денежных потоков, то есть деятели финансовой сферы.

       Из старых слоёв в эту эпоху по-прежнему украшают мир своим присутствием всё те же работники сельского хозяйства (земледельцы и животноводы) и управленцы общественного (то есть не производственного) толка, но теперь уже – сильно дифференцировавшиеся, то бишь узко специализированные по отдельным видам сельскохозяйственной и управленческой деятельности.

       Наконец, из незначимых (по числу и качеству) новых слоёв здесь появляются в зачаточном виде профессионалы сфер образования, медицины, науки, культуры, бытовых услуг и т.д.

 

БАЗИС И ЕГО ХАРАКТЕР  Откуда всё это великолепие взялось? Естественно, – выросло на почве куда более развитого (чем в прежний земледельческий период), то есть высокопроизводительного и сложного производства. Именно развитие последнего обеспечило данный праздник жизни и ресурсно, и даже технически – своей собственной дифференциацией. Ведь описанное функциональное разделение труда носит не столько собственно общественный, сколько непосредственно производственный характер. Это в самом производстве происходят, прежде всего, расслоение и специализация по сотням и тысячам различных профессий (то есть всё большее кооперирование). Большинство главных функциональных слоёв эпохи – именно работники различных отраслей и подотраслей промышленности и, в несколько меньшей степени, – следующего по её стопам (допивающего по её стопкам) сельского хозяйства.

       Таким образом, очевидным базисом тут выступает производство, носящее, во-первых, доминирующе промышленный, а во-вторых, глубоко дифференцированный, то бишь сложно- и узкоспециализированный характер. Это и непосредственно выражается в колоссальном (в сравнении с предшествующим периодом) разнообразии производственных функционально-профессиональных групп, и косвенно порождает сопутствующее усиленное общественное расслоение непроизводственного толка. А к чему сие ведёт в сфере социального строительства?

 

НУЖДА В НАДФУНКЦИОНАЛЬНОСТИ  Первым важным для нас очевидным следствием повышенной дробности общественного разделения труда является относительное (в сравнении с величиной всего общества) мельчание функциональных слоёв. Там, где прежде на ветру истории лениво колыхалась лишь огромная однородная масса крестьянства, теперь суетятся, бегая туда-сюда, тысячи разнородных групп и группочек. Река общества в функциональном смысле растеклась по множеству отдельных ручейков. Каждый из которых, взятый по отдельности, уже не способен, тем самым (ввиду своей явной относительной малочисленности и слабости), претендовать на доминирование в обществе и господство над ним, то есть на то, чтобы играть роль класса или даже (хотя бы) недокласса.

       Это значит, другими словами, что функциональность и классоидность в эту эпоху тотальной специализации и всеобщего раздрая уже не сплетаются в тесном объятии, как в наивную пору первичного грубого растрескивания общества всего лишь на две части. Функциональные слои теперь не в состоянии быть одновременно и классоидами. Отчего достигающие уровня последних группирования людей должны происходить по каким-то другим (не функциональным) основаниям (признакам). Тут требуется некое надфункциональное обобщение интересов, надфункциональное объединение.

       В особенности сие касается как раз новых наиболее раздробленных в профессиональном смысле слоёв, хотя актуально также и вообще для всех групп, не являющихся спецотрядами управленцев. Лишь последние практически не страдают от своего профессионального расслоения. Несмотря на их дифференциацию по видам управленческого труда, они всё равно так или иначе в рамках управляемого ими общества (и именно во имя реального управления им) вынуждены структурироваться в единый аппарат со всеми его обязательными прелестями в виде единоначалия, иерархического соподчинения и пр. Но у неуправленцев их разбредание по отдельным отраслям и профессиям ничем подобным не компенсируется. Основания для их социальной (то есть имеющей целью борьбу за введение нужного им порядка) консолидации им приходится искать не в общности функционального положения, а в каких-то иных сходствах и интересах, объединяющих не членов отдельных специализированных групп, а целые блоки последних. Что же тут может быть обнаружено и обнаруживается на деле?

 

ВСЕОБЩАЯ ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ  Выход из тупика указывает опять-таки само заведшее в него людей интенсивное разделение труда, а, точнее, порождаемая им узкая специализация производителей. Её неизбежной спутницей выступает жизненно важная зависимость узких специалистов друг от друга. Конечно, сосредоточение каждого из них на производстве какого-то особого продукта (например, гвоздей или мыла) вызывает огромный рост производительности труда в данной сфере (а то и вовсе является необходимым условием существования соответствующего производства), однако негативным следствием сего оказывается то, что ни один из таких частичных производителей, во-первых, своим трудом не обеспечивает себя полным набором необходимых для жизни продуктов: каждый производит только какой-то отдельный из них, а все прочие может получить лишь от других таких же узкоспециализированных и нуждающихся в продуктах особого чужого труда тружеников. С точки зрения их жизнеобеспечения специализированные слои являются не самодостаточными, а дополнительными друг к другу.

       Во-вторых, сходная зависимость возникает и с развитием многоступенчатости производства сложных продуктов. То есть в том случае, когда изготовление готовой к потреблению конечной продукции расщепляется на ряд промежуточных операций, каждую из которых выполняют спецы определённого толка. Здесь все работники позднейших этапов процесса нуждаются в продуктах труда работников предшествующих этапов как в своём сырье, исходном материале. А производители предшествующих этапов, наоборот, нуждаются в работниках последующих как в потребителях их промежуточной продукции.

       Таким образом, в обоих указанных случаях специализированные слои не могут существовать (а) друг без друга и (б) не обмениваясь продуктами своего труда. То бишь, с одной стороны, они нуждаются в самом наличии своих партнёров по кооперации в их полном составе. С другой стороны, важно, чтобы продукты их труда не только производились в полном ассортименте и пользовались спросом, но ещё и доходили до их адресатов, то есть чтобы ими можно было беспрепятственно обмениваться. Что толку в производстве всего, что нужно для удовлетворения жизненных и/или производственных потребностей каждого, если обмен между частичными производителями по каким-то причинам невозможен? Так они и останутся тут со своими мылом или рудой, но без хлеба и гвоздей. Отсюда у специализированных производителей есть прямая заинтересованность также в нормальном функционировании обмена.

        Последнее, в частности, и обеспечивают своей деятельностью упомянутые работники инфраструктуры – транспортники, складские рабочие, всевозможные торговцы и пр. Однако данное техническое сопровождение процесса – лишь одна сторона медали. Не менее важно и его социальное, то есть правовое, охранное, судебное и проч., обеспечение. Или, проще говоря, обмену не должны препятствовать наличные общественные порядки.

 

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ИНТЕРЕС В ОБЩЕМ ВИДЕ  Но это уже не что иное, как определённый политэкономический интерес. В дополнение ко всеобщей заинтересованности всех тружеников в том, чтобы быть хозяевами своего дела, не подвергаться насилию, грабежам и проч., специализированные производители по характеру своей жизнедеятельности нуждаются ещё и в таких общественных порядках, которые не затрудняют, а облегчают обмен продуктами их труда. В том же, понятно, заинтересованы и те, кто, перефразируя Маркса, гнездится в порах общественного разделения труда, то бишь собственно обслуживает указанную циркуляцию продукции – работники инфраструктуры обмена. Причём и для тех, и для других это не простой каприз, а жизненная необходимость: само их существование зависит от нормального протекания данного процесса. Чего же конкретно они хотят?

 

ХАРАКТЕР ОБМЕНА  Чтобы понять это, надо прояснить характер обмена эпохи. Ведь он может протекать в разных формах. Во-первых и в главных, либо организовано, либо стихийно вообще. Во-вторых, в зависимости от степени его развития, соответствующей степени развития производства. На разных стадиях развития последнего обмен его продуктами также приобретает особые стадиальные особенности, и, в частности, те или иные конкретные (задаваемые опять-таки формами организации производства) формы его организованности и/или стихийности.

       Так, на самых ранних этапах, когда специализированное производство ещё только зарождалось и главной формой его организации была "плановая" работа на заказ, обмен тоже по большей части носил примитивно организованный характер, представляя собой непосредственный обмен продуктами – из рук в руки. Однако дальнейшее развитие специализации (то есть рост ассортимента видов труда и их продуктов) и переход к более-менее массовому производству сделали такую простейшую организацию невозможной. Что же могло прийти и пришло ей на смену? Какая-то другая, более сложная форма организации? Конечно, нет.

       С одной стороны, по чисто историческим причинам. Производство рассматриваемой эпохи, в основном, и развивалось, и функционировало стихийно – в результате и в виде деятельности множества независимых друг от друга и от кого-либо ещё частных производителей. Никто этими развитием и функционированием детально (доходя со своими указаниями до каждого их конкретного участника) не управлял. Соответственно, неоткуда было взяться и организации обмена продукцией этих частных производств, то есть, другими словами, некому было управлять распределением между производителями производимых ими благ. Бюрократия, которая единственная в это время специализировалась на управлении общественными делами, естественно, прежде всего интересовалась лишь распределением общественных богатств в свою пользу, но никак не тем, как они распределяются между самими их производителями. До этого ей почти повсеместно не было никакого дела (а там, где было, производство просто загибалось).

       С другой стороны, эффективное (то есть не грабительское, а удовлетворяющее всех) централизованное распределение продуктов между их производителями невозможно в рассматриваемую эпоху и чисто технически. Даже сегодня – при несравнимо бОльших (а) уровне обобществления производства, (б) научной разработанности проблемы и (в) культурной, интеллектуальной и технологической оснащённости управления – это представляет собой сложнейшую и во многом практически (а местами – и принципиально) неразрешимую задачу. Что уж говорить о реалиях и потенциале гораздо менее развитых производства и управления прежних времён.

      Отсюда из двух возможных общих форм обмена продуктами единственно приемлемым для специализированных производителей данной эпохи было его стихийное регулирование (в самых различных его стадиальных ипостасях). Или, иначе говоря, рыночное. Или, ещё более другими словами, осуществляемое путём купли-продажи. Рынок (купля-продажа) и утверждается тут повсеместно в качестве ведущего механизма (способа) распределения благ между теми, кто их производит (но, понятно, не между последними и бюрократией и даже управленцами вообще).

       При этом данные продукты производятся на продажу и, тем самым, являются товарами, а их производители – товаропроизводителями. Ну а те, кто опосредствует и облегчает обращение данных товаров на рынке, скупая их в одном месте (времени) и перепродавая в другом – суть работники торговли. И все эти (плюс некоторые другие) слои, повторяю, в массе своей одинаково заинтересованы в свободном функционировании рыночных отношений, то есть в свободе купли чужих и продажи своих продуктов (независимо от того, как они стали своими – в итоге собственного ли их производства или какой-то предшествующей покупки).

 

КОНКРЕТИКА ЭКОНОМИЧЕСКОГО ИНТЕРЕСА  Таким образом, наиболее выгодным и даже жизненно необходимым для узкоспециализированных производителей рассматриваемого периода порядком является порядок, обеспечивающий не что иное, как свободу купли-продажи. Это та печка, от которой пляшет всё остальное его содержание. Каковы основные нормы данного порядка?

       Во-первых, для купли-продажи требуется, чтобы никто третий не мог произвольно вмешиваться в отношения продавца и покупателя: не диктовал им пропорции обмена (цЕны), не предписывал, кому что покупать или продавать (и, следовательно, производить), то есть не распоряжался за них их товарами и вообще средствами и трудом. Возможность вмешательства в сделку посторонних лиц, диктующих свою волю, отрицает куплю-продажу и как процесс (какая ж это тогда купля-продажа? – это просто распределение, осуществляемое данным третьим лишним), и в плане гарантированности его результатов (тот, кто в состоянии определять характер сделки, в состоянии и переиграть партию в любой момент заново). Так что, повторяю, первое необходимое требование здесь – отсечение посторонних, и сие есть не что иное, как требование неприкосновенности частной собственности.

       Во-вторых, обязательно и равноправие самих продавцов и покупателей, то есть обеих сторон сделки. Ни одна из них не должна иметь привилегий и преференций, позволяющих принудить контрагента к невыгодному для него, то есть оцениваемому им как неэквивалентный обмену. В таком случае это уже опять-таки будет не купля-продажа, а обычный грабёж. Отсюда проистекает требование равенства прав и свобод граждан в распоряжении ими собой и своим имуществом.

       Короче, акт купли-продажи требует свободы во всех отношениях. Можно обложить его совершение (в разумных пределах) налогами, пошлинами и другими поборами, можно запретить торговать в храмах и на площадях, но никак не дозволяется искажать каким-либо образом саму добровольность сделки и нарушать её удовлетворяющую обе стороны эквивалентность. Иначе рынок просто засохнет на корню. Непосредственная купля-продажа должна быть делом только продавца и покупателя, с одной стороны, и только равноправных продавца и покупателя – с другой.

 

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИНТЕРЕС  А что нужно для устранения всех этих вмешательств и неравенств? В оконцовке, вестимо, – введение запрещающих чьи-либо привилегии и произвол правовых норм и обеспечение их неукоснительного исполнения, то есть установление соответствующего порядка. Ну а прежде того – захват и удержание власти в обществе теми, кто заинтересован в таком порядке, то бишь, в нашем случае, прорыночными группами. Без первого (захвата), понятно, даже и указанных норм не ввести, а без второго (удержания) они и в случае их формального наличия исполняться не будут.

       Теперь – что требуется для захвата власти? Обладание достаточной силой. Что нужно для её удержания? Способность выдвинуть и реализовать на практике такой порядок распределения факторов силы, который обеспечит господство в обществе данных групп. О силовом потенциале товаропроизводителей и прочих функционеров рынка я скажу чуть ниже. Пока же остановлюсь на их способности "породить" выгодные для них политические порядки. Или даже, точнее, на том, могут ли таковые быть вообще. Ибо важна не столько субъективная способность группы "выдумать" что-либо (в крайнем случае, подскажет кто-нибудь со стороны), сколько реальная возможность существования определённых порядков самих по себе (вспомним крестьян с их утопическим анархизмом). Так могут ли быть порядки, отнимающие власть у бюрократии и отдающие её "нашим" слоям? Да.

       Если говорить о задаче отъёма власти у бюрократии, то она в общем случае решается любым типом демократического формирования органов общественного управления. Что тут входит в стандартный набор (не вдаваясь особо в детали)? Во-первых, выборность и сменяемость (обязательная ротация) всех управленцев, начиная с определённого должностного уровня. Во-вторых, так называемое разделение властей, то есть автономия законодательной, исполнительной и судебной власти (обеспечиваемая, впрочем, уже их всеобщей выборностью). В-третьих, такое распределение полномочий по ступенькам управленческого аппарата, чтобы каждому сверчку полагался лишь свой шесток, то бишь чтобы то, что может решаться и исполняться на местном уровне, там и решалось – без излишнего сосредоточения всей власти и ресурсов в распоряжении верхних этажей управления. При фактической реализации этих мер управленцы теряют власть (и превращаются, тем самым, из господ бюрократов в контролируемых избирателями чиновников).

       Если же говорить о присвоении кем-либо (из потенциальных классов) этой теряемой бюрократией власти, то сие достигается двояко. Во-первых, особыми формами демократии, благоволящими тем или иным рвущимся к власти группам. Например, введение избирательного ценза, при котором избирать управленцев вправе только лица с определённым высоким доходом (имущественный ценз) отдаёт на деле власть богатым. Во-вторых, за счёт способностей тех или иных групп (в тех или иных условиях) влиять на процесс выборов, эффективно пользоваться своими правами избирать и быть избранными и пр. Если тут все основные преимущества (к числу которых относится, скажем, то же богатство) на стороне "наших", то нет нужды даже и в специальной подгонке законодательства под особенности конкретной группы.

       Таким образом, перевирая Ленина, можно провозгласить: "Есть такие порядки!" При которых власть отбирается у управленцев и передаётся управляемым, а в их составе – прежде всего адептам рынка. Дело лишь за тем, чтобы сподобиться эти порядки "изобрести" и установить. Первое обеспечивается культурой, а второе – силой, и в обеих областях потенциал рыночных слоёв вполне достаточен.

 

БУРЖУАЗИЯ  Итак, товаропроизводители и разнообразные прочие функционеры рынка, взятые вкупе как одна прорыночная группа, обладают полным набором специфических интересов в отношении характера общественного порядка. Тем самым, они явно представляют собою особый классоид. Чья групповая идентичность, повторяю, состоит в том, что это – совокупность функциональных слоёв, завязанных на рынок. И который традиционно именуется буржуазией. Что, в общем-то, неправильно (ибо буквально означает вовсе не: "люди рынка", а: "горожане"), но зато симптоматично, поскольку рыночные слои исходно концентрировались именно в городах и в них раньше всего составили большинство населения. Крестьяне стали фермерами (и, тем самым, обуржуазились) лишь позднее – по мере вызревания городов и роста рыночного спроса на сельскохозяйственную продукцию.

       Но вернусь к тому, что в лице буржуазии мы имеем классоид. Наш следующий вопрос: класс ли это? В состоянии ли буржуа захватить и удержать власть (введя нужные им политические порядки)? Сие, как понятно, есть вопрос об их силе. Чем же они могут здесь похвастаться?

 

СИЛА РЫНОЧНЫХ СЛОЁВ    Во-первых, какой-никакой, а сплочённостью. Уже сама узкая специализация буржуа, как сказано, делает их зависимыми друг от друга и, тем самым, заинтересованными в общем благополучии. Сие благотворно влияет на их способность выступать единым фронтом в защиту общих интересов. Кроме того, и сам рынок соединяет людей – процессом стабильного обмена ими продуктами своего труда. Это есть место их постоянных встреч и деловых контактов, результатами которых закономерно являются куда более близкие знакомства и тесные связи, чем у тех же и знать друг о друге не желающих натурально производящих крестьян. Сюда же можно добавить и сплочение буржуа единым местом их проживания, скученностью городской формы обитания.

       Во-вторых, здесь налицо совсем иное качество личности. Креатура рынка – не забитые и неграмотные крестьяне. Буржуа вовлечён в региональную и даже мировую торговлю, общается со множеством людей, у него иной кругозор, он нахватался знаний обо всём, у него, наконец, даже ухватки иные. Как в силу его постоянной тёрки среди людей, так и по требованиям самого рынка, где важна инициатива, изворотливость, ум, энергия и пр. Всё это рынок как раз и воспитывает в своих агентах. Ещё же больше данный культурный потенциал возрастает по мере развития товарного производства, соответствующих технологий и знаний. К личностным качествам буржуа неизбежно со временем прибавляется и относительная высокая культурность.

       В-третьих, ресурсы буржуазии (при её достаточном развитии) превосходят ресурсы всех прочих общественных групп, включая бюрократию. С одной стороны, буржуа вообще производят основную массу благ общества. С другой стороны, производство на продажу обладает наивысшим потенциалом развития и, соответственно, обогащения тех, кто им занимается и его обслуживает.

       В-четвёртых, стоит отметить социальное могущество капитала. Как бюрократы чуть что бросают в бой своих служилых людишек, так и за средними и крупными предпринимателями стоят не только их богатства, но и нанятый ими персонал – подмастерья, рабочие, инженеры, клерки и пр. Которых со временем становится довольно много. И которых хозяин, ввиду их реальной зависимости от него, может заставить делать то, что ему нужно (примерно так, как учителей и прочих госслужащих принуждают сегодня фальсифицировать итоги выборов, идти митинговать за Путина и т.д.). И это – не говоря уже о куда более простых возможностях, связанных с прямым подкупом власть имущих, созданием частных прикормленных охранно-воинских подразделений и др.

       В-пятых, важен прямой доступ буржуа к вооружениям. Производство последних и без того всегда было делом ремесленников. Технологические усовершенствования в данной области многократно усугубили ситуацию. Оружие стало продукцией сложного массового производства, делом крупной промышленности и, тем самым, фактически подпало под контроль их производителей (а, точнее, хозяев данных производств). Именно их волей, в конечном счёте, определяется тут, будет ли оно вообще произведено и в чьи руки далее попадёт.

       В-шестых, указанное развитие вооружений и оснащение ими войск ведёт и к неизбежному реформированию последних. Бюрократы с их рыцарскими отрядами неконкурентоспособны супротив массовой регулярной армии. А из кого она рекрутируется? В основном, из представителей «третьего сословия»: сыновей крестьян, фермеров, ремесленников и прочего простонародья. То есть отнюдь не из бояр, дворян и иже с ними, как прежде. Такого рода армия –ненадёжная опора в гражданской войне, то есть при внутреннем политическом столкновении классоидов. Во всяком случае, это опора, скорее, анти-, чем пробюрократического лагеря.

       В-седьмых, подчеркну ту особенность интересов буржуазии (в первую очередь, политических), что они, в основе своей, близки всем остальным слоям общества, за вычетом одной бюрократии. Форма власти буржуазии – особая демократия. И массам не так важно, что она особая, как то, что это демократия. Борьба за которую в состоянии увлечь большинство простого народа. Такова же и идеология буржуазии с её воспеванием гражданских свобод и политического равенства. Кто же против этого, кроме опять же бюрократов? Таким образом, в схватке с последними за нужную ей политическую систему буржуазия может опереться на широкие слои постороннего населения, привлекая его в качестве союзника.

       В-восьмых, велика и её собственная численность. По мере развития специализированного производства и, соответственно, рынка, в последний втягивается (то есть обуржуазивается) всё больше людей. В том числе, и массы бывшего крестьянства, преобразующегося в фермерство. В принципе, на каком-то этапе буржуазным становится, практически, большинство членов общества.

       Таким образом, буржуазия сильна и  сама по себе, и может привлечь на свою сторону массы небуржуазного населения.

 

КТО СИЛЬНЕЕ?  Однако быть сильным, ещё не значит – быть сильнее всех. А ведь именно это требуется для захвата и удержания власти в обществе. Удовлетворяет ли сему требованию буржуазия?  Кто ей на данном поприще противостоит?

       Это, как понятно, главным образом (а на ранних этапах борьбы – так и только), управленцы. И потому, что именно они к моменту вызревания "третьего сословия" находятся у руля власти, и потому, что данный класс при любом раскладе присутствует в обществе и управляет им (ведь должен же кто-то профессионально этим заниматься!), что дорогого стоит. Отчего всегда актуальна задача пресечения поползновений управляющих на то, чтобы, воспользовавшись любым замешательством управляемых, перехватить постромки власти. Тем более, что возможностей для этого с развитием производства и общества у управленцев тоже прибавляется. Данный класс и сам развивается во всех отношениях (качественно и количественно), удовлетворяя растущей потребности усложняющегося кооператива в эффективном управлении, множатся и технические средства воздействия на умы и тела людей, оказывающиеся в его руках.

       Тем не менее уже сам тот факт, что указанное усиление управленцев идёт не само по себе (не по каким-то собственным закономерностям), а лишь вслед за развитием производства и общества, означает, что опережающими темпами тут неизбежно развиваются именно последние. Или, другими словами, что первичное качественное развитие и количественный рост буржуа и их силового потенциала происходят по любому быстрее вторичного развития и роста бюрократов и их силы. Угнаться за первыми последние в указанном отношении не в состоянии: рано или поздно управленцы оказываются слабее данных новых претендентов на общественное господство.

 

БУРЖУАЗНАЯ ФОРМАЦИЯ  Отсюда исход борьбы буржуазии и бюрократии в исторической перспективе предопределён. Власть в обществе со временем захватывает первая. Чем и подтверждает на практике своё право на статус класса.

       При этом завоевание власти данными новыми господами общества происходит уже не эволюционным путём постепенного преобразования одних (бюрократических) отношений и порядков в другие (буржуазные), а одномоментно, в исторически краткие сроки, в непосредственных силовых столкновениях борющихся классов, то есть в ходе политических революций. Бюрократы и буржуа натурально меряются тут силами – кто кого заломает? И обламывают, в конце концов, не кого иного, как управленцев.

       После чего торжествующие победители, разумеется, наводят свои порядки в обществе и этим кладут начало становлению новой стадии в развитии упорядоченности последнего, а именно – буржуазной формации. Или, если ориентироваться на её развитые формы, – капиталистической.  В рамках которой немалая часть современных обществ до сих пор и пребывает.

 

*    *    *

 

       Напоследок – парочка дополнительных замечаний.

 

ФЕОДАЛИЗМ И РАБОВЛАДЕНИЕ  Согласно предложенному пониманию стадиального развития общества, в истории человечества с древности и до Нового времени имеется только одна формация – бюрократическая, а затем ей сразу наследует буржуазная. Между тем в современной науке (по крайней мере, той, что продолжает традиции советского марксизма) принято считать, что добуржуазных формаций было две – рабовладельческая и феодальная, а кое-кто считает необходимым говорить даже о третьей – азиатском способе производства.

       Я не буду здесь излагать и критиковать эти взгляды. Скажу просто, что они неверны. Азиатские и европейские ("феодальные") общества в формационном плане одинаковы: всё это суть лишь "местечковые" варианты бюрократического строя. Они различаются лишь цивилизационно, своими частными особенностями, как виды указанного одного рода. Классическое же рабовладение (естественно, античное: другого, на деле, и не было) стоит тут вообще особняком. Это своеобразный вывих на теле истории, обусловленный, с одной стороны, опять же видовыми (цивилизационными) особенностями древнегреческих и древнеримского социумов, а с другой – особым характером среды их обитания в соответствующую эпоху. То бишь здесь мы имеем результат целого букета посторонних влияний на нормальный общетеоретический ход исторического процесса. Конкретно, античные общества с их классическим рабством – порождения значимо развившихся к тому времени в Средиземноморье торговых отношений (павших на благодатную почву исходно индивидуализированных социумов греков и италийцев), товарного производства и, соответственно, буржуазии. Никакой рабовладельческой формации тут не было, а был именно протобуржуазный строй – в том зачаточном и искажённом виде, в каком он только и мог реализоваться на базе полуадекватных ему экономических и социальных условий данной эпохи и данного региона.

 

ФУНКЦИИ И КЛАССЫ  Подытожу также вопрос о соотношении классоидов и функциональных слоёв. Это, как сказано, не одно и то же, хотя иной раз они и могут совпадать по составу. Но последнее вовсе не обязательно, во-первых, логически (то есть с точки зрения их определённостей, дефиниций их понятий), а, во-вторых, практически. При достаточно отдалившемся от исходного примитивизма развитии общества классоидами являются, главным образом, уже не отдельные функциональные слои (любой степени общности), а целые их совокупности, формирующиеся по не имеющим прямого отношения к функциям основаниям.

       Помимо того, одни и те же функционально группы в разных положениях могут принадлежать к разным классоидам. Это отчасти относится, скажем, к хозяевам и наёмным работникам конкретных производств (о которых пойдёт речь много ниже), но ещё более красноречивым примером сему являются земледельцы, преобразовавшиеся из натурально производящих крестьян в товаропроизводящих фермеров. По функции они суть одно, а социально, как классоиды (по характеру интересов), различны. Первых объединяет в классоид занятость в сельском хозяйстве, а вторых – работа на продажу. Кроме того, здесь наблюдается также попутное преобразование земледельцев из недокласса в часть класса. Фермеры принадлежат к классу буржуазии, а вовсе не к недоклассу крестьян.

       Наконец, отмечу ещё и то, что пребывание в составе класса может быть вообще никак не связано с исполнением какой-либо общественной функции. Таково, например, положение потомственной знати – в бюрократическом обществе и рантье – в буржуазном.

_______________

     

       Итак, наряду с двумя стадиями развития функциональной и классоидной структур общества мы имеем и две стадии развития его упорядоченности (устройства), определяемые и именуемые по тем классам, которые эти упорядоченности вводят. Так выделяются бюрократическая и капиталистическая (буржуазная) формации. Изучением их далее и займёмся.

 

 

Лекция шестая. БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ ФОРМАЦИЯ:

ГЕНЕЗИС, ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА И ПОЛИТИКА УДЕРЖАНИЯ ВЛАСТИ

 

1. Происхождение бюрократии

 

ПРЕДЫСТОРИЯ  Бюрократия – господствующие управленцы. В основе её становления лежит генезис функционального слоя управляющих, то есть выделение управления обществом в отдельную профессию. Эта функция имелась и прежде: без какого-то порядка и его поддержания любой социум неустойчив. Однако долгое время в истории человечества (всю его первобытность) она (указанная функция) исполнялась, так сказать, "без отрыва от производства", непрофессиональным образом. Обычно – старшими половозрастными группами первобытных социумов. Но в один прекрасный момент, или, точнее, тысячелетие (ибо это процесс и вообще долгий, и идущий, к тому же, в разных регионах разными темпами), ситуация изменилась, управление стало профессией слоя особых выделившихся функционеров. Почему это произошло? (Сразу оговорюсь, что для связности конкретного изложения и с учётом того, что многое, безусловно, уже вылетело из головы читателя, я буду повторять кое-что из озвученного в предыдущих лекциях).

 

ИСХОДНАЯ ПРИЧИНА И ПЕРВИЧНЫЕ СЛЕДСТВИЯ  Главная причина сего – переход человечества от добычи нужных ему благ (и, прежде всего, пищи) к их производству, то есть от охоты и собирательства – к земледелию. К чему это привело?

       Во-первых, к значительному росту количества указанных благ в распоряжении социумов – в особенности, в тех областях, где имелись плодородные почвы и благоприятный для земледелия климат.

       Во-вторых, к оседлости. С одной стороны, она стала тут возможной. В сравнении с охотой и собирательством с их вынужденно полукочевым образом жизни, земледелие позволяет стабильно кормиться с одной и той же территории. С другой стороны, оседлость стала желательной и даже необходимой (1) ввиду образовавшихся больших запасов продовольствия, которые (а) неподъёмны для переноски их с места на место и (б) нуждаются в специальном хранении, и (2) из-за затрат на окультуривание земли, например, очистку её от камней и/или леса, строительство ирригационных сооружений, террас и пр. Разве можно уйти от всего этого неизвестно зачем и куда? Наконец, (3) земледелие и просто технологически требует нахождения на определённом участке, по меньшей мере, пока идёт цикл сельхозработ. Таким образом, переход к земледелию привязал людей к конкретным территориям.

 

СЛЕДСТВИЯ СЛЕДСТВИЙ И НЕОБХОДИМОСТЬ УПРАВЛЕНИЯ  Отсюда проистекли следующие вторичные следствия:

       Первое – общий взрывной рост численности людей. Происходит так называемая неолитическая демографическая революция.

       Второе – появилась возможность скученного их проживания. Прежде (при собирательстве и охоте) совместно в большинстве случаев могли проживать лишь десятки, максимум, сотни людей, а тут пищи, получаемой с одного гектара земли, стало хватать на куда большее их число.

       Третье – наметилась и тенденция к такому скученному проживанию. И из-за связанных с этим кооперативных выгод. И просто уже потому, что плодородные земли и хороший климат имеются не везде. Вот массы и стекались естественным образом туда, где они лучше всего.

       Результатом же всего этого было образование значительных скоплений людей, массовых их поселений, то есть формирование крупных социумов. Тысячи и десятки тысяч человек стали отныне жить бок о бок. Что, разумеется, тут же привело к колоссальному усложнению их отношений друг с другом, в том числе, и к многочисленным и разнообразным конфликтам. Жизнь в этом котле закипела и забурлила. Отчего крайне обострилась потребность в разруливании возникающих в данных социумах сложных ситуаций, в наведении и поддержании в них порядка, то бишь в управлении ими. Эта функция приобрела тут особую важность, потребовала приложения куда больших, чем прежде, усилий и, тем самым, профессионального её исполнения. Выделение соответствующего слоя функционеров стало общественной потребностью.

       Помимо того, в реальной истории (с учётом не одной лишь логики общей теории, но и средовых влияний) к этому порою подталкивали и внешние давления: угрозы, исходящие от соседей, необходимость защиты от нападений и грабежей и т.п. Это усугубляло проблему, тоже требуя какого-то сплочения, координации действий в коллективах, то есть того же управления ими, пусть теперь уже и со специфическим оттенком – для обеспечения защиты и ведения военных действий. На данной почве формировался особый вид управленцев – не администраторов, а военачальников. Сие особенно характерно для позднейших обществ, возникающих в развитой социальной среде – при наличии множества конкурирующих социумов с их культурными влияниями, политическими насилиями и привлекательностью в качестве объектов грабежа. Здесь выделение управленцев чаще всего идёт именно по этому необщетеоретическому пути, то есть в виде военных вождей и их "аппаратов" – дружин.

 

ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОФЕССИОНАЛИЗАЦИИ УПРАВЛЕНИЯ  Таковы обстоятельства, обусловившие необходимость появления слоя профессиональных управленцев. Однако для логической полноты картины следует задаться и вопросом о том, могли ли они вообще появиться? Позволяли ли сие наличные условия? Важна ведь не только необходимость, но и возможность этого. Которая сводится в нашем случае прежде всего к способности общества прокормить данный слой специалистов, то есть к возможности освобождения управленцев от непосредственного производительного труда (иначе о какой их профессионализации может идти речь?).

       На данном направлении, как сказано, тоже был полный порядок. Последовавший за переходом к земледелию рост количества производимых обществом благ был вполне достаточен для решения указанной задачи.

 

ИТОГ  Ну а там, где и возможность, и необходимость некоего явления налицо, практическая реализация его – лишь дело времени. Так и произошло с выделением профессионалов управления. Говоря языком В.В.Путина, – они выделились. Этот процесс, как отмечалось, был весьма длительным и эволюционным (в особенности, при его нормальном общетеоретическом протекании, то есть там, где не было завоеваний и иных значимых влияний внешней социальной среды), а завершился, в конечном счёте, не просто становлением управленцев в качестве особого

функционального слоя, но и превращением их в бюрократию и установлением в обществе бюрократических порядков (о целевых (мотивационных) причинах и разрешительных возможностях (в виде силового преобладания бюрократов) чего я уже достаточно сказал выше).

       Общество при этом разделилось, главным образом, на две страты: господствующий класс управляющих и эксплуатируемых ими управляемых (состоящих, в основном, из крестьян). Что и констатирует, например, один из крупнейших древнекитайских философов Мэн-цзы, определяя (и оправдывая) окружавшую его социальную действительность: "Разве можно управлять Поднебесной, занимаясь одновременно с этим земледелием? Есть занятия больших людей и есть занятия маленьких людей... Поэтому-то и говорят: "Одни напрягают свой ум, другие напрягают свою силу. Тот, кто напрягает свой ум, управляет людьми. Тот, кто напрягает свою силу, управляется людьми. Тот, кто управляет людьми, кормится за счёт людей, а управляемый людьми кормит людей. Таков всеобщий закон Поднебесной". И, добавлю от себя, не только её одной.

 

БЮРОКРАТИЯ И ГОСУДАРСТВО  Теперь вспомним, что функциональный слой управленцев организационно представляет собой не что иное, как аппарат управления обществом. Отсюда преобразование этих "слуг" общества в его господ есть одновременно превращение данного аппарата в госаппарат, то есть становление (или, по крайней мере, завершающий этап становления) государства (в политэкономическом, а не страноведческом значении этого термина). Бюрократия в указанную эпоху и является таковым. Это, по сути, одно и то же. Генезис бюрократии и есть генезис государства как аппарата принудительного управления обществом. Государство возникло именно данным образом – путём превращения управленцев в господ общества, в бюрократов.

       Между тем, в науке имеют хождение, преимущественно, другие мнения. Например, советский марксизм представлял себе это дело так, что общество-де сначала каким-то образом (чуть ли не рыночным путём!) разделилось на богатых и бедных, а потом богатые для охраны своих богатств и своих прав на ограбление бедных создали подконтрольный им аппарат насилия – государство. Это неверно. Ничего такого в истории не было. Ни теоретически, ни, тем более, практически. Всё, на что тут обычно ссылаются, как на примеры (а это, как понятно, главным образом, пробуржуазные реалии античного мира), – просто ложно истолкованные либо даже откровенно искажённые факты.

       На деле, повторяю, процесс образования государства шёл прямым путём выделения управленцев (в виде иерархически структурированного аппарата управления) и последующего превращения их в бюрократов. Последние здесь и есть госаппарат. (Та же ситуация, впрочем, сохраняется и позднее – когда буржуазия отняла у бюрократии власть, превратив её в чиновничество. Госаппарат при этом всё так же остался, тем не менее, не чем иным, как классом управленцев, просто этот класс-аппарат находится теперь под контролем буржуа и выполняет их, а не свою волю).

 

РЕЗЮМЕ И ПОСТАНОВКА ДАЛЬНЕЙШИХ ЗАДАЧ Таким образом, с появлением производства, в первую очередь, земледельческого, в разных регионах Земли, где раньше, где позже – смотря по условиям, возникают большие функционально структурированные соединения людей – общества. И возглавляют их в качестве их господ повсеместно на этом первом этапе управленцы, являющиеся тем самым бюрократами. Оные и устанавливают тут нужные лично им порядки. Отчего данный первый этап есть бюрократическая формация. В истории человечества через неё прошли все общества (примитивные племена бушменов, полинезийцев и проч. тут, понятно, не в счёт, ибо они и не являются обществами, не доросли до этого уровня), а многие из них, включая Россию, и по сей день пребывают в её рамках.

       При этом различные конкретные бюрократические общества возникали и существовали (а также существуют), во-первых, в разных внешних условиях – как природных (с чем связано становление их цивилизационных отличий), так и, в особенности, социальных, а, во-вторых, при разной развитости самих данных обществ. Одно дело "крышевать" подданных, отбиваясь от таких же бандитов со стороны, и совсем другое – поддерживать бюрократические порядки, находясь "в кольце врагов", то бишь в сплошном окружении буржуазных обществ. Одно дело править и господствовать в традиционном крестьянском обществе, где это не требует большого труда ("царствуй, лёжа на печи"), и совсем другое – там, где появились города, буржуазия, индустрия, пролетариат и прочие опасные штучки. Тут уж, хочешь не хочешь, а приходится как-то вертеться, приноравливаясь к этим неблагоприятным сложным "погодным" условиям, приходится мимикрировать и даже маскировать реальные бюрократические порядки под демократию (ну, просто своеобразную, так сказать, «социалистическую» либо «суверенную»).

