А.С.Хоцей

          (письмо Л.Е.Гринину)

          Уважаемый Леонид, я прочитал вашу (твою с соавторами) статью в альманахе "Эволюция" (М.: Книжный дом "ЛИБРОКОМ", 2009) (цитаты из неё ниже буду давать под номером "1"), а также монографию "Макроэволюция в живой природе и обществе" (М.: Издательство ЛКИ, 2008) (номер "2"). Естественно (уж как всегда!), возникла масса сомнений и возражений. Не буду закапываться в частности и детали, возьму главное — проблематику арогенеза. Именно ей, во-первых, и посвящены (как будто бы) данные работы. Во-вторых, в рамках её истолкования наглядно выявляются наши с тобой принципиальные разногласия (в понимании общества и его закономерностей). В-третьих, на данном направлении мне не надо далеко ходить за подмогой: мой авторитетный союзник обнаруживается уже среди авторов того же альманаха. Это Н.Н.Иорданский (ссылки на его статью ниже будут маркироваться номером "3"). Позиция Николая Николаевича (далее — Н.Н.) во многом сходна с моей. Правда, сам он, похоже, не совсём ясно осознаёт глубинную суть излагаемых им взглядов, отчего проявляет непоследовательность при их ретрансляции за пределы круга его профессиональных интересов. Мы с ним находимся "по одну сторону баррикад" лишь до тех пор, пока он пишет на хорошо знакомые ему темы биологии; когда же Н.Н. берётся проводить аналогии между биологическими и социальными явлениями, то допускает те же ошибки (в моём понимании, конечно), что и ты "со товарищи".

          С этим — поехали.

          Начать мне придётся несколько издалека — с постановки и прояснения проблемы определения объекта (коим в нашем случае является феномен ароморфоза; в общем же смысле термином "объект" я обозначаю всё, что может стать отдельным предметом нашего внимания).

          ПОНИМАНИЕ ТЕРМИНА "ОПРЕДЕЛЕНИЕ"   Прежде всего уточню, о какого рода определении идёт речь. "Могучим русский языка", к сожалению, именует термином "определение" два различных процесса. Во-первых, разъяснение того, чем некое нечто является, выработку дефиниции (и саму дефиницию) соответствующего понятия. Во-вторых, детерминацию, обусловливание чего-то чем-то. В первом случае мы имеем формулу "Х есть (определяется через) У". Сущность одного (неизвестного) разъясняется тут посредством отсылки к другому (известному). Во втором случае формула выглядит так: "Икс (в его либо бытии, либо происхождении, либо конкретике и т.п.) определяется (детерминируется) Игреком (его наличием, характером и т.д.)". Одно здесь в каком-то смысле (аспекте) зависит от другого.

          Различие данных двух "типов определений" (а вернее, значений термина "определение", содержаний именуемых им процессов) как будто бы очевидно, отчего может показаться, что я напрасно специально о нём упоминаю. Однако одно дело — знать (понимать, различать) что-либо теоретически, и совсем другое — применять это знание на практике. Многие, взявшись определить нечто в первом смысле (то есть взявшись дать дефиницию обозначающего это нечто термина, взявшись ответить на вопрос "Что это такое?"), в ходе конкретной реализации сего почему-то сбиваются на второй смысл, сводят сущность (характеризующие признаки) объекта к его обусловленности чем-то (то бишь фактически отвечают на вопрос "Чем сие нечто обусловливается?"). Этим, как будет видно ниже, отчасти грешите и вы (ты и К^о). Поэтому в первую очередь подчёркиваю: предметом нашего интереса выступает определение-разъяснение, выработка дефиниции (раскрытие значения) термина, именующего энный объект, сиречь, описание этого объекта. Наша задача — ответ на вопрос "Что есть Х (конкретно: ароморфоз)?" (Или: "Какова дефиниция термина "ароморфоз"?"), а не: "Чем он детерминируется?"

          ПРАВИЛА ОПРЕДЕЛЕНИЯ   Разобравшись с характером вопроса, желательно понять, как на него следует отвечать, чтобы ответ был правильным, а не ошибочным.

          Как отмечалось, общая формула любой дефиниции — "Х есть У". Где Х — определяемое, а У — определитель. Проблема правильного определения — это проблема подбора нужного определителя. На данном направлении можно выделить ряд правил (я лично насчитал их тут четыре, но, думаю, это не предел).

          Первое: определитель должен быть известным (представление о нём должно быть сформировано, должно наличествовать). Определять одно неизвестное через другое неизвестное бессмысленно. При таком определении, конечно, появляется некое новое знание (о том, что Х — это У), однако сие вовсе не есть знание о сущности (конкретике) определяемого, равно как и определителя. Это лишь знание о некотором их отношении (в данном случае — тождестве). И всё. Из голого знания лишь о том, что Х есть У, ничего не почерпнуть ни о том, что такое Х, ни о том, что такое У.

          Второе правило: определитель должен быть достаточным, то есть, с одной стороны, полным, исчерпывающим, а с другой — не избыточным. В случае приписывания объекту недостаточного числа отличительных признаков (неполноты его определения) на деле получается определение объектов не данного вида, а предшествующего рода. Например, дефиниция понятия "берёза" совпадает при этом с дефиницией более общего понятия "дерево", отчего берёзы оказываются не отличены (в наименовании и в представлении) от дубов, ясеней и пр. (все последние причисляются к берёзам). В случае же, наоборот, избыточности приписываемых признаков на место дефиниции вида подставляется дефиниция подвида. И тем самым в число берёз записываются только карликовые берёзы, а не все их разновидности в целом.

          Третье: определитель должен быть положительным, то есть толкующим о том, чем объект является, а не о том, чем он не является. Перечисления того, чем конкретный Х не является (или того, какие признаки для него не характерны) могут быть бесконечными, но как бы они ни были велики, мы никогда не можем быть уверены, что в остатке у нас пребывает только Х и именно Х собственной персоной. Исключением тут выступает определение через абсолютное отрицание — по формуле "Х есть анти-У" (где У, естественно, известен); неправильно только определение по формуле "Х не есть У" (или: "Х есть не-У").

          Наконец, четвёртое и главное правило: определитель должен адекватно выполнять свою задачу, то бишь описывать сущность определяемого, а не какие-то (а) второстепенные или (б) побочные обстоятельства. (Упомянутое выше сведЕние определения объекта к его обусловленности чем-то есть как раз нарушение пункта "б" этого правила). Другими словами, ответ на вопрос "Что есть Х?" должен, во-первых, указывать на существенное (закономерное), а не на незначимое (случайное) для данного Х, а во-вторых, должен быть прямым, а не косвенным, должен отвечать именно на данный вопрос, а не на какой-то иной. Как по форме, то бишь строению фразы (формально-логически), так и по содержанию.

          ПОЯСНЕНИЕ   Последнее поясню подробнее. В принципе, требование соответствия ответа вопросу есть общее требование, касающееся всех вопросов (и ответов), а не только нашего "Что есть Х?" Возможны ведь и другие вопросы: "Зачем нужен Х?", "Чем обусловливается Х?", "Где находится Х?", "Существует ли Х?" и т.д. Каждый из них требует своего специфического ответа. Прежде всего, по форме (формулировке). Например, на вопрос "Существует ли Х?" формально-логически правильны только два ответа: "Х существует" и "Х не существует". Ответить на него формулой "Х есть У" (где У — конкретный определитель) логически неверно. Точно так же в нашем случае, когда на вопрос "Что такое Х?" отвечают: "Х детерминируется тем-то", налицо (для начала) формально-логическая ошибка: несоответствие строения ответа строению вопроса.

          В то же время формальные требования иной раз могут быть и соблюдены. Например, на вопрос "Что есть Х?" можно ответить и так: "Х есть то, что детерминируется Z". По форме это нормальный ответ "Х есть У", где определитель У просто расшифровывается как "то, что детерминируется Z". Формальное соответствие (ответа — вопросу) тут вроде бы налицо (притянуто за уши). Однако ответ ли это на заданный вопрос? Ведь содержательно утверждения "Х детерминируется Z" и "Х есть то, что детерминируется Z" ничем не отличаются друг от друга, передают одну и ту же информацию. (При том, что фраза "Х детерминируется Z" — это ответ на вопрос "Чем детерминируется Х?", а вовсе не "Что есть Х?"). Отсюда важна не только форма, но и содержание ответа. В частности, в нашем случае (в ответе "Х есть У"), повторяю, определитель У должен именно определять, характеризовать подлинную сущность Х, а не указывать на какие-то побочные обстоятельства. Что это конкретно значит?

          ПЕРВИЧНАЯ КОНКРЕТИЗАЦИЯ   Это значит — в самом общем смысле, — что определитель должен толковать о том, чем объект является как таковой, то есть сам по себе, а не в каком-либо его отношении (типа обусловленности, сходства, соответствия и пр.) к другим объектам. Сущность любого объекта — это его собственная характерность, "внутреннее" содержание (то, чем он является сам по себе), а не то, как он относится к чему-то вне себя (чем является для другого). Правильным является лишь такое определение, которое описывает указанную сущность.

          ОГОВОРКА     Во избежание недоразумений, оговорюсь, однако, что всё рассказанное касается, во-первых, лишь научных определений. Это они обязаны носить сущностный характер, отражать существенное в объекте. В то время как в бытовой (повседневной) коммуникации широко (и даже чаще всего) используются определения через отношения. Ведь тут задача состоит не в том, чтобы докопаться до сущности определяемого, а в том, чтобы "по-быстрому" и максимально доходчиво дать понять собеседнику, о чём примерно идёт речь. Отсюда неудивительно, что большинство бытовых определений носит поверхностный, косвенный, указывающий на несущественные (но легко схватываемые, заметные) "признаки" характер. То бишь главным образом — на отношения определяемых объектов к другим (хорошо известным) объектам. Такого рода дефиниции преобладают и в обслуживающих нужды отмеченной бытовой коммуникации толковых словарях.

          Тем самым на практике имеют место всё-таки два вида определений, которые необходимо различать, в том числе и терминологически. Учитывая это, определения, схватывающие собственные сущности объектов, я буду называть впредь сущностными, а основывающиеся на побочных обстоятельствах (на отношениях к другим объектам) — косвенными.

          ИСКЛЮЧЕНИЕ   Во-вторых, нет правил без исключений. В нашем случае ими выступают определения самих отношений (как вообще, в качестве общего понятия, так и каждого особого отношения — в отдельности), а ещё пуще того — их "агентов", соотносящихся сторон. Данные агенты отношений, само собой, суть тоже конкретные объекты и тоже имеют свои особые имена. Например: стороны генетического отношения (порождения одного другим) именуются терминами "порождающее" и "порождаемое" (частные разновидности: "родитель" и "дитя", "творец" и "сотворённое", "причина" и "следствие"); в отношении основанности это — "основание" и "основывающееся" (частные модификации: "базис" и "надстройка", "постулат" и "вывод"); для отношения "состояния из-включённости в" — "система" и "элементы" (пример модификации: "целое" и "часть") и пр. Вот эти термины, обозначающие именно стороны конкретных отношений (собственно соотносящееся), естественно, могут и должны определяться только друг через друга, во взаимном отношении. Система — это то, что состоит из элементов (конкретная система — из конкретных элементов). Элемент — это то, из чего состоит система. Сущность каждого из этих объектов и заключается в их взаимном отношении. Для таких объектов определение через их отношение как раз является сущностным (отчего даже сомнительно, что тут налицо исключение из правила).

          Впрочем, для нас данный казус имеет лишь теоретическое значение. Большинство слов (и, в частности, термин "ароморфоз"), как понятно, обозначают не конкретные отношения и не их стороны, а объекты, существующие (и имеющие определённость, сиречь определяющиеся) автономно, сами по себе. Соответственно, их дефиниции — при научном подходе — должны носить не "относительный" характер.

          УТОЧНЕНИЕ   Наконец, в-третьих, приведённая конкретизация требований пункта "б" правила 4 является лишь первичной и нуждается в уточнении. Правильное определение, конечно, не должно быть "относительным", однако не в абсолютном, а лишь в некотором конкретном смысле. Ибо как может обойтись без отношения определение, сама формула которого — "Х есть У" — носит "относительный" характер? Ведь тут определённым образом сопоставляются два объекта. Необходимо как-то обойти это затруднение.

          Теоретически сие можно сделать двумя способами. С одной стороны, качественно разведя определяемое и определитель — чтобы они были объектами разных родов (в логическом значении данного слова) и, притом, именно таких, между которыми невозможны реальные отношения. С другой стороны, — исходя из качественного разнообразия самих отношений: какие-то из них должны быть запрещены. На практике (в научных определениях) реализуются оба этих подхода. В основном просто уже потому, что применение первого из них автоматически ведёт ко второму. Ведь разнородность Х и У, как отмечалось, должна быть такова, чтобы между ними не могло быть реальных отношений: это как раз ограничительное во втором смысле требование.

          В результате необходимое уточнение сводится в конечном счёте к тому, что определяемое и определитель не должны быть объектами одного феноменного класса. Ведущим признаком сущностных определений является то, что в них объекты определяются через отношения к объектам иных феноменных классов (и это неизбежно ирреальные отношения). В косвенных же определениях определения идут через реальные отношения к объектам своего (для определяемых объектов) феноменного класса.

          Но что такое феноменные классы?

          КЛАССЫ ФЕНОМЕНОВ   Сегодня философия выделяет четыре фундаментальных класса феноменов. Это:

1) материальные объекты, или сущее (сюда входят вещи плюс разнообразные по степени хаотичности-упорядоченности скопления вещей);

2) события, или происходящее (действия и их следствия — изменения; связные последовательности как первых, так и вторых суть процессы);

3) свойства, или характеризующее (качества, количества, формы, состояния, структуры и пр.);

4) отношения, или обнаруживаемое в сопоставлении (в эту группу входят как собственно отношения, так и различные связи, сходства, соотношения, соответствия и т.п.). (Термином "отношение" в рамках нынешней языковой практики некорректно именуется любой случай, когда один объект может быть как-то сопоставлен с другим — независимо от конкретного характера этого возможного сопоставления (возможность которого, естественно, обеспечена объективно — какой-то наличной сопоставляемостью, обнаруживаемым нами реальным "сопостоянием" этих объектов). Мы называем сегодня "отношениями" как собственно отношения (например, генетическое, принадлежности, базирования), так и сходства (обладания объектами одними и теми же, то бишь такими же свойствами), связи (обусловленности, зависимости), согласованности (корреляции), соотношения (величин, значимостей), соответствия и т.п. Лично я последнее время в качестве общего, объединяющего все эти феномены понятия использую именно термин "сопостояние", но здесь уж буду традиционен. Как во избежание излишней путаницы (ведь "понятно" лишь привычное), так и потому, что в рассматриваемом контексте отличение отношений от связей или сходств непринципиально: каким бы ни было сопостояние — ни одно из них не может быть опорой сущностного определения).