       Отсюда произрастают различия тех или иных бюрократических режимов – как чисто формальные, так и частью содержательные. Но, тем не менее, по большому счёту бюрократия всегда и везде остаётся самой собой, преследуемые ею цели одинаковы и средства их достижения сходны. Вот эти основные цели и средства нам и надо теперь рассмотреть. Что характерно для бюрократии вообще? Какие порядки она так или иначе вводит и защищает?

 

2. Политическая система

 

ФИГ ВАМ, А НЕ ВЫБОРЫ! В области политики общий интерес бюрократии состоит, как понятно, в установлении, воспроизводстве и охране такой системы, которая обеспечивает её власть. Другими словами – при которой данный класс контролирует общество, а не наоборот. Что это значит? Как этого добиться? Что тут главное? Чтобы понять сие, зайдём от обратного.

       Как общество, то есть другие его слои и классы, могут контролировать госаппарат с его орудиями насилия, материальными ресурсами и прочими возможностями? Причём не временно, не в рамках какого-то единичного насильственного акта типа бунта и свержения данных конкретных зарвавшихся господ-управляющих, а на постоянной основе. Ведь восстания или угрозы ими – не средства контроля. Это не поддержание определённого антибюрократического порядка, а уничтожение порядка вообще. Нам нужно найти именно такое средство контроля, которое бы постоянно держало госаппарат в узде, на коротком поводке. Чтобы шаг вправо, шаг влево (в смысле эгоистической антиобщественной политики) – расстрел (снятие с должности).

       Таким средством контроля являются регулярные выборы. Введение выборности управленцев – это первый и главный шаг к их отстранению от власти. Это сердце политической системы, именуемой демократией. При выборности нахождение чиновника на посту зависит от воли выбирающих его на время управляемых масс. И политика его, соответственно, не может игнорировать запросы этих масс, быть абсолютно эгоистической, преследовать лишь частные интересы данного управленца или их класса в целом. Тут чуть пережми палку в свою пользу, попробуй издать закон или провести решение вразрез с интересами выборщиков, и тут же сам окажешься на их месте. Вылетишь из органов управления в простые обыватели.

       Отсюда, обратным образом, бесконтрольность управленцев предполагает их невыборность, а прямое силовое утверждение на своём боевом посту. Данный класс, дабы сохраниться в качестве господствующего, не должен допускать, чтобы его выбирало управляемое им население, а обязан сам ставить себя на место управляющего обществом госаппарата. То бишь должен попросту навязывать себя управляемым. Конечно, при этом вовсе не отрицаются, а приветствуются и различные второстепенные подспорья – насаждение патерналистских ожиданий, апелляции к авторитету Бога, крики о священных принципах и особой полезности монархии и пр. Но в конечном счёте бюрократия утверждает себя во главе общества просто силой. Оттого она и не зависима в своём положении от воли народа, а, наоборот, навязывает ему свою волю.

 

ТЕМ ЖЕ КОНЦОМ – ПО ДРУГОМУ МЕСТУ  Тем же манером строятся и отношения внутри самого данного класса. Тут тоже всё решает сила. Как то, кто вообще окажется в аппарате, так и то, кто на какой его ступеньке присядет. Естественно, на вершине власти закрепляются при таком раскладе самые сильные, затем (в их ближайшем подчинении) следуют те, кто послабее и т.д. – вплоть до последних шестёрок из самых низов управленческого аппарата. Место в госаппарате определяется соотношением сил, отчего и весь данный класс естественным образом выстраивается как силовая иерархия, в виде силовой пирамиды.

       При этом любопытно, что сие не только отражает соотношение сил членов данного класса, но и отчасти адекватно задачам самого управления как функции. Оно ведь тоже требует иерархической организации принятия решений, отдачи команд и их исполнения. Так что между формой организации бюрократии и потребностями управления наблюдается известная гармония.

 

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР КЛАССА  Всё описанное не случайно, а отражает то, что бюрократия по своей функции и месту в обществе есть чисто политический класс. Вот, для примера, буржуазия, во-первых, имеет к политике лишь косвенное отношение: её дело – производство, экономическая деятельность. Политикой она как класс занимается лишь непрофессионально, через выборы – как электорат, нуждающийся в защите выгодных ему порядков и терроризирующий для этого демократией чиновников. Сами буржуа, однако, в решающей своей массе находятся при том вне органов управления, продолжают заниматься своими основными делами. Бюрократы же (и вообще управленцы) в политике всем нутром и всем скопом. Это их непосредственное дело – управлять, принимать политические решения, отдавать команды по ним и исполнять эти команды.

       Во-вторых, за буржуа стоят их заводы, бизнес, собственность, богатство. Это не только важный источник их силы и влияния, но также и база их независимости от государства и друг от друга. Для буржуа важнее именно данный имущественный статус, а вовсе не место в аппарате. Есть последнее или нет – это принципиально указанного статуса не меняет. За бюрократами же ничего такое не стоит. За ними лишь их должность и её полномочия. Только она и именно она делает их управленцами, членами класса. Лишись должности, и ты уже не управленец. А попадание на неё (при отсутствии выборов) обусловлено исходно лишь силой. И положение этого класса в целом в обществе определено его силой, и положение конкретного управленца в аппарате – тоже. За бюрократами, особенно классическими, в конечном счёте, стоит только их непосредственная мощь (число бойцов, которое они в состоянии выставить). Их борьба как на внешней арене (с другими классами общества), так и промеж себя (за то, кому сидеть во главе стола) решается, в оконцовке, на поле боя. В криминальных, так сказать, разборках. (Недаром бюрократы легко находят общий язык с бандитами: это одного поля ягоды).

 

НАЗНАЧЕНЧЕСТВО  Таким образом, повторяю, в итоге бюрократический госаппарат выстраивается иерархически. Наверху оказываются те, кто сильнее, внизу – те, кто слабее. Но тем самым те, кто внизу, пребывают в аппарате только с согласия (разрешения) тех, кто вверху. На деле занятие мест на нижних ступеньках лестницы обусловлено волей тех, кто стоит ступенькой(-ами) выше. Если при демократии попадание в число управленцев обусловлено волей управляемых низов, то в бюрократической системе, наоборот, начальники выбирают себе подчинённых, то есть членов нижестоящего аппарата. Выбор тут идёт сверху вниз (от управляющих к управляемым), а не снизу вверх (от управляемых к управляющим). Это, по сути, система уже не выборов, а назначения (хотя формально тот, кто назначает своих подчинённых, тоже, можно сказать, выбирает их из ряда возможных кандидатур).

       Вот этот порядок назначения нижестоящих инстанций вышестоящими и есть порядок бюрократического формирования аппарата. Это, по сути, ни что иное, как система сюзеренитета-вассалитета. Начальники тут назначают себе подчинённых по всей иерархической должностной лесенке. За исключением, разумеется, двух её крайних ступенек – нижней и высшей. Внизу никто никого не назначает, ибо тут аппарат упирается уже непосредственно в управляемый народ. Ну а самого крутого вышестоящего, наоборот, никто и назначить не может. Исходно – чисто практически, ибо он и есть самый сильный. Кто ж его назначит? Он же памятник! (Случаи выборов царей собраниями знати или, пуще того, представителей народа, относительно редки). Затем это де-факто закрепляется и де-юре, а также идеологически. То есть, во-первых, именно нормами права, которые вводит этот сильнейший (с опорой на своих сатрапов и с согласия большей части бюрократии).

       Во-вторых же, посредством навязываемых обществу представлений о "всеобщем законе Поднебесной", богоустановленности монархии, богоизбранности монарха (наглядно подкрепляемой помазанием его на царство руками наместников Бога на земле – всяческих Пап, Владык и прочих церковных иерархов) и т.п. Так верховенство Главного бюрократа и связанные с ним властные полномочия со временем становятся, с одной стороны, традиционными, священными, безоговорочно признаваемыми всеми, а с другой – пожизненными и передаваемыми по наследству (отчего иной раз во главе аппарата может оказаться даже не самый сильный по факту бюрократ: авторитет установившейся традиции нередко перевешивает в глазах подданных реальную силу, да и сам является таковой, ведь поддержка "мнения народного", готовность масс подчиняться именно данному конкретному лицу тоже не фунт изюма).

 

КОРЕНЬ ВЛАСТИ  Ещё раз подчёркну, что право назначать и снимать аппаратчиков есть не что иное, как средство контроля за ними, то, что подчиняет их воле того, кто этим правом обладает, то есть в нашем бюрократическом случае – вышестоящих инстанций. Как население тем же назначением управленцев путём выборов ставит их в зависимость от себя, так и тут те, кого назначают, зависят от тех, кто назначает, обязаны им как самим своим пребыванием в аппарате и положением в нём, так и шансами на дальнейшее продвижение по служебной лестнице или, увы, наоборот. Такие клиенты, естественно, смотрят в рот своему патрону и являются прямой его опорой в борьбе за место на управленческом Олимпе. И, обратным образом, понятно, что патрон (начальник, сюзерен) подбирает себе клиентов (подчинённых, вассалов) не по цвету глаз или даже профпригодности (за исключением разве что бойцовских качеств), а по принципу личной преданности. Его интересует при этом прежде всего упрочение его собственных позиций в силовой борьбе за власть. Что определяется, с одной стороны, численностью подчинённых: за кем больше бойцов, тот и сильнее (следствием чего является постоянное безудержное раздувание любого бюрократического аппарата), а с другой – именно указанной личной преданностью этих "бойцов" своему "военачальнику".

       Отсюда право (а до юридического его оформления – практическая возможность) назначать нижестоящих аппаратчиков – главный властный ресурс. И, соответственно, тот, кто им располагает, то есть Главный кадровик, держит в своих руках основные приводные ремни власти. Её иерархия есть не что иное, как иерархия назначений. Кто назначает, тот и власть в отношении того, кого назначает, а через них – и тех, кого назначают сами они. Весь госаппарат при таком раскладе подчиняется именно Верховному назначающему. И всегда (если не сразу, так в конечном итоге) в положении вождя бюрократии оказывается тот, кто возглавляет её "отдел кадров", то есть назначает на деле всех остальных аппаратчиков.

 

НУ-У, ТУПЫЕ! И ЕЩЁ ТУПЕЕ  Это красноречиво подтверждают следующие факты.

       Как приобретается указанное право (возможность) назначать? В общем случае, как сказано, завоёвывается силой. Но дальнейшее зависит от степени специализированности конкретных бюрократий. В классическом варианте, то есть в древних и средневековых обществах, где аппарат управления ещё практически не дифференцирован, кадровая работа вместе со всеми прочими полномочиями и функциями естественным образом является прерогативой его главы (царя, короля, фараона, падишаха, вана, императора и т.д.). Однако в более сложных обществах, где госаппараты, во-первых, куда многочисленнее, а во-вторых, вынуждены разделяться по профессиям на департаменты, кадровики тоже порою оказываются таким отдельным департаментом, особым отрядом аппаратчиков с их конкретным начальником. И при отсутствии демократии именно этот отряд постепенно прибирает к своим рукам всю власть в обществе, именно его руководитель становится верховным иерархом данной бюрократии. Такое, например, неоднократно происходило в Советской России.

       Почему ничем не блиставший Сталин с его командой посредственностей победили в ожесточённой клановой борьбе куда более талантливых, авторитетных и, к тому же, занимающих центральные государственные посты Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина и иже с ними? Да просто потому, что этим "чугунным задницам" (высказывание Ленина о Молотове) было наивно передоверено скучное дело кадровой работы на местах. Они и расставили в итоге повсюду своих людей. И обеспечили себе тем самым большинство во всех руководящих аппаратах и на всех партийных съездах.

       Почему Хрущёв с его двумя пядями во лбу "заломал" гораздо более влиятельных Маленкова, Молотова, Ворошилова и прочих? А всё потому же. Нечего было ставить его на "второстепенную" (как считалось в тогдашней табели о рангах: сталинский опыт ведь ничему не научил его малограмотных соратников) должность главы Секретариата ЦК, то бишь отдавать в его руки всё ту же нудную и "чисто техническую" кадровую работу. История, разумеется, повторилась один в один. Скоро на всех местных постах сидели хрущёвские ставленники, а Молотов, Ворошилов и т.д. оказались на пенсии.

       Но ещё смешнее, что и сам Хрущёв не извлёк из своего политического успеха никаких уроков и, увлёкшись международными вояжами, передоверил в конце концов роль Главного кадровика Брежневу. Печальные (для Хрущёва) последствия чего, естественно, не замедлили сказаться (при том, конечно, что свержению Хрущёва немало поспособствовало и общее недовольство бюрократии его политикой).

       Повторяю: в любой бюрократической системе реально властвует (либо, покуда всё не утряслось, – имеет основные шансы на победу в клановой борьбе) тот, кто ведает назначениями кадров и может расставить повсюду своих людей, а вовсе не тот, кто, не имея кадровых полномочий, возглавляет, тем не менее, аппарат практически, то есть принимает решения, отдаёт распоряжения и обеспечивает их исполнение. Однако масса народу покупается именно на указанные внешние признаки власти, полагая, что лишь к ним эта самая власть и сводится. Видимость власти нередко затмевает в наших глазах её действительность.

 

РЕЗЮМЕ  Итак, политическая система бюрократии характеризуется двумя основными моментами. Во-первых, данный класс-госаппарат имеет иерархическое строение, не просто отвечающее потребностям управленческой деятельности, а ещё и отражающее иерархию силы его членов. Отсюда на вершине этого зиккурата (ступенчатой пирамиды) закономерно находится сильнейший бюрократ, обладающий, тем самым, и всей полнотой реальной власти (ведь власть и есть сила – способность навязать свою волю окружающим) и максимумом возможных полномочий. Это, в идеале, вообще диктатор, который волен делать всё, что взбредёт ему в голову. Другими словами, здесь мы имеем жёсткую – вплоть до персонализации – централизацию управления, так называемую "вертикаль власти", где всё, в конечном счёте, упирается в верховного иерарха, подлежит его "ручному управлению" и зависит от его капризов (разумеется, лишь в той мере, в какой это не угрожает господству и благополучию класса вообще, то есть не вредит массам низового аппарата и не лишает вождя их поддержки).

       Во-вторых, из того же иерархически силового устройства бюрократии следует, что слабейшие её члены являются таковыми (то есть членами аппарата) лишь по воле сильнейших. Вышестоящие тут решают, кому занимать нижерасположенные ступеньки зиккурата, или, иначе говоря, ведают соответствующими назначениями. Именно в иерархии назначенчества отражается и выражается распределение силы (власти) внутри госаппарата. И к ней, в конечном счёте, это распределение силы (власти) сводится. Кто кого назначает, тот тому и начальник, то бишь сюзерен.

       Равным образом, отражением и выражением господства данного класса в обществе является его самоназначение. Он сам здесь "назначает" себя управляющим, то есть опять же силой присваивает себе право управлять (простейший современный пример такого силового захвата власти – вывод наблюдателей с избирательных участков с помощью полиции). И, разумеется, при таком раскладе бюрократия неподконтрольна и неподотчётна управляемому ей населению, а, напротив, обладает всей полнотой власти над ним.

       При этом исходно, в классическую эпоху бюрократизма, указанное самоназначение госаппарата становилось и поддерживалось, преимущественно, само собой – без каких-либо особых усилий. О демократии в этот период никто попросту и не помышлял. Какие выборы могут быть в примитивном и атомизированном крестьянском обществе? Они тут даже технически невозможны, не говоря уже о куда более фундаментальных преградах в виде темноты, полного политического бессилия и убожества крестьян. Реальные проблемы у класса управленцев появились лишь тогда, когда развитие производства породило новые социальные слои с претензиями на власть, то есть когда возникло так называемое гражданское общество. Вот тут-то бюрократии и пришлось (приходится) попотеть, всячески отбиваясь от поползновений на эту святыню – самоназначение ею самой себя, то есть от покушений на её господствующее положение в обществе. Как она это делает?

 

3. Монополизация факторов силы

 

СУТЬ ДЕЛА  Любая политика, направленная на поддержание власти определённого класса, сводится, в конечном счёте, как отмечалось выше, к обеспечению такого распределения факторов силы, чтобы у господ их было как можно больше, а у эксплуатируемых и подавляемых – как можно меньше. Тем же самым, разумеется, занимаются и бюрократы. Главные их задачи – усиление себя и ослабление подданных. Для чего применяется целый арсенал приёмов (в том числе – в виде принятия соответствующих законов и обеспечения их исполнения).

 

ВООРУЖЕНИЕ И РАЗОРУЖЕНИЕ  Самым простым и очевидным из них выступает вооружение господ и разоружение подданных, то есть монополизация прав на оружие. Бюрократы во все времена тщательно следят за этим, запрещая всем, кроме себя, обладание оружием, то есть приобретение, хранение и, уж тем более, ношение и использование его. В средние века простолюдинов за это карали на месте, и сегодня сие также расценивается уголовным кодексом как преступление. Доступ небюрократов к оружию жёстко ограничен. Естественно, под благовидным предлогом заботы об общественной безопасности: "Что вы, что вы! Как можно?! Они же перестреляют друг друга!"

 

РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ  Не менее древний и популярный способ – политика "разделяй и властвуй". Эта тактика – вообще любимая фишка бюрократов (впрочем, как и всех прочих "гегемонов"), их фирменный стиль, классика жанра. Они применяют её даже в своих внутренних разборках. Она же у них на потоке и в отношении общества.

       Впрочем, поначалу, повторю, последнее и не требовалось особо разделять: крестьяне и без того разобщены сами по себе. Но с развитием производства и общества, то есть с появлением всяких нежелательных буржуев и прочих горожан, представляющих собой зачатки гражданского общества (слово "граждане" и есть деформированное "горожане", "градчане"), политика разобщения управляемого населения, натравливания одних его частей на другие приобрела для бюрократов особую актуальность и стала традиционной. В частности, в СССР только и делали, что стравливали крестьян с буржуями, рабочих с крестьянами, молодёжь со старшими поколениями, верующих с неверующими и т.п. Да и сегодня данная тактика вновь у нас взята в последнее время на вооружение. Как только нынешние наши бюрократы почувствовали угрозу для своей власти со стороны очередных "рассерженных горожан".

 

ВЫ ЛЮДИ МАЛЕНЬКИЕ, ОТ ВАС НИЧЕГО НЕ ЗАВИСИТ  Другим тактическим приёмом ослабления подданных является подавление всех их потенций к самостоятельности (самостоянию). Бюрократия старается лишить управляемых любых возможностей и даже желания делать что-либо самим, без её ведома, разрешения и чуткого руководства. Всякая самодеятельность населения (например, действия каких-нибудь волонтёров) оценивается ею крайне недоброжелательно и в меру сил пресекается на корню ("Не мешайте профессионалам!"). Она усиленно вдалбливает в головы людей (как практически, так и всей своей пропагандой) ту единственно милую её сердцу максиму, что всё, что не разрешено – запрещено. Нет санкции соответствующего начальства? Значит, низзя! Инициатива наказуема! Любая активность имеет право на существование только по высочайшему соизволению и под непосредственным присмотром ближайшего жандарма.

       Беспомощное население, не смеющее (а в идеале – даже не умеющее) и шагу ступить без распоряжений свыше – вот голубая мечта господствующих (впрочем, как и любых вообще) аппаратчиков. Им нужно стадо, в котором бы они были пастухами, и они делают всё для этого. В том числе – норовят зарегулировать жизнедеятельность своих подданных даже в тех областях, которые вроде бы носят абсолютно частный характер. То бишь бюрократия не только мешает и запрещает людям делать что-либо самим, а и вообще рвётся направлять все их действия, стремится пролезть своими щупальцами как можно глубже в жизнь народа, суётся со своими правилами и распоряжениями во все щели – вплоть до указаний о том, кому кого любить и с кем спать. Другими словами, она всячески пытается расширить сферу своих полномочий и повысить управляемость подведомственного ей общества.

 

НЕПРИЯЗНЬ К БУРЖУАЗИИ  По этой причине, кстати, бюрократы закономерно не любят буржуазию и резко против рынка и частной собственности (за исключением своей собственной, разумеется). Эта неприязнь возникает у них чисто инстинктивно – даже задолго до того, как буржуа приобретают достаточный вес, чтобы ввязаться в борьбу за власть. Довольно уже того, что буржуа – класс индивидуалистов, инициативный и самостоятельный по самому роду своей деятельности. А рынок и частная собственность – суть основы этого его самостояния, экономической независимости от государства. Буржуазии добрый царь ни к чему. Она всегда рассчитывает только на саму себя. Что для бюрократии – нож острый и кровная обида. Поэтому с буржуями она воюет, как может. Вплоть до полного уничтожения их как класса.

 

БОЛЬШЕ ТРЁХ НЕ СОБИРАТЬСЯ!  Но вернусь к политике бюрократии в области распределения факторов силы. Чего ещё она старается лишить подданных? Следующая её цель на данном стрельбище – самоорганизация населения.

       Организованность управляемых для бюрократов даже опаснее их самостоятельности. Ведь это вообще шаг в сторону самоуправления, то есть отрицание самой потребности в управленцах, покушение на святое. Однако нам она важна лишь как фактор силы. Объединенные организацией массы – прямая силовая угроза всевластию аппарата. Значит, эту их самоорганизацию никак нельзя допускать. Бюрократия и подавляет её всеми средствами (вплоть до расстрелов), под любыми предлогами (вплоть до откровенной демагогии типа объявления НКО агентами иностранного влияния) и во всех формах (начиная от самых примитивных проявлений организованной активности граждан: митингов, собраний, демонстраций и пр.).

       Данный класс повсюду чинит посильные помехи формированию гражданского общества, в каком бы виде оно ни проклёвывалось. Все эти волонтёры, правозащитники, союзы матерей (мать их!) и т.д. ему как кость в горле. Так под ноготь их! Запретить, задавить, так зарегулировать законами, чтобы дохнуть не могли. Или, если имеется такая прекрасная возможность, – вообще натурально уничтожить. Правильнее всего – именно выпалывать все ростки в зародыше (как это и делалось в СССР). Причём, – невзирая на характер того, что прорастает. Самоорганизацию населения нужно в идеале подавлять в любых её формах: не только собственно гражданских, но и национальных, религиозных, этнокультурных, профессиональных и пр. Чем меньше массы едины, тем лучше для бюрократов.

 

НЕ МОЖЕШЬ УНИЧТОЖИТЬ – ВОЗГЛАВЬ  Ну а когда сил на тотальное искоренение организованности подданных не хватает, в ход идёт троянский ход конём под лейблом "Не можешь уничтожить движение – возглавь его". И веди в нужную тебе сторону. Тоже старый и испытанный трюк.

       Сие достигается, с одной стороны, проникновением в руководство реальных организаций масс, подкупом их лидеров, провокациями, вбросами ложной информации и т.д., а с другой – созданием многочисленных встречных подделок (типа "Наших" или партий господина Богданова), то есть липовых структур, имитирующих самоорганизацию населения и дезориентирующих широкие его массы (а также отбивающих у них охоту вообще лезть в это мутное болото, где не поймёшь, что происходит). Бюрократия, как сказано, во-первых, любит перехватывать инициативу, брать все начинания людей под свой контроль (и выхолащивать их по ходу дела), а, во-вторых, старается мобилизовать, перетянуть всех, кого может обмануть, на свою сторону (а затем, само собой, натравить данную часть общества на своих политических противников).

 

ХОРОШИЙ ИНДЕЕЦ – ГЛУПЫЙ ИНДЕЕЦ  Залогом успеха всех перечисленных мероприятий при этом является невежество и забитость масс. Грамотных не обманешь так легко, не выдашь им чёрное за белое. Культурных не бросишь на противников режима скупой командой "Фас!" Поэтому естественны усилия, прилагаемые аппаратчиками к оболваниванию подданных, сворачиванию и клерикализации образования, борьбе с просвещением, наукой, вообще интеллигенцией (из числа той, что не продаётся) как носителем и выразителем культуры, знаний и прочих неприятных (для бюрократов) материй. Понятно стремление данного класса заморочить людям головы выгодной ему идеологией: в одном случае – лжемарксизмом, в другом – религией (естественно, также подаваемой пастве под нужным бюрократам соусом). Тёмными обывателями легче управлять. Народ следует превратить в быдло. (В особенности, если он, в принципе, и не нужен, то есть если благосостояние аппаратчиков определяется не трудом подданных, а простым выкачиванием из недр подконтрольной территории каких-нибудь нефти и/или газа).

 

ОБЕСПЕЧЕНИЕ ВЛИЯНИЯ НА УМЫ  Успех оболванивания, в свою очередь, требует соответствующего обеспечения. Во-первых, чтобы никто ему не мешал, чтобы поменьше было возможностей (то есть свобод и ресурсов) у тех, кто сопротивляется данной политике (для чего вводится цензура, запрещается анонимное перечисление денег, в особенности, из-за границы, уничтожается бизнес оппозиционеров и др.).

       Во-вторых, нужны умелые исполнители задачи. Для превращения потенциально вменяемых людей в болванки для шляп тоже требуется талант. Стало быть, желательно прикупить часть интеллигенции (из той, что готова продаться), сделав её своим пропагандистом и агитатором.                

       Наконец, в-третьих и в главных, необходимо монополизировать по максимуму технические средства воздействия на умы людей. Через огосударствление СМИ, контроль за интернетом (последнее – в современных условиях: Геббельс довольствовался радио и прессой) и т.п.

 

КРУГОМ ВРАГИ!  Отдельно остановлюсь на таком стандартном приёме дезориентации подданных, как внушение им того, что кругом одни враги. Это полезно бюрократам по целому ряду причин.

       Во-первых, как всё то же натравливание одной части общества на другую, разумеется, наиболее невежественной – на передовую. Всех своих личных врагов бюрократия, само собой, объявляет врагами народа, государства, общества. И старается душить их не только лично, а ещё и руками науськиваемой толпы погромщиков. Всё это старо, как мир, и свежо, как вчерашние новости.

       Во-вторых, крики о том, что кругом враги, убеждение масс в этом – это тот нужный фон, на котором можно закручивать гайки потуже. Мол, отечество в опасности! Надо всем объединяться вокруг любимого вождя, нашей единственной надёжи, иначе не выстоять! Патриотизм-де в эту трудную годину требует забыть, отбросить личные интересы! Прежде думай о Родине, а потом о себе! И так далее. В духе: патриотизм – последнее орудие бюрократии, которая тут главный патриот.

       Для этого, понятно, больше подходит внешний враг: он как-то убедительнее выглядит в качестве угрозы. Что там какие-то мелкие внутренние недобитки, которые забились по щелям и не вылазят, паразиты, как их ни выманивай. Поэтому на главных ролях тут, конечно, подвизается условный коварный «Запад», который-де спит и видит, как бы отнять у нас наши богатства и вынюхать весь клей. Но когда с "мировой закулисой" ругаться не с руки, годится и враг помельче. Например, терроризм, кивая на который так удобно сворачивать выборность, бороться с "экстремизмом" (в лице тех, кто позволяет себе негативно высказываться о власти), раздувать штаты охранки, расширять сферу секретности и решать иные насущные политические задачи.

       В-третьих, дело не только в желании затянуть гайки. Под руководством бюрократии народу рано или поздно приходится затягивать ещё и пояса. Грубо говоря, жрать становится нечего. Или хотя бы просто падает уровень жизни сравнительно с уровнем соседних обществ. Отчего растёт недовольство. Которое надо, с одной стороны, как-то сгладить, смикшировать, а с другой – перенаправить с себя на кого-то другого. И объясняется, оправдывается это ухудшение уровня жизни, разумеется, опять-таки не просчётами, воровством и антинародной политикой бюрократов, а происками врагов – внешних и внутренних. И недовольство масс канализируется на них же, сердешных. Они нам за всё ответят! Короче, очень удобная это штука – враги. Пиндосы, коммуняки, оппы, буржуи, евреи, кавказцы, креаклы, нацпредатели и пр. Что бы без них делала бюрократия? Как дурила народ?

 

ЗАБОТА О СИЛЕ  Всё перечисленное – политика ослабления управляемого населения. Но одним этим дело, конечно же, не ограничивается. Параллельно тому бюрократы заботятся и о собственном усилении. Главным образом, военном.

       В классическую эпоху с этим делом всё было просто. Управленцы здесь и являлись основной воинской силой. Отчего их направленная на собственное усиление политика состояла лишь в том, что они всячески совершенствовали своё военное искусство, вооружались до зубов и дёсен, строили укреплённые замки и пр.

       Сегодня, однако, силовики (преимущественно, в виде их среднего и высшего офицерского состава) – отдельный отряд бюрократии. Все прочие аппаратчики занимаются кто экономикой, кто дипломатией, кто культурой и тому подобной "чепухой". Тем не менее, забота о накоплении военной мощи у них по-прежнему на переднем плане. Причём теперь уже не столько ради ограбления соседей (что являлось обычной практикой в прежние времена, но сегодня весьма затруднительно) и защиты собственных границ, сколько именно для охраны своего господствующего положения в обществе.

       Для этого же дела важнее всего внутренние войска, причём не рекрутируемые из населения, а чисто профессиональные, кадровые. От регулярной армии в указанном смысле толку немного. В ней ведь и по сей день (у нас, например) служат по большей части срочники, дети простого народа. Случись какая внутренняя заварушка – на них полагаться опасно. А вот всяческие полиции, омоны, казаки, особисты, гэбисты, жандармы и др., то есть те, кто находится на постоянной царской службе и чьей непосредственной задачей является силовая охрана существующего порядка, – вот эти силы бюрократия всегда держит на случай в постоянной боеготовности. В огромном количестве, на хорошей зарплате и в выдержанной идеологической атмосфере. Цепные псы режима должны быть в хорошей форме во всех отношениях, дабы выполнить при необходимости своё предназначение.

 

ПОКРОВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА  Наконец, поскольку наиболее адекватной средой для произрастания бюрократии является крестьянское общество, ей обычно присуща трогательная забота о сохранении этой своей социальной базы. Исключением тут выступает разве что СССР, где бюрократы нашли себе опору в малокультурном и задуренном рабочем классе (впрочем, тоже являющемся ничем иным, как всё тем же вчерашним крестьянством). Всяких купцов, менял, ростовщиков, ремесленников (в особенности, тех, что работают на рынок, а не на самих сеньоров) бюрократы всех времён и народов на дух не переносят, осуждают, объявляют враждебными элементами (термин "враги народа", по большому счёту, не советское изобретение), короче, всячески гнобят как социально чуждых, а крестьян привечают. Как социально близких.

       Например, политики-централизаторы в Китае всегда настороженно относились к купцам и ремесленникам, но вовсю превозносили земледельцев, которых неграмотность, бедность и разобщённость превращали в идеальный во всех отношениях объект бюрократической эксплуатации. Как учил китайский реформатор III века до н.э. Шан Ян: "Когда народ глуп, им легко управлять". По его компетентному мнению, у плохого правителя "чиновники сбиты с толку [путаными] речами, а народ обленился и не занимается землепашеством. Поэтому произошло следующее: изменился весь народ страны, он пристрастился к красноречию, стал находить удовольствие в учёбе, занялся торговлей, начал овладевать [различными] ремёслами и стал уклоняться от земледелия и войны... Если в государстве возникнут неурядицы, то, поскольку учёный люд ненавидит законы, торговцы наловчились [постоянно] менять место своего пребывания, а людей, овладевших [различными] ремёслами, [не так-то просто] использовать, такое государство легко уничтожить". "Совершенномудрый знает, что составляет сущность хорошего управления государством, поэтому он заставляет людей вновь обратить все свои помыслы к земледелию. А когда все помыслы обращены к земледелию, то люди просты и ими можно легко управлять", такой народ "легко использовать для обороны и [наступательной] войны", массы "станут меньше лгать и не будут переселяться с места на место... Действительно, когда люди будут заняты с утра до вечера в земледелии, то они полюбят правителя [как родного] и  будут готовы жертвовать жизнью ради выполнения его приказов".

       Таким образом, любить "простых работяг" бюрократия начала отнюдь не вчера и вовсе не в силу присущего ей абстрактного гуманизма. Острые приступы этой любви всегда одолевают её тогда и лишь тогда, когда в обществе появляются "непростые" для неё, то бишь угрожающие её господству люди.

 

 

Лекция седьмая. БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ ФОРМАЦИЯ:

СТРАТИФИКАЦИЯ БЮРОКРАТИИ, СИСТЕМА РАСПРЕДЕЛЕНИЯ БЛАГ

И ОСОБЕННОСТИ УПРАВЛЕНИЯ

 

1. Дифференциация бюрократов и её следствия

 

ВНУТРЕННЯЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ  Все бюрократы  занимают одну нишу, одинаковы по положению в обществе и вытекающим из него интересам в отношении общественного порядка. Эти главные интересы и соответствующие им порядки мы выше кратко рассмотрели – в их политической части. Но это именно что общие интересы бюрократии. При более конкретном подходе к данному классу легко увидеть, что он состоит из многих разных подгрупп, у каждой из которых, помимо общеклассовой, есть и своя локальная ниша, особое положение и, тем самым, свои специфические подинтересы. А отсюда неизбежна и борьба данных подгрупп между собой за реализацию этих частных интересов – со всеми специфическими последствиями этой борьбы.

 

ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ  Простейшей формой дифференциации бюрократии, разумеется, являлась и является их функциональная специализация на управлении конкретными сферами общественной жизни. Я не буду говорить тут о такой диверсификации управленцев в эпоху современного суперсложного общества, но и в глубокой древности отмечается уже разделение их на администраторов (отвечающих за общий порядок в обществе, суды, законы и т.п.), военачальников (отвечающих за защиту от внешних угроз, а также специализирующихся на грабеже соседей), идеологов (отвечающих за должное оболванивание населения в плане внушения ему покорности воле вышестоящих начальников) и даже, в ряде регионов, хозяйственных руководителей (управляющих производственными и иже с ними процессами).

       В основном, конечно, все эти особые управленческие функции осуществлялись в классическо-бюрократических обществах одними и теми же лицами, функционерами-многостаночниками (особенно – при сосредоточении всей полноты власти на вершине бюрократической пирамиды). Царь был и пекарь, и плотник, и сапожник в одном лице. И ничего, справлялся. Благодаря общей простоте и неприхотливости общества. Однако в иных особых условиях случалось и так, что какая-то одна из указанных подфункций по важности для общества выдвигалась на первый план, отчего, во-первых, все остальные оказывались у неё на побегушках, а, во-вторых, общие формы организации госаппарата и процесса управления отражали особенности этой доминирующей подфункции. При том, разумеется, что сие лишь модифицировало видовым образом, но никак не отменяло общих родовых черт бюрократического строя – принципиально иерархического строения госаппарата, системы назначенчества и т.п.

       Кроме того, нередко бывало и такое (особенно на начальных этапах вызревания бюрократии), что в обществе выделялись сразу две (и более) соперничающие (то есть равные по общественной важности) ветви управления, скажем, военная и административная. Вождь с его дружиной и старейшина с его аппаратом. Между которыми, само собой, тут же разворачивалась борьба за господство в обществе, которая иной раз тянулась столетиями (как у идеологов-брахманов и воинов-кшатриев в Индии). Впрочем, это уже можно, пожалуй, расценивать просто как борьбу кланов, формирующихся по профессиональному признаку. И сие тоже никак принципиально (в родовом смысле) не отражалось на общем строении госаппарата и конечных устанавливаемых победителем общественных порядках. Куда значимее в последнем плане было не профессиональное, а иерархическое расслоение бюрократии.

 

"ДОБРОМУ" ЦАРЮ ВСЕГДА ЗЛЫЕ БОЯРЕ МЕШАЮТ  Всякий аппарат управления вообще, а тем более, бюрократический, как отмечалось, иерархически структурирован, то есть делится на верха и низы, выше- и нижестоящих. В конечном счёте – на центральный аппарат (монарха с его ближайшим окружением) и массы аппаратчиков средних и низших звеньев. И интересы этих страт далеко не во всём совпадают. Для начала – в отношении управляемого населения.

       Центральная власть занимает тут в известной мере покровительственную позицию, а рядовым бюрократам ближе хищническо-потребительский взгляд на производителей. Не потому что цари добрее или больше любят народ, а просто оттого хотя бы, что они – главы госаппаратов и вынуждены поддерживать в обществе определённый порядок, в том числе, пресекая всевозможные беспределы, чинимые нижестоящими аппаратчиками. Центральная власть по определению должна ограничивать власть низов бюрократии и тем самым защищать управляемых от их произвола. Если бы царь этого не делал, то в чём бы тогда выражалась его власть? Тогда бы она и находилась на деле в руках местных владык. То, что никак себя не проявляет, того де-факто и нет. Так что центр и ответствен за порядок в обществе, и худо-бедно, но обеспечивает его. И этот порядок всегда выглядит и даже объективно является защитой слабых мира сего от беззаконий сильных. Это, во-первых.

       Во-вторых, благополучие центральной власти по большому счёту зависит от благополучия управляемого населения, от производительности его труда, эффективности хозяйствования и пр. (В особенности, когда отсутствуют такие посторонние источники дохода, как бьющие из недр фонтаны нефти). Все ресурсы центра идут от налогов. Больше произведено благ – больше достаётся монарху. Отчего он прямо заинтересован в росте производимого и, если не вконец глуп, всячески способствует этому. Благополучие же рядовых бюрократов от экономических успехов или провалов управляемого ими общества, практически, не зависит. Их довольствие определяется, с одной стороны, их положением на иерархической лестнице (за повышение которого они и борются), а с другой – "хлебностью" занимаемых ими должностей, то есть их коррупционными возможностями. Зачем массам низовой бюрократии заботиться о производстве и производителях? Им гораздо проще и выгоднее как-то впрямую исхитриться грабануть народ или урвать свой кус из государственного кармана. Это царь не может себе позволить регулярно драть с населения больше, чем сие установлено изданными им же законами, а для бояр тут закон не писан. Это царь не в состоянии украсть из казны, ибо она и так целиком в его распоряжении, а для бояр запустить в неё руки – предел желаний. Наконец, это царю нельзя разорять своих подданных поборами и грабежами, иначе ему не на что будет жить завтра, бояр же такие мелочи мало волнуют: рядовой бюрократ с этого по большей части и живёт. Оттого царь и объективно "добр", а бояре злые.

       В-третьих, могущество царя вообще во многом зависит от отношения к нему управляемого им общества. Ему важно слыть справедливым, мудрым, отечески заботящимся о народе и т.п. И, соответственно, приходится иногда делать некоторые телодвижения для создания и поддержания такой репутации. Боярам же это всё без надобности. В своих действиях они вовсе не ориентируются на народ. И даже на интересы данного государства вообще. Царю от своего царства сбежать нельзя, не потеряв своего статуса. А боярин без проблем может слинять на службу к соседнему царю, и даже получить при этом более высокий пост, чин и статус.

       Таким образом, хотя сами по себе интересы центра и низов бюрократии одинаково шкурные, средства их достижения у них разные – из-за разницы их положений в обществе и на иерархической лестнице власти. Отсюда верха выглядят и реально ведут себя приличнее, чем низы. Поведение низовых аппаратчиков является куда более эгоистичным, антинародным и антигосударственным.

 

БОРЬБА ИЕРАРХИЧЕСКИХ СТРАТ И ЕЁ ПОСЛЕДСТВИЯ: РАДИКАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ  Помимо того, интересы верхов и низов госаппарата расходятся и в вопросе о распределении между ними властных полномочий. Царю и его окружению, разумеется, любы полное сосредоточение власти в своих руках, тотальная централизация всего и вся, абсолютный контроль за нижестоящими аппаратчиками  –  как в их конкретных действиях, так и в плане их судеб, то есть самого положения в иерархии управления и власти. Царь желает и добивается того, чтобы его бояре и дворяне целиком и полностью зависели от него и ходили по струнке. Ну а массы бюрократии, само собой, придерживаются по жизни прямо противоположных взглядов. И тоже стараются провести их в практику и право своих государств. В том или ином объёме – смотря по обстоятельствам, то есть по имеющимся у них силовым и прочим возможностям (обратно пропорциональным, как ясно, возможностям царя).

       При этом в самом радикальном варианте низы аппарата всячески борются с верхами за свою полную свободу. За право частного произвола в отношении подотчётного населения. За так называемые феодальные иммунитеты и шляхетские вольности. За то, чтобы царь считался с ними в своей политике. Вообще за бесконтрольность со стороны центра. За, говоря современным  языком, суверенитет. Каждый барон хочет быть господином на своём баронстве. Никому не подчиняться, ни перед кем не кланяться, ни с кем не делиться награбленным. Вполне понятное и заслуживающее уважения стремление.

       Борьба за всё это есть, однако, не что иное, как борьба за децентрализацию и развал государства. И, что важно, она всегда увенчивается данным результатом. Любой бюрократический централизм неминуемо со временем гибнет, и устанавливается так называемая феодальная раздробленность. Это закономерность эволюции бюрократического режима. Данная система постоянно ходит по кругу – от развала к централизму и от централизма к развалу. То есть эволюция бюрократических систем в указанном отношении носит циклический характер. Что является прямым следствием их чисто политического характера. При котором сами по себе общественные ячейки (крестьянские общины) ничто не связывает воедино, кроме бюрократических госаппаратов, и эти аппараты тоже ничем не связаны внутри себя, кроме силы конкретных вождей. Стоит ослабнуть данной силе, и централизму приходит конец.

       А всякая сила вождя имеет свойство со временем убывать. Просто потому, что в основе её – лишь поддержка самой низовой бюрократии, её личная преданность патрону, так сказать, неиспорченность. Но эта неиспорченность,  конечно, принципиально не вечна. Ибо интересы верхов и низов полярны в означенном выше смысле. Сама борьба низов за свободу от произвола верхов есть уже нарушение первичного статус-кво, "общественного договора", размывание опоры центральной власти и ослабление её. Достаточно этому процессу принять критические (массовые) формы и масштабы, и дело сделано. Государство развалено.

       Борьба за власть, за место в аппарате для бюрократии в целом вообще дело жизни, повседневная практика. Эта борьба в условиях централизма так или иначе есть борьба с централизмом и вызывает перетекание баланса сил в аппарате с центра на места, сверху – вниз. А потом, когда аппарат рассыпается на мелкие ячейки, на толпы самостоятельных баронов, бороться начинают уже они друг с другом, и уже эта их междоусобная борьба ведёт рано или поздно к конечной победе кого-то одного, кто и восстанавливает централизованное государство. На этих качелях бюрократии всех времён и народов и качаются постоянно, как дети.

 

КЛАНОВОСТЬ И ЕЁ РОЛЬ  Коротко – об организационных формах описанной борьбы. В ней, конечно, бюрократы участвуют не поодиночке, а разбиваясь на группы, так называемые кланы. Собственно, такое разделение имманентно самой природе бюрократии и происходит в её среде естественным образом. Всякий начальник, назначающий себе подчинённых, тем самым формирует уже не что иное, как свой клан, группу лично преданных ему людей. Клановая структура пронизывает всю толщу бюрократического аппарата сверху донизу по самим принципам его формирования (из-за назначенчества). Так что борьба за власть тут всегда носит клановый характер. Никто поодиночке не борется. Как при централизме, так и без него. Только при централизме эта борьба происходит главным образом "под ковром", а при распаде государства выливается в открытые силовые столкновения. Так что клановая структура – зубы дракона, посеянные в недрах бюрократии. Которые, прорастая, разрыхляют и разваливают госаппарат.

 

СЕПАРАТИЗМ   Особое значение в этом аспекте имеет такой особый вид дифференциации бюрократии, как деление её на центральный аппарат (министерства и департаменты) и региональные элиты (местных вождей с их подчинёнными). Это тоже по большому счёту деление на центр и периферию госаппарата, на верха и низы, но построенное уже не только по властно-силовому принципу, а ещё и по областному, "географическому". Сие особенно способствует формированию кланов, а, главное, даёт их уже в готовой прямой форме отдельных аппаратов управления регионами. В отличие от функциональной ограниченности центральных кланов.

       Департамент ведь ведает только своими узкопрофессиональными вопросами, и его власть – лишь отражение власти центра вообще. Тут нет никаких связей с населением, укоренённости на местах, отдельных от центральной казны ресурсов и пр. А у регионалов всё это налицо. Поэтому им легче всего и накопить автономно силу, и отделиться от центра на положение отдельного аппарата-государства. К чему они, конечно, и стремятся. И в этой части борьба за децентрализацию, за сокращение полномочий центра есть уже сепаратизм. Здесь не просто некая часть, функциональное или какое иное подразделение центрального аппарата становится самостоятельнее, а происходит прямое отделение целых областей с их населением, превращение их в отдельные государства.

 

УМЕРЕННЫЙ ВАРИАНТ  Но всё это, повторяю, – крайний, радикальный вариант. Это борьба низов бюрократии против центра и централизма вообще – по всем параметрам обеспечивающей аппаратное единство класса иерархии. Такая разрушительная борьба может иметь место только в той ситуации, когда плюсы децентрализации превышают для масс низовых бюрократов её минусы. То есть когда, например, ничто эту борьбу не тормозит, нет никакой внешней или внутренней (со стороны других классов) угрозы власти данной бюрократии, требующей её сплочения. Если же такая угроза налицо либо обстоятельства ещё каким-то образом мешают децентрализации или борьбе за неё, то в таких условиях борьба против централизма может протекать (и протекает обычно) в ограниченных формах – не за полную бесконтрольность низов и, тем самым, развал государства, а хотя бы за частичное расширение их прав в жизненно важных для них сферах.

       Конкретно, в этом более мягком компромиссном варианте низы аппарата борются с верхами, в основном, лишь за отмену права царя снимать бояр с должностей, отлучать их от власти и связанных с нею привилегий, исключать их своей волей из членов господствующего класса. Само собой, что за то же самое низы борются с верхами и в радикальном варианте, но в нём они добиваются не только этого, а и ряда других иммунитетов, в умеренном же варианте этим всё и ограничивается. Отчего данная борьба – за исключение произвола вышестоящих в назначениях нижестоящих – не прекращается вообще никогда, ни при каких условиях, независимо от любых угроз. Ведь она вовсе не препятствует сплочению аппарата в его разборках с другими классами и государствами.

       Завершающим же её результатом является то, что принадлежность к классу бюрократов сперва на практике, а потом и по закону становится независимой от воли монарха и в целом вышестоящих инстанций. Во всяком случае, в части их права исключать нижестоящих бюрократов из членов класса и сгонять их с верхних ступенек пирамиды на нижние. Назначать-то на должности, посвящать в рыцари и пэры, то есть повышать статус никто не мешает, это даже приветствуется, а вот понижать и, тем более, вообще лишать статуса – ни-ни.

       Но что тут выдвигается взамен? Раз верха аппарата теряют свои полномочия, а управляемые их и не имели? Понятно, что и тут в итоге всё дело сводится к самоназначению. Только теперь уже в индивидуализированной форме. Попадание в класс и нахождение в нём определяются по рождению, как наследственное право. Отец был бароном, и сын баронет. И никто этого отменить не властен. Ибо сие установленный уже не просто капризом центра, а волей всего класса господ закон. Он в интересах всех бюрократов и поддерживается их общей силой. Лишь монарх тут страдает, морщится, но терпит и признаёт такое положение дел законным. (Поскольку и сам он тем же манером закрепляет наследственность своей власти).

 

ОТДЕЛЕНИЕ СТАТУСА ОТ ФУНКЦИИ  В силу этого возникает довольно специфический феномен – родовитость, знатность, то есть статус, никак не связанный с занимаемой должностью и даже вообще с занятием хоть какой-либо должности, а принадлежащий личности просто как представителю конкретного бюрократического рода. Так майор остаётся майором и на должности полковника (или капитана), и даже вообще выйдя в отставку. Статус с его правами и привилегиями и, соответственно, принадлежность к господствующему классу, оказываются тут сами по себе, а функциональное положение индивида – само по себе. Первые атрибуты отныне даны от рождения, намертво прикреплены к индивиду. А управленцем, реальным членом госаппарата он может и не быть. Сие теперь для бюрократа (члена класса) совсем не обязательно.

       Нечто подобное, кстати, имеет место позднее и в буржуазном обществе. В виде появления в составе буржуазии слоя рантье – чистых собственников капитала (как аналога знатности), не исполняющих никаких общественных функций.

 

2. Система распределения благ

 

ДВЕ СОСТАВЛЯЮЩИЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЯ Теперь обратимся к тому, ради чего, по большому счёту, управленцы и захватывают власть в обществе. То есть к устанавливаемому ими несправедливому порядку распределения производимых обществом благ. Это распределение распадается на две части: 1) отчуждение данных благ у их производителей бюрократией в целом и 2) делёж отчуждённого и присвоенного между самими бюрократами. Оба эти процесса довольно просты и взаимосвязаны.

 

ОТЧУЖДЕНИЕ БЛАГ  Простота первого из них обусловлена ясностью отношений бюрократии и общества, то бишь функциональным характером бюрократов. Поскольку они представляют собой слой управляющих обществом, то содержание их последним выглядит вполне естественным и не требует никаких оправданий и особых хитростей. Часть производимых обществом благ закономерно отчуждается тут в распоряжение управленцев – во-первых, как их довольствие, а, во-вторых, для использования на общественные нужды.

       Другое дело, что с захватом управленцами власти эта добровольная и вполне умеренная по размерам отдача превращается в принудительную и грабительскую. Став господствующим классом, бюрократы, разумеется, стараются слупить с управляемого им населения по максимуму, применяя для этого все имеющиеся в их распоряжении орудия насилия и оболванивания масс. Объём отчуждаемого в пользу госаппарата при этом далеко перехлёстывает за пределы эквивалентной оплаты управленческого труда. Аппаратчики становятся самым обеспеченным слоем общества, а высшие их страты и вообще утопают в роскоши.

       Равным образом и общественные нужды в такой ситуации перетолковываются так, как это выгодно бюрократии. Главным тут становится строительство не школ и дорог, а пирамид-усыпальниц и дворцов-резиденций монарха, общественные ресурсы тратятся не на образование и медицину, а на вооружения и армию, место кропотливой и незаметной работы по подъёму благосостояния и культуры народа занимают помпезные показушные мероприятия, призванные повысить престиж государства и потешить тщеславие энного стоящего у власти вождя.

 

ФОРМЫ ОРГАНИЗАЦИИ ОТЧУЖДЕНИЯ: КЕМ ОТЧУЖДАЮТСЯ БЛАГА?  Организационно указанное отчуждение благ у производителей протекает в двух основных формах – централизованной и частной. В первом случае госаппарат строит свои отношения с населением как единое целое и сообща собирает всё причитающееся ему "добро" в государственные "закрома" (казну, хранилища, склады), откуда затем уже отдельные бюрократы получают свои доли согласно заведённому порядку. Во втором случае каждый из них реализует право на довольствие частным образом, конкретно обирая некую часть закреплённых за ним подданных. Определяется же "выбор" между данными формами организации отчуждения а) степенью централизации власти, б) традициями конкретных обществ, в) зрелостью их бюрократий, г) характером практикуемого производства и т.п.

 

РАДИКАЛЬНАЯ ФОРМА ЦЕНТРАЛИЗАЦИИ  Эти две формы, однако, не случайно названы мной основными: они носят относительно общий характер, отчего возможны разнообразные частные их модификации. Во-первых, в виде тех или иных переходных и промежуточных форм между данными полюсами. Во-вторых, в виде различных вариаций на тему каждого из них.

       В последнем плане особый интерес представляет одна из модификаций централизованного отчуждения. В истории оно обычно осуществлялось таким образом, что госаппарат отчуждал у подданных лишь часть производимых ими благ, оставляя остальное в их частном распоряжении. Но порой данное отчуждение принимало и крайнюю, радикальную форму, при которой в государственные "закрома" "ссыпался" вообще весь производимый обществом продукт, и далее уже  бюрократы самолично распределяли данное "государственное добро" между всеми членами общества, включая и его (этого продукта) непосредственных производителей. Понятно, что подобная система распределения устанавливалась лишь там, где бюрократия полностью брала на себя функцию управления народным хозяйством, то есть там, где отсутствовало по каким-то причинам частное производство. Такое, например, практиковалось тысячелетиями в Древнем Египте, временами частично – в средневековом Китае, ну и, само собой разумеется, почти весь прошлый век – в Советском Союзе и ряде его сателлитов.

 

ЧТО ОТЧУЖДАЕТСЯ?  А что именно отчуждается бюрократами? С одной стороны, готовые материальные блага, с другой – непосредственно труд. В первом случае население облагается всевозможными налогами (податями), а во втором – трудовыми повинностями.

       И всё это, прежде всего, опять же – в привязке к формам организации отчуждения. При централизованном его характере налоги собираются собственно государством и в пользу всего госаппарата в целом; трудовые повинности здесь также преследуют главным образом государственные цели, обеспечивая всевозможные "стройки века": строительство пирамид, плотин, каналов, дорог, крепостей и прочих укреплений (типа Великой Китайской стены). Иногда трудовые повинности даже де-факто заменяют и отменяют налоги. Это происходит, например, при управлении бюрократией народным хозяйством, а также в тех промежуточных случаях, когда пахотные земли натурально делятся на частные и государственные и на первых крестьяне работают на себя, а на вторых – на государство. (Я имею здесь в виду преимущественно некоторые реалии древнего Китая, а вовсе не деление на земли колхозов и приусадебные участки в Советской России, хотя суть явления та же).

       При частном характере отчуждения каждый бюрократ сам назначает и собирает подати (которые тут именуются оброком) с подведомственных ему (закреплённых за ним) крестьян; последние также обязаны ему и определёнными отработками. И вновь трудовая повинность может быть при этом главной – в той ситуации, когда земля помещика опять-таки конкретно отделена от земли общины: отработки здесь принимают форму барщины, то есть обязанности крестьян отработать энное время на пашне, сенокосе и пр., короче – в хозяйстве своего господина.

 

ВАМ НАТУРОЙ ИЛИ БАКСАМИ?  Кроме того, отчуждаемое довольствие различается ещё как натуральное и денежное. В классическом варианте налогообложение, разумеется, носит чисто продуктовый характер, но при известном развитии торговых отношении и появлении денег приобретает денежную форму.

 

ГЕНЕЗИС  Далее, налоги и повинности могут иметь разное происхождение: либо естественное, либо нет. В первом случае имеется в виду их генезис на базе традиционных отчислений общества на содержание своих управляющих и общественные нужды. Во втором случае они становятся в результате завоеваний и обложений завоёванных данью. Понятно, что второй вариант менее легален в глазах управляемых и требует, особенно на первых порах, куда большего насилия. Но со временем всё входит в привычку, и даже изначально даннические отношения постепенно тоже перерастают в подданнические; дань начинает рассматриваться всеми сторонами бывшего конфликта как обычный налог (подать).

 

КОГО И ЗА ЧТО ОБЛАГАЮТ  Для полноты картины стоит кратко сказать и о том, кого и в связи с чем подвергают налогообложению. Тут бюрократы всегда находятся в творческом поиске и за тысячелетия таких изысканий чего только не напридумывали. Налоги берутся:

– с человека (подушевой), с работника, с семьи, с домохозяйства, с общины и даже с отсутствия человека (налог на бездетность);

– с рода деятельности (в виде разрешения на её осуществление – лицензии);

– с отдельных товаров (акцизы на торговлю солью, водкой и пр.);

– с имущества (в том или ином измерении его величины: по площади, по стоимости, по тоннажу);

– с дохода (подоходный, пенсионный, с наценки на товар);

– за ввоз товара на территорию государства (таможенные пошлины);

– за пользование дорогами, землёй, водой, недрами;

– за потребление свыше определённой нормы (налог на роскошь).

И так далее, и так далее, и так далее.

 

ОБЕСПЕЧЕНИЕ ПОСТУПЛЕНИЙ  Но мало придумать налоги и обложить ими население, надо ещё суметь собрать их. Тут масса своих проблем. Для этого нужно:

1) организовать целую службу мытарей;

2) знать "в лицо" всех своих подданных, их число, занятия, доходы и т.п., то бишь наладить соответствующий учёт и контроль (регулярно проводя податные переписи, отслеживая, кто сколько зарабатывает и пр.);

3) заставить всех работать (наказывая за тунеядство, бродяжничество и попрошайничество);

4) обеспечить доступность податного населения налогообложению и, прежде всего, постоянство его проживания по определённому адресу (для чего вводятся крепостное право, прописка и тому подобные установления); легче всего в последнем отношении иметь дело, разумеется, с земледельцами, которых сам род их деятельности вынуждает к оседлости; сложнее стрясти мзду с куда более лёгких на подъём ремесленников, бродячих торговцев и прочего перекати-поля,

отчего они (и без того не жалуемые) вызывают у бюрократии дополнительную идиосинкразию.

       Ну и опять-таки – и т.д. и т.п.

 

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ВНУТРИ КЛАССА  Всё сказанное касается порядка отчуждения благ у подданных. Однако не менее интересно бюрократам дальнейшее распределение отчуждённого внутри класса. Как оно происходит? Тут налицо своя простота, которая заключается в том, что распределение благ прямо следует за распределением силы и, тем самым, так же иерархично: доля каждого определяется его местом в госаппарате, на лестнице власти, или, другими словами, должностью и/или статусом (если последний отделился от должности на самостоятельное

положение).

       Такой порядок особенно чётко обнаруживает себя там, где налоги централизованно собираются в государственную казну и лишь затем (за вычетом того, что тратится на общественные нужды) делятся между аппаратчиками и вообще бюрократами, членами господствующего класса. Но и при частной форме организации отчуждения наблюдается, по большому счёту, то же самое. Хотя здесь исходно распределяются уже не собранные сообща блага, а сами их источники – крестьяне с их землями и средствами труда, однако и это распределение также носит иерархический характер, то есть происходит в соответствии с местом, занимаемым конкретным бюрократом в госаппарате и/или табеле о рангах.

 

ПОСЛЕДСТВИЯ ЧАСТНОЙ ФОРМЫ  При этом, понятно, что частная форма организации отчуждения и распределения благ куда опаснее централизованной. Во-первых, из-за присущих ей потенций сепаратизма. Когда распределение благ внутри бюрократии осуществляется в виде непосредственной раздачи крестьян с их земельными наделами в так называемое кормление за службу и когда отчуждение указанных благ, тем самым, становится частным делом конкретных аппаратчиков, это имеет своим закономерным следствием постепенное полное закрепление данных людей и земель за данными бюрократами. Всё сие "имущество" спустя два-три поколения превращается тут в их вотчины, неотчуждаемые и неконтролируемые центральной властью. Со временем вотчинники даже оказываются в состоянии пренебречь государственной службой – без ущерба для своих владений. Служба (за которую исходно и давалось кормление) становится при этом не обязанностью, а лишь почётным правом. То бишь наряду с отделением статуса от функции происходит ещё и отделение от них обоих имущественного положения бюрократов. Что, конечно же, дополнительно повышает их независимость от центра и приводит к тому, что на него начинают поплёвывать. Это явный материальный базис децентрализации.

       Отсюда частные формы отчуждения и распределения – как очевидно вредные для центральной власти – практиковались, преимущественно, либо наиболее неразвитыми, молодыми и неопытными бюрократиями (которые просто не доросли до понимания вышеописанных обстоятельств), либо устанавливались в тех бюрократических государствах, которым цивилизационно был свойствен индивидуализм. Причём, зачастую это были как раз одни и те же общества (в число которых входит и Россия): в последнюю очередь государства возникали именно на почве индивидуалистических социумов, отчего индивидуализм и молодость бюрократий (с соответствующей их неопытностью) шли обычно рука об руку. В тех же странах, которые имели древнюю историю и неоднократный горький опыт "феодальной раздробленности", иерархи, конечно, в конце концов кое-чему научились и старались раздач земель с людьми в кормление избегать.

       Во-вторых, при частной форме отчуждения благ отношения конкретных бюрократов и закреплённых за ними крестьян носят откровенно личный и куда менее выраженный государственный характер. Их труднее оправдать нуждами общественного управления: с задачами местного уровня общинный мир в состоянии справиться и сам, а участие господ в управлении делами общества за пределами вотчин и сомнительно, и никому не интересно. Здесь, к тому же, яснее обнаруживает себя и эксплуататорский характер господской власти. Эксплуатация и угнетение, осуществляемые безличным государством, переносятся легче и безропотнее, чем беспредел со стороны вполне конкретного насильника-помещика. При централизации власти удобнее, с одной стороны, обманывать массы (так, в Советском Союзе жесточайшее бюрократическое насилие даже умудрялись выдавать за "власть трудового народа"), а с другой – восстания против режима требуют куда больших сил, организованности масс и, соответственно, накала классовой ненависти. Когда же адресат последней прямо под боком, для бунта нужно гораздо меньше – и того, и другого, и третьего (правда, зато и подавить его проще, чем всеобщее восстание населения).

 

НЕЛЕГАЛЬНОЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЕ  Но вернусь к распределению благ. Выше я всё говорил исключительно о его легальных формах (порядке), то есть о том, как оно организовано при бюрократизме по закону. Но закон – не столб, можно и объехать. Было бы желание. А оно тут, безусловно, есть. Каждый аппаратчик вовсе не настроен жить на одну зарплату, сидеть у кормушки и лишь облизываться. Святых, увы, вообще немного, а уж тем более – среди бюрократии. Если конкретный бюрократ имеет возможность ограбить (в дополнение к зарплате) подотчётное население или даже само родное государство, то он, конечно, использует её на полную катушку. Это то, что сегодня называется коррупцией.

       Вместе с тем, такая возможность, разумеется, есть только у тех, кто занимает какие-то "хлебные" государственные должности. Тот, кто просто сидит у себя в деревне, ничего не делая и нигде не служа, от этого праздника жизни заведомо отлучён. Грабя своих собственных крестьян, властью не злоупотребляешь и государство не обманываешь. Тут и так всё по закону отдано тебе на откуп. Правда, центру приходится иной раз применять силу, как-то урезонивая беспредел наиболее диких господ. Но этот беспредел вовсе не средство нелегального обогащения, не коррупция.

       Также и тот, кто служит в каком-нибудь полку простым офицером, а не интендантом или заведующим матчастью, ничего особенно украсть не может. И никакой такой власти не имеет, чтобы ей можно было злоупотребить, наживаясь на этом. Коррупция – удел тех, кто занимает посты, связанные с распоряжением благами, средствами, имуществом, а также наделённые такими полномочиями, от которых многое зависит в жизни подданных. Воровство, вымогательства и прочие прелести возможны, повторяю, только на "хлебных" должностях (занятие которых, соответственно, тоже достаётся не бесплатно).

       Кроме того, коррупция как нелегальщина требует отсутствия должного контроля верхов за действиями масс нижестоящих бюрократов (не в плане "слепоты" царя, а ввиду положения: "вижу, да нет сил воспрепятствовать") и поэтому закономерно расцветает пышным цветом только в периоды ослабления центра (отчего нынешний разгул её в России есть прямое свидетельство реально идущей в ней "девертикализации" власти). При этом грубость злоупотреблений, понятно, прямо коррелирует со степенью слабости центра. Одно дело – простое лихоимство, притеснения собственно населения, и совсем другое – прямое воровство государственного добра. Второе, конечно, всегда пресекается властью куда строже, чем первое, отчего, чтобы решиться на него, не боясь наказаний, массы бюрократии должны чувствовать себя в силе супротив царя и его челяди. Что мы и наблюдаем сегодня вокруг себя повсеместно.

 

3. Особенности бюрократического управления

 

      Наконец, остановлюсь ещё и на том, как бюрократы исполняют свои функциональные обязанности. Ведь это слой профессионалов, управляющих обществом. Как же они с этим справляются? Что характерно для них как специфических, а именно: господствующих управленцев?

 

ЦЕЛЬ И ПУТИ ЕЁ ДОСТИЖЕНИЯ  В этом отношении определяющее значение, разумеется, имеет мотивация бюрократов. Как и все люди, они стремятся, в конечном счёте, к личному благополучию. Но от чего оно у них зависит? От места, занимаемого в иерархии власти, в госаппарате, то есть от должности. В плане как её ранга, с которым связана величина формальной зарплаты, так и "хлебности", от которой зависит потенциал нелегального обогащения (причём, одно тут обычно отнюдь не отрицает, а прямо предполагает другое: чем выше ранг, тем больше коррупционные возможности).

       Отсюда главной целью каждого бюрократа является повышение его должностного статуса. За это они и борются всеми доступными им средствами. Каковы, однако, эти доступные средства? Чем определяется успех на данном поприще?

       С одной стороны, само собой, реальной силой, то есть величиной ресурсов и числом бойцов, которые может выставить конкретный бюрократ. Каждый из них и старается в меру своих возможностей (опять-таки – в первую очередь, должностных) увеличить как то, так и другое, то бишь и подгрести под себя побольше ресурсов, и расширить круг своих вассалов-подчинённых (причём закономерно отбирая их, прежде всего, по принципу личной преданности).

       С другой стороны, на всякую силу есть ещё бОльшая сила. Поэтому для масс бюрократов важно также благоволение вышестоящих инстанций, связи в верхних эшелонах власти, поддержка более сильных аппаратчиков. В условиях чётко оформившегося назначенчества (например, в системе так называемой «номенклатуры») это вообще решающий фактор. А что требуется для получения указанной поддержки, то есть протекции и покровительства? Да всё та же демонстрация личной преданности патрону, главным образом. Бюрократический начальник (сюзерен) выше всего ценит в подчинённых (вассалах) именно их готовность жертвовать во имя его интересов своими личными интересами. От этого ведь зависит его собственное могущество и, тем самым, положение в иерархии власти.

       По сути же понятно, что это две стороны одной медали. Каждый член госаппарата, за исключением крайних его страт, одновременно является и начальником, и подчинённым, отчего и ведёт себя, соответственно, то так, то этак. К чему, однако, всё это приводит?

 

РАЗДУВАНИЕ АППАРАТА  Первым следствием указанной "политики" выступает, как ясно, постоянное безудержное раздувание аппарата (в особенности, силового) за все разумные пределы. Это раздувание сдерживает тут разве что ограниченность ресурсов, находящихся в распоряжении конкретных бюрократов и бюрократии в целом. А так, сколько существует бюрократия на свете, столько она и "борется" с указанным своим раздуванием. И всегда почему-то с таким странным результатом, что в итоге каждой очередной кампании по сокращению аппарата аппаратчиков становится ещё больше, чем было до её начала.

       Правда, странным этот результат кажется лишь тому, кто не знает, что склонность бюрократии множить свои ряды до одурения присуща ей по самой её природе, что это проявление коренных интересов членов данного господствующего класса, чья массовая деятельность и обеспечивает указанный эффект. Отменить его просто невозможно, не устранив господства бюрократов в обществе.

       А как сие сказывается на управлении? Естественно, отрицательно. Конкретно, здесь резко падает производительность управленческого труда. На содержании у общества оказывается значительно больше управленцев, чем нужно по объёму стоящих перед ним управленческих задач. Что, однако, нисколько не беспокоит самих бюрократов. Ведь они раздувают штаты своих подчинённых вовсе не в целях повышения качества и эффективности управления (хотя обычно данный процесс оправдывают именно управленческими якобы нуждами), а ради увеличения своей силы и влияния. И эта последняя цель тут вполне достигается. Так что низкая производительность управленческого труда и, соответственно, дороговизна управления при бюрократизме неизбежны.

 

ХАРАКТЕР ОТБОРА  Ещё более губительно здесь то, что кадровый отбор управленцев идёт не по деловым и профессиональным признакам, а по личной преданности назначающему. Сверх того учитываются, конечно, и другие качества кандидатов: например, при открытой силовой борьбе ценится боеспособность вассалов, а при подковёрной грызне в условиях стабильной центральной власти – их ловкость и хитрость. Но на первом месте с точки зрения сюзеренов всё-таки всегда остаются преданность и верность. Отбор подчинённых (то есть назначение на должности) идёт, главным образом, по ним.

       При этом, однако, данные качества – это такие штуки, которые трудно найти, но легко сымитировать. И даже, более того, – имитация которых зачастую ставится выше и поощряется с бОльшей охотой, чем сами оные. Ведь подлинно преданный интересам своего господина слуга позволяет себе порою и перечить ему, остерегать его от вредных поступков, может даже отказаться выполнять иные его распоряжения, рискуя впасть в немилость (точно так, как настоящий патриот, желая улучшить свою Родину, больше ругает её, чем хвалит), тогда как равнодушный имитатор никогда не раздражает сюзерена такими выходками. Поэтому чаще всего за преданность и верность начальники принимают лесть, угодничество и другие проявления раболепства, которые и множатся при бюрократизме без меры среди выслуживающихся нижних чинов. Реальный успех в бюрократической конкуренции, тем самым, обеспечивают артистические способности, ловкость, хитрость, беспринципность, коварство, подлость, умение плести интриги и т.п. Отбор в действительности идёт тут, в основном, по данным качествам, а вовсе не по верности сеньору как таковой.

       Впрочем, для нас этот хрен редьки не горше. По данному поводу пусть плачут сюзерены. Нам же важно лишь то, что в указанной конкуренции почти никак не участвуют деловые качества кандидатов, их профпригодность как собственно управленцев. Для бюрократической карьеры оные не нужны. В результате кадры формируются тут такие, что упаси бог. Их знания, умения и способности решать конкретные управленческие задачи закономерно ниже всякой критики: они не на этом всех окрестных собак съели.

 

ДЕГРАДАЦИЯ АППАРАТА  Но и это ещё не всё. Бюрократический отбор кадров не только отдаёт предпочтение преданности (а на деле – хитрости и коварству) перед умом и профессионализмом, но и вообще отторгает последние на корню. Сюзерены ведь тоже не сплошь дураки (в особенности, те, кто добился своего положения в иерархии указанными хитростью и коварством) и нередко (судя окружающих по себе) понимают, что реальной преданности в мире нет, а есть лишь показуха и притворство. В связи с чем они вполне справедливо ждут от своих подчинённых предательств, подсиживаний и прочих неприятностей. А как этого можно избежать?

       В идеале, конечно, формальным закреплением своего положения, обеспечением его независимости от превратностей бюрократической судьбы (например, посредством вышеописанного увековечивания его в виде наследуемого статуса, знатности). Но до тех пор, пока данный идеал не достигнут (а реально родовитостью могут козырять только "надменные потомки известной подлостью прославленных отцов"), гарантию даёт лишь подбор подчинённых из числа кандидатов, по всем основным интеллектуальным и прочим способностям уступающим начальникам. Уж эти-то точно не подсидят и не сковырнут при случае. Не оттого, что не хотят (кто ж этого не хочет?!), а потому что не могут.

       Отсюда кадровый отбор тут носит отрицательный характер. Таланты вредят карьере их обладателей. Профессионалов своего дела и вообще умных боятся брать в своё подчинение, и они постепенно вытесняются из госаппарата. (Если, конечно, им не хватает ума прикинуться дураками и неучами; ну да ведь управлению не легче от того, что его портит тот, кто делает это не по реальной дури, а лишь притворяясь, что дурак). Тиражирование такого подхода на всех ступеньках бюрократической лестницы закономерно имеет своим следствием деградацию аппарата, разрушительно сказывающуюся на исполнении им своих функций. Логически развитие ситуации вообще должно завершиться здесь засильем полных идиотов, но на практике, разумеется, до этого не доходит – просто уже потому, что подобные деградирующие госаппараты тут же съедаются свежими, не успевшими ещё так деградировать окружающими хищниками, так сказать, санитарами этого леса. Ведь на подранка всегда есть охотники.

 

СРАВНИТЕЛЬНАЯ УЩЕРБНОСТЬ ПОПУЛИЗМА  Подчёркиваю, описанный отбор имеет место только при бюрократизме. Когда назначение кадров осуществляется (так или иначе) сверху и преследует цели борьбы за власть, а не успешного решения управленческих задач. При назначениях снизу, то есть выборах управленцев, картина иная. Здесь избирателям важны именно эффективность и качество управления, и они заинтересованы в отборе управляющих по их деловым качествам. По крайней мере, объективно. Субъективно, конечно, может быть и по-другому. При некультурности масс хитрость, беспринципность и пр. и в условиях демократии имеют свои шансы. Популизм, увы, покуда ещё актуален как политическое явление. Но, повторяю, при выборности управленцев населением он паразитирует лишь на невежестве и глупости людей, но никак не соответствует их реальным интересам как назначающей инстанции, и этим противоположен бюрократическому назначенчеству.

 

ОТ РЕЗУЛЬТАТА – К ПРОЦЕССУ  Итак, при бюрократизме сюзерены подбирают себе таких вассалов, которые как управленцы никуда не годятся и при реальном руководстве сложными и требующими профессионализма объектами заваливают всё дело. Таков тут результат. Однако ничем не лучше и предшествующий ему процесс. Указанная направленность отбора уже сама по себе (даже до его завершения) отрицает эффективное управление прямо по ходу дела. Ведь этим задаётся не что иное, как атмосфера, в которой и происходит текущее управление и которая его определяет.

       Имитация преданности начальнику у выслуживающихся подчинённых выражается не только в относительно безвредных лести и раболепии. Это лишь обратная сторона медали реального безразличия к интересам сеньора и вообще государства, аппаратом которого вся эта банда является. Нижестоящие, само собой, ни в чём не перечат тут вышестоящим, какие бы глупости (во вред себе и обществу) последние ни творили. Напротив, вассалы только тем и озабочены, что смотрят в рот сюзерену и, сломя голову, наперегонки исполняют любые его прихоти. Кто первый отличился, тот и герой. Независимо от качества принятого и исполненного управленческого решения. Другими словами, деятельность всех звеньев госаппарата определяется здесь не реальными нуждами общества, а волей вышестоящих инстанций. Поведение масс аппаратчиков имеет своей главной целью вовсе не общественное благо, а одобрение начальства. Которое, в свою очередь, опять же никоим образом не связано с положительными результатами собственно управленческого труда. Отчего качество последнего закономерно оказывается тут в загоне.

 

ТОТАЛЬНЫЙ ЦЕНТРАЛИЗМ  Свою лепту в это дело вносит также характерное для бюрократизма сосредоточение всех полномочий на вершине властной пирамиды, то есть в руках центра и, в конечном счёте, верховного иерарха. Последний здесь старается всё решать лично, никому не давая воли и малейшей самостоятельности. И это вполне понятное стремление. Ведь это бюрократический аппарат. В котором сила и власть – одно и то же. В данных обстоятельствах передать какие-либо полномочия другому означает не что иное, как поделиться властью, то бишь частично потерять её. А это не только неприятно, но и опасно. Ведь тем самым низы реально усиливаются и в конце концов могут составить серьёзную конкуренцию центру. Берите суверенитета, сколько сможете? Ну-ну. Знаем мы, чем это кончается в бюрократических государствах. Где низы всегда борются с верхами за свою независимость. Как же потворствовать этому? Прямой интерес любого иерарха бюрократии, напротив, заключается в том, чтобы держать и не пущать, то бишь ни в коем случае не выпускать из своих мозолистых ладоней ни одного не то что приводного ремня, но и ремешка власти. Нормальный инстинкт самосохранения требует этого. Иначе: отдашь палец – потеряешь руку, а там и вообще сожрут со всеми потрохами.

       Отсюда центр при бюрократизме старается по возможности монополизировать власть. Всякая самостоятельность низов им максимально пресекается и расценивается как покушение на его права, как государственное преступление. Что закономерно имеет свои печальные (для эффективности управления) последствия.