          Из указанных феноменов реально (самостоятельно, самосуще) существуют только матобъекты, а события, свойства и отношения выступают лишь их (матобъектов) проявлениями, особенностями и, если можно так выразиться, квазиконтактами. (Реальными контактами матобъектов являются их взаимодействия, которые, однако, принадлежат уже к классу происходящего, а не обнаруживаемого в сопоставлении; сходство же, например, явно ирреальный "контакт", равно как и соотношение "больше-меньше" или соответствие-несоответствие чего-то чему-то).

          Объекты указанных различных феноменных классов как раз и определяются друг через друга с соблюдением вышеупомянутого уточнённого правила (4). То бишь так, что объект каждого конкретного феноменного класса определяется лишь через объекты иных феноменных классов, но никак не своего собственного. Вещи не должны определяться через вещи, события через события и т.п. (за вычетом упоминаемого чуть ниже специфического случая отнесения логического вида к логическому роду).

          СУЩНОСТНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ МАТОБЪЕКТОВ   Из данного ограничения естественным образом вытекает, что каждый класс определяемых Х имеет свой набор возможных определителей У. Для матобъектов это свойства, события и отношения; для событий — матобъекты, свойства и отношения; для свойств — матобъекты, события и отношения; для отношений — матобъекты, события и свойства. Подчёркиваю: перечисленные наборы выглядят так лишь как формально возможные, то бишь — в рамках запрета определителей одного с определяемым класса. На деле же не бывает, похоже, определений через отношения, то есть посредством отношения к отношениям. Да и определения через события что-то не больно приходят на ум (возможно, всё это задействуется в определениях некоторых свойств). Ответственную функцию определителей в основном берут на себя свойства и матобъекты.

          Так, для самих последних (то есть для сущего) сущностными дефинициями обозначающих их слов выступают перечисления присущих им (матобъектам, а не словам) отличительных особенностей, то бишь свойств. Определить вещь — значит главным образом указать, какие конкретные свойства присущи ей (характеризуют её). (Как видно, тут налицо ирреальное отношение принадлежности-обладания: свойства принадлежат вещи, вещь обладает свойствами — но отнюдь не в форме права частной собственности, ибо в рамках последнего матобъекты обладают матобъектами же, а вовсе не свойствами. Обладать свойствами — значит, иметь определённость, особым манером проявлять себя, и не более того; такое обладаемое имманентно обладателю и неотчуждаемо от него). Стандартная формула определения матобъекта: "Х есть (или: термином "Х" именуется) материальный объект, обладающий свойствами (или: коему присущи свойства) А, В и С" — допустим, неким конкретным качеством (понимаемым мною как специфическая активность, способность матобъекта определённым образом проявлять себя, действовать), конкретной структурой, отчасти — конкретными количеством, формой и т.д.

          СЛЕДСТВИЯ ЭКОНОМИИ   При этом вместо абстрактного термина "материальный объект" обычно употребляется конкретное имя ближайшего логического рода, относительно которого Х является его видом (само собой, тоже логическим), а признаки А, В и С — видовыми отличиями. Так поступают в целях экономии сил и средств, ради компактности дефиниции: благодаря сему становится ненужным перечисление всех тех признаков определяемого объекта (а имя им легион), которые являются родовыми.

          Однако указанная отсылка к роду оправдана, разумеется, только тогда, когда представление о нём (об объектах оного рода) уже имеется, сформировано и требуется дать именно лишь определение вида, то есть отличить данную разновидность объектов от других их разновидностей того же рода. В противном случае (в силу запрета определения через неизвестное) необходимо всё-таки начинать с определения самого рода, которое строится аналогичным образом: определённость рода тоже сводится к сумме присущих матобъектам этого рода свойств.

          Важно, что сия родо-видовая структура присуща всем вообще дефинициям, то бишь дефинициям, с одной стороны, не только материальных объектов, но и событий, свойств и отношений, а с другой — не только сущностным, но и косвенным. Экономия (начало определения не с "абсолютного нуля", а с некоторой "положительной величины" известного) желательна и даже необходима всегда. И встречается она повсеместно. В связи с чем нам об этой общей "экономической" особенности определений можно забыть. Нам ведь интересно не то, что обще им всем, а то, что их различает (в особенности, как правильные и неправильные). В этом же плане, повторяю, дефиниции различаются: по определяемому — как определения материальных объектов, событий, свойств и отношений (я уж не распространяюсь о более частных различиях определяемого в качестве (а) вещей и скоплений вещей, (б) действий и изменений, (в) форм и количеств, (г) связей и соотношений и т.д.), а по определителю — как сущностные и косвенные (то есть именно правильные и неправильные).

          КОСВЕННЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ МАТОБЪЕКТОВ   Если сущностные определения матобъектов сводятся к перечислениям присущих этим матобъектам свойств (естественно, тоже существенных, а не второстепенных — см. пункт "а" правила 4), то их косвенные определения, как отмечалось, оперируют их отношениями друг к другу. Например, генетическим ("Иван есть отец Петра", "Бог — творец Всего"), значимостным ("Вода есть то, что важно для растений"), обусловленности ("Растение есть то, что в своём бытии обусловлено наличием воды"), функционального предназначения ("Стул есть то, на чём сидят", "Мозг есть орган управления организмом"), состояния из ("Вода есть то, что состоит из водорода и кислорода", "Общество есть то, что состоит из людей") и т.п. Всё это — определения не сущностей матобъектов, не того, что они суть сами по себе, а лишь их "положений" относительно каких-то других матобъектов. Такие дефиниции содержат не сущностную, а побочную информацию об определяемом, ничего не сообщают о том, что Х есть как таковой. (Что, кстати, дополнительно иллюстрируется и их недостаточностью. Так, из людей состоит не только общество, но и толпа; сообщества есть не только у людей, но и у некоторых видов насекомых).

          Теперь обратимся к предмету нашего непосредственного интереса — ароморфозу. Для начала установим, к какого рода объектам он принадлежит. (Напомню: под родом я имею здесь в виду логический род; в логике, в отличие от биологии с её многочисленными таксонами, имеется только родо-видовое деление, но зато его можно прилагать бесчисленное количество раз. При этом на каждой следующей ступеньке иерархии обобщений при движении "вверх по лестнице" прежний род "опознаётся" как вид ещё более высокого (общего) рода, а при движении "вниз" бывший вид идентифицируется в качестве рода более низкого (частного) вида).

          РОДОВАЯ СУЩНОСТЬ АРОМОРФОЗА   В самом общем виде ароморфоз — это феномен, принадлежащий к классу событий (происходящего), то есть это прежде всего событие, а не вещь, не свойство и не отношение. Однако ограничиться только такой грубой его идентификацией нельзя. Ибо событие событию рознь, и далеко не всякое из них — ароморфоз. Ароморфоз — это некое особое событие.

          Род событий включает в себя две основные разновидности: действия и изменения. И то, и другое — события, но со своим особым лицом (точнее, это два лика одного Януса, две ипостаси одного явления). Действия суть то, что происходит, если можно так выразиться, непосредственно и первично — как активное проявление вещей. Изменения же суть то, что происходит в качестве следствия этих действий, причём — как в том, что испытывает воздействия, так и в самом действующем (и там, и там, разумеется, мы имеем материальные объекты; дело сводится к их изменениям: "внутренне" — свойств и "внешне" — проявлений). Так вот, ароморфоз как событие — это не действие, а изменение.

          Но опять же — далеко не любое. Ведь и изменения крайне разнообразны. Лишь особая их разновидность суть изменения ароморфного типа. Каковы же отличительные признаки таких изменений? Как вообще определяются (различаются) конкретные изменения?

          КАК ОПРЕДЕЛЯЮТСЯ ИЗМЕНЕНИЯ   Для изменений основными определителями выступают отсылки к тому, что, собственно, изменяется и в чём — в каких конкретно аспектах (для матобъектов это их свойства, для процессов — тенденции и т.д.). Виды изменений различаются, в первую очередь, характером самого изменяющегося. Кроме того, при дальнейших детализациях могут указываться ещё и направления изменений. Что же касается их (изменений) собственных и чисто количественных свойств — скорости (темпа) и глубины (интенсивности), — то они не играют тут (в определениях изменений) никакой роли. Количество в большинстве случаев не принадлежит к сущности объектов (за исключением тех из них, которые и являются определёнными количествами): оттого что изменение Х идёт быстрее или медленнее, оно не перестаёт быть изменением Х и не превращается в изменение У.

          Как всё сие выглядит в нашем случае?

          АСПЕКТ ИЗМЕНЕНИЯ   Для уяснения сущности ароморфоза как вида изменений главным является знание о том, что именно в его ходе изменяется. Само же это знание, как отмечалось, распадается надвое: на знание об изменяющемся как таковом и на знание о том, в чём оно изменяется. Причём удобнее (да и важнее) тут начать с конца, то есть с аспекта изменения.

          В указанном разрезе ароморфоз есть изменение структуры, сиречь строения или, что в данном случае то же самое, морфологической организации. Естественно, — того, что оной структурой (строением, морфологией) обладает. Структура — не Дух Божий, витающий над водой. Структурность — это особое свойство объектов, представляющих собою системы (совокупности элементов): структура есть там, где имеется хоть какая-то упорядоченность элементов системы. Данная упорядоченность может быть (и бывает) разнообразной: пространственной (здесь налицо порядок расположения элементов друг относительно друга или чего-то третьего), квазипространственной (в нематериальных системах типа языка), временной (последовательность событий во времени), функциональной (состоящей в "разделении труда" между специализированными на исполнении отдельных функций элементами или совокупностями элементов системы), ступенчатой (это когда одно базируется на другом, то — на третьем и т.д.; пример — трофические структуры экосистем, которые нередко путают с функциональным строением) и др. Соответственно, имеются и разные типы структур.

          Отсюда определённость ароморфоза в качестве изменения структуры вообще есть опять-таки лишь родовой (теперь уже — по данной линии) его признак. Требуется дальнейшая конкретизация того, какого типа структуры изменяются в ходе ароморфозов. Последние суть изменения не любых структур вообще, а только функциональных (ниже я буду именовать их для краткости также Ф-структурами), то есть таких, где структурными элементами систем являются специализированные исполнители конкретных функций, где наличествует "разделение труда" и где системы тем самым имеют характер кооперативов, целостных "организмов".

          ХАРАКТЕР ИЗМЕНЯЮЩЕГОСЯ   Впрочем, тут мы уже зашли к вопросу о сущности ароморфоза с другой стороны — от того, что изменяется. И этот "перескок" вполне закономерен, ведь типы структур теснейшим образом связаны с характерами обладающих ими объектов: для одних объектов характерно чисто пространственное строение, для других — пространственно-временное, для третьих — функциональное (в качестве ведущего), для четвёртых — ступенчатое и т.д. Вообще, всякое конкретное изменение в силу именно своей конкретности происходит (может иметь место) только в столь же конкретном объекте. Так, явно не может быть изменений структуры там, где никакой структуры попросту нет (то есть в несистемных объектах и хаотических системах). Но и там, где какая-никакая структура имеется, она далеко не всегда носит (и может носить) функциональный характер.

          Каким же объектам (из числа нехаотических систем) присуще функциональное строение? Ясно, во-первых, что только материальным (а не системам событий, свойств или отношений). Понятно, во-вторых, что не скоплениям вещей (как разновидности матобъектов), а непосредственно вещам. В той мере, в какой скопление вещей приобретает функциональное строение (осваивает внутреннее "разделение труда"), данное скопление превращается собственно в вещь: в этом и заключается (содержательно) процесс становления вещей нового ("более высокого") уровня бытия из скоплений вещей старого ("более низкого") уровня (клеток — из молекул, организмов — из клеток, сообществ — из организмов и т.д.). Вещи и отличаются от скоплений вещей прежде всего функциональностью своего строения, делающей их едиными, целостными образованиями. Для скоплений же (если они не хаотические) характерны структуры более примитивного толка, начиная с простых пространственных.

          Таким образом, ароморфозы суть изменения функциональных структур вещей и только вещей (каковыми в живой природе являются клетки и организмы, но не колонии клеток, не популяции, не виды, роды, семейства и т.д. организмов и не экосистемы или биоценозы в целом).

          ДВА ТИПА ИЗМЕНЕНИЙ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СТРУКТУР   Однако и данное определение ещё не окончательное. Ибо сами Ф-структуры тоже могут изменяться по-разному. Во-первых, в форме простого совершенствования конкретной функциональной структуры без смены её определённости. Во-вторых, в виде превращения данной Ф-структуры (Х) в другую Ф-структуру (У). (Третий и четвёртый варианты, представляющие собой преобразования функциональной структуры в нефункциональную или вообще в неструктуру, суть уже не изменения Ф-структуры, а её исчезновения). Какой же из этих типов изменений функциональных структур является ароморфным? На мой взгляд, только второй, то есть связанный со сменой определённости. Но в чём сия определённость структур состоит и как она изменяется?

          ОПРЕДЕЛЁННОСТЬ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СТРУКТУР И ЕЁ ИЗМЕНЕНИЯ   Возьмём для начала (как самую простую) пространственную структуру. Как она определяется? Во-первых, как пространственная вообще — в её отличии от структур других типов: временной, той же функциональной и т.д. В этом общем смысле пространственная структура есть упорядоченность положений элементов системы в пространстве. Там, где имеется какая-либо (любая) такого рода упорядоченность, налицо пространственная структура. Однако разновидностей указанных расположений элементов может быть много — даже у одной и той же системы: сегодня порядок положений её элементов один, завтра — другой. В этом частном смысле, во-вторых, определённость энной пространственной структуры есть особая, только ей присущая конкретность расположения элементов (в пространстве). А её изменение — изменение этого порядка расположения в какой-то иной. Подчёркиваю: тут имеет место именно изменение одной конкретной пространственной структуры в другую конкретную пространственную структуру, а не простое совершенствование прежней пространственной структуры (при сохранении её определённости), с одной стороны, и не превращение её в непространственную вообще — с другой.