 

ПЕРЕГРУЖЕННОСТЬ ВЕРХОВ  Во-первых, раз все полномочия у иерарха, с него и весь спрос. Он реально вынужден здесь управлять всем, вплоть до мелочей, в ручном режиме. А это, естественно, невозможно чисто практически. С одной стороны, все дыры своим телом не заткнёшь, везде не поспеешь. С другой стороны, никто вообще не в состоянии компетентно руководить всем подряд, быть спецом по всем вопросам. Соответственно, как бы ни надрывался бюрократический вождь на своих "галерах", результаты его деятельности не могут не быть плачевными.

 

НЕДЕЕСПОСОБНОСТЬ НИЗОВ  Вторым следствием тотальной централизации является паралич аппаратчиков при отсутствии команд сверху, то есть их полная безынициативность, неспособность к принятию (а уж тем более – проведению в жизнь) хоть сколько-нибудь самостоятельных решений. Раз самостоятельность наказуема, то лучше ничего и не делать без указаний начальства. Меньше шансов пострадать.

       Отсюда бюрократическое управление негибко и немобильно. Оно худо-бедно работает лишь в рамках, очерченных существующими спущенными сверху приказами и инструкциями, но застопоривается всякий раз, как ситуация выходит за их пределы. Тут вместо принятия оперативных мер к решению возникших проблем бюрократы, наоборот, впадают в ступор и замирают в ожидании распоряжений сверху, теряя драгоценное время. Никто не хочет брать ответственность на себя. Результаты чего подчас бывают катастрофическими.

 

ПОТЕРЯ ОБРАТНОЙ СВЯЗИ  В-третьих, в описанных условиях постепенно отмирают обратные связи управляемых и управляющих, последние теряют адекватное представление о том, что происходит в обществе, и управляют им фактически вслепую. Чем это обусловлено?

       С одной стороны, тем, что нижестоящие чины желают хорошо выглядеть в глазах вышестоящих, – затем и привирают слегка в своих отчётах о положении дел на вверенных их попечению участках. На ту же мельницу льёт воду также стремление польстить начальству, показать, что вот, мол, благодаря вашим ценным указаниям у нас сплошные победы на всех фронтах. Не говоря уже о тех частых случаях, когда низы дезинформируют верха из интриганских соображений, чтобы получить дополнительные ресурсы, загнобить соперника и др.

       С другой стороны, такое поведение нижестоящих аппаратчиков является и попросту вынужденным. Потому как само по себе бюрократическое управление неизбежно провально. Достаточно быстро всё тут загибается и вянет на корню. И что прикажете делать бедным низам? Докладывать наверх о реальном положении дел? Так и так, мол, благодаря вашему идиотизму мы в полной заднице? Так на докладчиков же ведь и свалят всю ответственность, их же и назначат крайними. Вот им и приходится врать напропалую во имя уже не столько имиджа, сколько самосохранения, ради спасения своих шкур от гнева и кары верхов. Вот низы и приукрашивают ситуацию, как могут, рисуя в своих донесениях благостные картинки действительности. Идёт сплошной поток дезинформации и обмана вышестоящих инстанций. Управленческие решения сплошь принимаются на основе ложных данных. Что, понятно, в свою очередь, отнюдь не исправляет, а лишь ещё больше усугубляет ситуацию.

 

ВОЛЮНТАРИЗМ  В-четвёртых, указанная благостность отчётов снизу и повсеместные безмерные восторги подчинённых по поводу бесконечной мудрости вождей реально влияют на психику последних (особенно, если они и без того слабы на голову), порождая у них уверенность в своей подлинной непогрешимости и всемогуществе. У иных в такой обстановке и вообще сносит крышу. На этой почве произрастает так называемый волюнтаризм, то есть нежелание и неспособность иерархов бюрократии трезво оценивать ситуации, считаясь с объективными обстоятельствами. Сие придаёт их политике черты полного идиотизма и многократно усиливает её негативные последствия.

      Впрочем, то же самое убеждение в исключительности и всесилии высших инстанций формируется тут и у низов аппарата. Всевластие первых в отношении судеб вторых порождает у нижестоящих аппаратчиков иллюзию абсолютного всевластия вышестоящих, и тем более, верховного иерарха, во всех вообще сферах и областях. Когда паришься в такой атмосфере, где указания начальства – высшие и неоспоримые истины, то привыкаешь к подобному их восприятию и невольно начинаешь действительно принимать эту чушь за реальность. Отсюда проистекают всяческие культы вождей – не только как результат назойливой госпропаганды, но и на уровне личных убеждений людей.

 

ПРИОРИТЕТЫ  Наконец, стоит ещё раз в этой связи вспомнить и приоритеты бюрократии. Какие цели она преследует в своей управленческой деятельности? Её главной заботой тут является вовсе не общественное благо, а собственные интересы. Причём, прежде всего, частные, обеспечение которых достигается во многом попросту воровством и коррупцией. Как класс же в целом бюрократия желает, в основном, сохранить и расширить своё господство в обществе и мире. Первым средством к чему для неё является усиление военной мощи (делать ставку на моральный авторитет она, конечно же, не может как за неимением у неё оного, так и из присущего ей презрения к подобным "субстанциям"). Поэтому ресурсы общества бюрократы тратят, главным образом, на вооружения, армию, содержание охраняющих их опричников и проч.

       Помимо того, как уже отмечалось выше, вся политика бюрократического госаппарата направлена на то, чтобы раздробить, раздавить, оглупить общество, уничтожить в нём все зачатки самоуправления и любой самостоятельности. Такие цели данных управленцев, само собой, идут полностью вразрез с потребностями прогрессивного развития экономики, культуры, образования и иных сфер общественной жизнедеятельности. Общество под пятой бюрократов неизбежно отстаёт и проигрывает в конкуренции с буржуазными государствами, а то и вовсе загнивает, теряет жизнеспособность и гибнет как таковое.

 

ЧТО НЕМЦУ СМЕРТЬ, ТО РУССКОМУ ЗДОРОВО  Таким образом, наша блоха вроде бы по всем статьям плоха? За какой бок ни ухвати бюрократическое управление, всюду обнаруживается один сплошной негатив? Отнюдь. Нельзя абстрактно приписывать чему-либо плюс или минус. Всё зависит от конкретных условий. В нашем случае – от того, что является предметом управления.

       Так, заботой классических управленцев примитивных крестьянских обществ было, в основном, регулирование лишь самых общих правил жизни и обеспечение стабильных условий хозяйствования непосредственных производителей. Аппаратчики тут разрешали внутренние конфликты, судили, поддерживали порядок, а также защищали своих подданных от внешних угроз и грабежей беспредельничающих баронов. Это всё чисто политические силовые задачи. То бишь как раз те, при решении которых описанные подковёрные и надковёрные игры бюрократов суть самые эффективные методы. Для победы в политической борьбе, помимо прямой силы, нужны именно хитрость, коварство, жестокость, беспринципность, умение подольститься и подсидеть и т.п., а вовсе не какие-то смешные деловые качества и профессиональные знания. Выживание и успех в бюрократическом гадюшнике определяются вовсе не ими. На коне тут всегда либо самый крутой рубака, либо наиболее ловкий интриган. Короче, тот, кто крепче всех держит в руках власть и, соответственно, способен установить самую стабильную "крышу". Так что в данных условиях особенности бюрократического управления вполне к месту.

       

ЧТО РУССКОМУ ЗДОРОВО, ТО НЕМЦУ СМЕРТЬ  Всё меняется лишь тогда, когда данное управление обращается (или, лучше сказать, обрушивается) на сферы, чуждые политической борьбе и политическому успеху, требующие иных мотиваций, навыков и результатов. Например, на экономику, науку, здравоохранение, образование, культуру и пр. Здесь описанные свойства бюрократического управления уже никуда не годятся и даже откровенно губительны. Данными областями общественной жизни бюрократия с её ориентирами и приоритетами просто неспособна качественно и эффективно управлять.

       В классический период, как сказано, она на это и не замахивалась. Максимум, что ей тут перепадало, – это организация отдельных общественных работ типа возведения плотин и строительства крепостей. Что вовсе не является управлением производством и прочей жизнедеятельностью общества в целом. (Исключение в данном отношении представлял собой лишь Древний Египет с его тотальным обобществлением, сиречь, обюрокрачиванием всего и вся, но о нём разговор особый). Однако в Новейшее время в ряде бюрократических государств и, в частности, в СССР, по ряду объективных и субъективных причин бюрократия взяла на себя указанные непосильные для неё задачи. И даже на первых порах, опираясь на мощный централизм и прочие благоприятные условия, кое-чего достигла. Главным образом – в области любезных её сердцу вооружений. И за счёт колоссальных жертв, напряжения и истощения сил своих подданных. Ведь иначе бюрократы добиваться своих целей просто и не умеют. Действительные управленцы из них, как показано, никакие. Отсюда их господство в советском обществе закономерно привело его к краху. А сегодня с теми же песнями и под тем же началом в никуда марширует и путинская Россия.

 

ТАКТИКА ПРОТИВ СТРАТЕГИИ НА МИРОВОЙ АРЕНЕ  Дополнительно стоит отметить, что бюрократические подходы и методы, на поверхностный взгляд, наиболее эффективны и во внешней политике. Во всяком случае, в той мере, в какой она представляет собой всё ту же политическую борьбу. Здесь тоже чаще всего тактически (но не стратегически!) выигрывает наиболее ловкий, хитрый, беспринципный и т.п. По этой причине вожди бюрократических государств (уже прошедшие соответствующий отбор на подлость: иначе как бы они стали тут вождями?) обычно влёгкую переигрывают политиков демократических стран. Последние (а) и не обладают в равной мере вышеуказанными хитростью, коварством, бесстыдством и пр. (ибо избираются населением вовсе не по данным признакам),  и (б) просто не могут себе позволить (даже независимо от их способностей и «облико морале») вести себя подобным образом, потому как находятся под контролем своих избирателей и ограничены в выборе возможных средств политической борьбы. Так что бюрократы (Гитлер, Сталин и т.д.) на данном поприще куда успешнее демократов (отчего и приобретают славу «гениальных» политиков).

       Однако повторяю, – лишь в краткосрочной перспективе, до поры до времени. Во-первых, в силу неизбежных тут репутационных потерь (политикам, запятнавшим себя вероломством, рано или поздно перестают верить и зарекаются иметь с ними дело),  а, во-вторых и в главных, из-за того, что возглавляемые бюрократиями общества неизбежно отстают в своём развитии от демократических по всем главным (определяющим конкретную мощь) направлениям и параметрам. А ведь реальная сила, реальные ресурсы – куда более значимые политически факторы, чем хитрость и коварство.                                                                                                                                                                                         

____________

 

       Таковы в общих чертах главные особенности, порядки и закономерности бюрократического строя. Теперь посмотрим, что пришло им на смену с захватом власти буржуазией.

 

Лекция восьмая. ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД ОТ БЮРОКРАТИЗМА

К БУРЖУАЗНОЙ ФОРМАЦИИ

 

1. Генезис буржуазии

 

КАК ВСЁ ДОЛЖНО БЫЛО ПРОИСХОДИТЬ В ТЕОРИИ  Буржуа – люди рынка, их генезис связан с его становлением. В теории последнее следует рассматривать как становление внутреннего рынка в обособленно взятом (изолированном, не испытывающем никаких влияний извне) и исходно экономически однородном (сплошь натурально производящем) обществе. Базовой причиной всего в таком идеализированном, очищено лабораторном случае может быть лишь естественное поступательное развитие производства, выражающееся, с одной стороны, в его качественной дифференциации, а с другой – в росте производительности труда. Благодаря этому всё более возможной и выгодной для всех членов общества становится специализация отдельных производителей на производстве специфических видов продукции, закономерно сопровождаемая параллельно развивающимся обменом данными продуктами особого труда. Короче говоря, при теоретическом подходе генезис рыночных отношений является следствием развития производства и соответствует определённому этапу этого развития. И так оно по большому счёту всё и происходило. Однако – только по большому счёту.

 

КАК ВСЁ ПРОИСХОДИЛО В ИСТОРИИ  В реальной истории не было указанных "лабораторных условий": ни полной изолированности обществ, ни тотальной однородности производств. Первая отрицалась заселённостью большинства пригодных для обитания человека областей Земли (непременным наличием соседей), вторая – природно-географическими различиями регионов. В результате первичные рынки повсюду складывались, во-первых, не как внутренние, местные, а как межрегиональные и международные, а, во-вторых, даже на базе слаборазвитых производств. Массы производителей при этом, в основном, сохраняли натурально производящий характер, но производили в разных местностях разные продукты, что создавало возможность обмена ими, которой и пользовались всякого рода перекупщики, скупая "диковинки" в одних регионах и продавая в других. (Отсюда первыми и главными агентами рынка с древности до Нового времени выступали купцы; все прочие, а именно: транспортники, финансисты и ремесленники, были у них на подхвате).

       Данное становление и развитие международного рынка сыграло в отношении генезиса внутренних рынков многих конкретных обществ роль мощного катализатора. Благодаря вовлечению тех или иных регионов в мировую торговлю, значительные части их населений специализировались на производстве определённых товаров (например, в Голландии – сельди, в Англии – шерсти) и, тем самым, формировали обширный спрос на все прочие необходимые им (как узким специалистам) для жизни продукты, большинство которых, конечно, гораздо проще было производить тут же под боком, чем везти откуда-то издалека. Рост данного спроса неминуемо подкреплялся ростом соответствующего местного предложения, что и являлось развитием внутреннего рынка.

 

ПОЧЕМУ ВАЖЕН ВНУТРЕННИЙ РЫНОК  Впрочем, для нас важно не столько то, какими путями и с какой скоростью происходило указанное развитие, сколько то, что именно тут происходило. Хоть с катализатором, хоть без него, генезис местных рынков сам по себе есть не что иное, как становление производства на продажу, то есть образование широких слоёв уже не просто перекупщиков чужих продуктов и иже с ними, а собственно производителей товаров. Рыночные отношения при этом проникают внутрь самих обществ, интересантами рынка становятся массы их членов. Если купечество могло быть и, в основном, было посторонним тем обществам, в отношении которых оно осуществляло свою посредническую торговую деятельность (отчего его  мало волновали существующие в этих обществах порядки), то производители товарной продукции (с их неизбежной производственной локализацией) и вообще все связанные с функционированием того или иного местного рынка люди всегда суть члены соответствующего общества, для которых царящий в нём порядок далеко не безразличен. Так что становление внутренних рынков было становлением куда более укоренённых в конкретных обществах местных буржуазий (костяком которых выступали массы товаропроизводителей) с их заинтересованностью в пробуржуазных экономических и политических порядках. То бишь здесь мы имеем уже вызревание и развитие буржуа как подлинно общественного класса.

       (Кроме того, формирование внутреннего рынка есть образование устойчивых контактов и тесных связей обитателей соответствующих территорий и, тем самым, складывание, с одной стороны, базиса так называемого гражданского общества, а с другой – этнически-культурной общности, именуемой нацией).

 

2. Переходный период

 

ДВА ВИДА ФАКТОРОВ СИЛЫ  Отмеченные вызревание и развитие буржуазии шли по целому ряду направлений, из которых нам пока интересен лишь рост её силы (сущностное, социальное и прочие её развития – предмет следующих лекций). Величиной силы класса, как известно, определяется его способность установить выгодные ему общественные порядки. При этом чем конкретно сильны буржуа, я уже достаточно показал в пятой лекции и ещё раз возвращаться к теме не буду. Здесь важно исследовать именно процесс их усиления и сопутствующие ему общественные явления.

       Данное накопление силы буржуазией также протекало по многим разным руслам. Откуда они взялись? Из различий тех силовых факторов, которыми овладевали и которые развивали у себя буржуа. Выше я насчитал, по меньшей мере, восемь таких факторов, причём, перечислил их все подряд через запятую. При описании силового потенциала класса позволительно было свалить их в кучу. Однако рассмотрение вопроса о накоплении силы (да тем более, в разрезе влияния её сиюминутного баланса на положение буржуазии в обществе и характер самого последнего) понуждает уже брать каждый из них по отдельности.

       Во-первых, потому, что эти факторы неравноценны по весу (как абсолютно, то есть при любой погоде, так и относительно, то есть в зависимости от меняющихся условий). Вооружённость (в особенности, оружием массового поражения), к примеру, обычно значимее численности.

Во-вторых, потому, что они созревают (накапливаются буржуазией) неравномерно, одни быстрее, другие медленнее, и, соответственно, "торопыги" вступают в игру (выходят на арену политической борьбы) раньше, чем "тормоза". Наконец, в-третьих, потому, что каждый особый фактор играет свою роль в установлении порядка (в указанной борьбе): одни из них, скажем, более важны для завоевания власти, а другие – для её удержания.

       Отсюда, повторяю, при анализе любого реального процесса прихода к власти в конкретном обществе конкретного класса (например, голландской, английской или французской буржуазии) необходимо исследовать сложную динамику обретения (и, соответственно, применения) им мощи по всем её статьям подетально и поэтапно. Однако наш предмет здесь не такие конкретные процессы, а накопление силы и захват власти буржуазией вообще, поэтому мы вправе говорить более обобщённо. В этом плане с учётом перечисленных различий силовых факторов их уместно разделить на две основные группы: а) факторы физической силы (куда входят численность, вооружённость, богатство, организованность и т.п.) и б) умения пользоваться этой силой к своей выгоде, то есть, так сказать, политическую культуру (к которой относятся общая и специальная грамотность, обладание определёнными навыками поведения и пр.).

       Первые факторы, безусловно, доминируют в чисто силовом смысле; одновременно их вызревание зачастую опережает вызревание вторых. Рост политической культуры в норме отстаёт от роста физической силы. Ну и, кроме того, оба этих параметра по-разному определяют способность (готовность) класса к захвату и удержанию власти в обществе. Простая сила нужна, так сказать, чтобы ломать, умение пользоваться ею, – чтобы строить. Без достаточной силы нельзя, конечно, ни захватить власть, ни удержать её, а без достаточной политической культуры возможно, в лучшем случае, лишь первое, но не второе. Или, заходя с иной стороны, простая мощь определяет авторитет класса в обществе, вынуждая с ним считаться, однако для введения отвечающих его интересам порядков одного этого мало: тут классу необходимы ещё (1) знания о содержании данных порядков и (2) умения их установить и поддерживать.

 

НОВИЗНА СИТУАЦИИ  Обращаю внимание, что всё это – новая ситуация, с которой мы не сталкивались выше. При изучении прихода к власти бюрократии вопрос о её политической культуре не был актуальным. Я отчасти затрагивал его только в контексте противостояния центра и периферии госаппарата. Политическая культура имела здесь значение в плане борьбы с  сепаратизмом и сводилась главным образом к знаниям о методах его предотвращения и умениям их применять, приобретаемым иерархами с течением столетий в итоге горького опыта. Помимо того, ростом политической культуры бюрократии можно, пожалуй, назвать и освоение ею тех нюансов грызни за власть, которые именуются макиавеллизмом (если жестокости, вероломству, лживости, беспринципности и пр. вообще требуется учиться и если сей набор свойств вправе именоваться особой культурой). Но всё это играло роль лишь во внутренних разборках данного класса, а не в его отношениях с обществом. Для навязывания последнему пробюрократических порядков госаппарату вполне хватало простой грубой силы: никакая особая дополнительная изощрённость тут не требовалась. По крайней мере – в классический период бюрократизма (в позднейшем сложном обществе бюрократам, конечно, приходится использовать макиавеллизм не только друг против друга, но и в борьбе с иными общественными слоями).

       Уточню также на случай, что развитие политической культуры класса не следует путать с превращением его из класса в себе в класс для себя. Самоосознание классом себя в качестве особой социальной общности с особыми интересами не есть овладение им хитрыми технологиями и приёмами борьбы за своё господство. И происходят эти процессы не одновременно. Так, субъективное перерождение тех же управленцев из "слуг" общества в его эксплуататоров имеет место уже после того, как они реально оказываются у руля общественной власти и именно по мере осознания ими этого своего господствующего положения. А буржуазия, наоборот, осознаёт себя и свои классовые интересы гораздо раньше, чем овладевает техникой (механизмами, рычагами) захвата и удержания власти в обществе.

 

ПРИЧИНЫ СИТУАЦИИ  Почему, однако, для пребывания у власти бюрократам не требуется особая политическая культура, а буржуазии требуется? Это обусловлено их разным отношением к управлению обществом. 

       Как отмечалось выше, данное управление (имея своим главным содержанием наведение и поддержание определённого общественного порядка) профессионально осуществляется госаппаратом, обладающим всеми необходимыми для того полномочиями и ресурсами. Отсюда захват и удержание власти в обществе означает не что иное, как захват и удержание под своим контролем этого аппарата. Подчёркиваю: во-первых, именно его (госаппарата) как единственного и главного средства обеспечения порядка и господства в обществе, и, во-вторых, именно под своим (контролем) – с отстранением всех иных конкурирующих групп. Тут де-факто должны быть решены две задачи, достигнуты две цели. Для решения-достижения которых и нужна политическая культура. Но, естественно, лишь в тех случаях, когда сие актуально.

       В этом смысле перед бюрократией первая проблема не стоит. Ей нет нужды каким-то хитрым образом подчинять себе госаппарат, поскольку она и есть он. Для управляющих может быть актуальной только задача монополизации власти, то есть обеспечения своей бесконтрольности со стороны управляемых. Да и то – не в классический период генезиса и господства бюрократизма, когда на эту бесконтрольность никто и не покушался (был не в состоянии покуситься). Лишь появление на политической арене других мощных классов (начиная с буржуазии) вынуждает бюрократию изобретать и применять какие-то особые методы и технологии борьбы с ними, то бишь теоретически и практически овладевать политической культурой.

       В свою очередь, буржуа (и вообще любому, не являющемуся собственно общественными управленцами классу) приходится воевать на оба указанных фронта. Им надо и госаппарат подмять, и всех возможных соперников (если и когда они появляются) не допустить к контролю над ним. Каждая из этих задач требует своего решения, для начала, теоретического (прежде, чем что-то делать, надо же знать, что именно нужно делать), а затем – практического. Необходимо, во-первых, выработать знание о том, как данный класс может подчинить себе (и только себе) госаппарат, во-вторых, распространить это знание (или дождаться его естественного распространения) в достаточном числе представителей класса и, наконец, в-третьих, научиться массово применять его на практике, приобрести навык соответствующего политического поведения. Без этого буржуа власти не видать, как бы ни были они сильны по всем остальным параметрам. Простой силой госаппарат не подчинить – на стабильной основе. Не будешь же каждый раз для навязывания ему своей воли устраивать революции? Мало сломать (быть в состоянии сломать) бюрократический порядок, нужно ещё и построить (уметь построить) взамен какой-то свой. И тут не обойтись без: а) управленческого аппарата, б) наличия (изобретения) особых технологий его подчинения буржуазии, в) знания ею этих технологий и г) умения пользоваться ими. Последние два пункта и обнимают то, что именуется политической культурой класса. Она – обязательное условие победы буржуа в борьбе (в первую очередь, с бюрократией) за власть в обществе.

 

КЛАССИЧЕСКИЙ БОНАПАРТИЗМ   При этом овладение данной культурой, как сказано, отстаёт от накопления буржуазией физической силы. Способность к ниспровержению бюрократов приобретается ею раньше, чем способность к удержанию власти в своих руках. Отчего и реализация этих двух способностей происходит разновременно: свергать бюрократии буржуа повсюду начинают задолго до того, как научаются подчинять их себе. И сие имеет свои закономерные следствия.

       При таком раскладе политическими результатами первичных (как для конкретных обществ, так и, тем более, в мировом масштабе) буржуазных революций неминуемо оказываются лишь смены персоналий, кадровых составов, но не сущности бюрократических режимов. Физически уничтожив и разогнав по заграницам прежних управленцев, буржуа так или иначе вынуждены формировать им взамен новые управленческие структуры. Ведь без них невозможны ни порядок, ни общество вообще. И эти новые госаппараты, при неспособности буржуазии поставить их под свой контроль, само собой, тут же превращаются в новые бюрократии, господствующие классы управляемых ими обществ. Место свергнутых "законных" монархий занимают попросту откровенные личные диктатуры вождей революций, то бишь всё те же, по сути, монархии, но в зачаточном состоянии, не освящённые по первости ни вековыми традициями династического обладания властью, ни формальными церемониями помазания на царствование (впрочем, Наполеон I, пользуясь своим могуществом, не преминул присвоить себе титул императора).

       Таким образом, при низкой политической культуре буржуа даже победоносные их революции завершаются реставрациями бюрократизма. Власть здесь неизбежно просачивается и утекает у них между пальцами. Максимум, чего им удаётся достичь в таких условиях, это учёта новыми бюрократиями их экономических интересов. Пришедшие на гребне буржуазных революций к власти диктаторы, разумеется, вынуждены в той или иной мере удовлетворять требования этих революций, да и вообще не могут не считаться в своей политике с реальной силой выражающего их класса. Обычная для бюрократизма политическая система формирования и организации госаппаратов совмещается тут, тем самым, с буржуазными порядками, устанавливаемыми данными госаппаратами в области экономики, то есть производства и распределения благ (ярким примером чему служит небезызвестный Кодекс Наполеона). В этом суть так называемого бонапартизма в его классической форме.

       Повторяю, он есть следствие неодновременности силового и культурного созревания буржуазии и представляет собой своего рода вынужденный компромисс между данным классом и бюрократией. Власть в обществе при этом де-юре принадлежит последней, но не ввиду её силового доминирования, а лишь потому, что более сильная буржуазия не умеет ещё конвертировать свою мощь в реальный контроль за госаппаратом. Он тут бесконтролен в своём формировании, однако не в проводимой им политике, в особенности, экономической, то есть затрагивающей коренные интересы буржуа. В этой области бюрократы под угрозой своего свержения не могут себе позволить слишком зарываться и вынуждены поддерживать по преимуществу буржуазные порядки, защищать частную собственность и другие рыночные институты.

 

БОНАПАРТИЗМ И ЦЕЗАРИЗМ  Кстати, не следует путать бонапартизм с цезаризмом, как это нередко делается. Бонапарты – не цезари, равно как и цезари – не бонапарты (то есть тут нет даже соотношения общего и частного, рода и вида). У данных двух типов бюрократических вождей разные источники власти и, соответственно, разные мотивации (понуждения) в части устанавливаемых общественных порядков. Цезаризм есть захват власти популярным военачальником с опорой исключительно на армию; бонапартизм – порождение силового доминирования политически некультурных буржуа. В первом случае экономическая политика может быть любой (достаточно лишь ублаготворить меркантильные ожидания легионеров), во втором – она обязана быть пробуржуазной.

 

МНОГОАКТНОСТЬ ПЬЕСЫ  Теперь обращаю внимание, что я назвал бонапартизм результатом "первичных буржуазных революций". Это не случайно. Не в том, конечно, смысле, что только первичные по счёту (для конкретного общества) буржуазные революции порождают бонапартистскую реставрацию бюрократизма, а для вторичных такое исключено. Буржуа в своих насильственных сменах персоналий госаппарата могут накалываться и два, и три, и, вообще, сколько угодно раз. Покуда не научатся, наконец, не только ломать, но и строить, то бишь пока не выработают и не внедрят такую систему власти, которая поставит госаппарат под их контроль (а также не научатся эффективно пользоваться ей). Моё упоминание первичности не случайно лишь как указание на то, что перед нами не нечто единичное (единственное и последнее), а начало целого ряда. Ибо вторичные (и даже третичные и т.д.) революции тут обязательны.

       В самом деле, раз закономерным итогом любой первичной буржуазной революции в норме выступает бонапартизм, то задача захвата и удержания власти в обществе буржуазией остаётся ею (революцией) не решённой и по-прежнему актуальной для данного класса. Новые революции здесь неизбежны как очередные попытки этого её (задачи) решения и повторяются вплоть до тех самых пор, пока, наконец, целью и результатом последней из них не оказывается нужное для господства буржуазии преобразование политической системы. Тем самым, революция тут следует за революцией. С одной стороны, по мере постепенного взросления и окультуривания буржуа: при этом каждая следующая революция отщипывает у бюрократии те или иные куски реальной власти. С другой стороны, в связи с тем, что все бонапарты с их окружениями со временем имеют склонность забывать о том, чему и кому они обязаны своим восхождением из грязи в князи, матереют и начинают злоупотреблять своим властным положением. Вот и приходится периодически давать им по мозгам, перетряхивая кадровые составы бюрократий насильственным путём (за неимением в политической системе менее радикальных механизмов контролирования госаппарата или из-за неумения пользоваться ими).

       Таким образом, завоевание буржуазией власти в конкретных обществах в норме происходит посредством ряда революций, каждая из которых лишь частично продвигает данный класс на пути к указанной цели. Соответственно, и установление буржуазных порядков в этих обществах идёт неединовременно и поэтапно, шаг за шагом, причём экономические преференции буржуа добывают прежде политических.

 

ПЕРВОПРОХОДЦЫ И ПОДРАЖАТЕЛИ  Описанные перипетии перехода общественной власти от бюрократии к буржуазии носят, однако, для начала, общетеоретический характер. В них проигнорированы разнообразные влияния внешней социальной среды, которые, разумеется, накладывают на ход конкретных событий свои отпечатки. Отбросим такой явно нетеоретический грубый вариант, когда развитые буржуазные общества впрямую завоёвывают отсталые бюрократические, вводят в них свои порядки и насильственно окультуривают их населения. Возьмём, для примера, более мягкий случай чисто культурного влияния одних обществ на другие.

       Понятно, что неравномерность общественного развития выражается не только в отставании роста культуры конкретных буржуа от роста их силы, но и в том, что одни общества в своём развитии значительно опережают другие. Это ведёт к тому, что созревание их буржуазий происходит в различных условиях. Те, кто бежит впереди всех, оказываются на данном пути первопроходцами и первооткрывателями. Им не от кого получить подсказки и приходится преодолевать всю дистанцию по полной программе. Конкретно: здесь буржуа вынуждены с нуля изобретать технологии подчинения госаппарата и проверять их на деле методом проб и ошибок. Что, естественно, сказывается на процессе завоевания ими власти, растягивая его на века и увеличивая число необходимых для полной победы политических конвульсий.

       В иной ситуации находятся те, кто отстал. Здешним буржуазиям, по крайней мере, не требуется ничего выдумывать самостоятельно: бери готовые наработки соседей и применяй их сообразно своим обстоятельствам. Более того, тут может быть даже заочно (то есть ещё до первичной революции) пройден и этап массового распространения соответствующих знаний; единственно проблемным и неизбежным остаётся лишь практический курс овладения массами нужными навыками политического поведения. В связи с чем переходный период от бюрократизма к буржуазным порядкам у данных подражателей сокращается (то есть идёт быстрее, чем шёл бы сам по себе в автономном режиме) и требует меньшего числа революций.

 

ПОСТЕПЕННОСТЬ И ГРАДАЦИИ: РОСТ ПРОСТОЙ СИЛЫ  Кроме того (то есть в дополнение к учёту внешних влияний), указанный переход может быть рассмотрен и более детализировано. Основанием чему служит постепенность и, тем самым, градуированность развития как силы, так и культурности буржуазии. Отчего и там, и там можно выделить целый ряд стадий.

       Для градаций простой силы, например, неизбежно прохождение таких рубежей, когда:

1) сила буржуа вкупе с силой других небюрократических слоёв сравнивается с силой госаппарата; при этом буржуа ещё не способны противостоять бюрократам один на один (а уж, тем более, им плюс всему прочему населению), но, при условии привлечения на свою сторону остального общества, уже имеют шансы на победу в антибюрократической революции;

2) буржуазия способна заломать бюрократию и в одиночку, но лишь при нейтралитете всех прочих слоёв, а не в случае поддержки ими бюрократов;

3) буржуа в состоянии заломать не только бюрократию, но и вообще всё остальное общество в лице как старых, так и новых его небуржуазных (и, само собой, небюрократических) слоёв.

       Эти градации вносят свои нюансы в общую картину свержений и реставраций бюрократических режимов. Во всяком случае, в вариантах 1 и 2. Где возможность и успешность (то есть хотя бы силовая победа) буржуазных революций зависят от настроений и позиций посторонних бюрократии и буржуазии слоёв. Отчего реальны такие пертурбации, когда они (эти слои) поначалу становятся на сторону буржуа и помогают им свергнуть прежних бюрократов, но затем, по мере насаждения чуждых им буржуазных порядков и прочих разочарований, связанных с постреволюционным хаосом, отшатываются назад и кидаются уже в объятия новой бюрократии, обещающей им наведение хоть какого-то порядка, вожделенной стабильности (нечто подобное – в смысле внешней канвы, алгоритма, но не подоплеки событий – имеет место, например, в современной России). В результате при таком раскладе данная бюрократия может куда больше игнорировать в своей политике и наводимом ею общественном порядке интересы буржуазии. Реставрация бюрократизма принимает тут более радикальные формы. Вплоть до полного реванша бюрократии вместо половинчатого бонапартизма.

 

СТАДИИ РОСТА ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ  Свои стадии проходит также и развитие политической культуры буржуа (их силовой потенциал при этом будем во всех случаях считать достаточным для свержения бюрократии). Тут грубо можно выделить периоды, когда:

1) буржуа не имеют ещё никакого понятия о сути политических преобразований, нужных для перехода власти в их руки, а то и не помышляют даже о самой возможности чего-либо подобного. На этом этапе политическое господство бюрократии воспринимается всеми как само собой разумеющееся и единственно возможное. В таких условиях борьба идёт, в основном, за экономические послабления и лишь в крайнем случае (при упорном нежелании бюрократов удовлетворить данные требования) – за смену кадрового состава соответствующего госаппарата (с приглашением на трон какого-нибудь более сговорчивого монарха);

2) буржуа, в принципе, знают, как следует укрощать госаппарат, не прибегая к революциям, но ещё не умеют толком (в массе своей) применять это знание в практической политике. Политическое господство бюрократии (то есть монархическая организация власти) на данном этапе признаётся незаконным, однако власть всё равно де-факто тихой сапой утекает к ней. (Примерно так, как это происходит сегодня (в существенно иной социальной и мировой ситуации) в России, где формально вроде бы налицо демократия (впрочем, в сильно урезанном виде), но из-за неспособности электората пользоваться имеющимися возможностями, власть на деле захвачена государственным аппаратом). Здесь (я имею в виду уже не сегодняшнюю Россию, а описываемый этап в развитии политической культуры буржуазии) борьба идёт не только за рыночные экономические порядки и даже не просто за смену персоналий госаппарата, но и за его подчинение буржуазии и, в том числе, за изменение политической системы в нужную для обеспечения её господства сторону;

3) буржуа овладевают необходимой для удержания власти в обществе политической культурой в полном объёме; только тут, наконец, при условии соответствующей подгонки политической системы, они ставят госаппарат под свой контроль.

       Ну а в реальной истории, разумеется, все эти взятые нами условно (без учёта многих промежуточных состояний) и раздельно стадии в развитии простой силы и политической культуры буржуазии перемешаны друг с другом и в каждом конкретном обществе в каждую конкретную эпоху присутствуют в той или иной комбинации. Отчего перипетии политической жизни переходного периода от господства бюрократов к господству буржуа (как, впрочем, и вообще всегда, когда развитие культуры новых классов отстаёт от роста их силы и оба эти процесса проходят несколько стадий) повсеместно имеют свои оригинальные черты.

 

3. Политические революции и революционные преобразования

 

ВОПРОСЫ  Итак, преобразование бюрократических порядков в буржуазные происходит не единовременно, а постепенно (и даже в стиле: два шага вперёд, один шаг назад) и в результате целого ряда революций, каждая из которых (в случае её успешности) обеспечивает лишь частичное изменение указанных порядков в нужную сторону – вплоть до той самой последней, которая завершает всё предприятие окончательной победой буржуа. Однако, что такое суть сами эти революции? Каковы их причины, формы и так далее? Попробуем разобраться в данных вопросах (тем более что это сегодня весьма актуально).

 

ПРИЗНАКИ РЕВОЛЮЦИИ  Для начала проясним общее значение термина "революция". Он используется в двух основных случаях.

       Во-первых, для обозначения скачкообразного, обвального преобразования (под которым понимается некая целостная совокупность изменений) какого-либо объекта. Тут революция мыслится как антитеза эволюции, то есть постепенных, растянутых во времени, "медленных" метаморфоз. При этом данные обвальность-постепенность сугубо относительны: любые изменения имеют временнОе измерение и, тем самым, так или иначе постепенны; нет никаких таких особых темпов изменений, которые бы были всегда: одни – эволюционными, а другие – революционными. Суть именуемых революционными преобразований не в какой-то абсолютной, а в относительной их быстроте, то бишь в резком (и, тем самым, внезапном) ускорении темпа изменений некоего (одного и того же) объекта. Вот шли преобразования этого объекта в каком-то одном темпе (в час по чайной ложке) и вдруг – резко ускорились (стали идти в минуту по половнику); лишь в этом случае первые (прежние), "вялотекущие" (в сравнении со вторыми), преобразования именуются эволюцией, а вторые, "бурнотекущие" (относительно прежних), – революцией.

       Во-вторых, революционными называются также преобразования, носящие радикальный характер. Это уже подход не стороны темпа, а со стороны качества. Здесь революции противопоставляются незначимым преобразованиям (в социальной сфере именуемым реформами). При этом, разумеется, указанные радикальность и незначимость тоже относительны. Оценка некоего преобразования как существенного или нет зависит от выбора её критерия. Например, в нашем случае, где объектом изменения является общественный порядок (то есть общество как конкретно упорядоченная и, тем самым, имеющая особую "фазовую", то бишь формационную, определённость система), таким критерием выступает классовость его преобразования. Если энное изменение меняет классовую природу (выгодоприобретателя) данного порядка, то оно революционно, а если нет – это реформа.

       Означенные два признака (свойства) присущи любой революции, в каком бы объекте она ни происходила. Их нередко используют порознь (для определения того или иного преобразования как революционного или нет), и это, в принципе, допустимо, однако, на деле, они всегда "ходят парой". Где есть один, там непременно есть (то есть при желании может быть обнаружен) и другой. Там, где преобразования объекта вдруг резко ускоряются, они одновременно приобретают (носят) и иной качественно и, притом, куда более радикальный, чем прежние эволюционные изменения, характер. Там, где изменения объекта существенны для его определённости (характера упорядоченности системы), они идут значительно быстрее, чем его незначимые метаморфозы. Чем это обусловлено?

 

СУТЬ ДЕЛА   Сие определяется единством всякого и, в особенности, в той или иной степени упорядоченного системного объекта (а все материальные объекты системны), то есть взаимосвязанностью, взаимозависимостью всех его элементов и характеристик. Оные закономерно пребывают в объекте в некоем балансе, которым и задаётся конкретная упорядоченность объекта как системы и, тем самым, его "фазовая" определённость. Отсюда изменения одних из этих характеристик могут не затрагивать другие (и присущий объекту порядок в целом) только до известного предела. Любые сколь угодно постепенные и незначительные изменения части данных параметров (то есть, «материально» выражаясь, – тех элементов системы, параметрами которых они являются) рано или поздно, накапливаясь, ведут к нарушению указанного баланса и требуют (при достижении критического порога) соответствующих изменений всех прочих параметров объекта, то есть всего его в целом (смены его прежней упорядоченности на новую). Баланс (порядок) при этом восстанавливается в каком-то ином виде, объект меняет "фазовую" определённость.

       Происходит же сие, само собой, уже не постепенно, эволюционно, а взрывным, революционным образом. Просто потому, что никакая система не может долго находиться в разбалансированном, неупорядоченном состоянии. Ведь при этом она де-факто исчезает как таковая, преобразуясь в хаотическое скопление её бывших элементов (и сохраняясь в лучшем случае лишь виртуально – в их способности к новому сплочению). Вот подтачивание энного системного баланса (порядка) может идти длительно и мелкими шажками, а смена балансов (порядков) может быть лишь либо обвальной, либо не быть вообще. Ибо альтернативой мгновенной смене порядка (смене, вынуждаемой невозможностью прежнего порядка), повторяю, выступает только необратимое разрушение и полное исчезновение объекта как такового.

       Равным образом, данная смена порядка ("фазовой" определённости) объекта есть принципиально иное и более существенное преобразование, чем вызвавшие сие своим количественным накоплением мелкие изменения его (объекта) отдельных частных характеристик (элементов). (Случаи быстрого и существенного переформатирования систем в результате мощных внешних воздействий я, конечно, тут опускаю: они из другой оперы, а, кроме того, более вероятным тут является разрушение).

       Простейший пример такого процесса – изменение структуры (и, тем самым, свойств, определённости) системы вследствие роста числа тех или иных её элементов. Последний (рост) может долгое время идти помаленьку-потихоньку без особых последствий (для указанной структуры), но однажды упирается в тот рубеж, за которым устойчивое бытие системы в прежнем структурном виде становится уже невозможным, отчего она вынужденно переструктурируется (меняет структуру), причём, скачком, в ходе мгновенного (сравнительно с темпом обусловивших сие предшествующих метаморфоз) преобразования.

       Вот и у нас как раз тоже налицо нечто подобное: пошаговое и растянутое во времени количественное и качественное развитие буржуазии и, соответственно, её силы постепенно подтачивает устойчивость бюрократического общественного порядка и в какой-то пороговый момент разрешается взрывным насильственным его преобразованием, сменой характера формирующей данную систему организации, то есть стадиальной определённости общества.

 

ОСОБЕННОСТИ РЕВОЛЮЦИЙ В ОБЩЕСТВЕ  В то же время революции в обществе суть особая разновидность революций: помимо вышеуказанных общих для всех революций черт, они имеют ещё и некоторые специфические особенности. Эти особенности – той же природы (то есть происхождения и характера), что и рассмотренные в третьей лекции особенности общественного порядка вообще – в его отличии от порядков в сообществах насекомых и клеток. В последних, как мы помним, порядки реализуются "автоматом", а у нас – нет. Точно так же и революционные преобразования порядков во всех "естественных" системах происходят сами собой, а в сообществах людей – в результате особых действий последних. Яснее говоря, если порядки "естественных" систем не являются выгодными или невыгодными для отдельных элементов и частей этих систем (за неимением тут самого феномена выгодности, представления о нём), отчего смены данных порядков осуществляются "явочно", без какой-либо борьбы между этими элементами (частями) за "свои" порядки, то у людей в их обществах порядки носят классовый (выгодный лишь определённому классу) характер, и смены их происходят не "автоматически", а посредством и по итогам силового противоборства заинтересованных сторон.

       Отсюда, если в "естественных" системах революции сводятся прямиком и исключительно к преобразованиям порядка, то у нас они имеют две ипостаси: 1) собственно такого преобразования и 2) активной борьбы за него. И именно с последней обычно отождествляется здесь революция. Таковой, в основном, именуется:

1) лишь борьба за преобразования общественного порядка, а не сами эти преобразования;

2) лишь борьба за преобразования общественного порядка, а не каких-то иных сторон жизни общества;

3) лишь борьба за определённые, классовые, а не нейтральные в данном смысле преобразования общественного порядка;

4) лишь массовая, охватывающая всё общество, борьба, а не отдельные мелкие и ни к чему не ведущие стычки;

5) лишь борьба передовых классов за выгодные им и тоже прогрессивные порядки; борьба старых господ за сохранение или реставрацию старых (регрессивных) порядков называется контрреволюцией;

6) лишь прямое, открытое столкновение классов, требующее от них напряжения всех сил (и, тем самым, неизбежно кратковременное, скоротечное, как и положено революции), а не обыденное вялотекущее их противостояние-бодание; то есть это политическая борьба, носящая максимально ожесточённый, откровенно насильственный, бурный, острый характер.

       Вычленяю главное: революцией в социальной сфере принято называть не столько саму смену общественного порядка (к чему революции сводятся во всех "естественных" случаях), сколько определённый, а именно – открыто силовой способ этой смены, жёсткую борьбу за неё, причём, даже необязательно успешную. Данное прямое силовое столкновение господствующего старого и претендующего на господство нового классов может даже кончиться ничем, не привести к изменению порядка (революция тут, так сказать, терпит поражение), но, тем не менее, остаётся в наших глазах революцией. И, наоборот, реальное прогрессивное изменение классовой сущности порядка, произошедшее без такой ожесточённой борьбы, мы склонны считать не революцией, а чем-то иным.

       Как отнестись к этой традиции? Пойдём на компромисс. Ведь важно не название, а понимание сущности именуемого. В этом же плане у нас явно на руках два разных имеющих право на звание революции процесса: а) открытая силовая борьба за смену порядка и б) собственно смена порядка. Будем называть первую политической революцией, а вторую – революционными преобразованиями; неопределённым же (чересчур общим) термином "революция" будем пользоваться лишь в тех случаях, когда чёткое разделение указанных особых сущностей не требуется.

       Кроме того, есть и такой нюанс, что революционные преобразования сами по себе тоже различны. Одни из них суть изменения порядка распределения (1) благ (то есть экономической системы), а другие – (2) силовых факторов (политической системы). Отчего эти вторые изменения также иногда называют политической революцией. Но я, во избежание путаницы, буду именовать их просто политическими преобразованиями, изменениями политической системы и т.п.

       Таким образом, политическая революция – это масштабное силовое противоборство нового класса со старым, имеющее своей целью смену общественного порядка; в случае победы данной революции указанная смена происходит и это суть революционные преобразования, которые включают в себя изменения, с одной стороны, экономической, а с другой – политической систем.

 

ИНЫЕ ВИДЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ  С политическими революциями не надо путать другие виды политической борьбы. Они различаются по многим признакам. Во-первых, по субъектам: как борьба (1) классов, (2) недоклассов, (3) этносов, (4) конфессий и пр. Во-вторых, по масштабу: как охватывающие (1) всё общество, (2) отдельные его части, (3) отдельные фрагменты этих частей. В-третьих, по форме: как насильственные и нет, а также мирные и немирные (при этом ненасильственная борьба всегда мирная, а вот силовая, насильственная, может быть как мирной, так и немирной). В-четвёртых, по целям: как борьба за (1) существенные (классовые) и (2) несущественные изменения общественных порядков, за (3) национальное освобождение, за (4) господство определённой религии или какого-то течения в её рамках. И так далее. Собственно политическая революция реквизирует из предлагаемых наборов признаков лишь некоторые (это, как сказано, масштабная силовая борьба классов за смену порядков). Но возможны и иные их комбинации и конфигурации, которые создают совсем другие разновидности политической борьбы.

       Из них нам полезно отметить те, которые больше других похожи на политические революции и поэтому нередко признаются за таковые. Чаще всего подобные отождествления допускаются в отношении масштабных (охватывающих целые общества) силовых столкновений. Наличие данных двух признаков многим кажется достаточным для объявления происходящего (произошедшего) революцией. Кто с кем и за что борется при этом ошибочно считается второстепенным.

       Так, за революции порою принимают достигающие выдающихся масштабов восстания (в особенности, победоносные), главными субъектами ("движущими силами") которых на деле выступают недоклассы, а практически реализуемыми и даже отчасти провозглашаемыми целями (хотя о лозунгах, то есть вольно или невольно маскирующих суть дела идеологемах – разговор особый) – лишь смены персоналий госаппаратов (а не классового характера общественных порядков). Ярким примером такого восстания являются, скажем, события в России 1917-20 гг.

       Кроме того, революциями иные пропагандисты любят, приукрашивая, объявлять всевозможные национально-освободительные (и даже религиозные, причём, не только реформаторские) войны и движения современности (но, понятно, не сходные явления в прошлом – как ввиду ненужности пропаганды в отношении давно минувшего, так и из-за ставшей явной со временем сомнительности их следствий, ведь социальным прогрессом тут обычно и не пахнет). Однако национально-освободительная борьба имеет отношение к революции только в том случае, если она носит одновременно буржуазно-антибюрократический характер. А как собственно борьба одного этноса за освобождение от господства другого она ничуть не революционна. В случае её победы классовый тип общественного порядка или не меняется вообще (имеет место лишь смена этнического лица госаппарата), или же меняется, увы, в худшую сторону. Последнее происходит, например, в большинстве обществ современной Африки, где изгнание европейских колонизаторов с их буржуазными порядками закономерно ведёт к реставрации адекватных качеству (уровню развития) их коренного населения бюрократических или даже, хуже того, примитивных традиционно-племенных ("трибалистских") порядков. Со всеми разрушительными последствиями такой деградации общественной организации. (То же самое, с некоторыми нюансами, можно сказать и о характере и результатах религиозных движений).

 

4. Причины и формы революций

 

ПРИЧИНЫ И ПОВОДЫ РЕВОЛЮЦИЙ  Из предложенного понимания революций следует, что их коренными причинами являются эволюционные изменения обществ, состоящие в количественном росте и качественном развитии новых классов и сопровождающиеся накоплением ими политической силы. В какой-то момент этого процесса соотношение сил данных новых и господствующих старых классов достигает такого уровня, при котором борьба новых классов за власть и выгодные им экономические порядки приобретает значительные шансы на успех. В такой ситуации примерного равновесия сил и, соответственно, неустойчивости прежнего порядка, во-первых, этот порядок обречён на крушение и преобразование, а, во-вторых, конкретный ход событий определяется уже куда менее значимыми и по большому счёту случайными обстоятельствами и факторами, либо склоняющими чашу весов в пользу одной из сторон (например, перебежками с борта на борт других социальных групп), либо подбрасывающими веток в костёр их противостояния, раздувая его в противоборство, либо ещё каким-то образом обостряющими ситуацию и подталкивающими к её силовому разрешению. Все данные моменты – уже суть благоприятные условия и поводы для вспыхивания революционного пожара.

      При этом подчёркиваю, что развитие и усиление нового класса, в нашем случае – буржуазии, прямо связано с расцветом экономической жизни, усложнением социальной структуры общества, переходом в руки данного класса значительных ресурсов (то есть его обогащением) и т.п. В ситуации же упадка, схлопывания рынка, обнищания масс и прочих экономических и социальных бедствий буржуазия (и любой передовой и, следовательно, произрастающий на почве новейших, наивысших достижений общества класс), напротив, скорее, деградирует и слабеет. Вопреки распространённому (с лёгкой руки Ленина) мнению, революции – в части их причин – подготавливаются и порождаются процветанием, а не разрухой. Вот поводами ("спусковыми крючками") для них (при условии достаточной мощи и зрелости буржуазии) могут служить те или иные сбои в данном процветании. Вину за которые буржуа, разумеется (и обычно – вполне заслуженно), возлагают на бюрократию, на чинимые ею помехи производству и прочие эгоистические закидоны в управлении обществом. Однако взятые лишь сами по себе (в отсутствие развитой буржуазии и порождающих её обстоятельств) разруха и обнищание масс выступают причинами вовсе не революций, а смут, бунтов, восстаний и им подобных политических катаклизмов. В люмпенизированных обществах, где преобладают нищие и голодные, революции (то есть силовые выступления, имеющие целью прогрессивные преобразования общественного порядка) невозможны: их в состоянии совершить только богатые и сильные.

 

НЕОБХОДИМОСТЬ НАСИЛИЯ  А каковы формы политических революций? Для понимания их базовым (отправным) является то, что:

1) среднестатистический человек по своей биологической природе выше всего ставит своё личное благополучие (удовлетворение личных потребностей);

2) классы суть массовые совокупности людей;

3) характер действий массовых совокупностей отражает характер действий их среднестатистических элементов.

       Отсюда – вывод: поведение классов неизбежно эгоистично.

       Применительно к нашему случаю это означает, что:

а) все классы неуклонно стремятся к привилегиям и, следовательно, к их необходимому условию – господству в обществе, власти в нём (над ним);

б) ни один господствующий класс не отдаёт указанной власти (и связанных с нею преференций) без боя: её можно отнять у него только силой.

Или, другими словами:

а) политические революции всегда суть акты насилия;

б) революционные преобразования непременно носят принудительный характер.

Можно даже назвать это основным законом смены общественных формаций.

       Сказанное, разумеется, в полной мере относится и к бюрократии. Повсюду и во все времена за выгодные ей порядки она стоит до последнего (впрочем, опять же – как и любой другой класс). Наивно ждать от неё чего-то иного, то есть добровольного отказа от классовых позиций в пользу "абстрактного гуманизма" и социальной справедливости. Буржуазия (и иные классы) могут отодвинуть её от власти (и общественного пирога) лишь насилием.

 

ВОЗМОЖНОСТЬ, УСЛОВИЕ И ПРИЧИНА МИРНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ  Вместе с тем, не надо путать насильственность любой революции с её немирностью. Обязательное насилие не обязательно выступает тут в форме прямых военных столкновений, вооружённых восстаний и т.п. Оно может осуществляться и путём массовых демонстраций, всеобщих забастовок и прочих гражданских неповиновений. Для этого требуется лишь, чтобы данные мирные способы давления были достаточны для достижения преследуемых ими целей.

       А когда они являются достаточными? Когда их масштабы значимо превышают способность господ к сопротивлению. Мирный или немирный характер насилия той же буржуазии над бюрократией (да и всякого нового класса над старым) определяется на деле просто соотношением их сил. Если они примерно равны (или хотя бы соотношение их неясно), то вооружённая борьба (или хотя бы попытка силового решения вопроса) неизбежна. Никто, повторяю, не отдаёт власть просто так. Отказ от борьбы за неё возможен лишь при явном преобладании противника. Когда цепляние за старые порядки заведомо бесперспективно и грозит куда более существенными утратами, чем их разрушение, включая и потерю самой жизни их защитников. Только в этих условиях есть шансы на мирное преобразование общественного порядка. Массовые акции как раз и представляют собою не что иное, как демонстрации силы, угрозы ею, показ правящему классу бессмысленности его сопротивления. Если эти демонстрации достаточно убедительны, господа идут на уступки и революция имеет мирный характер. Если же нет – без кровопролития, увы, не обойтись.

      Таким образом, мирные революции – отнюдь не ненасильственные революции, а лишь вынужденные капитуляции прежних господ (у нас – бюрократов) в условиях явного преобладания сил новых претендентов на власть (у нас – буржуа). Ну а причиной мирного исхода событий тут, само собой, выступает естественная склонность всех людей (живых существ вообще) к сбережению живота своего, то есть к отступлению там, где наступать себе дороже. Борьба за безнадёжное дело может вдохновлять только одиночек (с их индивидуальными психическими отклонениями), но не классы.

 

РАСКЛАД СИЛ В ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЕ  Поскольку (а) мирными революции бывают только при значимом преобладании сил "революционеров" над силами "охранителей" старых порядков и (б) данное преобладание сил накапливается постепенно и достигает "нужной кондиции" лишь в относительно поздние эпохи, то понятно, что практически все ранние (первичные и вторичные) буржуазные революции носят немирный характер. Возможность мирного отъёма власти у бюрократии появляется тут только на последних этапах развития, когда буржуазия реально становится могущественнейшим классом общества.

       Так обстоит дело даже при чисто общетеоретическом подходе – без учёта внешних социальных влияний. С учётом же того отягчающего обстоятельства, что первым буржуа приходится бороться за власть в своих обществах не просто со сравнительно сильными отечественными бюрократиями, но ещё и во враждебном окружении чужих бюрократических государств, военный характер ранних революций оказывается вообще неизбежным. И, обратным образом, становление и укрепление мирового буржуазного лагеря повышает шансы мирного решения вопроса в сопредельных бюрократических странах. Помимо мощи собственной буржуазии, бюрократам в такой ситуации приходится принимать во внимание также и потенциал давления со стороны её внешних союзников-"одноклассников". Нужное критическое превосходство сил обретается конкретными буржуа здесь гораздо раньше, чем если бы они боролись со своими госаппаратами один на один.

 

ОСОБЕННОСТИ РЕСТАВРАЦИЙ  Несколько иные черты свойственны реставрациям бюрократизма. Они, конечно, тоже нередко представляют собой политические контрреволюции, то есть являются результатами военных побед, чисто силового преобладания старых или новых (по персональным составам) бюрократий. Но не менее часто реставрации происходят и мирным путём – при минимальном сопротивлении управляемых масс. Это уже связано, главным образом, с низкой политической культурой последних. Чем и пользуется бюрократия. Причём, разумеется, именно так, как сие позволяют особенности данной слабости.

       Конкретно, тут значение приобретает постепенность, пошаговость обратного присвоения госаппаратчиками властных полномочий. Мирный бюрократический переворот обычно имеет ползучий характер. Чем фрагментарнее выглядят отдельные преобразования (чем меньше они по видимости покушаются на систему в целом) и чем больше временной лаг между ними (чем привычнее людям играть по изменённым правилам), тем легче их провести без сопротивления. Незаметная, идущая потихоньку-помаленьку потеря "шевелюры" (политических прав и возможностей) не так настораживает и "вздыбливает" общество, как резкое катастрофическое "облысение". Сила сопротивления прямо пропорциональна масштабу нарушения статус-кво. С частными незначительными посягательствами смириться всегда проще; когда же они накапливаются в критическую массу, бывает уже поздно.

       (Кстати, так, явочным порядком, тихой сапой, происходят не только многие реставрации бюрократических режимов, но и, напомню, вообще в норме первичный исторический захват бюрократами власти в обществе. Потому-то тут и нет никакой политической бюрократической революции, что с её задачей прекрасно справляется естественная эволюция общественных порядков в условиях исходной всесторонней слабости управляемых масс).

 

Лекция девятая. "РЕВОЛЮЦИИ СВЕРХУ"

 

1. Феномен ревреформ

 

ОСОБЫЙ (ПО СУБЪЕКТУ) ТИП РЕВОЛЮЦИОННЫХ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ  До сих пор мы говорили лишь о таких революциях, которые осуществляются с подачи новых классов и силами этих классов, в нашем случае – буржуазии. Как ясно, это нормальный теоретический случай. В общей теории иначе и не может быть. Однако истории известны и такие казусы, когда инициаторами буржуазных преобразований выступают конкретные госаппараты. Где нет никаких политических революций, но общественные порядки, тем не менее, меняются и их изменения носят именно революционный, пробуржуазный и антибюрократический, характер. Притом, что проводят их не кто иные, как сами бюрократы.

       Примерами сего служат "Великие реформы" Александра Второго в России, "революция Мэйдзи" в Японии, "перестройка" Горбачёва, реформы Дэн Сяопина в Китае и т.п. Везде тут имеют место смены классовой сущности общественных порядков (правда, преимущественно лишь в экономической их части). И везде паровозами процесса выступают вовсе не буржуа (местами – ввиду их слабости, а кое-где – и за полным неимением), а госаппаратчики (по крайней мере, решающие, высшие их страты). Отчего данные преобразования называют ещё "революциями сверху". Хотя, повторяю, революциями в распространённом их понимании, то есть политическими революциями, тут и не пахнет. Это именно лишь революционные преобразования. (Идущие, к тому же, не только без ожесточённой классовой борьбы, но и в относительно замедленном темпе, то есть не похожие на революции и по этому параметру: революционно в них только содержание перемен).

       Данный любопытный феномен заслуживает отдельного разговора.

 

ПРОБЛЕМА НАИМЕНОВАНИЯ  Для начала – условимся с названиями. Чтобы удобнее было рассуждать. Революционные преобразования, осуществляемые указанными принципиально различными субъектами (новыми или старыми классами), заслуживают отдельных имён. Но их нет в лексиконе. Поэтому возникает путаница. Конкретно: для обозначения буржуазных изменений порядка, производимых бюрократией, обычно используют термин "реформа" (по-видимому, ориентируясь на тот общий для них и подлинных реформ признак, что и те, и другие одинаково проводятся властью, господствующими классами). Но их также иногда называют и революциями (вспомним ту же "революцию Мэйдзи"). А реформы, напротив, чаще отождествляют с малозначимыми, "не меняющими государственный строй" изменениями, то есть мыслят их антитезами революций. Имеет место полная понятийная неразбериха: в одну кучу сперва сваливаются политические революции и революционные преобразования, которые на деле соотносятся вовсе не по значениям их понятий (не в рамках родо-видовых коннотаций), а, скорее (условно говоря), как причина и следствие, а затем туда же добавляются ещё и нереволюционные преобразования – в качестве противостоящих якобы революциям, хотя логически они могут противостоять только революционным преобразованиям, а к революциям (политическим) не имеют вообще никакого отношения – ни понятийного, ни реального.

       Короче, желательно каждому сверчку дать свой шесток, каждому отдельному феномену – своё имя. Поэтому (1) реформами я буду называть впредь только незначимые (нереволюционные) изменения порядка, (2) стандартные (производимые в ходе и результате политических революций новыми классами) революционные преобразования так и поименую просто ревпреобразованиями, а (3) в отношении революционных преобразований, осуществляемых без политических революций самими господствующими классами, буду применять (идя в очередной раз на компромисс с принятым словоупотреблением) термин "ревреформы" (революционные реформы).

 

ГЛАВНАЯ ПРИЧИНА РЕВРЕФОРМ  Откуда берутся эти ревреформы? Как они вообще возможны? Ведь тут происходит как будто бы нечто абсурдное. Налицо алогичное поведение класса. Бюрократия вдруг изменяет выгодные ей общественные порядки в пользу буржуазии. Такого просто не может быть. Согласно вышеупомянутому "основному закону", все классы – эгоисты и не могут действовать во вред своим интересам. Или этот закон в данном случае нарушается?

       Разумеется, нет. Просто тут имеет место, так сказать, "конфликт интересов" разной приоритетности, понуждающий класс к выбору из нескольких зол меньшего, то есть к вынужденному жертвованию менее значимыми интересами во имя более значимых. Например, частными (экономическими) нормами бюрократического порядка – ради сохранения бюрократии в качестве господствующего класса вообще. Или даже: всем данным порядком в целом – для сбережения самой жизни конкретных бюрократов (последнее, правда, соответствует уже случаю не ревреформ, а мирных революций).

       Актуальным же указанный конфликт делает особое стечение обстоятельств. Причём такое, которое исключено в рамках общей теории. Но, понятно, не исключено на практике, где общества развиваются и функционируют вовсе не в "безвоздушной среде" (в согласии лишь с собственными потенциями-тенденциями), а в условиях многочисленных влияний извне. Вот эти влияния внешней социальной среды и выступают причинами указанного вроде бы антибюрократического поведения бюрократов. Ни одна бюрократия не проводит ревреформы из альтруистических соображений. Ими она попросту спасает свою шкуру. Эти преобразования её вынуждает проводить давление среды. То бишь опять-таки сила, насилие. Только со стороны не внутренней буржуазии, а внешних врагов, в особенности, в лице конкурирующих с ней на мировой политической арене буржуазных государств. Что конкретно имеется в виду?

 

УГРОЗА ГИБЕЛИ И ПУТИ СПАСЕНИЯ  Прежде всего, открестимся, для ясности, от случаев, когда буржуазные преобразования впрямую силком навязываются бюрократическим обществам извне. Такое бывает при военных поражениях последних и полной постановке их под контроль буржуазных государств. Примерами чего выступают утверждения буржуазных порядков (силами США) в Германии и Японии второй половины прошлого столетия (кстати, обратным по знаку аналогом является здесь реставрация бюрократизма в буржуазных странах Балтии, Чехии и Польше силами СССР), а также многовековые принудительные насаждения норм буржуазного права в различных колониях развитых европейских стран (отчего претерпевшие подобное окультуривание индийские общество и государство сегодня более демократичны, чем китайские). Однако данный вариант – не по нашей теме. Ибо революционные преобразования проводятся здесь вовсе не бюрократией, а всё той же буржуазией – просто чужой, иностранной.

       Подлинные ревреформы порождает косвенное давление внешней социальной среды. Не само завоевание, а его угроза. То есть та ситуация, когда закономерное отставание социально-экономического развития бюрократических обществ от буржуазных на каком-то этапе явственно обнаруживает себя в их политической (военной) слабости. Преодоление которой становится для конкретных бюрократий вопросом жизни и смерти. А как её преодолеть? Главной задачей на данном направлении является, разумеется, обзаведение этими бюрократиями новейшими

вооружениями (и параллельное преобразование армии). Здесь возможны два пути:

1) покупка указанных вооружений на стороне (у тех же буржуазных государств) и

2) организация собственного их производства.

 

КАКОЙ ПУТЬ ЛУЧШЕ?  Первое проще и вроде бы позволяет обойтись без вредных (для господства бюрократов) реформ. Однако тут налицо и свои минусы. Прежде всего, очевидно, что (1) на стороне можно разжиться только оружием "не первой свежести". "Потенциальному противнику" никто не продаст последние образцы, то есть самую современную и эффективную технику. Отсюда технологическое отставание в вооружениях и, стало быть, относительную военную слабость таким образом не устранить. Более того, (2) движение по данному пути есть вообще движение ко всё большей зависимости от продавцов-производителей оружия, есть сползание в пропасть, ибо реальное отставание при этом только усугубляется – со всеми его последствиями.

       Уже двух этих моментов достаточно для того, чтобы любая более-менее вменяемая и пекущаяся о своём долголетии бюрократия с опаской относилась к указанному "простому решению" и не делала на него основную ставку. Ещё больше данный скепсис укрепляется следующими обстоятельствами. Во-первых, тем, что покупка вооружений на стороне вовсе не отменяет напрочь необходимости опасных реформ. Мало просто приобрести современное оружие, – нужно ещё и уметь пользоваться им: как технически, так и в плане определяемых им стратегий и тактик ведения боевых действий. Это требует соответствующего образования, культуры, менталитета (и, в том числе, системы ценностей), то есть иного качества солдат и офицеров, которое недостижимо без определённых изменений традиционных бюрократических отношений.

       Во-вторых, данный путь зачастую даже попросту невозможен. Иногда – де-юре (так, продажа оружия Советской России была на Западе под запретом), обычно – де-факто. Ведь для покупки вооружений нужны средства, а откуда их взять, если экономика страны в загоне? Сегодняшние реалии России, Саудовской Аравии и Венесуэлы, конечно, подсказывают свой ответ на вопрос: мол, можно примитивно продавать сырьё. Но для этого нужно, чтобы: 1) оно было вообще, 2) оно было востребовано (имелся соответствующий мировой спрос), 3) были разведаны соответствующие месторождения и, наконец, 4) была организована его добыча (что тоже требует вложений). По всем данным пунктам вплоть до второй половины прошлого века дела повсеместно обстояли неважно. Масштабно закупать вооружения у развитых государств отсталые режимы не могли: не на что было. Так что и из этих соображений требовалось как-то подталкивать развитие собственной экономики.

       Но странным выглядит данное форсирование развития экономики ради получения средств для закупки оружия за рубежом. Не проще ли и не разумнее (учитывая первые два вышеописанных момента) сразу же нацелить его на обеспечение собственного производства вооружений? То бишь прямиком двинуться по второму пути? Для бюрократов, понятно, сие куда предпочтительнее. И ясно, что именно по данному пути шли и идут все традиционные (то есть не чувствующие себя временщиками на троне) и мощные (то есть возглавляющие способные быть самостоятельными общества) бюрократии последних трёх веков. Они стараются наладить собственные производства современного оружия. Что характерно для этого пути?

 

СОДЕРЖАНИЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ И СПОСОБЫ ИХ РЕАЛИЗАЦИИ  Производство вооружений, начиная с Нового времени (и чем дальше, тем больше), носит промышленный характер; и их совершенствование также прочно связано с развитием промышленности. Отсюда те, кто желает идти в военной области в ногу с эпохой, не могут не уделять последнему пристального внимания. Вот и бюрократия, дабы не отстать и, тем самым, в конце концов не потерять власть, тоже вынуждена активничать в данной сфере, то бишь – заботиться о подъёме отечественной промышленности, об индустриализации своих обществ.

       Для этого же требуется, с одной стороны, "железо", то есть техника (станки, заводы, домны и пр.), с другой – "программное обеспечение", то есть технологии, с третьей – производственный персонал (обученные рабочие разных профессий, инженеры и т.д.), с четвёртой – разработчики техники и технологий – как чисто производственных, так и собственно военных (изобретатели и учёные), и, наконец, с пятой – те, кто обеспечивает подготовку и нормальное функционирование всей этой армии работников (учителя, педагоги, врачи и др.). Задача бюрократической политики индустриализации и сводится к тому, чтобы каким-то образом завести у себя (то есть в отсталом и не имеющем ничего такого обществе) перечисленные элементы. Раздобыть (купить, отнять, украсть, самостоятельно произвести) матчасть энд технологии и переформатировать под их нужды функциональную структуру общества.

       Как это можно сделать? Тут опять-таки возможны два принципиальных подхода. Форсирование развития промышленности либо (1) непосредственно и в основном (а то и исключительно) силами самих бюрократов, либо (2) преимущественно (а то и только) руками управляемых масс. В первом случае всё берёт на себя госаппарат: преобразования происходят только с его подачи и под его чутким руководством (учётом и контролем) без какой-либо излишней (несанкционированной) самодеятельности подданных: последние выступают лишь исполнителями воли и решений начальства; частный характер экономической активности, не говоря уже о частной собственности, отрицается. Равным образом, и текущее управление созданной так "национальной" промышленностью (а то и "народным" хозяйством в целом) закономерно оказывается тут делом аппаратчиков, то есть тоже производится централизованно и, тем самым, планово (со всеми, конечно, изысками именно бюрократического управления, централизма и планирования).

       Во втором случае деятельность бюрократов сводится больше лишь к вовлечению в дело индустриализации широких народных масс путём формирования благоприятных для  форсированного "естественного" (то есть осуществляемого добровольно самим населением, а не насильственным путём "великих переломов") развития промышленности условий и, в том числе, общественных порядков. Здесь ускоренное движение в нужную сторону обеспечивается разрешением и поощрением соответствующей (индустриализирующей и вообще экономической) активности подданных.

 

2. Дао бюрократической централизации

 

РАЗРЕШИТЕЛЬНЫЕ УСЛОВИЯ ПЕРВОГО СПОСОБА  Формальная (теоретическая) возможность обоих указанных вариантов не означает, однако, их практической равноценности: реализуемость того или иного из них определяется конкретными условиями. При этом наиболее привередливым в данном плане (и, тем самым, наименее реализуемым) является первый способ. Для его проведения в жизнь требуется набор особо редких и специфических обстоятельств.

       Во-первых, соответствующее идейное и идеологическое обеспечение. Идея централизации управления общественным производством нетривиальна и даже экстравагантна. По крайней мере, для подавляющего большинства бюрократических и, уж тем более, зародышево буржуазных обществ. Ведь ей отрицается не то что буржуазная частная собственность, но и вообще отдельность (индивидуальность) какого-либо более-менее значимого экономического существования. Подобные порядки признавались естественными только ментальностью древних египтян: все прочие народы мира в той или иной степени тяготели к частному хозяйствованию. В такой ситуации само появление (в качестве не фантазии, а реальной политической стратегии) мысли об огосударствлении всей или хотя бы решающей части экономики маловероятно: сие требует накопления значительного негативизма в отношении частной собственности, то есть предварительного долгого господства и высокого уровня развития буржуазного строя, проявляющего все его недостатки. Отсюда указанная идея, с одной стороны, может сформироваться только в относительно позднюю эпоху, а с другой – не на почве самих бюрократических обществ. Неизбежен целый длительный исторический период, в который проблема догоняющей модернизации для тех или иных бюрократических режимов уже актуальна, а идеология её решения первым способом или ещё вообще отсутствует, или пока не импортирована из буржуазного зарубежья (при этом понятно, что более тесно контактирующие с буржуазным миром общества осваивают её раньше, чем периферийные).

       Во-вторых, мало появления идеи, надо, чтобы она овладела массами. И в первую очередь – самой бюрократией как главным её реализатором. Ведь кто тут призван проводить огосударствление в жизнь? Госаппарат. А какой госаппарат способен на такой подвиг? Только тот, что не заинтересован в обратном: чуждый частной собственности, не имеющий обособленного имущественного бытия, кормящийся исключительно должностью и т.п. То бишь не индивидуализированный ни ментально (по убеждениям), ни, что ещё важнее, практически (по положению). Таковыми могут быть (причём, вовсе не в обязательном порядке: свою роль,

повторяю, тут играет ещё и ментальность, которая и сама по себе исходно может быть индивидуалистической) лишь бюрократии начальных централизованных периодов эволюции конкретных бюрократических государств. Когда члены данного класса-аппарата вот только-только сообща захватили власть и ещё не укоренились как следует в своём общественном положении, не реализовали массовые устремления к упрочению своей независимости (в том числе и прежде всего, материальной) от иерарха, не превратились из чисто служилых людей в бояр, помещиков и тому подобных владельцев закреплённых за ними земель и людей. Короче говоря, централизованная бюрократическая индустриализация может быть проведена только силами абсолютно новой, "свежей" по своему составу и, тем самым, ещё не заматеревшей, относительно сплочённой и являющейся послушным орудием центра бюрократии. Появление таковой может быть результатом лишь:

а) либо завоеваний отсталыми, то есть не имеющими своей оперившейся бюрократии, племенами (что явно не наш случай, ибо относится к эпохам, когда проблема индустриализации ещё не стояла);

б) либо победоносных крестьянских (а также национальных и религиозных) восстаний, свергающих прежние династии и их госаппараты и устанавливающих на смену им новые.

       Во всех же остальных случаях, то бишь при наличии уже устоявшихся и, стало быть, индивидуализировавшихся бюрократий, бюрократы (в массе) не могут быть сторонниками и, соответственно, орудиями значимого, а, тем более, тотального огосударствления экономики.

       Впрочем, в-третьих, значение имеют также острота и экстренность нужды в преодолении отсталости, то есть (1) масштаб внешней угрозы и величины имеющихся в распоряжении государства (2) ресурсов и (3) времени. Если угроза велика, ресурсов мало и время поджимает, то даже глубоко укоренённая бюрократия, руководствуясь инстинктом самосохранения, может отмобилизоваться и в ущерб частным интересам своих членов. При наличии смертельной опасности, противостоять которой можно только совместными усилиями, общим напряжением всех сил класса, идея централизации ("мобилизационной экономики") получает в его среде дополнительные оправдания и стимулы к реализации.

       Наконец, в-четвёртых, важна и сила конкретного госаппарата: как собственная, так и в виде наличия у него (с его радикально-централизаторской политикой) серьёзных (и по настроениям – античастнособственнических) союзников среди населения. Ведь такого рода преобразования не только требуют особых качеств от самой бюрократии, но и резко сказываются на жизни её подданных. Тут нужно и (а) выкачать из них ресурсы, и (б) принудить их массово отказаться от традиционных укладов, став работниками новейшей промышленности, и (в) подавить их привычные склонности к индивидуальному хозяйствованию и тягу к частной собственности. Всё это – операции по живому и без наркоза, то есть крайне трудные задачи, неразрешимые без радикального насилия и, соответственно, существенного силового преобладания аппарата над насильственно перекраиваемым обществом.

       Таковы условия, без наличия которых централизованная бюрократическая модернизация экономики не возможна. Как видно:

1) большая их часть – продукт сравнительно позднего (Новейшего) времени, отчего до того все бюрократии могли идти и закономерно шли (на поприще индустриализации) лишь по второму пути;

2) даже в позднейшую (Новейшую) эпоху они (эти условия) встречаются (в особенности, в полном комплекте) далеко не всегда, отчего и здесь большинство бюрократий тяготеет всё к тому же второму пути.

 

ОСОБЕННОСТИ ПЕРВОГО СПОСОБА  Но завершим наш разговор о первом подходе. Важно высказаться ещё о его характерных чертах. Тут отмечу следующее.

       Во-первых, то, что в данном случае преобразования вовсе не являются революционными реформами, то бишь изменениями классового бюрократического характера общественных порядков. Все проводимые госаппаратом метаморфозы касаются лишь матчасти (техники), функциональной структуры общества и уровня специальной (профессиональной) грамотности масс. Порядки же как были, так и остаются при этом бюрократическими. И в организации политической системы, и даже экономические. Здесь узкая производственная специализация не только инспирируется бюрократией (а не развивается естественным образом), но и само функционирование такого дифференцированного производства находится под её контролем. Его ячейки связывает вовсе не рынок, а управляющий всеми хозяйственными процессами аппарат.