          Сходным образом обстоит дело и с функциональными структурами. Их общая определённость (отличительная родовая особенность) состоит в том, что структурными элементами структур этого типа выступают специализированные исполнители конкретных функций, то бишь, другими словами, здесь имеется некое "разделение труда" между элементами системы и соответствующая упорядоченность последней в рамках данного разделения. В то же время характеры конкретных "разделений труда" в той или иной системе могут быть разными. К этому и сводятся различия конкретных функциональных структур между собой.

          Определяющим признаком конкретной Ф-структуры (отличающим её от других Ф-структур) является наличный набор (ассортимент) образующих её специализированных исполнителей отдельных функций (частей целостной системы). Эти наборы могут различаться меж собой как качественно (по характерам отдельно исполняемых функций), так и количественно (по числу этих функций, ну то бишь — их специализированных исполнителей: элементами реальных Ф-структур, конечно, являются не сами функции, а их профессиональные исполнители); впрочем, и в этом втором (количественном) случае неизбежно какое-то (хотя бы минимальное) качественное различие наборов. Поясню нагляднее. Например, в один набор могут входить функции (я уж не буду постоянно напоминать об их "привязанности" к исполнителям) А, Б и В, в другой — Г, Д и Е, в третий — А, Б и Д и т.д. Всё это будут разные функциональные наборы — по качеству, но не по количеству. Ибо повсюду тут имеется равное число функций (именно: три). Количественно наборы будут различаться лишь тогда, когда в них будет разное число функций: где-то больше, где-то меньше. При этом неизбежно и некоторое качественное различие наборов — хотя бы по одной несовпадающей функции.

          Поэтому изменения функциональных структур могут носить как чисто качественный, так и количественно-качественный характер. В первом случае общее число функций сохраняется, но в наборе АБВ, допустим, А меняется на Д. (Это, конечно, чисто теоретически, но чем чёрт не шутит, пока бог спит). В другом же случае к набору АБВ или прибавляется Д, или из него элиминируется В. То есть каким-то образом (в любую сторону) меняется число функций и, соответственно, качество набора. К описанным изменениям либо качеств, либо количеств плюс качеств функций (то бишь их специализированных исполнителей) и сводятся изменения Ф-структур. Каждая из них есть не что иное, как определённое "разделение труда", сиречь, определённый набор структурных элементов — исполнителей отдельных функций; изменения данных наборов (в обоих отмеченных ракурсах) и представляют собой изменения самих указанных структур. Одна конкретная функциональная структура при этом превращается в другую, а не просто совершенствуется, сохраняя прежнюю определённость.

          И именно в этом состоит ещё одна отличительная особенность ароморфозов. Они относятся к числу таких изменений Ф-структур, в ходе которых изменяются (сменяются) определённости последних.

          СТРУКТУРЫ И СУБСТРАТЫ СИСТЕМ   Подчёркиваю, это всё у нас шла речь о функциональных структурах и их изменениях, но не о системах, обладающих этими структурами и взятых в их материальной ипостаси. Данные объекты надо различать и не спутывать один с другим.

          Например, клетки как системы состоят из молекул (как элементов), а в части их (клеток) функциональных структур — из ядер, оболочек, митохондрий и тому подобных сложных молекулярных образований, каждое из которых специализируется на своей функции: управлении, защите, питании и др. Организмы, в свою очередь, как системы имеют своими элементами клетки, а функционально-структурными подразделениями — особым образом организованные совокупности специализированных клеток — органы типа печени, сердца, мозга, и даже целые системы таких органов: кровообращения, нервную, иммунную и пр. И так — по всем системам, имеющим Ф-структуры (то есть всем вещам). Вещи каждого следующего уровня бытия имеют своими элементами вещи предшествующего уровня, а функционально-структурными подразделениями (частями) — организованные совокупности этих элементов. Однако материальные определённости (субстраты) конкретных вещей, их элементов и даже тех образований, которые исполняют в них конкретные функции, не имеют никакого отношения к определённостям функциональных структур этих вещей. Данные структуры определяются не материальной природой систем, их элементов и частей (специализированных исполнителей функций), а конкретикой наборов исполняемых функций, характером "разделения труда".

          Поясняю ещё раз — с самого начала. (1) Структурность, конечно, бывает только у систем: там, где нет множества элементов, не может быть и структуры. При этом характер элементов и их множеств может быть любым, в том числе материальным или нематериальным. Наличие или отсутствие системности от сего не зависит.Далее, (2) обладание структурой есть отличительный признак не всех систем вообще, а лишь тех из них, которые хоть как-то упорядочены, не хаотичны. Однако и в этом случае не имеет никакого значения, что это за системы в "натуральном" смысле (каков их материальный или имматериальный субстрат). Упорядоченными, структурированными (впрочем, равно как и аморфными) могут быть множества элементов (системы) самого разного толка — хоть молекул, хоть клеток, хоть организмов, хоть выкинутых из песен слов. (3) Ситуацию не меняет и ещё большая конкретизация. Упорядоченность систем бывает пространственной, квазипространственной, функциональной и т.д., что равноценно обладанию оными системами соответствующими типами структур (а также связано с феноменным характером системных объектов: те же функциональные структуры встречаются только у вещей). Но различие этих типов структур между собой тоже не зависит от "материала". Молекулы (клетки, организмы) могут образовывать и чисто пространственные, и функциональные структуры (слова, понятно, ни на то, ни на другое не способны: их амплуа — семантика). "Материал" будет один, а структуры разные: в одном случае — пространственная, в другом — функциональная. И наоборот. Ведь возможно и такое, что "материал" разный, а структуры одинаковые (и там и там — пространственные).

          Наконец, (4) возьмём прямиком собственно функциональные структуры. Они также различаются между собой. И тоже не субстратами обладающих этими структурами систем, их элементов и образований, исполняющих в них отдельные функции, а наборами данных функций, порядками конкретных "разделений труда". У двух организмов (то есть вещей одного уровня) могут быть различные Ф-структуры, а у организма и клетки (то есть вещей разных уровней) — одинаковые (примерно в этом духе вы понимаете термин "морфотип" — 2, с. 213).

          Соответственно, и определённость изменений функциональных (и всех вообще) структур не связана с определённостью материального (или какого-то другого) субстрата их "хозяев". Если набор функций АБВГ превращается в набор АБВГД, то это одно и то же (то есть такое же по характеру) изменение, где бы оно ни происходило: хоть в клетке, хоть в организме. (При том, конечно, что сама возможность, инициация, порядок протекания, темп данного изменения и тому подобные не относящиеся к его определённости моменты зависят и от "материала" системы, и от многих иных "внешних" и "внутренних" обстоятельств. К примеру,

" некоторые частные адаптации, возникшие под контролем отбора, противоречат арогенезу и ограничивают его возможности" — 3, с. 164.

          В частности,

"прогрессу организации растений препятствует комплекс эволюционных ограничений, связанных с их основной адаптацией — автотрофным питанием". Ввиду этого "для растений лишено смысла развитие органов передвижения и сложных органов чувств. Соответственно, не развивается и нервная система" — 3, с. 165).

          НЕАРОМОФНЫЕ МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ   Итак, ароморфные изменения функциональных структур принадлежат к типу изменений (смен) порядков "разделения труда", то бишь наборов исполнителей конкретных функций. Теперь возникают два вопроса.

          Первый: сводятся ли изменения строений вещей (тех же клеток или организмов) к изменениям лишь их Ф-структур? Такое возможно в двух случаях: а) когда вся морфология вещей состоит исключительно из Ф-структур и кроме них изменяться больше нечему; б) когда другие морфологические образования (уровни и структуры) налицо, но изменяться способны одни лишь Ф-структуры. Как понятно, оба эти варианта не проходят. В наличии имеются и могут изменяться структуры не только функционального толка. (Например, с переходом к прямохождению изменяется пространственное расположение органов).

          Второй вопрос: сводятся ли изменения самих Ф-структур только к сменам их определённостей, то есть к таким кардинальным сдвигам, в ходе которых одна конкретная Ф-структура превращается в другую (изменяются наборы отдельно исполняемых функций)? Ответ отрицателен и здесь. Ибо возможны ещё и многочисленные частные улучшения в пределах данного "разделения труда": совершенствование исполнения функций, повышение координации взаимодействий и прочая "притирка" специализированных исполнителей друг к другу и т.п. Всё это именно морфологические изменения в рамках одной функциональной структуры (набора АБВ), а не изменение этой структуры в другую (набор АБВГ).

          Таким образом, помимо изменений Ф-структур в форме смены их определёностей происходят ещё и многие иные морфологические изменения — как не функциональные вообще, так и функциональные, но сводящиеся лишь к улучшениям Ф-структур при сохранении их прежнего характера. Следовательно, ароморфозы — не единственные морфологические изменения вещей, или, обратным образом: не все морфологические изменения — ароморфозы.

          НАПРАВЛЕНИЕ АРОМОРФОЗА   Наконец, и среди изменений Ф-структур "со сменой определённости" далеко не каждое непременно является ароморфным. Повторю: изменения конкретных Ф-структур суть изменения наборов специализированных исполнителей отдельных функций. Данные изменения подразделяются на чисто качественные и количественно-качественные. В свою очередь, последние — по линии количества — различаются как положительные и отрицательные (плюсовые и минусовые): в первом случае число отдельно исполняемых функций прибывает, а во втором убывает. Так вот, ароморфозами именуются только такие из этих изменений, которые носят накопительный характер, где функции (то есть исполняющие их специализированные органы-части) не элиминируются, а умножаются, где Ф-структура не упрощается, а усложняется. (Недаром сам термин "ароморфоз" в буквальном переводе означает: "возвышение строения").

          В связи с этим противоположно направленные (минусовые) изменения определённостей функциональных структур требуют иного наименования. Здесь используется термин "катаморфоз" ("катагенез"), обозначающий морфофизиологический регресс, порождённый "вторичным упрощением организации при переходе от активного образа жизни к пассивному (прикреплённому, как у оболочников — асцидий) или эндопаразитическому (у ленточных червей)" (3, с. 157). Чисто же качественные преобразования Ф-структур (без изменения числа "функционеров"), похоже, не имеют специального наименования; видимо, потому, что редко встречаются в природе.

          СЛОЖНОСТЬ   В качестве приращений численности специализированных исполнителей отдельных функций ароморфозы, как только что было отмечено, представляют собой усложнения функциональных структур, то есть возрастание их сложности. Тут в поле нашего зрения появляется особая характеристика конкретных систем (в данном случае, функциональных структур; ведь всякая функциональная структура как некое множество исполнителей функций тоже есть система) — сложность.

          Сложность есть свойство, характеризующее системы (то есть конкретные объекты, взятые как те или иные системы) со стороны численности их элементов. В отличие от структурности (присущей только упорядоченным системам), это имманентное свойство любых систем. В абсолютном смысле, то есть в плане общего определения, там, где имеется хоть какая-то, пусть даже самая простая (состоящая всего из двух элементов) система, налицо и сложность, "сложенность" (простота же, как понятно, напротив, в абсолютном смысле есть характеристика несистемных объектов). Ну а конкретные сложности определяются и различаются между собой по своим величинам, количественным значениям, то бишь по числу элементов соответствующих систем. Сколько в системе элементов, такова и её сложность (простота). Увеличение числа элементов системы есть её усложнение, а уменьшение — упрощение. Равным образом, чем больше в данной системе элементов, тем она сложнее, а чем меньше — проще.

          Причём так дело обстоит не только тогда, когда сравниваются два состояния одной системы (до и после изменения числа её элементов), но и при сравнениях различных (двух и более) систем. Системы, имеющие больше элементов, сложнее. Тут важно лишь, чтобы сравнение шло по числу одних и тех же (однотипных) элементов, а не так, чтобы в одном случае считали элементы "х", а в другом — элементы "у". Всякое сравнение требует приведения сравниваемых объектов к общему знаменателю. Вот и сложность сравниваемых (по сложности) систем должна пониматься одинаково. (Сие, однако, не означает запрета на абстрактные сравнения, то есть на такие, при которых системы сравниваются, например, просто по числу их элементов безотносительно к природе последних: в этом случае сами данные элементы берутся как "элементы вообще", то бишь тоже понимаются одинаково; при таком формальном (отвлекающемся от конкретики и собственной сложности элементов системы) подходе клетка, состоящая из миллиарда молекул (как её "элементов вообще"), сложнее организма, состоящего из миллиона клеток (его "элементов вообще")).

          Требование одинакового понимания сложности (при сравнении по ней) обнаруживает, в свою очередь, что сложность сложности рознь не только в плане различия их величин, но и в некоем качественном смысле. Как характеристика конкретной системы сложность чисто количественна (определяется числом элементов системы). Но сама эта указанная конкретность системы сообщает и её сложности соответствующую определённость. Поэтому сколько имеется "на свете" типов элементов и систем, столько и видов сложности. Хуже того, не бывает какой-то реальной "сложности вообще" (как нет отдельно от нас существующего "человека вообще"; надо различать то, что реально есть, и плоды наших умствований по его поводу). О сложности вообще мы говорим лишь тогда, когда вырабатываем дефиницию понятия "сложность", то есть выявляем то, что обще для всех разновидностей сложности. А в реальности имеются именно только различные "качественно"-конкретные сложности: сложность функциональной структуры (число исполнителей отдельных функций) вещи А, сложность пространственной структуры системы В (число её слоёв, ячеек и тому подобных пространственно обособленных образований), сложность системы связей (внутренних или внешних) объекта С, сложность лексикона русского языка (число входящих в него слов), сложность определения объекта Д (число признаков этого объекта, входящих в его дефиницию) и т.д. (Увы, сложна даже сама проблема сложности, включающая в себя множество аспектов).

          При этом практически каждый объект можно рассматривать с разных сторон, в том числе и в системном плане, то есть как совокупность (опять-таки множество) разных систем. Взятый в одном ракурсе (по элементам "а") он предстаёт как система А (с её конкретной "качественной" сложностью), в другом — как система В, в третьем — как система С и т.д. И сложности всех этих систем "качественно" различны, несравнимы (по величине), "параллельны" друг другу. Например, как система (множество) клеток слон сложнее мыши, а как функциональная система (структура, состоящая из специализированных исполнителей функций), не отличается от неё (естественно, не конкретно, а по сложности; функциональные структуры высших организмов, в принципе, имеют одинаковое число элементов — частей). Или: как системы (множества) слов языки могут быть равны, а как множества правил, руководящих соединениями этих слов (или даже как суммы исключений из этих правил), различаться.