       В то же время, во-вторых, указанные (1) усложнение функциональной структуры общества и (2) повышение уровня грамотности масс (вынужденное потребностями эксплуатации сложной техники), наряду с идущей тут же в качестве необходимого довеска-следствия (3) ускоренной урбанизацией – суть формирование (а) новых социальных слоёв, куда более опасных для бюрократии, чем прежнее крестьянство, и (б) новой обстановки, контролировать которую намного труднее, чем примитивную общественную жизнь эпохи натурального хозяйствования. Идущая по централизаторскому пути бюрократия, конечно, сохраняет классовую чистоту своего общественного порядка (чем этот путь ей и мил), но, тем не менее, всё равно изменяет само общество, и эти его изменения по любому носят подрывающий её господство, то есть усиливающий управляемых характер. Отсюда для удержания власти в данных экстремальных условиях госаппарату требуются экстремальные же меры: массированные террор и пропаганда, упреждающее подавление малейших недовольств населения, отчаянная борьба с инакомыслием и проч. Мало того, что, как сказано, для имеющей здесь место фундаментальной переделки общества нужно колоссальное насилие (и, следовательно, повышенная сила класса), так и результаты данной переделки взывают к тому же – теперь уже в целях охранения власти бюрократов. В формирующейся сложной ситуации бюрократический режим вынужден быть на порядок более жёстким, чем прежде, то бишь тоталитарным. Иначе с вызванным из бутылки джинном нового (структурно и культурно) общества не совладать.

       Наконец, в-третьих, шествие по данному пути не может быть долговечным. Ибо эффективное управление сложным производством и обществом, как отмечалось в седьмой лекции, бюрократии не по зубам. Она с её управленческими методами и потенциями неизбежно ведёт тут дело к коллапсу. Крах всего и вся (в качестве конечного итога) здесь неминуем – вопрос лишь в его сроках. Причём положение не спасает и благоприятная конъюнктура на рынке сырья и наличие последнего в недрах конкретной территории. Сие может лишь оттянуть крушение режима, но не остановить агонию и развал соответствующей экономики: последнюю перенос приоритета с производства благ на добычу сырья, скорее, наоборот, добивает. Короче, идти в ногу с техническим прогрессом и производить качественную новейшую продукцию, в том числе, военную (а ведь это – корень всего), бюрократизированные общества не способны. И чем дальше (как по сложности техники и технологий, так и по степени деградации бюрократов и контролируемых ими производства и общества) – тем больше. Отчего им опять-таки остаётся либо покупать (на доходы от продажи сырья, например) современные вооружения у буржуазных государств (со всеми опасными последствиями такого решения проблемы), либо пытаться "поднять с колен" отечественное их производство каким-то иным способом. При том, что выбор тут небольшой: альтернативой бюрократической централизации управления "народным хозяйством" может выступать лишь форсирование самостоятельной экономической деятельности подданных, то есть высвобождение и активизация их инициативы посредством соответствующих революционных преобразований.

 

ПОД(ИЛИ ДОП)ПРИЧИНА "ПЕРЕСТРОЙКИ"  Отмеченная неизбежность коллапса, кстати, является ещё одной причиной ревреформ, будучи весомым дополнением к военным угрозам со стороны передовых буржуазных государств. Потребность преодоления отставания, конечно, и тут играет ведущую роль. Во-первых, уже в силу её исторического и логического "первородства"; ведь деградация экономики здесь есть следствие бюрократической централизации управления ею, а сама данная централизация – порождение отставания, способ его ликвидации. Во-вторых же, и чисто сиюминутно "чахотка" отсталости (со всеми её опасностями) настигает поражённый централизованным бюрократизмом общественный организм, само собой, раньше, чем полная погибель. Отчего и реакция на эту "болезнь" закономерно опережает у аппаратчиков реакцию на близящийся общий "кирдык". Однако последний – тоже та ещё песня, отдельная большая угроза, и также понуждает вменяемую бюрократию к поискам какого-то выхода из катастрофической ситуации.

       Такое назревание апокалипсиса, например, чётко просматривалось в позднем СССР. Экономика трещала по швам, государство жило преимущественно торговлей энергоресурсами, цены на которые падали; в перспективе явно маячили обнищание, голод, рост социальной напряжённости, бунты и тому подобные катаклизмы. Причём их опасность для советской бюрократии была даже весомей угрозы военного вторжения извне, практически исключаемого наличием "ядерного зонтика". Отсюда именно угроза коллапса явилась здесь главной причиной так называемой "перестройки". Нужно было что-то делать. Даже не затем, чтобы догнать конкурентов (об этом уже никто и не мечтал), а попросту чтобы не свалиться в пропасть (на голову уже пребывающей в ней Северной Корее). Чтобы выжить. Как обществу вообще, так и, в том числе и в первую голову, – самим бюрократам.

       А что тут можно было предпринять? По большому счёту – только провести революционные преобразования социума. При всём желании нельзя второй раз наступить на грабли, с которых ты ещё не слез. Хотя Андропов и попытался в краткий срок своего царствования как-то реанимировать централистские порядки, придать им второе дыхание, однако эта предсмертная судорожная конвульсия режима не имела никаких шансов на успех и ничего не исправила. Лишь очевиднее стала необходимость демонтажа существующей системы.

       Впрочем, частным порядком, конечно, у наших госаппаратчиков имелся ещё и третий, запасной вариант: держаться до последнего, ничего не меняя, а когда окончательно припрёт – слинять с награбленным куда-нибудь за границу. Но это:

а) уже именно не классовое, а частное поведение, в котором каждый сам по себе и сам за себя;

б) затруднительно "географически": массе советских бюрократов с их идеологией, грузом прошлого и более чем полувековой политикой ожесточённого противостояния с западным миром, в принципе, некуда было бежать – из более-менее приличных мест. Ну и, наконец,

в) следствием бюрократического централизма, помимо кризиса всего и вся, является также (в силу особенностей соответствующей системы распределения) и отсутствие у большинства аппаратчиков значительных частных накоплений: с чем бежать-то?

       Отсюда, повторяю, наиболее приемлемым (а то и единственно возможным) выходом из тупика для бюрократов позднего СССР был путь ревреформ.

 

3. "Мы пойдём другим путём"

 

ЕЩЁ ОДНА РАЗВИЛКА  Итак, и там, где изначально нет условий для реализации аппаратного способа индустриализации, и там, где он, будучи реализованным, постепенно исчерпывает себя (как по практическим результатам и вызванной ими его дискредитации в глазах общества, так и в связи с закономерным отмиранием обеспечивающих его использование разрешительных условий), единственно возможным является (оказывается) обращение бюрократий ко второму подходу, то естьмодернизации промышленности силами искусственно взбодрённых и поощряемых к соответствующей активности масс. Как этой их активизации можно достичь? Формально (де-юре) – ещё раз очередными двумя способами.

       Во-первых, – с сохранением централизованного управления "народным хозяйством". Здесь требуемый результат достигается такими изменениями политической системы, которые передают власть "народу"; при этом указанное управление оказывается уже делом всего общества, ведётся небюрократически и имеет своими целями интересы всех его (общества) членов (или хотя бы подавляющего их большинства). За подъём экономики в итоге тут берутся сообща, всем миром.

       Во-вторых, децентрализацией данного управления, то есть путём экономических реформ буржуазного толка: допущением и, более того, выдвижением на первые роли рынка, частной инициативы, частной собственности, частного производства и т.д. Со всеми необходимыми для их нормального функционирования правовыми гарантиями, независимыми судами и проч. Что, разумеется, тоже (как и в первом варианте) есть не что иное, как антибюрократическое реформирование политической системы, однако всё-таки уже далеко не полное, не лишающее госаппарат господства в обществе, сохраняющее за ним ключевые командные высоты. В связи с чем, понятно, все подобные преобразования довольно неустойчивы (в особенности, если они не находят широкой поддержки у населения, то есть если тут не формируется в сжатые сроки мощная массовая буржуазия) и могут быть в любой момент отыграны назад. Но это – головная боль и минусы лишь с точки зрения буржуа. Данная ограниченность второго пути не отменяет его как таковой. Сама бюрократия пойти по нему вполне в состоянии.

 

ЗА ЧТО ГОЛОСУЕТ АППАРАТ  А вот движение по первому маршруту для неё, напротив, как раз заказано.

       Во-первых, потому что он посягает на святое – на власть госаппарата, то бишь на само его существование в качестве господствующего класса. Такая потеря власти бюрократами может быть результатом только свергающей их политической революции (пусть даже и мирной), но никак не ревреформ, которые они сами и проводят (во имя как раз своего спасения). При той степени угроз, что понуждает бюрократию к ревреформам, нужды в её отречении от престола (самоуничтожении) ещё нет, а добровольным оно быть никак не может. На это она никогда не пойдёт – покуда у неё как класса есть хоть малейший шанс самосохранения. Ведь это всё равно что лечить диарею посредством харакири. Так что при наличии не революции, а лишь бюрократического ревреформизма, оный, безусловно, может сводиться только к буржуазным преобразованиям экономической системы.

       Более того, во-вторых, даже в условиях мирной политической революции, когда госаппарат не в состоянии удержать власть, но всё-таки, в основном, сохраняется как таковой (при немирной революции последнего быть не может), для него жизненно важно (и он борется за то), чтобы протекающие тут антибюрократические преобразования политической системы шли в связке с буржуазными преобразованиями в экономике. Почему? Потому что только при таком компромиссе аппаратчики (как конкретные индивиды) получают возможность поменять шило на мыло, конвертировать свою прежнюю (теряемую) власть в собственность, то есть на деле – трансформироваться из бюрократов в буржуа и, тем самым, перейти от одной формы своего господства в обществе к другой. Тогда как утрата власти при сохранении централизованного управления "народным хозяйством" лишает бывших бюрократов всего.

 

ДРУГИЕ ПРИЧИНЫ УТОПИЧНОСТИ  Таковы отрицающие возможность (или снижающие вероятность) первого пути интересы и цели именно бюрократии как главного (в случае ревреформ) или, по крайней мере, важного (в случае мирных революций) игрока на данном минном поле. Однако она на нём не единственный игрок. Отчего реальность или утопичность указанного маршрута определяется ещё и характером иных общественных сил.

       В этом смысле, в-третьих, выход в небюрократический централизм невозможен, вдобавок, потому, что общество, в котором господствует (пусть и доживая последние золотые деньки) бюрократия, неизбежно отсталое (иначе бы она в нём не верховодила). Как по своему социальному составу, так и по уровню политической культуры масс. Отчего даже в случае революции здесь просто некому перехватить постромки и утвердиться у власти, кроме какой-то новой бюрократии, очередного бонапарта. При таком раскладе, с одной стороны, сохранение централизма в экономике бессмысленно и вредно (раз он по-прежнему остаётся всё тем же бюрократическим), а с другой (и главной для нас) – это вовсе не сдвиг в нужную нам (демократическую) сторону, но лишь смена персоналий госаппарата – при полной неизменности всего прочего.

       Наконец, в-четвёртых, утопичность данного варианта также и в том, что он не имеет внятного идейного оформления. Экономический централизм ныне отождествляется массами исключительно с бюрократической его формой. Отчего при упоминании о нём все сознательные граждане рефлекторно хватаются за пистолеты. Пример СССР ещё слишком свеж и чересчур ярок (кровоточащ) для того, чтобы скомпрометированные им идеи не то что вновь обрели популярность, но хотя бы стали предметом непредвзятого научного осмысления. Поэтому нужных идей пока нет, и нечему овладевать массами. Не говоря уже об отсутствии (по крайней мере, в бюрократических и постбюрократических обществах) даже самих тех масс, которые способны усвоить данные идеи – без искажённого их понимания и ещё более дурного применения. Тогда как идеи буржуазных порядков, напротив, – вот они! – общеизвестны, растиражированы и, к тому же, вовсю козыряют примерами, наглядно показывающими превосходство данных порядков над бюрократическими. Бери и пользуй.

 

РЕЗЮМЕ  Таким образом, как по состоянию: а) человечества, которое не знает пока ничего лучшего (в плане конкурентоспособности), б) конкретных реформируемых обществ, которые в силу своей отсталости и на буржуазные-то реформы не всегда способны, не говоря о сверхбуржуазных, и в) самой бюрократии с её шкурными интересами, возможен только второй, буржуазно-экономический, вариант ревреформ. Именно такой характер и носили преобразования Александра Второго, Мэйдзи, Горбачёва; то же самое происходит и в современном Китае. Первый же путь (демократической централизации) есть утопия – во всяком случае, в рассматриваемых нами обстоятельствах: когда всем рулят бюрократы, при отсталости обществ и т.п. Однако вопрос о его утопичности в абсолютном смысле, то есть при любых возможных обстоятельствах (например, в качестве цели политической революции какого-то суперпередового постбуржуазного класса), остаётся у нас открытым. Проблема централизованного небюрократического управления производством требует отдельного обсуждения и куда бОльших знаний, чем те, которыми мы пока располагаем на данный момент.

 

ПРОБЛЕМА УСПЕШНОСТИ РЕВРЕФОРМ  Напоследок кратко остановлюсь ещё на успешности "революций сверху". Она, конечно, в каждом конкретном случае своя – в зависимости от расклада обстоятельств. В котором самым значимым фактором выступает готовность к ревреформам преобразуемого общества.

       При этом раз они проводятся "сверху", а не "снизу", то, значит, оно к ним в целом не готово, само по себе на них не претендует. Но неготовность неготовности рознь. У кого-то она меньше, у кого-то больше. Успех или неуспех ревреформ определяется именно степенью этой готовности-неготовности общества, то бишь его способностью-неспособностью их принять.

       Для буржуазных реформ, соответственно, значение имеет собственная исходная буржуазность реформируемых обществ. Внедрять буржуазные порядки, само собой, легче там, где имеется уже более-менее сформировавшаяся, способная подхватить их на лету буржуазия, определённые трудовые навыки и этика, индивидуалистическая ментальность и проч. Когда же ничего этого нет (как в СССР на излёте с его марсиански пустынным антибуржуазным и даже во многом вообще антиэкономическим ландшафтом), то и рынку не за что зацепиться. Его ростки дают тут чахлые и уродливые побеги, все перемены массово отторгаются маргинализированным населением. Успех реформ при этом (не в виде хищнического раздела-разворовывания "народного добра" бывшими и новыми госаппаратчиками, а в плане реального перехода экономики на рыночные рельсы) крайне затруднён.

       Ну а в политической области, понятно, хоть при наличии, хоть при отсутствии в обществе буржуазии, власть при ревреформах по любому остаётся в руках бюрократов. Просто там, где экономические и связанные с ними социальные преобразования находят благодатную почву и идут успешнее, господство госаппарата носит более щадящий и менее долговечный характер.

 

 

Лекция десятая. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА БУРЖУАЗИИ:

ОБЩЕЕ АНТИБЮРОКРАТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

 

       Следующая тема – характер (содержание) порядков, отдающих общественную власть буржуазии. Выше уже отчасти говорилось об этом; теперь время рассмотреть вопрос подробнее. Прежде всего, вспомним, каковы их (этих порядков) цели? К чему стремится, о чём мечтает буржуазия?

 

1. Цели и средства

 

       Буржуа – рыночные слои. Их благополучие зависит от нормального (то есть свободного, не искажаемого никакими посторонними влияниями, идущего по его собственным законам) функционирования рынка. Чего они и добиваются в качестве своей конечной цели. Но чем определяется само это нормальное функционирование? И даже – без чего вообще невозможен рынок?

 

НА ЧЁМ СТОИТ РЫНОК  Он – порождение, с одной стороны, частного, а с другой – специализированного характера производства. Причём я ставлю тут на первое место частный характер лишь из соображений исторический первичности: понятно, что разобщённость производителей появилась ещё при натуральном хозяйствовании, то есть раньше их специализации. Но логически, пожалуй, важнее последняя. Ведь рынок – особая форма связи экономических ячеек общества (это обмен продуктами труда и непосредственно трудом, осуществляемый в виде купли-продажи). И специализированность отвечает здесь за содержание, то есть за нужду в связи вообще, а частный характер – лишь за форму. Именно специализация делает производителей неавтономными, зависимыми друг от друга в их воспроизводстве (как чисто производственном, так и жизненном) и требует обмена продуктами их труда. Обособленность же, то есть организационная самостоятельность отдельных производств, обусловливает возможность этого обмена только в виде купли-продажи, то бишь отсутствие организованного управления в том числе и данным процессом.

 

ЕСТЕСТВЕННОСТЬ ГЕНЕЗИСА  Обе указанные "коренные" особенности, разумеется, "прорезаются" у производства вполне естественным образом. Первым, как сказано, складывается его частный (индивидуально-семейный) характер; он закономерно вызревает на почве индивидуальных, не требующих коллективного применения первичных примитивных средств и орудий труда. Затем, по ходу общего совершенствования производства (и, в частности, в погоне за повышением его производительности), развивается и его специализация – как путём выделения профессионалов особых родов, так и в виде соответствующей диверсификации (при сохранении индивидуального характера) всё тех же орудий. В итоге производство в массе становится частным производством для других, то есть на продажу (ибо, повторяю, только в этой форме тут – при обособленности производителей – может существовать обмен).

       Одновременно иными своими гранями сие есть становление рынка и буржуазии. Это именно лишь разные стороны одного процесса. Отчего они тесно связаны друг с другом. И в силу чего интересы буржуазии в конечном счёте сводятся к обеспечению нормального функционирования (а) частного хозяйствования и (б) рыночного обмена.

 

УСЛОВИЯ ТОГО И ДРУГОГО  Что нужно для первого? Для начала, свобода распоряжения производителей своим трудом, самими собой. То есть их личная свобода и вообще политическая независимость (где есть личная зависимость, есть и политическая, однако последняя может быть и неличной, сословной) от кого бы то ни было, неспособность кого-либо (как практическая, так и по закону) заставить их делать что-либо против воли.

       Такое реально, с одной стороны, когда над производителями (в нашем случае – хозяевами частных производств) как группой никто не стоит, то бишь когда именно они доминируют в обществе и обладают всей полнотой гражданских (в первую очередь, политических) прав в нём (при том, разумеется, что возможны и те, кто находится "под ними", кто в указанных правах, напротив, ущемлён: для свободы частного производства важно лишь, чтобы никого не было "над" его хозяевами). С другой стороны, необходимо также равноправие самих производителей, аналогичная неподчинённость их друг другу.

       Кроме того, сверх личной свободы, для нормального функционирования частного производства требуется ещё и свобода производителей в распоряжении предметами, средствами и орудиями их труда (то есть средствами производства).

       А что нужно для нормальной купли-продажи? Да всё то же самое. То есть прежде всего – свобода осуществления, добровольность этого акта. Для чего важно, чтобы:

а) никто не мог вмешаться в сделку со стороны, произвольно определяя её существенные параметры (цены, объёмы, ассортимент);

б) сами продавцы и покупатели были лично не зависимы друг от друга и не могли диктовать друг другу условия сделки нерыночными (политическими) способами.

       Первое условие опять-таки требует на деле господства рыночных слоёв в обществе, де-юре выражаемого их полноправием, а второе предполагает равноправие агентов рынка. Другими словами, здесь также нужна их независимость – и от кого-либо третьего, и друг от друга.

       Ну и, помимо того, естественно, необходима ещё свобода (полнота прав) каждого в распоряжении продуктами своего труда и, вообще, – своим товаром.

       Таким образом, для нормального функционирования как частного производства, так и рыночного обмена, буржуазии требуются: а) политические полно- и равноправие и б) свобода распоряжения средствами производства и его продуктами, де-юре оформляемая как право частной собственности на них.

 

СООТНОШЕНИЕ ПОТРЕБНОСТЕЙ  Подчеркиваю самостоятельное значение последнего пункта "б". Может показаться, что политические полно- и равноправие сами по себе уже обеспечивают и частную собственность, отчего отдельное упоминание её необходимости излишне. Это не так. Без политической независимости, конечно, свободное распоряжение средствами и продуктами производства (равно как и частное хозяйствование в целом) невозможно. Не может быть права частной собственности там, где производители вообще бесправны. Одно тут – обязательное условие другого. Без "А" не может быть "Б". Но из этого логически следует лишь то, что: 1) там, где нет "А", нет и "Б", и 2) там, где есть "Б", есть и "А". А вовсе не то, что там, где есть "А", непременно имеется и "Б".

       Из одного только наличия полно- и равноправия производителей отнюдь не вытекает непременный частный характер производства. Последнее может быть при этом и обобществлённым, централизованным, то есть сообща управляемым. С соответствующей организацией обмена произведённой продукцией. Для наличия рыночной его формы нужна не просто политическая неподчинённость производителей кому-либо вовне и друг другу, но и их производственная разобщённость, то есть частный характер распоряжения ими средствами и продуктами производства. Что формально закрепляется именно принципом неприкосновенности частной собственности. Поэтому приходится отмечать необходимость (для нормального функционирования частного производства и рыночного обмена) не только политического полно- и равноправия, но и – отдельно и дополнительно – права частной собственности. Резонно даже вообще выставить это право за основную цель, а политическую независимость представить его разрешительным условием (гарантией) или средством достижения. Ведь "политика", как мы знаем, всегда в конечном счёте обслуживает нужды "экономики", то есть обеспечивает определённый порядок распределения общественных благ (коим и выступает рыночный обмен).

 

КЛЮЧЕВАЯ ЗАДАЧА И ПУТИ ЕЁ РЕШЕНИЯ  Итак, коренным (исходным) интересом буржуа является свобода распоряжения каждого своим трудом, средствами и продуктами производства; это их (буржуа) конечная цель. Для её достижения (обеспечения указанной свободы), в свою очередь, необходима политическая независимость частных хозяев как друг от друга, так и от кого-либо третьего. То есть тоже всевозможные их свободы (перемещений, слова, собраний и пр.) и права – только теперь уже чисто политического толка. Сие является, так сказать, промежуточной целью буржуазии (условием реализации конечной цели). И всё это вкупе – то, к чему данный класс стремится. Однако как ему воплотить свои мечты на практике?

       Для этого, во-первых, требуется объявить все указанные свободы и права обязательными нормами общежития, разработать и принять соответствующие правила игры, законы, определяющие нужным образом общественный порядок. Во-вторых же, необходимо обеспечить исполнение этих законов, фактическое принудительное проведение их в жизнь. И то, и другое в решающей степени осуществляется силами профессиональных управленцев, госаппаратом. Отсюда ключевой для буржуазии оказывается задача установления контроля над данным аппаратом (напомню – закономерно не актуальная для бюрократов).

       А как эту задачу можно решить? Исходно и базово, конечно, путём реального собственного усиления буржуа. Без накопления данным классом достаточной силы (в виде таких её факторов, например, как численность, сплочённость, богатство, вооружённость и пр.) нечего и думать о подчинении ему бюрократии (и превращении её, тем самым, в чиновничество). Это тут необходимая предпосылка. Однако одной её недостаточно. При этом бюрократы в лучшем случае, как говорилось, будут лишь вынужденно считаться с буржуазией в проводимой ими

бонапартистской политике (скажем, примут соответствующие законы), но по большому счёту всё равно продолжат преследовать на практике (в исполнении этих законов) прежде всего свои интересы (например, реализуя принцип "друзьям – всё, остальным – закон"). Чтобы госаппарат стал послушным слугой буржуа и работал на них, а не на себя, вдобавок к их силе нужна ещё и особая система его подчинения им.

       Причём, такая (как опять же отмечалось), которая подчиняла бы управленцев именно и только буржуазии. С какими-то преференциями в данном отношении у указанного класса. Чтобы контроль над госчиновниками монопольно находился в его руках. С отстранением всех иных конкурирующих социальных слоёв (если они есть).

       Выработка и внедрение такой политической системы и составляет суть процесса захвата и удержания общественной власти буржуазией (политическая революция является при этом лишь формой реализации данного содержания). Что же это за система?

 

2. Укрощение строптивого: прямое подчинение

 

СПЕЦИАЛЬНЫЕ ("ЭГОИСТИЧЕСКИЕ") ЧАСТИ И ОБЩАЯ ЧАСТЬ  Начну с покорения управленцев в общем смысле, то есть с мер и приёмов, подчиняющих их не каким-то отдельным конкретным классам (в нашем случае – буржуазии), а любым управляемым вообще. Поясняю.

       Буржуа, как и все другие не являющиеся собственно бюрократией классы, подчинением себе госаппарата преследуют на деле две цели. С одной стороны, – получения в своё распоряжение главного и даже единственного орудия наведения и поддержания выгодного лично им общественного порядка. Здесь как раз важна монополия того или иного конкретного класса в обладании данным орудием и, соответственно, та часть политической системы, которая её обеспечивает (отсекая всех прочих конкурентов).

       Однако, с другой стороны, указанное подчинение решает ещё и задачу укрощения самих аппаратчиков как тоже претендующего на господство в обществе класса и, притом, весьма мощного и опасного. (Госаппарат тут рассматривается уже не как орудие, а как враг). Прежде чем отжать друг у друга и монополизировать контроль за управленцами в своих внутренних разборках, конкурирующим классам надо сначала его хотя бы установить вообще. Иначе их междоусобная грызня будет лишь делёжом шкуры неубитого медведя. Который сам с кого хочешь сдерёт шкуру. Отсюда все конкретные политические системы господства тех или иных классов-неуправленцев, помимо своих "эгоистических" фрагментов, обязательно имеют и общую часть чисто антибюрократической направленности. Вот эту общую часть, то есть составляющие её элементы, нам и следует прежде всего прошерстить.

 

РОЛЬ САМОУПРАВЛЕНИЯ  Самым радикальным и действенным антибюрократическим средством является, конечно, замена профессионального управления обществом самоуправлением масс. Для чего требуются:

1) достаточная политическая и общая культура последних;

2) известная их (масс) практическая связанность: экономическая, политическая, культурная, информационная и пр. (наличием этих первых двух признаков, кстати, определяется не что иное, как гражданское общество);

3) определённая техническая оснащённость, облегчающая и интенсифицирующая указанную связанность.

       Рост любого из данных параметров, а тем более всех их скопом, повышает потенциал самоуправления, то бишь способности членов общества решать встающие перед ними организационные проблемы собственными силами – без привлечения соответствующих профессионалов. При этом указанный рост – по мере развития общества – закономерен и неизбежен, отчего возможности и реальные сферы (объёмы) самоуправления постоянно расширяются. В том числе, свои шаги на данном поприще делает и буржуазия. Она заходит в этом направлении, разумеется, куда дальше атомизированных земледельцев. Отнимая у бюрократов бОльшую (чем крестьяне) часть их функциональных обязанностей и связанных с ними полномочий.

       Однако сие – вовсе не выход из нашей ситуации. Во-первых, чисто формально. Переход к самоуправлению – это вытеснение, уничтожение госаппарата, а не способ его подчинения управляемым, о каковом мы вроде бы вознамерились тут говорить. Во-вторых же и в главных, указанное вытеснение профессионального управления не то что и по сей день ещё крайне мало, но и вряд ли вообще когда-либо сможет стать окончательным, то есть полностью отменяющим его необходимость. Если не сказать хуже. Ведь то же порождающее расширение самоуправления развитие общества одновременно близкими, если не опережающими, темпами порождает и рост нужды в управлении им. Культура, связанность и техническая оснащённость членов общества, безусловно, в исторической перспективе повышаются, однако вместе с тем растёт и его (общества) сложность и, тем самым, острота и число (включая ассортимент) встающих перед ним организационных проблем. Потребность в профессиональном управлении здесь в итоге, скорее, увеличивается. Самоуправление разрастается лишь абсолютно, по его собственному объёму, но не относительно, не по его доле в ещё более быстро раздувающемся общем объёме управленческой деятельности. Отсюда актуальность задачи подчинения управленцев управляемым не только была и есть, но и, видимо, будет ещё долго (если не всегда, пока существует человечество) велика.

 

ДВА ВИДА МЕР  Решается же она в основном в рамках двух подходов. Мерами: а) прямого контроля госаппарата и б) его относительного ослабления (включающими в себя, ввиду своей относительности, приёмы, с одной стороны, ослабления собственно аппаратчиков, а с другой – усиления управляемых: это, как понятно, вопрос распределения факторов силы). Рассмотрим их по порядку.

 

ВЫБОРНОСТЬ  Первой и главной мерой прямого контроля госаппарата является выборность его членов (естественно, реальная, работающая, а не та её профанация, которая имеет место в современной России). В шестой лекции отмечалось, что в аппарате властвует тот, кто назначает кадры. Выборы – это то же назначение, просто идущее не сверху вниз, а снизу вверх: назначающими здесь выступают не высшие инстанции, а сами управляемые массы. Они, соответственно, и заказывают музыку, то есть ту программу действий, исполнение которой возлагается на управляющих.

       При этом избранию подлежат вовсе не все подряд чиновники. Хотя чем тотальнее их выборность, тем выше подконтрольность. И к этому, в принципе, следует стремиться как к идеалу. Если ставить себе целью именно подчинение госаппарата. Однако кроме этой цели имеются и другие. Например, экономия общественных ресурсов. Тотальная выборность крайне трудоёмка и затратна в своём техническом исполнении. Если только и делать, что выбирать себе руководителей, то работать будет некогда и жить не на что.

       Ещё более важна эффективность управления. С которой тотальная выборность тоже не дружит, плохо совмещается. Во-первых, из-за неспособности большинства выборщиков адекватно оценить профпригодность тех или иных специалистов, нужных для управления особыми сферами жизни сложного общества. Во-вторых, поскольку управление всё-таки и само по себе требует некоторой внутренней иерархии в аппарате, подчинения низов верхам и, стало быть, какой-то зависимости первых от вторых, обеспечиваемой только назначенчеством. Если верхние звенья чиновничества всякий раз для замены негодных нижних будут вынуждены обращаться к массам управляемых, запуская долгий и сложный процесс перевыборов, то это застопорит всю управленческую деятельность. Так что тотальная выборность практически нецелесообразна.

       Отсюда достижение всей совокупности общественно важных целей (то есть не только подчинения госаппарата, но и эффективности его работы, экономии ресурсов и т.п.) требует известного компромисса выборности и назначенчества. Конкретно, выборность тут уместна только в отношении ключевых (наделённых значимыми властными полномочиями) постов. В идеале, она должна быть максимальной в пределах, допускаемых возможностями общества и потребностями качественного управления им (которые, конечно, повсеместно различны и определяются, в первую очередь, уровнем развития энного общества; общий рецепт здесь можно дать только в общем же виде).

 

СОКРАЩЕНИЕ МЕЖВЫБОРНОГО СРОКА (ИНТЕНСИФИКАЦИЯ ВЫБОРНОСТИ)  Там, где есть выборность, она, само собой, есть лишь в той мере, в какой пребывание избранных управленцев на постах ограничено каким-то сроком. Пусть даже и пожизненным – лишь бы должность не наследовалась никоим образом, а переизбиралась. Иначе – о какой выборности речь? Её просто нет.

       При этом, чем короче указанный срок, чем чаще проводятся перевыборы чиновников, тем больше они зависят от выборщиков (управляемого населения) и тем выше, следовательно, их нацеленность на защиту интересов последних. Периодичность (частота) вызовов управляющих "на ковёр" выборов определяет (при прочих равных: ведь это здесь лишь один из факторов, есть и другие) степень их подчинённости (и, стало быть, "преданности") народу. Тогда как удлинение срока пребывания на посту – шаг в сторону бюрократизации власти. Пожизненное избрание в этом смысле – крайний и наихудший вариант (из тех, где ещё присутствует выборность: наследование, конечно, тут вообще за гранью). Хотя и пожизненность применяют иногда в исключительных случаях – в отношении высших судейских чинов. Оправдывая сие необходимостью достижения (опять-таки) ряда иных важных целей – сверх подчинения управляющих управляемым.

       Наличие этих иных целей (сводящихся в конечном счёте обычно к обеспечению всё тех же нужд конкретного управления) и в данном случае порождает очередной компромисс. Теперь уже в части определения оптимального срока исполнения энных должностных обязанностей (выше, напомню, речь шла о компромиссе между выборностью и назначенчеством: кого надо выбирать, а кого назначать). Он (оптимальный срок) должен быть, с одной стороны, достаточно кратким, дабы долгой бесконтрольностью не поощрять чрезмерного отрыва управляющих от управляемых, но с другой – достаточно продолжительным, чтобы не мешать эффективному решению конкретных управленческих задач (каждое из которых закономерно требует своей длительности прилагаемых усилий).

 

РЕГЛАМЕНТАЦИЯ  Вторым приёмом непосредственного подчинения госаппарата управляемым выступает детальная регламентация его деятельности и в целом функционирования общественного порядка, то есть развитое законодательство. Там, где нет законов, то бишь жёстких предписаний о том, что следует делать в тех или иных обстоятельствах, как поступать, что запрещено, а что разрешено, – там, естественно, всё отдаётся на откуп управляющим. Их воля в такой ситуации становится единственным путеводителем и авторитетом. Смирительная же рубашка законов связывает аппаратчиков по рукам и ногам, сужает поле их произвола, загоняет последний в определённые рамки. (Отсюда, кстати, неразвитость или декларативность законодательств конкретных обществ суть маркеры их бюрократичности. Там, где законы не исполняются, власть явно у бюрократов; там, где их нет вовсе – тем более).

       При этом, разумеется, данные законы, во-первых, должны в идеале носить не бюрократический, а гражданский характер, то есть защищать интересы не управленцев, а управляемых. Хотя, надо сказать, любой закон, каким бы он ни был, так или иначе антибюрократичен, ибо неизбежно как-то заполняет правовую пустоту и тем самым ограничивает абсолютный произвол власть имущих (давая основание для выхода граждан на площадь с требованием "Выполняйте свою Конституцию!"). Вольготнее всего бюрократия резвится там, где законов вообще нет, где всё решает простая сила. Так что на деле единственным чисто пробюрократическим установлением является лишь такое, которое объявляет законом саму волю бюрократов (конечной инстанцией здесь оказывается, понятно, воля их верховного иерарха, царя-самодержца).

       Во-вторых, детальная регламентация как мера контроля аппарата работает только в условиях его успешного подавления целой совокупностью иных мер (начиная с уже упомянутой выборности и кончая теми, о которых пойдёт речь ниже). Без этого обязательного подспорья все законы – фикция, дымовая завеса. Ибо просто не будут исполняться. Они действенны лишь как часть указанного комплекса, но зато как таковая часть – значимо увеличивают эффективность всей системы. (Впрочем, то же самое можно сказать и обо всех иных описываемых здесь антибюрократических мерах: ни одна из них в одиночку в поле не воин и не обеспечивает победы над бюрократией: для этого необходим некоторый достаточный их набор).

 

3. Ослабление управленцев

 

       Теперь обратимся к способам ослабления госаппарата и начнём с его абсолютного (собственного) ослабления.

 

СТРИЖКА САМСОНА НАЛЫСО  Первой, простейшей и очевидной мерой тут выступает лишение аппаратчиков той части силовых факторов, полномочий и средств, которые они присвоили и наплодили неправомерно. Не по потребностям эффективного управления обществом, а исключительно с целью установления и упрочения своего господства над ним. К таковым "излишествам" относятся, например:

а) непомерный численный рост управленцев, то есть ставшее уже притчей во языцех "раздувание штатов" (в современной Росси они – с семьями – составляют около трети населения);

б) разнообразные "Тигры", "Беркуты" и пр. (как они всё-таки любят отождествлять себя именно с хищниками!), короче, внутренние войска и спецчасти, предназначенные для подавления и разгона "беспорядков", то бишь выступлений и протестов недовольного населения;

в) всяческие запреты и ограничения общественной деятельности, регламентации порядков проведения митингов и демонстраций, цензура и иные орудия "закатывания в асфальт" неугодных СМИ, обязательные регистрации по месту жительства, визовые разрешения на выезды за границу и т.д. и т.п.

       Все эти и многие другие чисто охранительные конструкции и подпорки бюрократических режимов могут и должны быть устранены. То есть не просто отняты у чиновников и переданы в руки народа в рамках расширения его самоуправления, а именно напрочь уничтожены, ликвидированы. Ибо, повторяю, нужны они вовсе не для управления, а для господства, и притом вовсе не управляемых, а управленцев.

 

"ПОНОСИЛ? ДАЙ ДРУГОМУ ПОНОСИТЬ"  Вторым приёмом ослабления госаппарата является обязательная ротация его кадров (по крайней мере, ключевых). Периодические перевыборы чиновников, о которых шла речь выше, суть продления или непродления вотума доверия им в зависимости от успехов (с точки зрения выборщиков) их деятельности в межвыборный период. Это способствует, конечно, поддержанию их в нужном "тонусе". Но не предохраняет в должной мере от укоренения аппаратчиков на определённых местах и сопровождающего сие роста их сплочённости в отстаивании своих классовых интересов. Ведь чистая выборность (с любой её периодичностью) предполагает лишь возможность, но не обязательность смещения конкретных чиновников с занимаемых ими постов. Они тут могут быть и переизбраны вновь. Неограниченное число раз. Что чревато. Ибо ведёт к формированию не чего иного, как бюрократических кланов. Замена назначенчества выборностью для ключевых постов, конечно, затрудняет этот процесс, но – при неизбежном частичном сохранении властной иерархии в аппарате – вовсе не отменяет напрочь. Чем дольше человек находится на определённой руководящей должности, тем больше обрастает связями и тем гуще расставляет повсюду в низовых инстанциях зависящих лично от него и преданных лично ему людей. Отчего растёт его так называемый административный ресурс (политическая мощь). Со временем в таких условиях даже периодические выборы могут стать фикцией.

       С этой бедой и позволяет бороться ограничение любому лицу занятия определённой должности определённым сроком. Например, запрет избрания на неё более двух раз или пребывания в ней суммарно свыше пяти лет (все цифры, ясно, условные). То бишь речь, повторяю, идёт об обязательной сменяемости ключевых аппаратчиков с истечением некоего установленного срока их службы. Причём, понятно, что чем меньше этот срок (или/и разрешённое число избраний), тем эффективнее данное средство против означенной болезни. Отчего все диктаторы стремятся любыми путями обойти это ограничение или вообще отменить его (если оно присутствует в законодательстве осёдланных ими обществ).