          Поэтому, когда мы берёмся рассуждать о сложности конкретных объектов, а тем более, берёмся сравнивать по ней разные объекты, всегда желательно пояснять (в том числе, и самим себе), какая именно сложность имеется в виду, в каком конкретно системно-элементном разрезе рассматриваются и сравниваются данные объекты. Попытки же рассуждать о сложности абстрактно — в таких случаях бесперспективны.

          СЛОЖНОСТЬ — НЕ СОВЕРШЕНСТВО   Выше отмечалось, что смены определённостей Ф-структур — не их совершенствования. Теперь вдобавок установлено, что эти смены определённостей в ароморфной (а не катаморфной) своей части являются возрастаниями численностей наборов отдельно исполняемых функций, то бишь усложнениями Ф-структур. Из совмещения этих двух положений логически нетрудно заключить, что усложнения и совершенствования Ф-структур — различные процессы. Но одно дело — логика, а другое — "интуиция", "внутреннее ощущение". Последнее почему-то постоянно подталкивает нас под локоток к отождествлению усложнения и совершенствования, к истолкованию первого в качестве разновидности второго. В чём тут дело? И как в действительности соотносятся сложность и совершенство? Чтобы разобраться в данной проблеме, надо принять во внимание три обстоятельства.

          Первое: сложность и совершенство суть свойства, но свойства различные. Причём различные не просто по своей непосредственной конкретности, но в более фундаментальном смысле. Сложность — это объективное (реальное), а совершенство — субъективное (ирреальное) свойство. Сложность присуща объектам (конкретно: системным) самим по себе. Так же, как и протяжённость, твёрдость, устойчивость, приспособленность, лабильность и пр. Совершенство же — не что иное, как ценностная характеристика объектов (и не обязательно системных). Определяя объект как совершенный или нет, мы выражаем лишь наше субъективное отношение к нему, а не указываем на то, что присуще ему самому по себе. Сам по себе объект не обладает ни совершенством, ни несовершенством: ему присуща лишь та или иная (по величине) устойчивость, упорядоченность, выживаемость и т.п. Ценностный характер свойства "совершенство" виден уже по тому, что синонимом термина "совершенствование" выступает термин "улучшение", а антонимом — "ухудшение". "Лучше"-"хуже", производные от "хорошо"-"плохо", — это как раз типично ценностные оценочные термины (в отличие от терминов "больше"-"меньше", "выше"-"ниже" и т.п., которые тоже оценочные, но (взятые в буквальных смыслах) не ценностные; оценки бывают как ценностными, так и нет — см. текст "Оценки и ценности").

          Второе: указанное ценностное отношение мы проявляем избирательно. То есть считаем ценностями (и антиценностями) не всё подряд, а только то, что нам по какой-то причине понравилось (или не понравилось). Так, из всех перечисленных выше реальных свойств мы безоговорочно ценим устойчивость, приспособленность, выживаемость и упорядоченность. Эти свойства, на наш взгляд, хорошие. А вот их "антиподы" — неустойчивость, неприспособленность, аморфность и т.д. — плохие. Соответственно, возрастание первых из них (или, что то же, снижение вторых) мы расцениваем положительно, как улучшение, то есть совершенствование объекта, а возрастание вторых (снижение первых) — как ухудшение (рост несовершенства).

          А как быть со свойствами, которые не являются ни ценностями, ни антиценностями, а суть просто неценности? Да никак. Обладание ими не характеризует объекты по линии их "совершенства-несовершенства". И изменения этих нейтральных свойств не оцениваются нами ни как улучшения, ни как ухудшения объектов. Сложность — как раз одно из таких не ценимых нами свойств (наряду с протяжённостью, твёрдостью и т.п.). Усложнение не является совершенствованием (а упрощение — снижением совершенства) уже по самой неценностной природе сложности (простоты). К роду совершенствований относятся только повышения величин признаваемых нами за ценности свойств.

          Третье: отмеченный "вооружённый нейтралитет" неценностных свойств, взятых сами по себе, вовсе не означает, однако, того, что их изменения не имеют никаких последствий. Без последних, конечно, не обходится. И, в частности, бывает так, что этими следствиями оказываются те или иные изменения ценимых нами свойств. Например, усложнение (или упрощение) объекта (в какой-то из его системных ипостасей) может сопровождаться повышением (или понижением) его устойчивости, приспособленности, выживаемости и т.п. (хоть каждого из этих свойств по отдельности, хоть всех их скопом), каковое повышение (или понижение), понятно, мы расцениваем уже как улучшение (или ухудшение). Изменение сложности системы само по себе ни хорошо, ни плохо. Но его последствия могут быть как теми, так и другими. И сие бросает свой отсвет также на изменение сложности. Мы начинаем расценивать его по его следствиям — вплоть до того, что норовим даже само указанное усложнение (или упрощение) приписать к роду улучшений (ухудшений). Однако это ошибка.

          Повторяю: к роду совершенствований принадлежат лишь повышения величин свойств, непосредственно признаваемых нами ценными (ценностями). Возрастание же сложности имеет к этому делу лишь косвенное отношение (иногда выступает тут причиной), да, к тому же, ещё и неопределённо по своему значению. Если устойчивость — сама по себе ценность (а неустойчивость — антиценность) и её повышение всегда есть совершенствование, то сложность (равно как и простота) — (1) сама по себе и не ценность, и не антиценность (это именно неценность) и (2) её повышение (усложнение) не обязательно приводит к какому-то улучшению. Оно равным образом может иметь и нейтральные последствия, либо вести к ухудшению (снижению совершенства). Так что утверждать, будто усложнение есть совершенствование, а упрощение — наоборот, никак нельзя. Они и не являются, во-первых, непосредственно улучшением или ухудшением (а в лучшем случае суть лишь причины последних); каждое из них, во-вторых, может иметь своими следствиями как одно, так и другое. Конкретная оценка усложнения и упрощения в качестве ведущих к совершенствованию или "от него" определяется не их сущностями, а побочными обстоятельствами (ценностным характером их следствий).

          Всё это, безусловно, приложимо и к такому особому виду сложности, как сложность функциональных структур. Эта конкретная сложность — тоже не совершенство. И усложнение функциональной структуры (то есть увеличение числа её элементов — специализированных исполнителей отдельных функций) — не её совершенствование. Вот следствием конкретного усложнения Ф-структуры вещи Х, конечно, может быть (и даже обязательно бывает) какое-то улучшение (равно как и ухудшение): например, способности данной вещи Х отражать воздействия внешней среды или бороться с внутренними поломками (ухудшиться же тут может, например, лабильность оной вещи). "Разделение труда" потому и интенсифицируется, что это выгодно (полезно) в обоих указанных (и во многих других) важных отношениях. Однако сии улучшения суть улучшения именно благополучия, процветания, устойчивости и пр. вещи Х, но не улучшения собственно её Ф-структуры (к тому же, какой — старой, которой уже нет, или новой, которая в ходе данного усложнения только возникла?). Функциональная структура здесь именно лишь усложняется, а не совершенствуется. Улучшения самой данной Ф-структуры (в плане её отлаженности, притёртости, экономичности и т.п.) — это совершенно иной и отдельный процесс (особый и отдельный — как в отношении к усложнению этой Ф-структуры, так и к вышеупомянутым улучшениям иного толка — не Ф-структуры).

          Ещё детализирую: имеются улучшения и усложнения Ф-структур, и одно не есть другое. Ни усложнения Ф-структур не являются (ни по существу, ни хотя бы по совместительству) их улучшениями (более того, усложнения функционального строения нередко поначалу ведут даже к некоторым ухудшениям отлаженного до того порядка исполнения функций). Ни улучшения Ф-структур не являются их усложнениями (более того, чем выше степень совершенства, отлаженности какой-либо Ф-структуры, тем ниже её мобильность, то есть готовность к кардинальным изменениям, к усложнению). При этом как усложнения, так и совершенствования Ф-структур имеют своими следствиями улучшения в каких-то иных сферах. Однако следствия конкретных событий не суть сами эти события. В частности, усложнение Х, ведущее к улучшению У, не есть улучшение Х.

          Для нас, увы, обычна ошибка спутывания совершенствования вещи, являющегося следствием усложнения её функциональной структуры, с совершенствованием самой этой структуры. Мы рассуждаем так: "Усложнение Ф-структуры данной вещи повысило (улучшило) её (этой вещи) выживаемость. Вещь стала более совершенной. Значит, это усложнение и есть совершенствование вещи (повышение её совершенства)". При этом упускается из виду конкретный характер имевшего место улучшения, то есть то, что вещь стала более совершенной именно в плане её выживаемости, а не характера Ф-структуры, который стал просто более (а то и менее) сложным.

          ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ВЕДУЩЕЙ ВНИЗ   Подведу итоги данного параграфа. Сначала я определил ароморфозы как события вообще; затем истолковал их как особые события, а именно: изменения; следом спустился ещё ступенькой ниже — к их трактовке в качестве особых изменений, конкретно: структур (которые бывают только у систем). Дальнейшее уточнение сущности ароморфозов привело к пониманию их как изменений особых, функциональных, структур (которые бывают только у вещей), потом — как особых, "со сменой определённости", изменений Ф-структур, наконец, — как особых, "положительно" направленных (усложняющих наборы отдельно исполняемых функций) изменений (смен) определённостей функциональных структур. На этом определение данного объекта, пожалуй, можно считать завершённым.

          АРОГЕНЕЗ   Ароморфоз — отдельное единичное конкретное изменение описанного толка. Но отдельность и единичность его не означают единственности. Вслед за одним ароморфозом рано или поздно происходит другой, потом третий и т.д., и всё это накапливается (в силу накопительного характера самих ароморфозов) в виде некоторого суммарного результата. Совокупность последовательных ароморфозов, имевшая место в истории конкретной вещи (вида вещей) и приведшая к текущему состоянию (определённости) её функциональной структуры, именуется особым термином — "арогенез". Арогенез — это путь, пройденный системой к практикуемому в ней нынешнему "разделению труда", это генезис (процесс образования) её наличной функциональной структуры (от "а" до "я"), конкретно представляющий собой цепь сформировавших оную структуру ароморфозов.

          Таково моё понимание ароморфоза (и арогенеза). А что мы находим у Н.Н.?

          ОТНОШЕНИЕ АРОФОРМОЗОВ И АРОГЕНЕЗА   Начну с отношения ароформозов и арогенеза (ибо Н.Н. написал главным образом о последнем, отчего уяснить, что такое в его мнении ароморфоз, можно только оттолкнувшись от его пониманий арогенеза и отношения оного к ароморфозам).

          "При взгляде на эволюцию организмов в широкой исторической перспективе среди всего бесконечного многообразия частных приспособлений отчётливо проявляется общая тенденция преобразований... от менее организованных живых существ к более организованным. В связи с этим можно сказать, что третьей важнейшей характеристикой арогенеза является его поступательный характер: восхождение от низших уровней организации к высшим происходит на основе интеграции последовательных ароморфозов" (3, с. 158).

          Арогенез — это последовательность ароморфозов. Яснее не выразишься.

          "Более кратко арогенез можно определить как процесс исторического преобразования органических систем в направлении от менее организованных к более организованным (упорядоченным)" (3, с. 155).

          Здесь главным образом ценна ссылка на исторический (то есть охватывающий всю историю органических систем) характер преобразования: именно сие отличает арогенез от ароморфоза. Тогда как указание на направленность арогенеза в сторону повышения уровня организации не является исключительно его отличительным признаком. Такая направленность равно присуща и отдельным ароморфозам. Ароморфозы и арогенез различаются не направлением, а как элементы и система (отдельные звенья цепи и вся цепь).

          У вас же, кстати, арогенез — это

"процесс преобразования организации, ведущий к ароморфозу" (2, с. 203).

          Арогенезом вы, получается, именуете генезис самого ароморфоза, то есть всю ту массу мелких предшествующих изменений морфологии, которая в конечном счёте "обобщается", интегрируется в рамках завершающего ароморфного "скачка". У Н.Н. (и в более общем плане — у меня) речь идёт о генезисе (историческом происхождении) наивысшего на текущий момент уровня организации (у меня — функциональных структур) живых существ (наблюдаемого у высших организмов), то бишь, по сути, о глобальной эволюции этой организации, о фундаментальном морфофизиологическом прогрессе. Вы же толкуете (по крайней мере, в приведённой формуле) лишь о каких-то подготовливающих конкретный ароморфоз изменениях. Неудивительно, что для Н.Н. термин "арогенез" — один из важнейших и наиболее часто употребляемых (ввиду значимости именуемого им процесса), а у вас он совершенно не в чести: вы предпочитаете термин "ароморфоз".

          Таким образом, ароморфоз у Н.Н. — элемент арогенеза (и в этом я с ним солидарен). А что представляет собой сам последний?

          ОБЩЕЕ ПОНИМАНИЕ АРОГЕНЕЗА   Прежде всего отмечу, что Н.Н. с полной ясностью определил арогенез как морфофизиологический прогресс (и даже специально подчеркнул это — см. 3, с. 154). Проигнорирую прогрессивность, то есть положительную направленность ароморфных преобразований (поскольку она никем вроде бы и не оспаривается), подчеркну их морфологичность. Все вышеупомянутые "повышения организации живых существ", отождествляемые с арогенезом, Н.Н. понимает как повышения организации их физиологического строения, а не чего-то другого (например, поведения, знаний, отношений между особями и т.п.). Это крайне важно (в свете того, как интерпретируете ароморфозы вы), и в этом я опять-таки согласен с Н.Н. на все сто процентов.

          Цитирую: арогенез выражается

"...в усложнении строения (тут бы ещё уточнить: функционального — А.Х.) и повышении уровня организации" (3, с. 162)

живого, он сводится к тому, что

          "В ходе прогрессивной эволюции... у высших организмов развивается всё более сложный фенотип" (3, с. 163). "Конкретные изменения организмов, ведущие к морфофизиологическому прогрессу (то есть арогенезу — А.Х.) и имеющие общее значение для организма в целом, А.Н.Северцов назвал "ароморфозами"" (3, с. 154) (кстати, здесь имеет место ещё один пример понимания ароморфозов в качестве элементов арогенеза).

          В то же время само по себе определение арогенеза как морфофизиологического прогресса явно недостаточно и требует дальнейших уточнений. Я, например, в аналогичной ситуации счёл нужным указать, что арогенез — это, во-первых, исторический прогресс не всякого, а только функционального физиологического строения (Ф-структур), а во-вторых, не любой исторический прогресс последнего, а лишь выходящий на уровень смены его определённостей (усложнение, но не совершенствование). А как конкретизировал своё определение арогенеза Н.Н.?

          ВЫБОР ОБЪЕКТА   К числу таких конкретизаций можно попытаться отнести, для начала, специальное уточнение Н.Н. того, организацию каких именно объектов меняют ароморфозы. Арогенез связывается им с изменениями (морфофизиологическим прогрессом) исключительно клеток и организмов, то есть вещей биологического уровня бытия. Тут Н.Н. сослался на А.А.Малиновского, различающего

"...два типа систем: 1) дискретные, или корпускулярные, или стохастические; 2) жёсткие" (3, с. 166).

          Что это за фрукты?

          "Дискретные системы состоят из многочисленных однотипных и взаимозаменяемых компонентов, связи между которыми лабильны (таковы, например, особи одного вида и пола). В такой системе нет интегрирующего центра; изменение или утрата какого-либо её компонента не влечёт за собой обязательных изменений других компонентов; причинные взаимосвязи выявляются в форме стохастических процессов. Элементы корпускулярной системы легко рекомбинируются, образуя новые совокупности. Такие системы характеризуются высокой эволюционной пластичностью и приспособляемостью к изменениям внешних условий; их устойчивость определяется свойствами элементов, наиболее приспособленных к данным условиям (или, другими словами, устанавливается по "самому прочному звену") (по сути, это всё характеристики скоплений вещей — А.Х.). Среди биологических систем к этому типу принадлежат популяции и виды" (3, с. 168).

          "Жёсткие системы состоят из разнокачественных компонентов, объединяемых друг с другом жёсткими (корреляционными) связями (? — функциональными; всевозможные корреляции (согласованности, взаимозависимости) в функциональной структуре — лишь проявления ("следствия") "разделения труда", функциональной специализации элементов — А.Х.). При этом изменение или утрата одного компонента требует соответствующих изменений других компонентов. Разнокачественность элементов определяет необходимость функции каждого из них для нормального функционирования всей корреляционной системы" (3, с. 166). "Жёсткие системы могут обладать высокой степенью организованности и экономичности, но являются гораздо менее пластичными и способными к перестройкам, чем дискретные. Устойчивость жёсткой системы определяется по её наиболее слабому звену" (3, с. 166-167), а "Степень жёсткости связей между компонентами системы в целом пропорциональна степени её дифференциации (глубине "разделения труда" — А.Х.) и соответствует уровню сложности и упорядоченности системы" (3, с. 168).

          Всё сие не что иное, как характеристики вещей. При этом

          "Среди биологических систем к этому типу принадлежат целостные организмы и ряд внутриорганизменных систем (клетки, органы, морфофункциональные адаптивные комплексы, системы органов), образующих в организме сложную многоуровневую иерархию, в которой системы низших уровней играют роль элементов (или подсистем) в системах более высоких рангов (Н.Н., похоже, написал тут о "проникающей" специализации, присущей не только частям организма, но и подчастям частей — А.Х.)" (3, с. 166-167).

          К жёстким системам Н.Н. отнёс и клетки — когда написал, что

          "В некоторых жёстких системах формируются специальные интегрирующие центры (в клетке — ядро, в организме многоклеточных животных — нервная и эндокринная системы)" (3, с. 167).

          Именно с жёсткими системами Н.Н. и связал арогенез (а не с простыми скоплениями вещей с их отнюдь не функциональными структурами).

          "Эволюционный морфофизиологический прогресс по всем его характеристикам, критериям... в наибольшей степени проявляется в жёстких системах — в целостном организме и его соответствующих компонентах" (3, с. 168). "Напротив, в исторических преобразованиях организации дискретных биологических систем (популяций и видов) обычно не обнаруживается каких-либо проявлений арогенеза... Дифференциация видов и популяций не сопровождается возрастанием интеграции (то бишь целостности, внутренней связности, основанной на функциональной специализации и растущей с ростом этой специализации — А.Х.) этих систем и может привести лишь к их распадению на новые системы того же ранга (уровня сложности морфологической организации — А.Х.) (в процессах видообразования)" (3, с. 168).

          За данным прописыванием арогенеза только по адресу клеток и организмов (как вещей биологического уровня) прячется намёк на функциональный характер соответствующих (ароморфных) морфофизиологических изменений. Ведь функциональная структура обнаруживается именно и только у вещей. Однако этот намёк слишком хорошо прячется, да к тому же и вообще может быть истолкован иначе. Ибо исключительно клеткам и организмам присуща и сама морфофизиология. У популяций и даже биовидов (взятых как натуральные множества составляющих их особей), конечно, тоже имеются какие-то структуры, но отнюдь не морфофизиологические: последние характерны только для отдельных особей. Так что указанное уточнение Н.Н., само по себе полезное (в каких-то других отношениях), нашу ситуацию (с определением арогенеза) не меняет.

          ОТГРАНИЧЕНИЕ ЧЕРЕЗ ОТРИЦАНИЕ   Вторую попытку отграничить арогенез как особую разновидность морфофизиологического прогресса от других разновидностей оного я усматриваю в замечаниях Н.Н. о том, ЧЕМ арогенез не является (или, наоборот, о том, ЧТО не является арогенезом). Н.Н., разумеется, отдавал себе отчёт в том, что далеко не все прогрессивные морфофизиологические изменения ароморфны.

          "Не вызывает сомнения, что среди разнообразных эволюционных изменений организмов наиболее распространены всё же не ароморфозы, вообще происходящие достаточно редко, а чрезвычайно разнообразные частные приспособления, соответствующие идиоадаптациям, по Северцову, или алломорфозам, по Шмальгаузену, а также вариации, вообще не имеющие приспособительного значения" (3, с. 157).

          То бишь это тоже морфофизиологические и притом зачастую положительно направленные (по параметру приспособленности) изменения, но, тем не менее, не ароморфозы.

          Помимо того Н.Н. открестился также и от чересчур примитивного понимания положительных морфофизиологических изменений. Ведь к ним можно отнести даже возрастание числа клеток (элементов) организма. Однако

"...размеры тела не имеют отношения к общему уровню высоты организации" (3, с. 156).

          Повышение последней — это всё-таки не простое накопление массы тела.

          Двумя данными примерами (да к тому же приведёнными в оригинале с несколько иными целями) указанное направление конкретизации сущности арогенеза у Н.Н. исчерпывается. Впрочем, если бы оно и продолжилось, сие ничего уже не дало бы. Ведь определения "от противного" суть лишь паллиативы (см. правило 3). Речь надо вести не о том, чем арогенез не является, а о том, чем он является. По данному пути Н.Н., в общем-то, и старается, в основном, идти. Только, на мой взгляд, к сожалению, не очень удачно.

          ПРИЗНАКИ АРОГЕНЕЗА   Что же меня не устраивает в его определении арогенеза? Неадекватность части приписываемых оному признаков: одни из них слишком общи или допускают расширительное толкование, другие косвенны, третьи избыточны, а четвёртые вообще "не из той оперы". По-видимому, так получилось потому, что выработку своей дефиниции Н.Н. провёл не так, как я, то есть двигаясь не от общего к частному и одно за другим отсекая (посредством последовательной конкретизации определения) всё лишнее, а путём простого выбора из предложенных разными авторами "критериев" тех, которые представляются ему наиболее существенными. (Слово "критерии" я поставил тут в кавычки потому, что признаки, входящие в конкретные дефиниции, выступают в роли критериев лишь в том случае, когда выясняется принадлежность некоего объекта Х к классу объектов, определяемых данной дефиницией; при этом как раз смотрят, соответствует ли определённость данного объекта указанным признакам, отчего они и приобретают критериальный характер).

          "Выделив наиболее общие и неперекрывающиеся по значению критерии, можно определить морфофизиологический прогресс (арогенез) как общее повышение уровня организации, имеющее поступательный (накопительный — А.Х.) характер и включающее: повышение степени дифференциации (Дарвин) и интеграции (Franz) организма и его систем; интенсификацию функций (Северцов); рационализацию и оптимизацию устройства (Rensch); увеличение объёма и совершенствование обработки получаемой информации (Simpson); возрастание независимости от внешней среды (Huxley), связанное с повышением уровня гомеостаза организма (то есть способности поддерживать динамическое постоянство его внутренней среды) (см. также: Расницын)" (3, с. 155).

          Сюда же Н.Н. отнёс и

"...столь важный показатель арогенеза, как повышение уровня обмена веществ и энергии (соответствующее интенсификации функций или "повышению общей энергии жизнедеятельности", по А.Н.Северцову)" (3, с. 155).

          Рассмотрю эти признаки в порядке поступления.

          1. "Повышение степени дифференциации и интеграции организма и его систем"

          Под повышением степени дифференциации тут понимается повышение уровня морфофизиологической организации "организма и его систем". Такая дифференциация представляет собой главным образом специализацию органов (я лично просто не могу представить себе дифференциацию какого-то иного толка), которая сама, в свою очередь, является прежде всего функциональным "разделением труда". Повышение её степени есть интенсификация данного "разделения". Возможны, правда, и какие-то более низкие (по уровню) специализации (и дифференциации) органов, обеспечивающие чистое приспособление к условиям среды (без повышения уровня функциональной организации). Поэтому данный признак нуждается в соответствующем уточнении. Впрочем, роль такового (уточнения), пожалуй, играет уже связывание (в этом же пункте) дифференциации с интеграцией (повышением целостности организма), которая сопутствует по большому счёту только функциональной специализации (по сути, это две стороны одной медали — "разделения труда"). Так что будем считать, что данный пункт проходит полностью.

          2. "Интенсификация функций"

          Это определение звучит заманчиво и вроде бы перекликается с "функциональным" пониманием арогенеза. Однако возникает вопрос: в чём состоит данная интенсификация? В простом совершенствовании исполнения функций (не меняющем определённости Ф-структур)? Или всё-таки в росте сложности функциональной организации (когда функции интенсифицируются путём передачи их в ведение специализированных исполнителей)? Неясное слово "интенсификация" можно истолковать и так, и эдак. Не распространяясь уже о вышеупомянутом связывании интенсификации функций с "повышением общей энергии жизнедеятельности": здесь интенсификация вообще понимается лишь как простое ускорение (а даже не совершенствование) всех жизненных процессов, то есть как чисто количественный, а не "качественный" прогресс (скорость исполнения функций и совершенство их исполнения — разные свойства). Так что данный пункт требует устранения всех этих "двусмысленностей" (см. правило 2: недостаточность определения).

          3. "Рационализация и оптимизация устройства"

          Данный признак ещё "шире" предыдущего. Там-то речь хоть и шла о какой-то неопределённой интенсификации функций, но в виду имелись всё-таки именно функции, функциональная организация. Тут же к не меньшей неопределённости рационализации и оптимизации (в чём они выражаются?) добавилась ещё и неопределённость устройства. Под коим может пониматься далеко не одно только функциональное строение.

          4. "Увеличение объёма и совершенствование обработки получаемой информации"

          Здесь нарушены сразу два правила определений. Налицо и косвенность, и избыточность признака. Во-первых, предложенный "информационный прорыв" (уж коли он есть и имеет отношение к повышению уровня организации организма и его систем) — это, в лучшем случае, лишь следствие некоего ароморфоза (например, специализированного усложнения высшей нервной системы), а отнюдь не сам оный как таковой в его собственной (сущностной) определённости. Во-вторых же, и следствие-то сие само по себе какое-то "ущербное", частное. Далеко не всякий ароморфоз (и арогенез) выходит на уровень соответствующего функционального усложнения. Так что же — отказать таким ароморфозам в праве именоваться ароморфозами (а их конечной совокупности — арогенезом)? Если выше Н.Н. чересчур расширял своё понимание арогенеза, то теперь, напротив, чересчур сузил. Косвенное определение частной разновидности ароморфозов было принято им в данном пункте за сущностное определение ароморфоза вообще.

          5. "Возрастание независимости от внешней среды, связанное с повышением уровня гомеостаза организма"

          Это ещё один косвенный признак. "Возрастание независимости" тоже есть (в лучшем случае) лишь следствие арогенеза, а не сам он (правило 4, пункт "б"). В плюс здесь можно записать разве что то, что указанное следствие связывается всё-таки не со всеми подряд морфофизиологическими изменениями, которые способны быть его причинами, а только с повышающими уровень ГОМЕОСТАЗА. Это какой-никакой, а намёк на внутреннее "разделение труда" в организме, на что-то, происходящее "внутри" него. Вот только само ПОВЫШЕНИЕ уровня гомеостаза опять же может быть понято двояко: и как вызванное усложнением Ф-структуры, и как простое совершенствование внутренних взаимодействий в целом (правило 2: неполнота определения).

          6. "Повышение уровня обмена веществ и энергии"

          Тут вообще особая история. Данный пункт Н.Н. огласил в завершение следующей мысли:

          "Лишь всю совокупность указанных основных критериев можно рассматривать как необходимую и достаточную для того, чтобы с полной определённостью сделать заключение об эволюции конкретного филогенетического ствола в направлении общего морфологического прогресса. Совершенствование организации лишь по отдельным показателям, не сопровождающееся прогрессивными изменениями по другим основным критериям, не всегда соответствует общему эволюционному прогрессу" (3, с. 155).

          И здесь как раз в качестве примера такого совершенствования по отдельному показателю, не сопровождающегося прогрессом по другим критериям, было приведено

"...повышение уровня обмена веществ и энергии". Ибо "среди ракообразных наиболее интенсивным обменом веществ обладают щитни" (3, с. 155), которые, тем не менее, "принадлежат к одной из наиболее примитивных групп ракообразных" (3, с. 156).

          То есть по одному (указанному) признаку они "на коне", а по всем прочим — уж и не знаю где. И Н.Н., затруднившись этим обстоятельством, признал дееспособной лишь всю совокупность признаков.

          Не буду здесь озадачиваться тем, возможна ли вообще такая ситуация, что сущностный признак высокоуровневой морфофизиологической организации налицо, а самой оной организации нет. Вопрос этот, конечно, интересный, но в данном случае не важный. Как бы мы на него ни ответили, для нас сие будет иметь только теоретическое значение. Ибо на практике казус со щитнями разрешается просто тем, что рост скорости обмена веществ не является ни сущностным (прямым), ни даже косвенным признаком ароморфозов. Усложнение функциональной организации, во-первых, не есть само по себе ускорение обмена веществ и энергии, отчего последнее может быть, максимум, лишь следствием и, тем самым, только косвенным признаком первого. Однако, во-вторых, указанное усложнение совсем не обязательно имеет упомянутое ускорение своим следствием. Это, по большому счёту, вполне автономные, слабо коррелирующие друг с другом процессы. Так что данный признак, в лучшем случае, второстепенный, несущественный (правило 4, пункт "а"), а в худшем — вообще посторонний арогенезу.