       Кстати, эту меру изобрели и довольно широко практиковали ещё сами бюрократические вожди древности и средневековья. Так они боролись с сепаратизмом своих наместников в регионах. Каждые два-три года срывая их с насиженных мест и переставляя в другие. Дабы разорвать наладившиеся у них за это время связи с конкретным населением и низовым управленческим аппаратом. Ту же политику, как известно, проводил и Сталин – только в куда более жёсткой и кровавой форме: не просто всю дорогу тасуя колоду своих ставленников в аппарате, а и прямо уничтожая их вместе с их кланами посредством репрессий. Но это уже эксцессы, связанные с особенностями бюрократической политической борьбы (как вообще, так и в данной конкретной ситуации и при данном конкретном вожде – с его личными тараканами в голове). В нашем случае подобные "перегибы", понятно, без надобности. Нам достаточно лишь отметить, что постоянная ротация предотвращает образование кланов, мешает развитию личных связей в госаппарате и, тем самым, подрывает такой фактор его силы, как внутренняя сплочённость.

 

МУХИ – ОТДЕЛЬНО, КОТЛЕТЫ – ВЕГЕТАРИАНЦАМ  Следующим важным приёмом, льющим воду на ту же мельницу, то есть разрушающим единство госаппарата и даже, сверх того,  противопоставляющим отдельные отряды управленцев друг другу, выступает так называемое разделение властей. Тут излюбленный принцип бюрократов "разделяй и властвуй" используется против них самих.

       Разумеется, это возможно только в определённых рамках. То есть опять же в той мере, в какой сие не вредит исполнению конкретных управленческих функций. Допускающие такое более-менее безболезненное разделение аппарата естественные границы, в основном, пролегают в трёх областях: а) профессиональной, б) отраслевой и в) региональной.

       В первом случае управленцы делятся и группируются (обособляются) по исполняемым функциям. Традиционно (в рамках классической теории) так выделяют законодателей (тех, кто разрабатывает и принимает законы), исполнительную власть (тех, кто обеспечивает практическое исполнение указанных законов, а также реализует в их рамках конкретную политику) и судей (тех, кто оценивает действия людей, включая и самих аппаратчиков, на предмет их соответствия законам и при необходимости выписывает полагающиеся наказания). Но это вовсе не исчерпывающий список, а лишь грубое обобщение, достаточное (в качестве практикуемой политики) только на ранних этапах развития обществ (когда и создавалась классическая теория). Дальнейшее их (обществ) усложнение, само собой, детальнее диверсифицирует и управление ими. Так, к сегодняшнему дню на отдельное значимое положение, фактически, дополнительно выделились уже функции контроля, расследования преступлений, охраны правопорядка и т.п. То есть на деле выросли новые вполне способные быть самостоятельными ветви власти. В связи с чем необходимо более дробное, чем традиционное, разделение властей.

       Во втором случае (который, впрочем, можно счесть просто особым направлением профессиональной дифференциации аппарата) имеет место вторичное разделение (специализация) представителей всех перечисленных функциональных отрядов (законодателей, исполнителей, судей, контролёров и др.) по отраслям (то есть по конкретике объектов управления). С развитием общества, как отмечалось, растёт и ассортимент потребной управленческой деятельности. Чем дальше, тем больше госаппарат вовлекается в управление экономикой, финансами, образованием, здравоохранением, культурой и прочими сферами. Увеличивается значение в жизни обществ средств массовой информации и интернета. Ну и так далее. Всё это также подготовляет почву для дальнейшего расщепления (то бишь делает его возможным и необходимым) управленцев на отдельные независимые друг от друга группы функционеров (таким манером, скажем, – из ставшего вновь актуальным ныне в России – могут и должны быть разделены уголовный, гражданский и арбитражный суды).

       В третьем (названным нами региональным) случае имеется в виду разделение не "ветвей", а "этажей" власти – сколько их вообще есть или можно (при нужде) наплодить. Местной и областной, региональной и федеральной, районной и общегородской, верхней и нижней палат парламента и т.д. Здесь тоже необходимо, чтобы все они некоторым существенным образом являлись самостоятельными, автономными друг от друга, то есть опять же не составляли единую структуру, были раздроблены как класс. И, причём, не в ущерб эффективности управленческого процесса в целом.

 

СУТЬ ДЕЛА  Ещё раз остановлюсь на том, зачем всё это нужно. Общая задача тут состоит в том, чтобы не допустить излишней централизации власти, её сосредоточения в одних руках и, соответственно, опасного усиления обладателя этих рук. Следует исключить, скажем, такую ситуацию, когда те, на кого возложено исполнение законов (исполнительная власть), одновременно и принимают их, да ещё и выступают в роли судей (и при этом судят, как хотят, ибо при указанном раскладе всё на деле отдано на откуп данным чиновникам-универсалам, они обладают всей полнотой власти). Или когда управляющий финансами одновременно управляет и производством, армией, средствами массовой информации и др. Понятно, что такое сосредоточение ресурсов и полномочий (силовых факторов и возможностей влияния на общество) в одних руках резко усиливает соответствующих аппаратчиков и делает их, по существу, господами положения, хозяевами общества. Необходимо рассредоточение элементов власти (а также обеспечивающих обладание ею факторов) между разными (и автономными друг от друга) группами управленцев.

       Так же и с местными и центральными аппаратчиками. Если первые целиком и полностью подчинены вторым, являясь простыми исполнителями их воли, низовыми звеньями иерархической пирамиды управления, то вся власть на деле – в руках центра и, в конечном счёте, верховного иерарха. Налицо обычная бюрократическая структура. Требуется как-то поломать её, разделить совокупный объём власти на кусочки, распылить её между выше- и нижестоящими инстанциями, исключив доминирование и диктат какой-то из них (естественно, главным образом, высшей). Чтобы вместо единого крепко сжатого кулака госаппарат представлял собой набор растопыренных в разные стороны пальцев. Каковая цель и достигается разделением властей.

 

СИСТЕМА СДЕРЖЕК И ПРОТИВОВЕСОВ  Кроме того, данная мера даёт ещё один положительный эффект, так сказать, дополнительный бонус. При разбитии госаппарата на отдельные функциональные и т.п. группы к простому раздроблению его сил добавляется также расхождение интересов этих групп и, стало быть, их противостояние, борьба за место под солнцем. Отчего систему разделения властей именуют иначе системой сдержек и противовесов.

       Любые обособленные друг от друга отряды управленцев (одного и того же общества) обречены на конфронтацию. Ибо все они заинтересованы, как минимум, в удержании своих полномочий (в самосохранении), а максимум – в присвоении чужих (в расширении своей власти). Вот между ними и идёт постоянная грызня на этой почве. Причём, наибольшие шансы на победу в ней имеют, понятно, исполнители – как наиболее многочисленный, сплочённый, вооружённый, практически завязанный на население и распоряжающийся наибольшими материальными и прочими ресурсами отряд. Законодатели и судьи, например, тут слабее по всем статьям и при всём их желании не могут рассчитывать на успех. Поэтому им жизненно важно не дать исполнителям воспользоваться своими преимуществами для полного захвата власти. Для них актуальна задача хотя бы удержания опасных конкурентов в отведённых им законом рамках. Что и подбивает эти слабые звенья аппарата на жёсткий контроль за действиями сильных, на борьбу с их злоупотреблениями.

       И так – по всем "ветвям" и "этажам" госаппарата. Обычная для бюрократии война всех против всех за господство в обществе при разделении властей, с одной стороны, интенсифицируется (вбросом на данное поле дополнительного числа особых игроков), а с другой – переводится в выгодное управляемым русло (путём насаждения-обретения последними союзников – или, если угодно, пятой колонны – в самом стане врага).

       Отсюда разделение властей, подытожу, – весьма полезный приём. Каковы, однако, пути его реализации?

 

ОБЕСПЕЧЕНИЕ РАЗДЕЛЕНИЯ  Как вообще можно разделить управленцев? Во-первых, узкой специализацией, то есть разбивкой их на группы по родам управленческой деятельности (в той мере, в какой каждая из них может осуществляться отдельно и – в силу своей зрелости – требует этого). Во-вторых, обеспечением взаимной независимости данных групп друг от друга не только в виде их особой специализации, но и по всем прочим существенным параметрам (чтобы одни из них не оказались каким-либо образом подчинены другим). Разделение властей и реализуется указанными двумя путями.

       Первый из них состоит в разграничении функциональных обязанностей и связанных с ними полномочий тех или иных (а) "ветвей" и (б) "этажей" власти. Причём, разумеется, не количественном, а качественном, – не таком, когда одни просто имеют больше прав, чем другие, и, тем самым, доминируют над ними, а таком, когда конкретика полномочий у каждого своя. Для профессиональных подразделений аппарата это проще всего, ибо заложено в самой их природе.

Полномочия законодателей и заключаются в том, чтобы издавать законы, судей – судить по ним, а исполнительной власти – обеспечивать их исполнение (помимо конкретных управленческих решений). Важно, однако, чтобы ни один из этих отрядов не мог залезть на чужую территорию. То бишь чтобы указы президента (премьера) не были равноценны законам и не подменяли их собою (а, тем более, не отрицали их, размещаясь целиком и полностью в очерченных ими рамках), а законодатели, в свою очередь, не занимались конкретным управлением и не отдавали команды министрам, силовым структурам и пр.

       Сложнее – с аналогичным (непересекающимся) разведением полномочий различных "этажей" управления. Но и здесь вполне возможно такое их (полномочий) наполнение, при котором одним подведомственно одно, другим – другое, а третьим – третье. При полном невмешательстве их в дела друг друга. При этом "приоритет" должен принадлежать тут низовым звеньям аппарата – в том смысле, что наверх следует передавать только те обязанности (и связанные с ними полномочия), которые не могут быть исполнены на нижестоящих уровнях. Всё же, с чем "низы" в состоянии справиться сами, обязано быть исключительно их делом. Единственное ограничительное условие здесь – непричинение вреда более общим интересам преследованием более частных (но это уже забота соответствующего законодательства и контролирующих его выполнение инстанций).

       Так обеспечивается, повторяю, разбивка госаппарата на самодостаточные (в функциональном отношении) управленческие группы, на приставленные каждая к своему делу малые "пирамидки". Независимость же всех этих образований (то есть, с одной стороны, разных "ветвей", а с другой – разных "этажей" власти) друг от друга достигается, главным образом, отдельной выборностью каждого такого "приговорённого" к обособлению управленческого звена, то бишь соответствующим устранением их "перекрёстного" назначенчества. Те, кого напрямую избирает население, обязаны своим пребыванием на постах только последнему и в этом (решающем!) смысле не зависят больше ни от кого, в том числе и друг от друга. Когда же какая-то "ветвь" назначает другую, например, исполнительная власть (президент) – судебную (судей), то вторая на деле контролируется первой – со всеми вытекающими отсюда последствиями. То же самое происходит и тогда, когда местные руководители (хоть исполнительного, хоть законодательного, хоть судебного, хоть любого иного толка) не избираются населением, а назначаются сверху (да ещё и, не дай бог, одной и той же целиком подмявшей под себя это дело инстанцией). В этом случае также вся полнота судебной, законодательной или исполнительной властей (если не всех их разом) де-факто сосредоточена на верхних "этажах" указанных "ветвей" (а то и в некоем едином общем центре, "стволе", "комле"), что реально усиливает их и госаппарат в целом в его противоборстве с управляемыми массами (в процессе неизбежного отстаивания им его эгоистических классовых интересов).

       Кроме того, для обеспечения взаимной независимости всех указанных звеньев-отрядов значение имеет ещё и автономный доступ их к необходимым для осуществления их функций материальным, финансовым, информационным и прочим ресурсам. Другими словами, помимо прямой "политической" подчинённости их друг другу, должна быть исключена и "экономическая" зависимость. Каковая задача решается соответствующим (законодательно утверждённым) распределением налоговых поступлений, бюджетным расписанием, закреплением определённого имущества и тому подобными мерами.

 

ДУБЛИРОВАНИЕ ФУНКЦИЙ  Для полноты картины бегло упомяну также такой хитрый способ ослабления аппарата (посредством его разделения), как формирование в нём избыточных структур. То бишь создание там, где это возможно по характеру деятельности, нескольких аппаратов, исполняющих одну и ту же функцию и, тем самым, с одной стороны, конкурирующих между собой (в её исполнении), а с другой – контролирующих ("подсиживающих") друг друга.

       Сие допускают, однако, преимущественно лишь правоохранение, силовая защита и контроль, то есть службы, имеющие отношение не к конституированию общественного порядка, а к его поддержанию (где действен принцип "не одни, так другие"); для судейства, законотворчества и даже практического управления такое дублирование исключено, ибо на этих площадках вреден разнобой (нельзя, скажем, издать на одну и ту же тему разные законы: это уничтожит порядок).

Поэтому типичный пример подобного разделения – параллельное существование полиции и службы шерифа в США.

 

УСИЛЕНИЕ УПРАВЛЯЕМЫХ  Всё указанные приёмы, напомню, – прямого действия, то есть абсолютно ослабляющие аппарат. Однако не меньшее значение (в плане относительного его ослабления) имеют также меры собственного усиления управляемых. Причём, подчёркиваю, именно "меры", то есть то, что специально предпринимается с данной целью, встраивается в политическую систему в качестве её элементов, а не то, что обусловливает указанное усиление естественным образом. Ведь понятно, что сила управляемых увеличивается и сама по себе – помимо каких-либо особых приёмов её "накачки". Так, численность, сплочённость, самоорганизация, экономический вес и культурность той же буржуазии растут и без дополнительного их подстёгивания некими политическими мерами. Но нам интересны именно последние, то бишь искусственно вводимые институты, законодательные нормы и прочие действия, работающие на это. Они делятся на меры: 1) разрешительные, 2) поощрительные и 3) прямо отдающие силовые факторы в руки масс.

       Первые суть отмены (в рамках вышеописанной "стрижки Самсона налысо") различных бюрократических препон конкретным усилениям управляемых. В числе таких мероприятий важнейшим, пожалуй, является разрешение всем вменяемым и совершеннолетним гражданам свободно приобретать, носить и при необходимости (включая защиту от злоупотреблений государства) применять оружие, то есть всеобщее вооружение народа. К чему примыкает также легализация добровольных вооружённых формирований граждан по месту жительства (типа "национальных гвардий", отрядов самообороны и т.п.), нарушающих монополию госаппарата на правоохранительные силовые структуры и даже отчасти (особенно в ранний буржуазный период) выступающих противовесом и заменой профессиональной армии.

       Вторые (поощрительные) меры являются уже не устранениями помех, а непосредственными подталкиваниями соответствующих процессов пониже пояса в нужную сторону. В этом ряду – нормативные введения всевозможных преференций самоорганизациям масс (например, льгот сбытовым и прочим кооперативам), разнообразные поощрения роста образования и культуры населения и т.д.

       К третьей группе мер принадлежат, в свою очередь, прямые передачи в распоряжение граждан различных ресурсов, заказное развитие техсредств, обеспечивающих упрощение и прочие усовершенствования процесса выборов и технологий контроля за ними и др.

 

ИДЕОЛОГИЯ И ВОСПИТАНИЕ  Наконец, нельзя обойти вниманием и такие важные способы одновременно и усиления управляемых, и ослабления управленцев, как соответствующие (а) идеологическая обработка и (б) воспитание тех и других (то есть всех членов общества в целом). При этом под первой имеется в виду формирование антибюрократического мировоззрения и политической культуры, а под вторым – привитие обычной порядочности, общей культурности. Общественная атмосфера, характер господствующей системы ценностей тоже многое значат.

       Если в головы граждан с младых ногтей вбивается недоверие к чиновникам и готовность бороться с их злоупотреблениями и посягательствами на власть, то шансы бюрократизации сильно снижаются. Там, где человеческое достоинство, честность, реальный (видящий своим приоритетом благо простых людей, а не "державы") патриотизм и прочие общественно полезные качества широко распространены (в том числе, и в среде самого чиновничества как плоти от плоти своего народа), там и требования к госаппарату (и, стало быть, контроль за ним) выше, и сам он не так настроен на отстаивание исключительно своих эгоистических классовых интересов.

 

4. Проблема армии

 

       Отдельного разговора заслуживает проблема обособления (от прочих "ветвей" власти) и подчинения (условно говоря, народу) армии.

 

НАЗНАЧЕНИЕ И ЗНАЧЕНИЕ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ  Для начала, уточню, что это инструмент вовсе не управления обществом, а его защиты от внешних угроз (орудием силового поддержания внутреннего общественного порядка является полиция и подобные ей структуры). В то же время армия с её мощью вполне может быть использована и как инструмент власти – для её захвата и удержания. Традиционная классическая бюрократия, как отмечалось, именно на том, главным образом, и основывала своё господство, что являлась одновременно и управляющим, и военным сословием, была едина во всех лицах. Однако позднейшее усложнение госаппарата (идущее вслед за соответствующим усложнением общества) вызвало не только его расщепление на специализированные страты законодателей, судей, исполнителей и т.п., но, в том числе, и профессионализацию военного дела, появление армии в качестве отдельного силового аппарата.

       Отсюда чуть ли не центральным стал вопрос о том, на чьей стороне этот монстр, кто его контролирует. Ведь армия, по сути, решающий фактор силы. Если она подчинена госаппарату или какому-то его подразделению (само собой, выдвигающемуся тем самым на первое место и низводящему все прочие страты на роль простых исполнителей своей воли), – в этом прискорбном случае все описываемые в данной лекции антибюрократические меры просто нереализуемы: бюрократизм неизбежен. Если же армия каким-то образом контролируется народом или хотя бы временно перешла на его сторону, то последний получает на руки главный козырь и может диктовать свои условия бюрократам. (Только не надо забывать, что одной силы для полного покорения госаппарата мало: угрозами её применения или собственно применением можно добиться в лучшем случае бонапартизма; повседневный контроль над управленцами и их политикой достигается лишь сопутствующим (силовому преобладанию народа) внедрением их выборности, ротации и прочих элементов рассматриваемой здесь общей части небюрократических политических систем).

       Но и это ещё не главное. Ибо армия – не просто силовой фактор, равнодушное орудие в руках того или иного класса, использующего его для утверждения своего господства. Она и сама по себе не лыком шита, тоже являясь подразделением госаппарата и, притом, такой мощи, что вполне способна в одиночку, противостоя абсолютно всем, захватить и удерживать общественную власть. Примеров чему в истории несть числа. Как в классическую эпоху бюрократизма, где чуть ли не бОльшая часть бюрократий вырастала именно из военных вождей с их дружинами (начиная с Саргона Великого), так и в позднейшее (включая Новейшее) время, когда военные уже отпочковались от чистых управленцев на отдельное профессиональное положение. Военные хунты (а хунтами, кстати, именуют как раз режимы, где власть находится в руках армии) – довольно распространённое явление в последние сто-двести лет. Вспомним хотя бы Ататюрка, Сухарто, Пиночета, греческих "чёрных полковников", южнокорейских генералов и т.п. (И хорошо ещё, замечу в скобках, если эти узурпаторы – в современном, а не исконно-бюрократическом понимании законности путей захвата власти – оказываются более-менее культурными людьми и патриотами своих отсталых обществ, старающимися наставить их на путь истинный прогрессистской пробуржуазной (но в данном случае – вовсе не бонапартистской; бонапартизмом здесь, понятно, не пахнет: налицо чистый цезаризм, просто замахивающийся на "революцию сверху") политикой. А то ведь дикая племенная военщина Африки (подлинная "обезьяна с гранатой"), в основном, только и делает, что грабит и вырезает всех, кого ни попадя, чередой плодя гуманитарные катастрофы).

       Таким образом, наличие армии представляет собой серьёзную угрозу для общества: это фактор, существенно повышающий шансы его бюрократизации. Как с этим можно бороться?

 

"ХИРУРГИЧЕСКОЕ" И "ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ" РЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМЫ  Самым радикальным способом лечения тут, конечно, выступает прямое хирургическое удаление опухоли. То бишь полный отказ от армии, роспуск её как особой структуры. Это решение в стиле: "нет человека – нет проблемы". Но оно несколько утопично. Ибо известно, что тому, кто не хочет кормить свою армию, приходится кормить чужую. Во всяком случае, так было во все предшествующие времена. Сегодня ситуация слегка улучшилась. Возможной стала полная демилитаризация отдельных малых государств (которые и при наличии армии всё равно не способны сопротивляться большИм) – при условии их защиты общими силами содружества цивилизованных обществ или какими-то отдельными представителями последних – типа США (пример с Японией и Южной Кореей). Но это ещё пока не столько в "работе", сколько в "проекте".

       Более реальным последние полвека, пожалуй, является другой – терапевтический – метод. Сводящийся к переформатированию вооружённых сил из оборонительно-наступательных в чисто оборонительные – не пригодные для завоевания территорий и покорения какого-либо (включая собственное) населения. Технические возможности сего возникли с появлением оружия массового поражения ("возмездия"), в особенности, ядерного. Обладание таким оружием даёт надёжные гарантии от нападений извне, а оснащение армии только им (при закономерном тут, к тому же, кардинальном снижении её численности) делает данную структуру гораздо менее опасной в плане её способности к захвату общественной власти. Однако и это, увы, пока больше из области желаемого, чем действительного. Не торопятся как-то современные государства массово отказываться от агрессивной внешней политики. Отчего и наступательный (захватнический) характер их армий, в основном, сохраняется.

       Таким образом, как тот, так и другой "лечебные" способы окорачивания армии и сегодня (когда возможность их отчасти проклюнулась) ещё не в игре. Чего нельзя не учитывать. Не говоря уже о том, что мы здесь вообще обсуждаем вопрос не в привязке к каким-то особо благоприятным (современным или будущим) условиям, а общетеоретически, в любом контексте, и даже с уклоном в абсолютно "сырую" в указанных отношениях эпоху первичного завоевания власти буржуазией. Поэтому преждевременно (до рассвета) кукарекнув на обе данные темы (дабы обозначить исторические перспективы), дальше я буду исходить лишь из (а) обладания обществами армиями и (б) присущести последним особо опасной наступательной формы. При таком раскладе актуальной является задача установления подконтрольности вооружённых сил народу. Чтобы они не были ни самостоятельным игроком на поле власти, ни орудием какой-либо иной части госаппарата (напомню, что мы толкуем пока лишь о чисто антибюрократической заточенности политической системы: проблема монопольного подчинения армии какому-то отдельному неуправленческому классу или, наоборот, полной её классовой нейтрализации – из другой оперы). Что тут можно, а что нельзя сделать (из известных уже нам общих мер)?

 

ДЕПОЛИТИЗАЦИЯ  Начну с простого, легко доступного. Таковым в данном случае выступает только приём регламентации, то есть законодательного ограничения деятельности рассматриваемого института. Очевидное предназначение армии – защита общества от внешних угроз. И только. Всё прочее её не касается, не должно касаться. Эта норма (требование) обычно и фиксируется в конкретных законах, начиная с Конституции. В виде категорического запрета военным, во-первых, обращать оружие против народа и, во-вторых, вообще как-либо вмешиваться во внутренние дела общества. Включая любое участие в политической деятельности. Вплоть до лишения военнослужащих (а также – в течение определённого срока, до полного превращения их в гражданских лиц – и офицеров запаса) избирательных прав – как активного (права избирать), так и, тем более, пассивного (права выдвигаться кандидатами на госпосты и избираться на них).

       При этом, разумеется, данные запреты не просто провозглашаются: нарушения указанных правил игры жёстко караются (согласно тому же законодательству), прежде всего, непременным и незамедлительным увольнением нарушителей из рядов армии, а кроме того – их уголовным или административным (в зависимости от тяжести содеянного) преследованием.

 

АРМИЯ – НЕ ПОЛИЦИЯ  Сложнее обстоит дело с выборностью собственно армейских чинов. Она, как сказано, с одной стороны, выступает мерой прямого контроля аппаратчиков, а с другой – соучаствует в их ослаблении, обеспечивая независимость избираемых функционеров друг от друга при разделении властей. С армией, однако, всё это не проходит. Ввиду её защитной функции. Подчёркиваю, именно защитной, а не охранительной. То есть обеспечивающей не просто бесперебойное функционирование того или иного общественного порядка, а само существование общества. Это полицию (и подобные ей "внутренние" силовые структуры) можно "нагибать" во все нужные для обеспечения её подконтрольности населению стороны, в том числе, и выбирая её начальников чуть ли не до седьмого колена. Ущерб, наносимый этим эффективности полицейской работы (если он тут вообще есть), во-первых, не смертелен для общества в целом, а, во-вторых, намного перекрывается выгодностью для масс подчинения данной структуры их интересам.

       Не то – с армией. Она противостоит внешней социальной среде, агрессия которой может быть сколь угодно жёсткой и, соответственно, требует постоянной готовности к столь же предельно жёсткому ответу, всегдашней предупреждающей полной мобилизации сил. Приоритет здесь – не подчинение интересам народа, а его безопасность, спасение вообще. В связи с этим вооружённые силы должны представлять собой единый крепкий кулак (а не "пальцы веером") и, притом, весьма проворный. Умеющий мощно и резко бить по зубам. Любое ослабление тут нежелательно, то бишь не то, чтобы принципиально невозможно, а просто вредно, опасно. Выборность же как раз – "расслабляющее" аппарат средство. Отчего её применение в данном случае оказывается под большим вопросом. Рассмотрим это подробнее.

 

ЛУЧШЕ МЕНЬШЕ, ДА ЛУЧШЕ  Эффективность выборности как средства подчинения аппарата народу определяется двумя главными статьями: тем, кого выбирают, и тем, кто выбирает. В общем случае она (успешность указанного покорения аппарата) тем выше, чем больше должностей имеют выборный характер и чем шире круг выборщиков (в отношении последних, правда, значение имеет ещё и их качество, то есть политическая культурность). Но армия "сопротивляется" и тому, и другому.

       Прежде всего, дабы быть единым и мобильно управляемым кулаком, она нуждается в единоначалии, жёсткой дисциплине, неукоснительном и даже не размышляющем подчинении низших чинов высшим и т.п. Всё это не совместимо с массовой выборностью армейских начальников (хоть народом, хоть самими военнослужащими, начиная с рядовых). Здесь требуется чёткая бюрократическая иерархия и, соответственно, максимальное назначенчество как единственный верный способ её построения. Чтобы не нижестоящие выбирали себе вышестоящих, а вышестоящие назначали нижестоящих. Вся власть при этом должна в конечном счёте сосредоточиваться на самом верху, в руках некоего единого командного центра, генштаба и даже единоличного главнокомандующего. И только в отношении данной верхушки возможно уже вести речь о какой-то её выборности.

       Это – по части того, кого тут допустимо выбирать. Как видно – почти никого (в сравнении с обычным чиновничеством). А что с тем, кто выбирает?

       На данном направлении, для начала, важно, чтобы выборщиками были не сами военнослужащие, а сторонние гражданские лица. Чтобы армия хоть как-то контролировалась извне, обществом, а не замыкалась сама на себя и в себе, превращаясь в особую касту. Иначе цезаризма не избежать.

       Затем, здесь необходимо резкое сужение круга выборщиков. По двум основаниям. Во-первых, во имя всё того же обеспечения мощи. Сила армии не только в её монолитности и мобильности, но и в профессионализме её солдат, офицеров и, в особенности, высшего комсостава, то есть той самой верхушки, которая подлежит избранию. При этом, с одной стороны, выбор специалистов нельзя доверять профанам, а с другой, – чем шире круг выборщиков, тем ниже (при прочих равных, то бишь при отсутствии их спецотбора) средний уровень их компетентности, то есть способность адекватно оценить профессионализм и таланты кандидатов на посты. Отсюда вывод: указанный круг обязан быть достаточно узким (или, другими словами: выбор военачальников – не дело всего народа).

       Во-вторых, сие следует и из мощи вооружённых сил, взятой уже как факт (а не в качестве цели, требующей чего-то для своего достижения). Главком тут распоряжается огромной силой и может ею при случае злоупотребить в целях установления режима своей личной власти. Опасность чего значимо возрастает при избрании его на данный пост народом. Ибо, благодаря сему, он, с одной стороны, оказывается столь же авторитетной и статусной фигурой, как Президент, Глава парламента и прочие высшие выборные лица государства, выходя тем самым де-факто из их подчинения (даже если оно де-юре прописано в законодательстве). С другой же стороны, при этом крайне затрудняется смещение данного Главкома при возникновении такой необходимости. То бишь, главным образом, как раз в случае проявления им цезаристских наклонностей: насаждения своего культа в войсках, расстановки подчинённых по признаку личной преданности (а не профпригодности и настрою на служение обществу) и пр. Всё сие важно вовремя заметить и оперативно пресечь. Причём, непременно именно отстранением такого "вождя" от должности. Однако при его выборности населением для этого требуется критически много времени и сил. Отчего шансы потенциальных цезарей тут на порядок выше.

       Таким образом, и из этих соображений следует, что выбирать главного военного начальника надо не всем кагалом, а довольно узким кругом лиц. Выборщики должны быть способны здесь не только квалифицированно подобрать нужного спеца, но и постоянно отслеживать его деятельность на предмет её эффективности и политической лояльности, а также быть в состоянии быстро избавиться от него в случае чего (то есть при обнаружении как его некомпетентности, так и опасных политических амбиций).

 

НА БЕЗРЫБЬЕ И РАК НЕ ДУРАК   Итак, армия требует кардинального сокращения численности избираемых и избирающих лиц. При том, что и то, и другое резко противоречит задаче подчинения её народу. Масса военнослужащих оказывается тут подконтрольна лишь своим командирам и, в конечном итоге, верховному главнокомандующему, а сам последний, в свою очередь, тоже зависит в своём положении вовсе не от населения в целом, а от некоего узкого круга привилегированных выборщиков. Малоприятная ситуация. Но, увы, неустранимая. Во всяком случае, в полной мере. Максимум, что тут можно сделать (помимо вышеописанных воспитательных, регламентирующих, а также "хирургической" и "терапевтической" мер), это попытаться как-то минимизировать проистекающие из неё (данной ситуации) угрозы. Общие подходы при этом следующие.

       Во-первых, желательно всё-таки практиковать выборность не одного, а нескольких высших военных чинов – при соответствующем, естественно, распределении между ними обязанностей и полномочий (то есть речь и тут идёт о посильном разделении властей): с одной стороны, чисто командирских, штабных (своего рода законодательных), хозяйственных и т.д., а с другой – по родам войск. Безусловно, "отдельно стоящими" могут и должны быть также различные разведывательные, контролирующие, идеологические (?) и тому подобные структуры. Наконец, к посту Главкома (под которым я здесь разумею исключительно начальника, непосредственно руководящего войсками и военными операциями) просто напрашивается в компанию должность военного министра из штатских. Со всеми его, с одной стороны, недостаточным профессионализмом, отсутствием популярности в войсках, завязанностью на выборщиков, краткостью межвыборного срока, обязательной сменяемостью и пр., но, с другой – правом второй (а по значимости – так и первой) подписи во всех важнейших не связанных с прямым управлением войсками случаях и, прежде всего, ключевых кадровых назначениях.

       Во-вторых, круг выборщиков не должен быть чрезмерно узким. Прежде всего, его ни в коем случае нельзя из круга превращать в точку. Наделяя правом "выбора" Главкома и иже с ним лишь одного человека: например, президента. При этом, понятно, и выборов-то на деле никаких уже нет, а есть лишь голимые назначения, и сам данный Верховный кадровик становится главным претендентом на роль диктатора.

       Но и при наличии реальных выборщиков, их, повторяю, не должно быть слишком мало. Дабы исключить возможность внутреннего сговора и групповой узурпации власти. Для чего требуется расширение указанного круга, как минимум, до нескольких сотен человек (ведь чем больше в деле людей, тем проще им передраться между собой). Причём, обязательно, ещё и:

а) собравшихся вместе независимо друг от друга или от какой-то третьей силы (кроме народа);

б) занимающих положение выборщиков лишь ограниченный срок, а не пожизненно (чтобы в перспективе у них маячили другая участь и иные интересы).

На эту роль вполне подходит (всем данным условиям удовлетворяет), например, выборный парламент. Которому и резонно доверить указанную функцию (дабы не плодить лишние узкоспециальные представительные органы).

        Наконец, в-третьих, разумно провести разделение властей ещё и в том ключе, чтобы одни (более подкованные) инстанции отвечали за профессиональный отбор кандидатов на посты, а другие (более массовые) – за их непосредственное назначение, то есть одобрение или неодобрение предложенных (представленных) первыми инстанциями кандидатур. При этом, с одной стороны, может быть достигнут приемлемый компромисс между противоречащими друг другу требованиями компетентности и множественности выборщиков, а с другой – собственно избираемые чины оказываются в зависимости не от одной, а, по меньшей мере, от двух инстанций. Что закономерно снижает риск узурпации власти какой-либо из них. (Особо подчёркиваю, однако, что здесь решается не только вторая, но и первая задача, а то эту меру нередко применяют лишь в целях простого раздела власти между подразделениями госаппарата – без учёта их компетенции). Легко представить, например, такую схему, когда военный министр подбирает кандидатов на пост главкома, а парламент их утверждает или отклоняет (при том, разумеется, что для снятия тут достаточно воли одного парламента). Или когда сам главком предлагает кандидатуры командующих родами войск (армиями), а военный министр их одобряет или отвергает. И так далее. По всей цепочке назначений. (Этот же подход, кстати, полезно применять – там, где это возможно – и при назначениях гражданских чиновников).

 

5. Заключительные соображения

 

ДЕМОКРАТИЯ  Всё перечисленное, в той или иной достаточной комплектации, образует систему (а) формирования, (б) полномочий и (в) условий работы управленческого аппарата, именуемую демократией. Это, конечно, не очень удачное название, ибо буквально оно переводится (с греческого) как «народовластие», каковым (равно как и властью большинства) мало какая реальная демократия является (если вообще является хоть какая-то). Сущность данной системы совсем не в том, кому конкретно (большинству или меньшинству, буржуазии или пролетариату и т.п.) тут достаётся власть, а в том, у кого она отнимается, то есть в её антибюрократизме. И только.

       В этом же качестве её содержание, подчёркиваю, составляют именно указанные меры. А не различные, например, политические свободы и равенства сами по себе. Свободы слова, совести, собраний и т.п., а также права каждого на труд, отдых, образование и прочие радости жизни – не элементы политической системы, а лишь ценности и цели, общие декларации, пусть даже и записанные в Конституции. Их ещё надо как-то воплощать из пожеланий и слов – в дела, для чего необходимо обладание властью. А тут всё упирается, в первую очередь, в подчинение госаппарата, то бишь в обеспечивающие сие меры. Каковые только и есть в своей совокупности (и взятые, повторю, лишь в их общей антибюрократической части) демократическая политическая система

       Соответственно, и политическая культура, о важной роли которой так много говорилось в восьмой лекции, решающим образом (во всяком случае, тоже в её общем антибюрократическом содержании) сводится к знанию как раз данных способов укрощения госаппарата, пониманию их предназначения и смысла, а также к готовности и умению применять их на практике.

 

ИЩИТЕ, И ОБРЯЩЕТЕ  При этом, однако, не следует впадать в иллюзию, будто описанные приёмы и способы исчерпывают весь их набор. Это не так даже в отношении практикуемых или практиковавшихся в истории мер (я взял лишь главные и наиболее известные из них), не говоря уже о возможных. Демократия (впрочем, как и любая иная политическая система) – не "забронзовевший" памятник  её отцам-основателям, а живой, постоянно развивающийся организм.

       Это обусловлено, во-первых, столь же постоянно идущим естественным усложнением общества, то есть, с одной стороны, изменениями его функционально-социального лица, появлением в нём принципиально новых слоёв и классов с их особыми интересами, возможностями и подходами, а с другой – бурным развитием технологий и технических средств, кардинально меняющих общую обстановку, характер управления, потенциал контролирования госаппарата и т.п.

       На это работает, во-вторых, простое не прекращающееся никогда политическое творчество масс (включая и те их круги, для которых сие вообще является специализацией). Даже без какого-либо предваряющего сдвига в развитии общества всем желающим его членам отнюдь не возбраняется изобретать всё новые и новые приёмы "приручения" своих аппаратчиков. А поле деятельности здесь – паши да сей.

       Ну, например, навскидку, можно:

– ввести тотальную повышенную уголовную ответственность чиновников за преступления (так отчасти и делается ныне по ряду последних);

– предусмотреть обязательное снятие их с должностей за любые нарушения закона (сегодня на Западе проштрафившиеся чиновники обычно и сами подают в таких случаях в отставку, но это всё-таки дело их совести, а не требование закона; желательно же, чтобы сие происходило автоматом);

– лишить их активного избирательного права (права избирать);

– превратить СМИ в подлинную, законную (а не самопальную – чисто по факту) "четвёртую власть" (само собой, отдельную от "первой", "второй" и далее по счёту) – путём прямого бюджетирования наиболее значимых информационных ресурсов и соответствующей выборности их руководителей.

       И так далее. Можно ещё много чего навыдумывать – была бы охота, но в данном курсе это излишне.

 

НЕ ДО ЖИРУ, БЫТЬ БЫ ЖИВУ   Ибо для России (как, впрочем, и для большинства других стран планеты) сие не актуально. Нам не до изысков. Реализовать бы с грехом пополам хотя бы известное. А то ведь с народовластием на российских (арабских, китайских и далее по списку) просторах сплошные проблемы. Система власти у нас, увы, совсем не демократическая.

       Равно как и соответствующей политической культурой похвастаться практически некому. Вплоть до того, что в мнении большинства россиян слово "демократия" – чуть ли не бранное. Данную систему шельмуют у нас ныне почём зря и все, кому не лень. Причём, кто – по безграмотности, а кто и злоумышленно, преследуя этим личные корыстные цели.