          Таким образом, предложенная Н.Н. дефиниция, на мой взгляд, нуждается в серьёзной коррекции.

          УПОР НА СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ   Специально остановлюсь ещё на том, что Н.Н., рассуждая об арогенезе (как повышении организации), оперировал не столько термином "усложнение", сколько словом "совершенствование". Этим акцент неизбежно сместился со смены определённости организации на её простое улучшение, то есть арогенез был спутан с другими видами изменений строения. Причём так получилось не только из-за преимущественного употребления термина "совершенствование" (хотя его частотность, конечно, заметно выше), но и по одному уже допущению того, что совершенствование морфофизиологической организации — это тоже морфофизиологический прогресс, сиречь арогенез. Так, в самом начале своей статьи Н.Н. написал, что прогрессивная эволюция, помимо всего прочего, есть "...усложнение и усовершенствование организации" (3, с. 153) и именно как таковая она тождественна арогенезу (3, с. 154). Для нас важно, что арогенез, тем самым, это не только усложнение, но и усовершенствование. Поэтому ароморфозами де-юре признаются даже простые улучшения в устройстве организмов. Арогенезу придаётся излишне расширительное толкование. (Впрочем, я не зря ввернул тут словечко "де-юре": я не уверен, что Н.Н. действительно относит к ароморфозам простые улучшения, а больше склонен думать, что он просто не дал себе труда задуматься над значением слова "совершенствование" (идя в этом плане след в след за очень и очень многими авторитетными биологами, да и не только биологами), отчего и пользуется им, не осознавая последствий — см. правило 1).

          Короче, констатирую: Н.Н. не только не уточнил толком, ЧТО именно изменяется в ароморфозах (арогенезе) (в связи с чем на роль изменяющегося тут напрашивается много чего лишнего), — он ещё и не конкретизировал должным (на мой взгляд) образом КАК это ЧТО изменяется, то есть характер ароморфных изменений (отчего к ним опять же причисляется много чего постороннего). В обоих случаях результатами оказываются излишне расширенные (каждое — на свой лад) понимания арогенеза.

          УПОРЯДОЧЕНИЕ И УСЛОЖНЕНИЕ   Ну и последнее замечание. В приведённых выше цитатах Н.Н., с одной стороны, написал об

"...усложнении и усовершенствовании организации" (3, с. 153), "общем повышении уровня организации" (3, с. 155), "уровне высоты организации" (3, с. 156),

а с другой — определил

"...арогенез как процесс исторического преобразования органических систем в направлении от менее организованных к более организованным (упорядоченным)" (3, с. 155).

          То есть в первых случаях речь идёт об организации, а в последнем — об организованности (что даже специально подчёркивается отсылкой к упорядоченности как синониму организованности: обладать организованностью = быть упорядоченным). Но организованность и организация — не одно и то же.

          Организованность — это, если можно так выразиться, "чистое" свойство, свойство в конечной инстанции. Что, в частности, выражается в том, что данное свойство имеет лишь количественное измерение (когда рассуждают о типе организованности, то на деле всегда подразумевают тип организации, обладающей этой организованностью, — пространственный, функциональный и др.). Уровень организованности есть просто её степень, определённая величина. Повышение организованности — рост данной величины и только.

          Синонимами же понятия "организация" выступают, помимо термина "порядок", ещё и термины "структура", "строение" (напомню: структура есть лишь там, где имеется хоть какая-нибудь организация системы). В принципе, это тоже свойство, то есть нечто присущее матобъектам, характеризующее их. Но это такое свойство, которое само обладает свойствами (характеризуется ими) и притом отнюдь не количеством (выражение "величина организации (структуры, строения)" звучит нелепо). Точнее, величина не присуща организации непосредственно: ею (величиной) обладают лишь те свойства, которыми она (организация) характеризуется, — та же организованность (с её степенью), сложность, мобильность и пр. Отсюда уровень организации может быть понят и как уровень (степень) её организованности, и как уровень (значение) её сложности и т.п. А это всё — разные свойства и разные по смыслу уровни. Усложнение какой-либо системы — совсем не то (или, по меньшей мере, не совсем то), что её упорядочение. Одно и не есть другое, и вполне может обходиться без другого (то бишь данные процессы ещё и не обусловливают жёстко друг друга).

          В общем смысле сие видно уже по тому, что усложняться могут даже хаотические (сиречь, неупорядоченные) системы. В этом случае никак нельзя спутать усложнение с упорядочением. Где нет никакой организации, не может быть и повышения организованности. Но и там, где организация (структура, строение) налицо, сложность этой организации не равнозначна её упорядоченности. Например, число отдельно исполняемых функций — не показатель организованности Ф-структуры. Более сложное может быть как более, так и менее упорядоченным, чем менее сложное (тут действует, скорее, такая зависимость, что упорядочение сложного требует больше сил и средств, чем упорядочение простого). Вообще, упорядочение есть, по сути, вид совершенствования, а усложнение — нет. Вот совершенствование организации может заключаться в повышении её организованности, а усложнение — совсем не обязательно.

          Таким образом, допущенное Н.Н. неосторожное сближение уровня организации живых систем с их организованностью (1), а уж тем более — только с их организованностью (2), представляется мне сомнительным. В первом случае он писал не о том, о чём следовало бы (то есть не о сложности), а во втором — вообще исключил возможность этого нужного разговора. (В скобках замечу также, что это я всё толковал о нетождественности лишь сложности и организованности, тогда как организации, кроме того, могут обладать и многими иными свойствами, соответственно различаясь как высшие и низшие (то есть уровнево) ещё и по их величинам; вообще, повсеместно мне надо было бы выражаться более конкретно: "уровень сложности", "уровень организованности", "уровень мобильности", "уровень эффективности организации" и т.д.).

          ОБЩИЙ ХАРАКТЕР   "Ароморфоз" и "арогенез" и по происхождению, и по области применения, конечно, суть чисто биологические термины. Однако функциональные структуры и их усложнения встречаются не только у вещей биологического уровня. Я не знаю, можно ли вести речь о функциональном "разделении труда" между элементарными частицами в атомах или между атомами в молекулах, но, помимо клеток и организмов, оно несомненно присутствует в обществе. Следовательно, тут могут быть проведены некоторые вполне оправданные аналогии. Какие именно?

          АНАЛОГ ОРГАНИЗМА   Начну с главного — с вопроса о том, что в социальной области выступает аналогом биоорганизма, или, если угодно, живой клетки (преимущественно, эукариотного типа). Короче, что является вещью на социальном уровне бытия? Ответ, на мой взгляд, совершенно очевиден: отдельное конкретное общество. Именно оно (и только оно, а не семья, этнос, человечество и т.п.) представляет тут собой специфический самосущий (то есть во всех отношениях самостоятельный, способный к автономному существованию) "кооператив" своих членов, практикующих некое разделение труда, осуществляемое и поддерживаемое (как повседневно, так и при смене поколений) во имя наилучшего (в наличных обстоятельствах) их выживания (как всех вместе, так и каждого по отдельности).

          С этим, кстати, фактически, согласны и вы. И у вас

          "Организм социальный — общество как отдельная политически независимая система, в принципе способная существовать самостоятельно" (2, с. 214).

          При том, что

          "Более корректно сравнивать социальный организм и биологический индивидуальный организм (особь)" (2, с. 9).

          Отсюда прямо следует, что ближайшим аналогом биоорганизма, по вашему мнению, является общество.

          ЭЛЕМЕНТЫ ОБЩЕСТВ   Идём дальше. Итак, вещи в данном случае суть общества. Но всякая вещь есть прежде всего система, состоящая из множества конкретных элементов. Имеются ли таковые у обществ? И если да, то что они собой представляют?

          И опять это, по большому счёту, лишь риторические вопросы. Как клетки возникли некогда из скоплений более-менее сложных органических молекул по мере постепенной специализации последних на исполнении отдельных функций в рамках совместного "проживания" (впрочем, возможно, здесь имел место какой-то изначальный симбиотизм, впоследствии лишь усовершенствованный); как организмы сформировались позже на базе колоний самих клеток путём внедрения в их сплочённые ряды всё того же "разделения труда" (при, естественно, и каких-то побочных, дополняющих специализацию, изменениях данных клеток, обеспечивающих их совместное бытие, — я имею в виду ограничения делимости, смертность и т.п.); так и общества (социумы) выросли в итоге на почве скоплений теперь уже организмов (в нашем случае — стад гоминид, хотя можно вспомнить ещё и общественных насекомых) в рамках сначала простой, а потом и сложной (то есть сводящейся опять же к разделению труда) кооперации их жизнеобеспечивающих деятельностей (по ходу этого процесса наши животные предки попутно превратились в людей). Так что базовыми элементами общества как системы вообще являются собственно люди.

          ЭЛЕМЕНТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СТРУКТУР   Однако элементы вещи как системы вообще — это ещё не элементы её функциональной структуры. В роли последних тут выступают не отдельные молекулы, клетки или организмы, а целые их совокупности (нередко даже со своей внутренней организацией), специализирующиеся на исполнении конкретных функций. Я называю такие функциональные подразделения частями вещей (а сами вещи, соответственно, — целостными системами, или просто целыми). В обществе, в частности, такими подразделениями являются подмножества представителей особых профессий, которые в самом общем виде подразделяются на: производителей благ, управленцев, защитников, хранителей и передатчиков традиций и знаний, транспортников, добытчиков новых знаний и т.д. (Функции управления, охраны, добычи пропитания, транспортировки и пр. с их особыми исполнителями обнаруживаются, разумеется, и на биологических уровнях организации; подыскать тут соответствующие аналоги нетрудно).

          Указанное крайне грубое различение, само собой, при желании может быть детализировано и дальше, причём многоступенчато. Так, управленцы для начала различаются как управленцы общего профиля и организаторы производства; первые, в свою очередь, распадаются затем на законодателей, исполнителей решений и судей и т.д. Всё это тоже особые отряды профессионалов, исполнители конкретных функций и, тем самым, своеобразные части общества. Однако я придаю особое значение именно первичному, грубому делению. Почему? Потому, что взятая в таком общем виде Ф-структура наиболее существенна в плане надстраивающейся над ней (и в некотором смысле "обобщающей" её) классовой структуры общества и вырастающей на почве последней его социально-политической организации (впрочем, обо всём этом я подробнейшим образом распространяюсь на страницах "Теории общества", так что не буду здесь повторяться).

          СОЦИАЛЬНЫЕ АРОМОРФОЗЫ И АРОГЕНЕЗ   Из изложенного ясно, что аналогами ароморфозов в социальной области выступают:

во-первых, именно изменения морфологии (строений) обществ, а не чего-либо иного. (Я специально подчёркиваю это, ибо ни вы, ни даже Н.Н. с его вроде бы отчётливо морфофизиологическим пониманием биоароморфозов, не истолковываете социоароморфозы в этом (ну хотя бы в этом, предельно общем!) роде; у вас они как раз суть изменения "чего-то другого". И это при том, что вы иногда выдаёте и такое:

          "Эволюция социальная... в более широком смысле слова — процесс структурной реорганизации обществ или институтов во времени, в результате которого возникает форма или структура, качественно отличающаяся от предшествующей формы" — 2, с. 219);

во-вторых, такие изменения морфологии обществ, которые представляют собой усложнения их функциональных структур (то есть выражаются в появлении в данных социумах новых профессиональных слоёв);

в-третьих, из числа данных ароморфозов на особое положение выделяются, если можно так выразиться, суперароморфозы, то бишь такие фундаментальные усложнения Ф-структур обществ, которые сопровождаются соответствующими изменениями их классовых структур — со всеми последствиями сего в виде преобразований социально-политических организаций социумов. Именно в ходе таких суперароморфозов происходит смена стадиальных или так называемых "формационных" состояний обществ (общественно-экономических формаций). (В силу чисто социального характера данных процессов они не имеют "качественных" аналогов на биоуровне при том, что "количественно" отдельные биоароморфозы, конечно, тоже могут сильно различаться по своим масштабам).

          Ну, а социоарогенез, само собой, — это историческая последовательность указанных ароморфозов и суперароморфозов; суперарогенез при этом совпадает со стадиальным (формационным) развитием обществ.

          ПОПУЛЯЦИИ И МИР-СИСТЕМЫ   Несколько более запутанна ситуация с социоаналогами биопопуляций и биовидов. Общества, конечно, тоже нередко "сбиваются в стаи", а также обнаруживают какие-то сходства и отличия, разделяющие их на типы, однако сопоставить данные скопления и разновидности с их биологическими (впрочем, главным образом, зоологическими) "собратьями" и "сосёстрами" не так-то просто.

          Популяция (у животных) есть множество особей некоего конкретного вида, тесно контактирующих между собой (прежде всего благодаря компактному проживанию на определённой территории; привычная дефиниция больше напирает именно на последнее обстоятельство, однако размышление над тем, что именно задаёт определённость территории (что очерчивает её границы), выдвигает на первый план интенсивность контактов особей, их взаимную досягаемость). Тут налицо два признака: 1) видовая идентичность и 2) теснота контактов особей. Начнём с последнего.

          Если взять на вооружение только этот признак, то полными социальными аналогами биопопуляций оказываются так называемые "мир-системы" — по крайней мере, в вашем их понимании. У вас это как раз суть совокупности обществ, тесно контактирующих друг с другом.

          "Мир-система социальная — предельная система человеческих обществ, за границами которой уже не имеется значимых контактов/взаимодействий между обществами/другими компонентами, входящими в эту мир-систему, и обществами/прочими компонентами, входящими в другие мир-системы" (2, с. 211).

          В то же время данные мир-системы, в отличие от биопопуляций, нестабильны в том смысле, что постоянно расширяются. Как отмечалось, контактность в биопопуляции обеспечивается прежде всего общностью территории обитания составляющих популяцию особей и ограничивается пределами оной территории. Размеры последней при этом определяются: "снизу" — потребностями представителей данного вида, а "сверху" — их возможностями в плане освоения окружающего жизненного пространства, то бишь подвижностью, способностями к контактам с себе подобными и т.п. То же самое имеет место и у людей с их сообществами. Однако если у диких животных указанные способности жёстко заданы их физиологией и, тем самым, довольно консервативны, то у людей они относительно быстро совершенствуются, растут. Различные технологические и прочие новшества открывают нам всё более широкий мир, в том числе и в чисто географическом плане. В результате контактные территории конкретных обществ постепенно увеличиваются, взаимодействиями охватываются всё более далёкие друг от друга социумы. Поначалу (на заре цивилизации) контактными ареалами сообществ людей (то бишь "местами обитания" конкретных мир-систем) являлись отдельные регионы, потом (ближе к завтраку) на смену им пришли целые континенты, ну а ныне (будем надеяться, в полдень) в этой роли выступает уже вся планета. В связи с чем по данному признаку (наличию тесных контактов) популяцией обществ сегодня является человечество в целом. (Параллельно тому в современном мире идёт и процесс формирования какого-то глобального межобщественного разделения труда, то есть действо, в коем может быть заподозрено становление вещи очередного нового уровня бытия; но это ещё настолько вилами на воде писано, что пускай пока эти вилы постоят в сарае).

          Таким образом, аналогами биопопуляций в социомире выступают: исторически — отдельные мир-системы, а последние сто-двести лет — всё человечество в целом. Однако, повторяю, так получается при учёте лишь одного из двух основных признаков биопопуляций — наличия тесных контактов. Тогда как на деле это не просто множества организмов, обитающих на контактной территории, но ещё и множества особей одного вида. Конкретная биопопуляция — это популяция, например, конкретного вида зайцев, или волков, или медведей, или лис, но не всех их вместе взятых (даже если они проживают в одном зоопарке и каждый день "хаудуюдуются" между собой: когда они берутся "все вместе", это уже как-то ближе к биоценозу). Контактность в биологии понимается только как внутривидовая и, тем самым, главным образом как генетическая; популяция выступает тут прежде всего "кругом непосредственного общения", воспроизводства и эволюции конкретного (видового) генотипа.

          Следовательно, в поисках социальных аналогий биопопуляций мы должны принимать во внимание ещё и видовой характер последних. Мир-системы в силу этого с указанной почётной ролью не справляются: их "комплектация" происходит исключительно на "контрактной" контактной основе, отчего конкретные мир-системы могут включать в себя (и обычно включают) общества самых разных типов (больше походя в этом отношении на биоценозы).

          ВИДЫ В БИОЛОГИИ   Но что такое вид? В биологии это множество всех особей, обладающих определённым, то есть одинаковым (в тех его частях, которые не программируют сугубо индивидуальные особенности) генотипом (то же самое, кстати, можно сообщить и о любом ином таксоне; просто со всяким последующим обобщением определённость генотипа следует урезать путём исключения из него всех тех частей, которые отвечают за особенности представителей нижестоящих (на иерархической лестнице) таксонов). Данная дефиниция — дефиниция биовида вообще, то есть описание того, что свойственно любому биовиду. При этом "биологического вида вообще" в природе, конечно, нет: сие лишь общее понятие. Реально имеются только различные конкретные биовиды, каждый из которых как раз и является указанным множеством особых организмов. Конкретный вид зайцев — это натурально все зайцы данного типа; конкретный вид волков — это все такие волки планеты и т.д.

          В силу того что реальный биовид есть совокупность конкретных особей, его определение включает в себя соответствующее определение данных особей. Видовое определение, например, русака (как представителя именно этого вида зайцев, а не их рода в целом, не отряда грызунов и не класса млекопитающих вообще) сводится к перечислению тех признаков, которые общи всем зайцам-русакам (тут отсекаются индивидуальные особенности каждого из них) и одновременно отличают их от всех прочих разновидностей зайцев, а тем более, от других грызунов и млекопитающих (при, естественно, исходном отнесении их (русаков) к данному роду, отряду и т.д. плюс наличии представления о сущности самого этого рода, отряда и др.). Сии признаки могут быть взяты и чисто фенотипически, и как отсылки к тем конкретным частям генотипа указанных особых зайцев, которые программируют именно фенотип зайца-русака (повторяю: при исключении индивидуальных особенностей отдельных особей).

          ВИДЫ ВООБЩЕ   Что же касается ещё более общего (логического) понятия "вид вообще", то им именуется принадлежащее к множеству объектов Х подмножество объектов у(Х), обладающих определённой общей им всем, но не присущей прочим членам того же множества отличительной особенностью (вид всегда предполагает род и является видом лишь в рамках какого-то рода. Хоть в семье не без урода, но уродам всем назло, не бывает вид без рода. Вот как роду повезло!). Так, класс структур суть все структуры "на свете" (то бишь всё то множество, элементами которого являются конкретные структуры), а вид структур — это некая группа особых структур, сходных между собой в чём-то, что не свойственно всем иным структурам (и что, тем самым, отличает членов данной группы от этих иных структур). Конкретика вида при этом определяется (помимо, разумеется, его принадлежности к определённому роду) конкретикой указанной групповой отличительной особенности.

          Данные (логические) виды встречаются повсеместно (ведь для их наличия достаточно уже двух объектов одного рода, то есть хоть в чём-то сходных между собой; ну а отличия у них всегда найдутся). В том числе, есть свои разновидности и у обществ. Какие именно? Их, в принципе, бесконечно много (чем только не различаются конкретные общества!), но нам интересны лишь самые фундаментальные.

          СТАДИАЛЬНЫЕ ТИПЫ ОБЩЕСТВ   В этом плане общества различаются, во-первых, уровнями своего развития, то бишь формационными состояниями, или, другими словами, сложностями их функциональных и, соответственно, классовых структур (что внешне выражается, как отмечалось, в различиях устанавливающихся по итогам борьбы классов социально-политических организаций). В истории, да и из повседневности, достоверно известны лишь два формационных типа обществ — бюрократический ("феодальный") и капиталистический (буржуазный). Первобытные социумы являются, по сути, доформационными, а в том, к чему движется в указанном смысле современный мир, пока ещё никто толком не разобрался. Бюрократические же и буржуазные общества — это, безусловно, особые виды обществ (в рамках рода обществ, обладающих функциональной и классовой структурами). Однако это не такие их виды, которые можно уверенно уподобить биовидам (представить аналогами последних). В основе формационного (или стадиального) видового различия конкретных обществ лежит присущесть им разных по уровню развития (то бишь степени сложности) Ф-структур. Тогда как биовиды конституируются и различаются вовсе не сложностью Ф-структур причисляемых к ним организмов и даже не сложностью их морфологической организации вообще, а по ряду других куда менее фундаментальных признаков. Так, к организмам "одной формации" относятся здесь, например, все высшие животные (обладающие одинаковой Ф-структурой), как бы они ни различались между собой в биовидовом смысле. Иерархия сложности функциональных структур живого находит своё частичное отражение лишь в определениях таксонов самых высоких уровней.

          Не меньше сомнений вызывает и аналогия скоплений обществ одного формационного типа с популяциями. Конечно, такие избирательные скопления вполне возможны (хотя чаще всего мир-системы включали и включают в себя общества всех уровней развития без разбору) и внешне смахивают на популяции (скопления "особей" одного вида). Но ведь это чистой воды формальность. В биологических популяциях важность видовой идентичности проистекает из генотипического характера контактов: не будет единства генотипа (вида) — не будет и контактности. В нашем же случае контактность в своём бытии-небытии никак не зависит от формационной идентичности обществ — довольно уже их соседствования в пределах исторически развитых способностей к преодолению расстояний.

          КУЛЬТУРНО-ТРАДИЦИОННЫЕ ТИПЫ ОБЩЕСТВ   Вторым фундаментально-видовым различением обществ является разделение их по так называемому цивилизационному признаку (в том значении слова "цивилизация", где оная понимается как

"...система культурно, религиозно (и/или этнически) (вот с этим я поспорил бы — А.Х.) близких обществ и государств" — 2, с. 219).

          Общества, понятно, "сходятся и расходятся" друг с другом не только по сложности их Ф-структур. Для них характерны и групповые размежевания на почве конкретных менталитетов, культур, религий, бытовых, семейных, социальных, политических и прочих традиций и т.п. В этих отношениях некоторые общества сходны между собой и образуют особые цивилизационные общности. А каждый отдельный член подобной "группировки", соответственно, является обществом особого цивилизационного типа. Как же такие разновидности обществ соотносятся с биологическими видами?

          Тут аналогия кажется более оправданной (чем уподобление биовидам совокупностей обществ одного формационного типа). Почему? Во-первых, потому, что признаки, определяющие цивилизации, никак "не пересекаются" с признаками биотаксонов. Если относительно формационного деления (с его опорой на степень сложности Ф-структур) сразу ясно, что это уровень явно не биовидового и даже не биородового масштаба, то цивилизации с их "нейтральной" определённостью допускают своё уподобление любым разновидностям организмов, любым таксонам, в том числе и биовидам. То есть в данном случае сие хотя бы просто не запрещено. Во-вторых, можно учесть и то формальное обстоятельство, что ниша аналогов биотаксонов, имеющих отношение к сложности Ф-структур, в социомире уже как бы занята формациями, отчего на долю цивилизаций остаются только таксоны низших рангов. Наконец, в-третьих, цивилизационные разновидности обществ сближает с видами (как, впрочем, и с родами, семействами и т.д.) животных ещё и то, что в основании цивилизаций лежит менталитет, то бишь феномен, отчасти напоминающий генотип: ментальность тоже наследуется (в процессе социализации, то есть воспитания новых поколений) и тоже в какой-то степени "программирует" (через деятельность идеологически "зомбированных" людей) конкретные устройства и функционирования соответствующих обществ.

          Сходным образом, совокупности социумов одного цивилизационного типа больше подходят и на роль аналогов биопопуляций. Сама культурная близость данных социумов обычно является не чем иным, как прямым следствием их изначальной территориальной близости. Тесные контакты соседей, естественно, способствуют их культурной консолидации и унификации. Взаимовлияния в рамках географически обособленных регионов лежат в основании формирования практически всех особых цивилизаций (хотя местами в качестве менее значимого фактора отметилось и происхождение от "общего предка"). Тем самым можно даже утверждать, что цивилизации исходно вырастают на почве древнейших мир-систем и представляют собой дальнейшие сплочения этих социопопуляций посредством превращения их — в дополнение к собственно соседству — ещё и в анклавы культурно родственных социумов.

          В то же время из вышеизложенного видно, что не культурная близость создаёт социопопуляции (как группы обществ, обитающих на одной территории и тесно контактирующих между собой), а, наоборот: наличие мир-систем обеспечивает развитие культурной близости. Тем самым роль оной в качестве популяциеобразующего фактора не многим значимее, чем роль формационной общности, и отнюдь не тождественна роли биовидовой принадлежности особей в биопопуляциях. В последнем случае, как уже отмечалось, без видовой идентичности никуда. Культурная же идентичность лишь облегчает контакты, но вовсе не выступает их непременным разрешительным условием. Мир-системы могут образовываться и на базе обществ разного цивилизационного типа.

          НАШ ПОСТРЕЛ ВЕЗДЕ ПОСПЕЛ   Впрочем, это всё мы толкуем о различных типах человеческих социумов. А почему бы не взять их как общества вообще, независимо от их вторичных индивидуальных и групповых особенностей? Ведь это тоже особый вид сообществ — в отличие от аналогичных (в родовом смысле) сообществ пчёл, муравьёв, термитов и других общественных насекомых. При таком общем подходе социоаналогом биовида выступает уже не что иное, как всё множество обществ Земли, то бишь опять-таки человечество в целом. Выше по тексту последнее сгодилось нам на роль социопопуляции, теперь же примеряет на себя и амплуа аналога биовида.

          Причём подчёркиваю: в обоих данных случаях — именно аналога! Потому как и там, и там человечество рассматривается как совокупность обществ, а не людей. В качестве скопления тесно контактирующих социумов оно является социопопуляцией, а в качестве простого множества всех обществ Земли — социоаналогом биовида. Однако если взять человечество в ином разрезе, а именно: как состоящее не из обществ, а из людей, то оно окажется уже не аналогом указанных биофеноменов, а прямиком ими самими. Как скопление людей человечество есть обычная биопопуляция, а как множество всех "хомо сапиенсов" — обычный биовид.

          РЕЗЮМЕ   Таким образом, аналогами биопопуляций и биовидов в социомире с теми или иными натяжками выступают различные мир-системы и цивилизации, а без натяжек — человечество (взятое как совокупность обществ) в целом (тогда как совокупности обществ одного формационного типа сходны уже, скорее, с таксонами более высоких рангов). Для нас важно, что все указанные образования — аналоги именно биопопуляций и таксонов, а не организмов. Поскольку сие означает, что никакое из них не может быть объектом ароморфозов (арогенеза).

          СОЦИОАРОГЕНЕЗ У Н.Н.ИОРДАНСКОГО   А что думает по поводу социоарогенеза Н.Н.? Увы, он отождествил оный не с изменениями функциональных структур (или хотя бы какого-нибудь строения) конкретных обществ, а с ""социокультурным прогрессом" (или "социокультурным арогенезом")" человечества в целом (3, с. 169). То бишь морфологические метаморфозы подменяются им культурными, а социоорганизмы — социопопуляцией (последняя подмена закономерно вытекает из первой). Социальный ("социокультурный") арогенез у Н.Н. есть

"...прогрессивная эволюция социокультурного фонда (включающего фонд материальной культуры и информационный фонд, в том числе навыки и приёмы трудовой деятельности, научные и технологические знания и т.п.) в ходе развития человеческого общества" (3, с. 169). "Эволюция социокультурного фонда сводится к преобразованиям его разнородных компонентов: орудий труда, трудовых навыков, технологий и технических устройств, научных знаний и концепций, форм организации производства и др." (3, с. 170).

          Короче, это развитие знаний, навыков и умений людей (аналогами каковых в биомире являются рефлексы, инстинкты и прочие поведенческие установки животных) плюс накопление материальных активов в виде техники, зданий, дорог и т.д. И только.

          Откуда у Н.Н. взялись такие представления?

          "КОРЕНЬ ЗЛА"   Как кажется, прежде всего и главным образом — из простого непонимания им природы общества, то есть того, что это вещь, обладающая своей морфологией и соответствующим образом эволюционирующая. Для Н.Н. в его "поисках" социального подобия биоарогенеза не существует никакой проблемы выбора, ни малейшей конкуренции "претендентов". Формационное (то есть именно морфологическое) развитие обществ он попросту "в упор не видит", начисто игнорирует, будто оного и нет вовсе. Это я в своей "Теории общества" посвящаю данному развитию целые тома. А Николаю Николаевичу с ходу ясно, что в социальной сфере,

"...в отличие от биологического морфофизиологического прогресса" (3, с. 169), "эволюционирует" именно и только "социокультурный фонд человечества" (там же).