 

БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТАЯ  В качестве же аргументов предлагается обычно следующее. Одни, кто попроще (или прикидывающиеся простачками), кивают на реалии постсоветской эпохи, когда демократия якобы показала себя в России во всей своей "порочной" красе. Нашему наивному невежественному народу объявляют, что то дерьмо, которое он имел (или, точнее, которое его имело) в "лихие девяностые", это и есть демократия. Вот он и ассоциирует демократию с "дерьмократией". Хотя всякому мало-мальски понимающему человеку ясно, что никакого народовластия в указанные годы (про "нулевые" я вообще молчу) у нас не было. Ни по характеру установленной политической системы, ни, тем более, по состоянию самого народонаселения с его "совковым" пробюрократическим (патерналистским, вождистским и т.п.) менталитетом и политическим бескультурьем. Так что наезд на демократию по данной колее – чистая демагогия.

       Более приличной выглядит (как будто бы) другая позиция – тех "теоретически подкованных" товарищей, что повторяют большевистские мантры в адрес "буржуазного" парламентаризма (под коим мыслится почему-то прежде всего и главным образом разделение властей) и превозносят "достоинства" советской системы. Коммунисты, как известно, и по сей день утверждают, что парламентская "говорильня"-де – это форма власти буржуазии (что "доказывается" опять-таки лишь кивками на практические примеры западных буржуазных государств), а вот Советы по содержанию своих институтов – форма реального народовластия. Тут тоже всё – ложь и заблуждения. Ибо и советская система в разы хуже любого (пусть даже и трижды "буржуазного") парламентаризма – по части её заточенности (а, вернее, затупленности) на подчинение госаппарата народу (подробнее об этом – несколько ниже). И парламентаризм как таковой не даёт сам по себе господства буржуазии. Коммунистические его "критики" просто не различают конкретно пробуржуазной и общеантибюрократической частей политических систем стран Запада – при том, что парламентаризм принадлежит исключительно к последней (общей антибюрократической части).

 

ПОВТОРЕНИЕ – МАТЬ МУЧЕНИЯ   Повторяю: буржуазной (равно как и пролетарской или какой другой по классовому характеру) ту или иную парламентскую и в целом конкретную демократическую систему делает вовсе не её собственное, чисто антибюрократическое, содержание, а посторонние ему обстоятельства. Сама по себе демократия есть просто обязательная программа укрощения госаппарата, набор общих приёмов борьбы с ним, которым может и должен пользоваться (если желает превратить управленцев из господ – в слуг) любой класс управляемых (а не одна лишь буржуазия).

      

ПЕРЕХОД НА ЛИЧНОСТИ  Другой вопрос для каждого такого класса – как подчинить указанный аппарат только себе? Как монополизировать контроль за ним, отодвинув в сторонку (и, тем самым, от власти в обществе) все прочие классы?

       Данного результата, по логике дела, можно достичь двумя основными способами. Либо в честной демократической игре (то есть в равных для всех политических условиях) – за счёт своего реального превосходства в силе и/или мастерстве (политической культуре), обеспечиваемого посторонними политической системе (правилам игры) обстоятельствами. Либо жульническим созданием для себя каких-то преференций, подгонкой правил игры в свою пользу – не в ущерб их общему антибюрократическому характеру, а в части, касающейся исключительно "разборок" между классами самих управляемых.

       Далее нам и предстоит рассмотреть, как с этой задачей монопольного подчинения госаппарата (при отмеченных имеющихся двух способах её решения) конкретно справляется буржуазия.

 

 

Лекция одиннадцатая. МОНОПОЛИЗАЦИЯ ВЛАСТИ БУРЖУАЗИЕЙ

 

КЛЮЧЕВОЙ ПУНКТ  Демократия – система подчинения управленцев управляемым. Но сами управляемые вовсе не однородны, а состоят из ряда социальных групп с различными и даже противоположными интересами. Каждая из этих групп борется за установление выгодного именно ей порядка и проведение соответствующей политики. Для чего ей требуется монополизация контроля над госаппаратом, подчинение его только себе. В условиях демократии сие конкретно означает: обеспечение избрания на государственные посты исключительно ставленников данной группы. Тут кто побеждает на выборах, тот и оказывается в итоге у власти. В связи с чем всё в этой политической системе сводится решающим образом к гарантиям указанной победы, к тем мерам и факторам, которые предопределяют выборный успех того или иного класса. От чего же зависит этот успех?

 

УСЛОВИЯ ПОБЕДЫ  Он обусловливается двумя главными обстоятельствами. С одной стороны, правилами игры, а с другой – потенциалами игроков, то есть соотношением их сил в данной игре. Победу обеспечивает совокупность этих двух факторов, взятых в достаточной (для победы) пропорции. При том:

1) чем меньше разность потенциалов «участников матча», тем весомее роль правил, то есть тех или иных преференций конкретным игрокам (при равенстве сил побеждает тот, кому подсуживают);

2) чем меньше потенциал конкретного игрока (А) относительно потенциалов его соперников (Б, В и т.д.), тем бОльшая фора ему нужна для победы;

3) чем больше, обратным образом, потенциал А в сравнении с его конкурентами, тем меньше он нуждается в привилегиях.

       Таким образом, любой класс при демократии может добиться господства в обществе (постановки госаппарата на службу себе и только себе) двумя способами: а) законодательной подстройкой под себя правил игры и/или б) обеспечением своего реального силового доминирования на поле. Конечный успех приносит та или иная комбинация (со смещением или без смещения центра тяжести в какую-либо сторону) данных преимуществ и задающих их политик. Рассмотрим сие подробнее.

 

1. Настройка правил игры под себя

 

МОНОПОЛИЗАЦИЯ ИЗБИРАТЕЛЬНЫХ ПРАВ  Что у нас суть правила игры? Принятый, то есть узаконенный де-юре и реализуемый де-факто, порядок выборов. Результат оных прежде всего зависит от того, как протекает (организовано) их проведение. Соответственно, простейшей гарантией победы здесь оказывается заточенность избирательной системы под нужды того или иного класса. То бишь такая настройка выборных процедур, которая даёт какому-то из них решающие преимущества.

       Какие именно? Они – в зависимости от обстоятельств – могут быть разными: и по характеру, и по значимости. Однако всегда и везде важнейшим тут выступает монопольное присвоение членами энного класса права либо избирать госчиновников (так называемое активное избирательное право), либо избираться на госпосты (пассивное избирательное право), либо и того, и другого вместе. Любой из данных раскладов обеспечивает заполняемость госаппарата лишь агентами (представителями или ставленниками) указанного монополиста.

 

ПРИОРИТЕТНОСТЬ   При этом монополизация права избирать важнее монополизации права избираться. Тот, кто назначает, всегда главнее того, кто назначается. При выборах только узко членами класса даже его ставленники чуждой социальной природы надёжнее его непосредственных представителей, избираемых широким кругом выборщиков. В последнем случае всегда велик риск того, что ставшие госчиновниками члены класса предадут его интересы, то бишь либо (при высокой политической активности и грамотности масс) предпочтут (окажутся вынуждены) в своей политике ориентироваться на запросы всего электората, либо (при низкой культуре народа и, соответственно, эффективности популизма и возможности бюрократизации власти) вообще попросту переродятся в бюрократов вследствие произошедшей фактической смены их социального положения.

 

ИЗБИРАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНЗ И ЕГО ОСНОВАНИЕ  А чем обеспечивается монополизация права избирать? Она достигается введением соответствующего избирательного ценза, то есть законодательным допуском к выборам (или отлучением от выборов) лиц определённого толка.

       Такие цензы сами по себе – широко распространённое явление. Скажем, возрастной ценз, то бишь право избирать только с (а иной раз и до) определённого возраста, естественным образом присутствует в избирательных законодательствах любых демократических стран. То же самое – и с ограничениями в отношении недееспособных, умалишённых и, отчасти, преступников. Кое-где также встречается (а некогда – и поголовно встречалось) цензурирование по половому, этническому и религиозному признакам.

       Однако всё это – нейтрально в собственно социальном смысле. Для классов, понятно, актуальны другие подходы. Тут избирательные цензы должны опираться на признаки, носящие именно конкретно-классовый характер, то есть присущие тем или иным (и только тем или иным) особым классам.

 

НЕ МЫТЬЁМ, ТАК КАТАНЬЕМ  Решить указанную задачу (введения конкретно-классового, например, пробуржуазного, избирательного ценза) можно двояким образом: отрицательно и положительно. В первом случае – лишением активного избирательного права (права избирать) членов всех иных классов (социальных групп). Так, демократические порядки, как уже отмечалось, включают в себя подобные дискриминации военнослужащих (по крайней мере, кадровых), госчиновников и т.п. Это именно не что иное, как антибюрократический избирательный ценз отрицательного (запретительного) толка. Им от участия в выборах конкретно отсекаются управленцы. Но, увы, не все прочие возможные конкуренты претендующего на привилегии класса. Для монопольного овладения госаппаратом ему при таком избирательно-запретительном подходе надо ограничивать каждого своего особого соперника отдельно и по присущим именно ему классовым признакам, что довольно хлопотно. Список тех, кто лишается права избирать, тут может оказаться весьма длинным (по числу наличных классов-соперников).

       Второй (положительный) подход носит более общий и, тем самым, более простой характер. В его случае дело сводится уже прямиком к разрешению избирать только членам энного класса, к перечислению не множества тех, кому нельзя, а единственно тех, кому можно. Здесь довольно обращения лишь к признакам (признаку), являющимся отличительными для данного класса, присущим именно и только ему.

 

ОСОБЕННОСТЬ БУРЖУАЗИИ  Что в этом плане характерно для буржуазии? Чем она отличается от других классов? Причём так, чтобы за это отличие можно было бы зацепиться при введении обеспечивающего её господство избирательного ценза? На такую роль лучше всего подходит имущественная состоятельность буржуа. От большинства иных классов они отличаются прежде всего своим богатством.

       Правда, на данном поприще с ними успешно конкурируют также управленцы: это тоже далеко не бедствующий социальный слой. Так что чисто формально богатство – отнюдь не исключительно буржуазный признак. Однако в роли основания цензурирования активного избирательного права он работает главным образом на буржуазию. Во-первых, ввиду значительного численного преобладания её над управленцами: большинство голосов тут явно за ней. Во-вторых, из-за самой выборности госаппаратчиков, делающей их заведомо слабее; их классовое положение (как тех или иных конкретных частных лиц) при демократии неустойчиво: сегодня они аппаратчики, а завтра – нет. Ну и, в-третьих и в главных, отмеченная неприятность (тождественность буржуа и управленцев в качестве имущих классов), как мы уже выяснили, при необходимости легко нейтрализуется соответствующим запретительным цензом (по признаку принадлежности к госчиновничеству).

       Отсюда в условиях демократии наиболее удобным и надёжным орудием монополизации контроля за госаппаратом для буржуа выступает имущественный ценз. То есть допуск к голосованию на выборах только лиц, имеющих определённый уровень дохода или вообще благосостояния (за, повторяю, дополнительным возможным, но не всегда обязательным вычетом управленцев). Этот ценз и применяется (применялся) буржуазией практически повсеместно в качестве главного инструмента демократического овладения ею госаппаратом (и тем самым – общественной властью). Особенно в раннюю пору её господства, пока она ещё была недостаточно сильна (не вообще, а в чисто демократическом смысле – в качестве игрока на поле выборов) супротив, с одной стороны, госчиновников и родовитой аристократии (потомков прежней бюрократии), а с другой – отсталого (нерыночного) крестьянства, городской бедноты и прочих небуржуазных слоёв населения.

 

ДВА В ОДНОМ  Стоит отметить, что указанное ограничение активных избирательных прав неимущих и малоимущих слоёв общества в первичные эпохи (когда оно, главным образом, только и было в ходу) помимо подыгрывания (преференций) собственно буржуазии обеспечивало ещё и предотвращение бюрократизации госаппарата. То есть объективно выступало не только способом отъёма власти богатыми у бедных (в рамках демократии), но и конкретной актуальной для данных обстоятельств антибюрократической (чисто демократической) мерой. Без такого отстранения от выборов бедноты, то бишь заведомо отсталого и политически бескультурного населения, выборная власть неминуемо оказалась бы тут в руках популистов-диктаторов. Как это и происходит всегда и везде (включая современную Россию) в условиях всеобщего избирательного права при низком качестве электората. Вряд ли, конечно, в раннебуржуазный период введение имущественного ценза преследовало именно антипопулистские (общедемократические) цели (основным здесь, скорее всего, всё-таки было получение классовых преференций), однако в качестве побочного и крайне полезного эффекта сего имелся и описанный важный результат.

       Повторяю и подчёркиваю: в некоторых обстоятельствах (в частности, при некультурности масс электората) цензовые ограничения выборщиков (наделяющие избирательным правом лишь более-менее просвещённые их слои) могут выступать не только и даже не столько преференцией определённому классу (или нескольким передовым классам), сколько общедемократической мерой. Демократия в таких условиях вообще может существовать только в виде узкоклассовой (буржуазной или ещё какой). «Общенародность» её тождественна тут бюрократизму, то есть господству госаппарата, а вовсе не «народа» (которого как политэкономического феномена просто нет: это понятие из лексикона разве что этнологии и культурологии, а не науки об устроительных силах и характерах общественных порядков).

 

МАЛЕНЬКАЯ СОБАКА – ВСЁ РАВНО НЕ КОШКА  Одновременно уточню, что любые цензы, каковы (и сколь драконовскими) бы они ни были (и вообще все подстройки избирательного законодательства к выгоде какого-либо неуправленческого класса), – меры именно демократического толка. Ибо они не покушаются на саму выборность госаппарата. Последняя здесь ограничивается вовсе не по таким существенным (для обуздания аппаратчиков) параметрам, как номенклатура выборных должностей, сроки занятия постов (периодичность выборов) и т.п., а только по составу выборщиков. Чем выборность вовсе не отменяется как таковая. Цензурирование – лишь узкоклассовая настройка выборных порядков, а не уничтожение оных. Цензовая демократия – тоже демократия.

       Другое дело – фальсификации результатов выборов с использованием так называемого административного ресурса. Это уже суть злоупотребления чиновников властью с целью удержания её в своих руках,  средство  монополизации власти самими госаппаратчиками (превращающимися в результате в бюрократов). То есть это не орудия борьбы разных отрядов управляемых между собой за частный контроль над госаппаратом (подобно цензам),  а орудия собственно бюрократов в их борьбе против выборности и демократии вообще. Каковые в итоге тут попросту выхолащиваются, становятся фикциями.

       Ну, и ещё хуже, само собой, обстоит дело при такой настройке избирательного законодательства, которая отдаёт весь контроль за ходом выборного процесса в руки госаппаратчиков. В этом случае внешне якобы демократические порядки в действительности являются лишь прикрытием обычного бюрократизма.

 

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ОГРАНИЧЕНИЯ  Имущественный избирательный ценз (в особенности, при одновременных запретительных мерах в отношении участия в выборах управленцев) есть главная преференция буржуа, откровенное отсечение от выборов (исключение из числа выборщиков) практически всех, кроме представителей данного класса. Это решающая мера, монопольно подчиняющая избираемый госаппарат буржуазии. Но не единственная. Кроме неё, возможны ещё и иные способствующие тому же мероприятия.

       В частности – аналогичные ограничения пассивного избирательного права. Как непосредственные – в виде разрешения избираться только лицам с определённым доходом (прямой имущественный ценз кандидатов), так и косвенные – в виде требований крупных денежных залогов от кандидатов на посты и/или значительного числа подписей выборщиков, поддерживающих их выдвижения (сбор каковых подписей обычно также невозможен без соответствующих трат, то есть достатка). Сие, конечно, именно лишь попутные меры, касающиеся только выдвижения кандидатов, то бишь права избираться (которое, как сказано, не столь существенно, как право избирать), но, тем не менее, ими тоже ставятся серьёзные препоны участию в выборах неимущих. Тем самым, это тоже, фактически, меры пробуржуазного толка.

       Таковы основные пункты подстройки буржуазией под себя правил игры, то есть выборных порядков.

 

2. От привилегий – к практическому доминированию

 

СИЛА ЕСТЬ – ПРИВИЛЕГИЙ НЕ НАДО  Теперь вернёмся к тому, что монополизация активного и (в меньшей степени) пассивного избирательных прав остро требуется конкретным классам только тогда, когда они слабее своих соперников на выборах (либо какого-то из них в отдельности, либо всех их вкупе) и поэтому не способны добиться победы в "честной" борьбе (я ставлю тут кавычки, потому как сомневаюсь в правильности именования честными не только цензурированных выборов, но и ситуаций типа "связался чёрт с младенцем"). Когда же энный класс по факту самый мощный в обществе, а то и сильнее всех его прочих групп, вместе взятых, подобные законодательные ухищрения ему уже без надобности. При таком раскладе он вполне может допустить куда более широкое (да хоть всеобщее!) избирательное право и отказаться от большинства (да хоть от всех!) иных своих «законных» (то бишь установленных в качестве законов) преференций.

       Уточняю: указанное «может допустить», разумеется, не означает «непременно допускает». Понятно, что всегда лучше быть и богатым, и здоровым, чем либо богатым, либо здоровым. Вот и классу-гегемону не воспрещается брать своё (а также чужое) как деньгами, так и натурой, то бишь и по закону (с помощью привилегий), и силой (с опорой на объективное преобладание). Я подчёркиваю лишь то, о чём уже говорилось выше, а именно, что:

а) при относительной слабости класса (его низкой конкурентоспособности на выборах) без преференций ему никак нельзя, и он вынужден добиваться их любыми путями;

б) при практическом доминировании (высокой и, тем более, абсолютной  конкурентоспособности) класса на выборах преференции для него уже не так важны и он может от них отказаться (хотя, конечно, вовсе не рвётся к этому сам по себе, без давления со стороны других классов; при данном раскладе ему просто нет смысла биться за указанные привилегии не то что до последней, но даже и до первой капли крови).

       Сие в полной мере касается и буржуазии. Там, где она заведомо сильнее всех своих конкурентов на выборах, привилегии ей, в принципе, не нужны. То бишь желательны, но не обязательны. Здесь для неё становится возможным отказ от них без того, чтобы это угрожало ей потерей общественной власти (поражением на выборах и утратой контроля над госаппаратом).

 

СИЛА НА ВЫБОРАХ  Однако – в чём выражается сила в данном конкретном случае? Когда речь идёт не о первичном отъёме власти у бюрократии и исходном установлении демократических порядков, а о победе на выборах, о борьбе между неуправленческими классами в рамках самих указанных порядков? Это ведь особый вид состязаний, для успеха в которых требуются и особые факторы силы. Точнее, те же самые, но вовсе не в той комплектации, что нужна для победы в обычной силовой классовой борьбе, носящей в решающей фазе характер открытого военного столкновения. Так, например, вооружённость и воинская выучка, столь значимые на поле боя, тут (на выборах) явно не у дел. Успех в выборной кампании определяется иными факторами. Какими конкретно?

       Во-первых, простым численным преобладанием класса, то есть числом имеющихся у него голосов. Понятно, что чем больше доля класса в общем массиве электората, тем проще ему продвинуть своих ставленников.

       Во-вторых, политической грамотностью его (класса) членов, их культурой, умением пользоваться  демократическими институтами, пониманием общеклассовых интересов. Как и везде в подобных играх, умелый здесь переигрывает неумелого.

       В-третьих, их (членов класса) организованностью, дисциплинированностью, способностью к коллективным действиям. Разброд и шатания, разумеется, ослабляют класс, а сплочённость усиливает.

       В-четвёртых, характером целей класса, их привлекательностью для других социальных слоёв. Кто в состоянии навербовать больше союзников, у того и больше шансов выйти победителем.

       Наконец, в-пятых, величиной имеющихся в распоряжении класса материальных ресурсов. Выборные кампании – весьма затратные предприятия (в особенности, когда главное в них – победа, а не просто участие). Причём, они тем дороже, чем больше (многочисленнее) общество и чем выше степень его культурного, технического (в первую очередь – в части орудий влияния на умы) и прочего развития. Для выдвижения и, тем более, обеспечения успеха кандидатов нужны немалые средства: на рекламу, агитацию, организацию встреч с избирателями, контролирование выборного процесса и т.д. Соответственно, при прочих равных здесь на коне тот, кто богаче.

       Повторяю и подчёркиваю, все эти факторы приобретают решающее значение:

1) лишь в рамках выборной борьбы, то есть не при исходном захвате власти в обществе вообще, где главную роль играет военная сила, а в условиях уже установленной в результате такого захвата принудительным путём демократии;

2) когда указанная выборная борьба носит относительно честный характер, когда ни у одной из борющихся сторон нет никаких существенных (заведомо отдающих победу тому или иному классу) «законных» привилегий.

 

КОЗЫРНОЙ ТУЗ БУРЖУА  Какими из выделенных силовых факторов может похвастаться буржуазия? В принципе, она сильна во всех перечисленных отношениях. Но важны не абсолютные, а относительные её показатели. То есть то, как она выглядит на фоне других классов. В этом смысле данный класс стабильно превосходит всех своих имевших и имеющих доныне место в истории конкурентов только богатством. По остальным  параметрам его положение не так устойчиво. Ибо сильно варьирует в различных конкретных обстоятельствах и носит  преходящий характер. В особенности, с развитием исторической обстановки, в ходе которого на авансцену постоянно выдвигаются всё новые многочисленные социальные группы, распространяется массовое образование, рождаются новые популярные идеологии и пр.

       Поэтому, хотя в отдельных ситуациях буржуазия вполне может доминировать на выборах и за счёт каких-то иных своих преимуществ (из числа упомянутых), в общем случае она делает ставку прежде всего и опирается главным образом на имущественное преобладание в обществе. Точнее сказать, всегда, когда буржуа побеждают на выборах, они достигают этого по сумме присущих им силовых факторов в той или иной их конкретной комбинации, но роль первой скрипки в данном оркестре обычно играет богатство. И, что существеннее всего, чем дальше – тем больше. Ввиду уже вскользь отмеченного чуть выше удорожания выборных кампаний по мере численного роста и культурного и технического развития обществ.

       Данное развитие, с одной стороны, повторяю, может лишать буржуазию каких-то её чисто ситуационных нестабильных преимуществ (как то: численного перевеса, организационного превосходства, наибольшей привлекательности идеологии и т.п.), однако, с другой стороны, в его ходе опережающими темпами растёт удельный вес имущественной состоятельности в качестве обеспечивающего успех на выборах фактора. Неравенство в этом отношении со временем (и, по меньшей мере, на какой-то исторический период) становится наиболее важным.  (Как писал А.Франс, «Во всяком цивилизованном государстве богатство священно; в демократических государствах священно только оно»). Общественное развитие, тем самым (во всяком случае, вплоть до изживания и завершения указанного периода), льёт воду на мельницу буржуа, выпячивая на главную роль именно то, в чём они устойчиво преобладают. Такова господствующая последние сто-двести лет тенденция.

       Отсюда чем дальше заходит (известный нам пока) исторический прогресс, тем большее значение в выборных кампаниях приобретает богатство и тем более позволительным для буржуазии становится отказ от привилегий, допущение «честных выборов». По сути, движение в данном направлении и происходит именно параллельно общественному развитию с его указанным побочным результатом. Одно (привилегии) тут просто замещается другим (прочным силовым преобладанием в качестве игрока на выборах). При, естественно, подталкивающем к тому всё возрастающем – по мере того же развития общества – давлении иных социальных слоёв. Повышающееся значение богатства позволяет буржуазии отказаться от привилегий, а усиливающееся давление конкурентов понуждает к сему. Отчего эти два порождения общественного прогресса и реализуются в соответствующих изменениях демократической политической системы в виде утверждения всеобщего избирательного права.

 

«СОУЧАСТНИКИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ»  Для полноты картины стоит также упомянуть ещё парочку (во многом тоже производных от общественного развития) причин указанных изменений-послаблений.

       Первая из них состоит в снижении классовых противостояний в развитых (передовых) обществах за счёт: а) повышения производительности труда и б) ограбления иных обществ. Современные буржуазные демократии могут позволить себе быть запанибрата с массами именно потому, что у них имеются ресурсы для сглаживания внутренних социальных противоречий, то есть поддержания такой ситуации, когда и волки сыты, и овцы целы. Прежде всего, это обеспечивается, как сказано, ростом производительности. Чем больше (при прочих равных) общество производит, тем оно богаче и тем проще ему обеспечить приемлемый уровень благосостояния всех (или хотя бы решающего большинства) своих членов. Что снижает накал общественных страстей и повышает терпимость масс к наличным порядкам. Ведь от добра добра не ищут.

       Развитые общества также в состоянии навязать всем прочим перераспределение мировых богатств в свою пользу. Как непосредственно силой, так и через систему мирового рынка (ибо любой рынок, как мы увидим ниже, есть механизм перекачки средств от бедных к богатым, от отсталых к передовым, от экономически немощных к экономически мощным). Это тоже повышает благополучие и, тем самым, конформизм широких слоёв их граждан.

       Кроме того, главный антагонизм тут вообще вытесняется за пределы отдельных обществ и приобретает уже не столько социальный, сколько межгосударственный и даже цивилизационный характер. Что поощряет перемирия и солидарность классов внутри каждой из таких противостоящих на мировой арене сторон. В связи с чем послабления избирательных законодательств передовых буржуазных государств ещё больше облегчаются.

       Вторая важная их (послаблений) причина – появление эффективных средств влияния на умы. То есть уже не вышеописанных условий, благоприятствующих замирению классов и, в том числе, повышению отзывчивости масс к «официальной» (в нашем случае – господствующей буржуазной) пропаганде, а чисто технического ударного (высокотехнологичного) обеспечения последней. Благодаря чему она приобретает тотальный и куда более жёстко бьющий по мозгам характер. Результативность пропаганды тут возрастает, во-первых, в разы, а, во-вторых, в любой, а не только потворствующей её восприятию ситуации. Речь, понятно, идёт о роли средств массовой информации. Которые превратились на определённом этапе их развития (примерно с середины прошлого столетия) в сильнейший фактор влияния. И которые при наличии частной собственности и свободы слова находятся преимущественно в руках богатых. Появление этого ресурса у буржуа многократно усилило их в качестве игроков на поле выборов и тоже (за компанию с прочими перечисленными обстоятельствами) резко снизило их нужду в «законных» привилегиях. Зачем брать оппонента за горло, если можно взять его за душу? Важно лишь монополизировать инструменты игры на душевных струнах. Что у буржуазии, повторяю, при господстве рынка и получается само собой.

 

3.«Сверхъестественное» обеспечение практического доминирования

 

НА БОГА НАЙДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ  Описанное смещение центра тяжести успешной выборной борьбы с привилегий на простое силовое доминирование, а в рамках оного – на фактор богатства есть естественный процесс. Происходящий без каких-либо усилий, прилагаемых к тому самой буржуазией (за исключением, разумеется, тех действий, которые она предпринимает для установления и охранения рыночных порядков вообще). Так удачно ей выпадают карты. Однако на Бога надейся, а сам не плошай. Хорош лишь тот экспромт, который сочиняется загодя. Вот и у буржуазии естественность её преобладания на выборах отнюдь не отбивает охоту к дополнительному искусственному его обеспечению. Почему бы не применить в данной игре ещё и шулерские приёмы? Подкрепив желанную победу опять-таки очередными нечестными способами борьбы. Раз уж не удаётся сохранить пробуржуазные правила игры и приходится рассчитывать только на реальные классовые  преимущества, то стоит постараться увеличить разрыв в них между собой и соперниками и насильственным путём.

       Здесь речь заходит уже о всё той же (известной нам из стратегии и тактики бюрократии и вообще всеобщей классовой) политике перераспределения факторов силы господствующим классом в свою пользу, то есть о введении и поддержании такого общественного порядка, который способствует ослаблению одних (подавляемых) классов и усилению других (господ). (Рассматриваемый случай специфичен лишь тем, что указанные ослабление-усиление проводятся именно по тем направлениям и параметрам, которые существенны для выборной борьбы). Буржуазия, конечно, прибегает к  этому методу обеспечения своего доминирования на выборах при любой возможности. И уж, тем более, при необходимости – когда вынужденная отмена привилегий не компенсируется в должной мере её естественным силовым преобладанием. Что же данный класс тут конкретно делает?

 

ВАРИАНТЫ НА ВЫБОР  Что, для начала, вообще можно сотворить с теми факторами силы, которые значимы в выборной борьбе? Ведь каждый из них своеобразен и требует своего подхода.

       Так, с относительно излишней численностью конкурирующих классов, скажем, можно бороться (естественно, помимо цензов, которые здесь мыслятся отменёнными) следующими способами (взятыми хоть порознь, хоть совокупно):

а) прямым физическим уничтожением данных «излишков»;

б) ограничением рождаемости и/или других способов пополнения опасных групп запретами и/или поощрениями;

в) поощрением собственной рождаемости и/ или иных способов пополнения класса господ.

       В отношении политической и общей культуры действенны:

г) снижение интеллекта (способности логически мыслить) и образованности чуждых слоёв посредством нужного ухудшения (или исходного поддержания на низком уровне) системы их (или в целом – массового общественного) образования и воспитания;

д) насаждение различных суеверий и религиозных верований масс и поддержка соответствующих институтов;

е) повышение собственной культуры класса господ в рамках особых «элитных» учреждений.

(Для буржуазии с её частной спецификой можно ещё отметить:

ж) введение платного обучения, причём, тем более дорогостоящего, чем выше его уровень).

      В части дезорганизации классов-соперников работает всё та же политика «разделяй и властвуй» в виде:

з) стравливания чуждых соцслоёв друг с другом всеми возможными способами (посредством клеветы, провокаций, интриг, разжигания многообразных этнических, религиозных, социальных и пр. ненавистей и т.д.);

и) законодательного запрета (или хотя бы различных ограничений) их (чуждых соцслоёв) организаций (партий, профсоюзов и т.п.) и/или фактических помех образованию и деятельности оных;

к) информационно-пропагандистской войны против них в подконтрольных СМИ;

л) перевербовки (подкупом, шантажом, запугиванием и др.) лидеров и руководителей данных организаций и компрометации (а то и прямого физического устранения) тех, кто неподкупен;

м) дезориентации классов-конкурентов путём создания множества подставных организаций, якобы отстаивающих их интересы;

н) поощрения самоорганизации (то есть материальной, финансовой, организационной, административной, законодательной и прочей её поддержки) в собственной среде господствующего класса и дружественных ему (обычно – маргинальных) слоях.

       По линии навязывания обществу в качестве господствующей (единственной или хотя бы самой популярной) лишь своей идеологии эффект даёт:

о) массированная и качественная её пропаганда;

п) включение этой пропаганды в обязательные школьные (и вузовские) программы (внушаемое в детстве усваивается легче и прочнее в силу некритичности детского восприятия);

р) законодательный запрет и/или фактическое подавление критики навязываемых идеологем (догм) (например, принципа неприкосновенности частной собственности);

с) законодательный запрет и/или фактическое вытеснение из информационного пространства враждебных идеологий, изображение своей идеологии безальтернативной;

т) при невозможности предыдущего (пункт «с») – опорочивание (недобросовестная критика) враждебных идеологий, представление своей идеологии наилучшей из возможных (или хотя бы имеющихся: лучше, мол, пока ничего не придумано).

       И так далее по всему алфавиту.

       Ну а что касается обеспечения опережающего накопления ресурсов, то тут:

во-первых, нет и не может быть общих для всех классов рецептов решения проблемы (приёмов достижения данной цели), ибо это вопрос системы распределения общественных богатств, которую каждый доминант строит наособицу, под себя (так, бюрократы, как мы уже знаем, попросту присваивают основную массу благ по праву сильного). В этой области практикуемая политика определяется спецификой (различиями), а не сходствами классов;

во-вторых, какие-либо дополнительные спецмеры возможны и нужны только в нерыночных условиях: при господстве рынка (являющегося как раз, помимо всего прочего, ещё и особой системой распределения) перекачка ресурсов от неимущих к имущим (то есть преимущественно к буржуазии) идёт естественным образом по его (рынка) собственным законам (в согласии с его закономерностями). Отчего при выяснении того, как искусственно могут усилить себя именно буржуа, обсуждение этого аспекта излишне. Единственной их задачей здесь выступает лишь само утверждение в обществе рыночных порядков.

 

ЧТО ПОДХОДИТ БУРЖУАЗИИ   Из предложенного набора спецмер буржуазия (равно как и все иные классы), разумеется, берёт на вооружение не все. По самым разным причинам. Это как одежду подбирают – по погоде, по фигуре, по моде, по материалу и т.п. Вот и буржуа в основном используют (стараются использовать) лишь те приёмы, которые им больше подходят.

       Во-первых, по сиюминутным конкретным условиям. От коих зависит, с одной стороны, применимость, а с другой – надобность (актуальность) тех или иных мер. Одинаково бессмысленно делать (пытаться делать) как то, что заведомо обречено в данных обстоятельствах на неудачу (невозможно), так и то, в чём нет никакой необходимости (ибо всё и так обстоит прекрасно). (Но это, как понятно, в целом случайный и переменчивый ориентир).

       Во-вторых, по характеру самих мер. Ведь они различаются между собой по ряду параметров, отчего одни из них более предпочтительны, чем другие. Главное значение при этом имеет их эффективность, то есть полезный выхлоп на единицу затраченных усилий и ресурсов. Иной раз овчинка и выделки не стоит. Так, решение «демографической» проблемы (назовём так низкую относительную численность господ) вышеописанными способами «б» и «в» намного хлопотнее и, главное, длительнее, чем способом «а». А ещё дешевле и сердитее вообще не заморачиваться исправлением неблагоприятного соотношения численностей своего и конкурирующих классов, а просто хорошенько вдарить последним по мозгам убойной пропагандой.

       В-третьих, многие (если не все) действия людей имеют не только прямые (преследуемые), но и  побочные результаты. Иной раз тоже полезные, порою нейтральные, но нередко и вредные. И не всегда плюсы уверенно перевешивают минусы. Например, снижение политической культуры малоимущей части электората помимо относительного усиления буржуазии повышает и шансы популизма (от которого частенько рукой подать до реанимации бюрократизма). А низкий уровень интеллекта и образованности значительного числа членов конкретных обществ сверх того (то есть низкой общей и политической культуры масс с её внутриполитическими угрозами) ухудшает ещё и конкурентоспособность последних на мировой сцене (и сомнительно, что в серьёзной исторической перспективе с этой бедой можно справиться посредством привлечения «мозгов» из-за рубежа). Господствующие классы и, в частности, буржуа, применяющие такие приёмы, тактически, может, и выигрывают (на время упрочивая свою власть), но стратегически загоняют свои общества в тупик (впрочем, временщиков обычно это мало тревожит: их кредо «после нас хоть потоп»).

       Наконец, в-четвёртых, кое-какие меры буржуазии не по плечу (или, по крайней мере, не по нутру) и по собственной её врождённой ограниченной способности к ним. Так, решать «демографические» проблемы прямым «отстреливанием» масс подданных в состоянии разве что тоталитарные бюрократические режимы (перед коими, впрочем, как раз такие проблемы и не стоят: из-за отсутствия выборности; «отстрелы» тут порождаются иными причинами), но не демократические, пусть даже и буржуазные. Для последних решиться на подобные действия и осуществить их на порядок труднее. Хотя радикальность любого борющегося за власть класса и определяется прежде всего степенью ожесточённости этой борьбы, однако крайности, на которые бюрократы готовы идти всегда, буржуа могут позволить себе только в исключительных обстоятельствах: при открытой военной борьбе за власть, в процессе установления нужных им рыночно-демократических порядков, но не собственно в их рамках.

       Таким образом, на практике главными направлениями борьбы буржуазии за своё относительное «сверхъестественное» усиление в качестве игрока на поле выборов обычно выступают лишь дезорганизация и идеологическое подавление конкурирующих классов. Все прочие возможные меры тут больше на подхвате, а до откровенного террора дело у буржуа вообще доходит только в крайнем случае – при решительной угрозе их власти и опирающимся на неё буржуазным общественным порядкам.

 

НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ  В завершение темы нелишне отметить ещё следующее. Хотя перечисленные искусственные меры имеют в условиях готовой демократии своей основной целью относительное усиление буржуазии как участника выборных кампаний, они, конечно, усиливают её не в одном этом узком разрезе, а и в общем смысле. Превосходство в грамотности, идеологии, сплочённости и проч. важны не только для победы на выборах, но и в глобальной политической схватке, утверждающей и поддерживающей сами выборные порядки. Просто в последнем случае главными противниками буржуа выступают уже не иные неуправленческие классы, а госаппаратчики.

       Кроме того, на данном фронте не меньшую (и даже бОльшую) роль играют другие силовые факторы, в первую очередь, вооружённость и военизированность. Отчего буржуазия, разумеется, не обходит вниманием и их распределение в свою пользу. При этом вооружения, как отмечалось в пятой лекции, оказываются в её руках и под её исходным контролем естественным образом (ибо она выступает их производителем и первичным владельцем). Что же касается военизированности, то тут данному классу приходится принимать специальные меры. Поначалу, пока сие дозволяет уровень развития военного дела, буржуа непосредственно берут воинскую функцию на себя – путём создания различных национальных гвардий, гражданских ополчений и тому подобных самодеятельных формирований. Затем, когда указанный простейший способ овладения вооружёнными силами исчерпывает себя (в силу значимой профессионализации армии), кое-где (например, в Англии 19-го века) в практику входит продажа государством средних воинских должностей (патентов на звание) за деньги, благодаря чему офицерами, в основном, становятся лишь представители имущих сословий. Ну а с тех пор, как военная служба окончательно превратилась в высокопрофессиональное занятие, единственным средством контроля армии (а также полиции, служб разведки, обеспечения национальной безопасности и т.п.) остаётся лишь (достаточно окрепшая к этому времени) демократия – с её подчинённостью всех силовых структур госаппарату, а самого госаппарата – массам выборщиков (при доминировании в их составе буржуазии).