          А почему, собственно?

          Во-первых, почему тут третируется морфологический прогресс? Сие оправданно лишь в том случае, если он отсутствует, то бишь если: 1) в социомире вообще нет аналогов биоособей (а имеются лишь аналоги популяций); 2) оные аналоги (в виде обществ) имеются, но загадочным образом лишены морфологии; 3) морфология у обществ есть, но по какой-то причине не изменяется; 4) наконец, морфология и есть, и изменяется, да не в ту сторону (не прогрессирует). Ни один из этих пунктов не соответствует действительности. Стало быть, проблема выбора между морфологическим (прямым) и культурным ("зигзагообразным") истолкованием социоарогенеза всё-таки актуальна (нам есть из чего выбирать).

          Во-вторых, как можно вообще именовать арогенезом в одном случае морфологический, а в другом — не морфологический прогресс? Ведь при таком расширительном использовании данного термина он фактически теряет свою конкретную определённость (значение), оказываясь синонимом более общего термина "развитие" или даже понятия "прогресс вообще". Что ж мы тогда суетились, стараясь отличить арогенез как особую разновидность эволюции от других её разновидностей? Свалили бы сразу всё в одну кучу и избавились наперёд от каких-либо головных болей с поисками аналогов этого биофеномена хоть в социальной, хоть в какой другой области. Потому как тогда на эту роль годится абсолютно любая положительно направленная последовательность изменений любого объекта.

          Таким образом, предпочтение, так поспешно отданное Н.Н.Иорданским культурному пониманию социоарогенеза перед морфологическим, не только ни на чём не основано, но ещё и логически ошибочно.

          "ХОТЬ ПОХОЖЕ НА РОССИЮ, ТОЛЬКО ВСЁ ЖЕ НЕ РОССИЯ"   Однако как-то же Н.Н. всё-таки аргументировал? — пусть не свой выбор социоаналога биоарогенеза из нескольких возможных адресатов (за неимением оного выбора), так хоть само уподобление биоарогенеза и культурного прогресса человечества? В этом плане Н.Н. апеллировал, разумеется, к сходствам данных двух разновидностей развития.

          Для начала Н.Н. отметил, что эволюция социокультурного фонда человечества

"...в некоторых отношениях сходна с эволюцией биологической" в целом (3, с. 169),

а затем конкретизировал это положение (о сходстве) применительно и к такой специфической разновидности эволюции, как арогенез. Мол,

          "Социокультурный арогенез определяется такими же основными критериями (дифференциация, интеграция, интенсификация функций, рационализация устройств, возрастание объёма и совершенствование обработки информации, повышение уровня гомеостаза) и может быть общим и частным, как и морфофизиологический прогресс живых систем" (3, с. 170).

          Ну как не заключить отсюда, что развитие культуры и есть аналог биоарогенеза в социомире?

          Однако простая ссылка на сходства ненадёжна. Ибо сходства бывают существенными и нет, а также родовыми и видовыми. Например, дельфины внешне больше похожи на акул, чем на кошек, и всё же считаются не рыбами, а млекопитающими: в этом выражается приоритет существенных сходств перед второстепенными. С другой стороны, арогенез определяется не тем, что у него обще со всеми другими разновидностями развития (или, тем более, эволюции), а его отличиями от них (то есть как раз тем, что это — изменения морфологии вещей). Развитие знаний, само собой разумеется, во многом происходит так же, как и развитие функциональных структур биоорганизмов и даже как глобальное развитие вещества в целом (от элементарных частиц — к атомам, молекулам, клеткам и так далее). На то мы и объединяем все сии случаи общим понятием "развитие" (а допрежь того — ещё более общим термином "эволюция"). Тем не менее, становление новых типов (уровней) организации вещества: атомов, молекул, клеток, организмов, обществ, — это не усложнение строений самих оных атомов, клеток и др.; и развитие данных морфологий, в свою очередь, не пополнение и совершенствование поведенческих установок живых организмов (хоть неразумных, хоть разумных). Как представители одного рода все эти процессы суть развития и аналогичны друг другу. Но как особые виды развития они не допускают перекрёстных аналогий между своими подвидами. В собственно внутривидовых "разборках" аналоговый характер носят лишь процессы одного вида. Так, аналогами становления атомов выступают только становления же молекул, клеток и т.п., аналоги усложнения строений клеток суть усложнения строений организмов и обществ, а аналогом развития человеческой культуры является лишь развитие поведенческих установок животных. Это, стало быть, во-первых.

          Во-вторых же, Х может быть сколько угодно похожим на У, но если он ещё больше похож на Z, то его аналогом правильнее именовать всё-таки Z, а не У. В нашем случае, в частности, развитие культуры, конечно, во многих отношениях сходно с биоарогенезом, но сходство биоарогенеза с развитием морфологии обществ на порядок выше. Стало быть, последнему и пальму первенства в зубы.

          ДАЁШЬ НЕСТРОГОСТЬ АНАЛОГИЙ?   А как проводите указанные аналогии вы (ты с соавторами)? Да как бог на душу положит, без каких-либо строгих правил и родо-видовых соответствий (нестрогость, неопределённость, как можно будет увидеть ниже, это вообще ваш флаг, ваш конёк, ваша официальная позиция). Вы готовы уподоблять всё и вся, — лишь бы было отчасти похоже. И при этом, как водится, выдвигаете в защиту такой своей практики некие теоретико-методологические соображения. Мол, на данном поприще (аналогий) важна не собственная природа сопоставляемого (например, жёсткие это системы или стохастические), а характер решаемой задачи.

          "Какие системы следует сравнивать? (Термин "сравнивать" в данном контексте несколько неудачен; лучше было бы написать: "уподоблять друг другу", а ещё точнее: "считать аналогами друг друга на разных уровнях бытия"   — А.Х.). Чаще всего при таких сравнениях общество ("общественный организм") сопоставляют с организмом или видом. Однако во многих случаях более продуктивным может оказаться сравнение общества с другими уровнями системной организации биоты: с популяцией, экосистемой или сообществом, с отдельными структурными элементами или блоками сообществ (например, с отдельными фрагментами трофических сетей или с отдельными симбиотическими комплексами...), с колониями (у колониальных, или модульных, организмов), наконец — и это самая близкая аналогия — с коллективами высокоорганизованных общественных животных (китообразных, приматов, хищных и других млекопитающих; термитов, муравьёв, шмелей и других общественных насекомых). Таким образом, здесь мы, несомненно, стоим перед весьма сложной и почти неисследованной методологической проблемой: какие уровни биологических и социальных процессов (процессов? — речь, вроде, шла о матобъектах, а тут вы сразу перескочили к их изменениям — А.Х.) будут наиболее близко соответствовать друг другу, чтобы сравнения между ними были наиболее релевантными... В целом представляется, что такой подход должен быть не столько примитивно "паритетным" (например социум/общество = особь везде и всегда), а, скорее, операциональным и инструментальным. То есть для разных задач необходимо избирать тот масштаб и уровень социальных и биологических явлений, форм и процессов, которые в данной системе исследования будут наиболее продуктивными. Иными словами, повторимся, иногда особь правильнее сравнивать с обществом, а в других случаях общество надо сравнивать с сообществом (например, муравьёв или пчёл), с колонией, популяцией или видом" (2, с. 152-153).

          Что же можно сообщить по этому поводу?

          У КАЖДОГО — СВОЯ ЗАДАЧА   Тут я главным образом хочу понять, что за задачи оправдывают неадекватные аналогии (использования алогизмов и подтасовок в демагогических и пропагандистских целях я сразу исключаю)? Сами вы их не огласили и, соответственно, не объяснили: почему решения тех или иных важных научных или практических задач прямо-таки позарез требуют неточных аналогий (ибо точные почему-то не работают). Единственная такого рода "задача" у вас — это лишь сам ваш поиск сходств между биологическим и социальным уровнями бытия. Её вы на деле и решали указанной любой ценой. То бишь именно так, что когда задача не решается в рамках правильной аналогии (нужного сходства между обществом и биоорганизмом нет), вы расширили предмет поиска до неправильной аналогии и за счёт этого добились нужного результата.

          Причём последнее не удивительно. Ведь при таком ничем не ограниченном подходе сходства можно найти всегда. Любой объект, с одной стороны, сложен, а с другой — многогранен. Как сложный он состоит из ряда элементов, фрагментов и т.п. с их собственными специфическими особенностями, а как многогранный — может быть рассмотрен в разных аспектах, различных своих ипостасях. Подобрать в этой куче наличных вариантов нужный (то бишь нечто, обладающее искомым сходством с неким иным объектом) не составляет большого труда. Но в чём смысл (цель) самого ТАКОГО нахождения сходств?

          Во-первых, уподобление объекта Х какому-то фрагменту объекта У или его второстепенной ипостаси не есть уподобление Х самому объекту У в целом или взятому как таковой (то есть в его сущности). (Притом подчёркиваю, что данное уподобление объекта Х фрагменту или побочной ипостаси объекта У само по себе может быть даже вполне точной аналогией: это просто совсем другая аналогия — не между Х и У).

          Во-вторых, аналогии, как известно, вообще играют одну-единственную роль — они нужны для ориентации людей в познании неизвестного. Сходство плохо изученного объекта Х с хорошо изученным объектом У в некоем свойстве "а" позволяет предположить, что эти объекты сходны также и в каких-то других (а то и во всех других) отношениях "в", "с" и т.д. Но представьте себе ситуацию, в которой объект Х в одном отношении сопоставляется с объектом У, в другом — с объектом Z, в третьем — с объектом K, в четвёртом — с объектом L (при том, что все они — принципиально, то есть типологически, разные). И везде отыскиваются какие-то сходства. Что же тут можно предположить относительно данного Х, чему следует его уподобить? Не приписывать же ему все свойства (в немалой своей части — противоположные), имеющиеся у У, Z, K и L, вместе взятых. Эдак получится не ориентир в познании, а, наоборот, полная дезориентация. Наверное, необходим всё-таки какой-то отбор кандидатов в аналоги Х (повторяю, взятом в целом и в его сущности: в случае, когда аналогами объектов Z, K и L объявляются лишь различные отдельные фрагменты или ипостаси объекта Х, налицо уже аналогии вовсе не с Х) по числу, полноте и, главное, значимости обнаруживаемых сходств?

          Например, все вещи (жёсткие системы) сходны между собой и отличаются от нежёстких совокупностей вещей (стохастических систем) по признаку наличия у них Ф-структуры. Помимо того любая вещь ещё и системна, есть некое множество элементов, и в этой своей родовой несущностной ипостаси подобна не только всем прочим вещам (взятым в том же второстепенном для них разрезе), но и различным их совокупностям. На какое же из данных сходств надо опираться в дальнейшем уподоблении? Что тут вероятнее (полнее)? — подобие незнакомой вещи Х (о коей известно только то, что она — вещь и, в силу этого, жёсткая система) известной вещи У или не менее хорошо, чем У, изученной стохастической совокупности вещей Z? Вопрос, по-моему, чисто риторический.

          Таким образом, использование аналогий по их прямому назначению, а не в каких-то иных разнообразных (и ненаучных) целях, предполагает их адекватность, то бишь полноту, существенность и точность. В этом же плане в мире живого обществам (хоть людей, хоть муравьёв) соответствуют только клетки и организмы.

          Обратимся теперь наконец непосредственно к систематическому рассмотрению ваших взглядов.

          ОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ   Как понимаете ароморфозы вы? В самом общем виде это у вас

          "...наиболее важные изменения (в плане расширения ближайших или отдалённых возможностей и преимуществ биологических таксонов или обществ)". Именно такие изменения вы "вслед за рядом биологов" называете "ароморфозами" (1, с. 179).

          Попробую вникнуть в эти слова.

          ОБЪЕКТ И АСПЕКТ ИЗМЕНЕНИЯ   Всякое нормальное определение конкретного типа изменений должно начинаться с указания их объектов. Что же за объекты, по-вашему, изменяются в ходе ароморфозов? Ответа на этот вопрос в приведённой цитате нет. Ну то есть абсолютно нет. В ней сообщается лишь то, кому данные изменения на руку и в каком смысле. А о том, что, собственно, изменяется, нет ни словечка. Хотя изменений без изменяющегося, вроде бы, не бывает. Последнее тут непременно присутствует. Однако почему-то замалчивается вами. Почему? Единственный возможный ответ: потому что его характер, на ваш взгляд, не имеет никакого значения для определения ароморфозов. Если бы вы считали этот характер значимым, то никак не обошли бы его молчанием. Но, похоже, ароморфозы у вас де-факто суть изменения каких угодно объектов. Только в таком случае в их специальном упоминании нет никакой надобности.

          Аналогично, отсутствует в приведённом определении и какое-либо указание на аспект, в котором изменяется объект. В этом вы тоже, видимо, нисколько не нуждаетесь. Ваши ароморфозы — это не только изменения любых объектов, но и любые их изменения. Что они собою представляют конкретно (как таковые), вам без разницы. В чём же тогда заключается их существенная, на ваш взгляд, определённость?

          МОДАЛЬНОСТЬ ИЗМЕНЕНИЯ   Эта определённость ароморфозов сводится у вас к тому, что они суть значимые (выражусь пока осторожно: для некоего Х) изменения (то, что это не любые по масштабу, а лишь наиболее значимые изменения, не принципиально). Их главный отличительный признак не в том, что они такое сами по себе, а лишь в том, что они важны для Х. Вопрос ставится так: "Значимо данное изменение (каково бы оно ни было качественно и объектно; то есть речь идёт уже не о масштабе) для Х"? Если да, то это ароморфоз. Если нет, чешите в другое место. Таким образом, здесь имеет место не что иное, как определение через отношение, то есть косвенное определение. (Попутно отмечу также, что слова "значимо"-"не значимо", "важно"-"не важно" и т.п. суть модальные термины: обозначаемые ими отношения изучает модальная логика).

          Отсюда ясно, почему из вашего определения выпали объект и аспект изменения. При таком понимании ароморфозов это, действительно, вполне оправданное пренебрежение несущественным. Раз определённость ароморфных изменений состоит лишь в важности этих изменений для некоего Х (или, выражаясь иначе, раз ароморфными изменения делает лишь их важность для некоего Х), то всё прочее (начиная с конкретики данных изменений и кончая характером изменяющегося) уже не имеет значения, может быть каким угодно, любым. Так что игнорирование вами объекта и аспекта ароморфозов далеко не случайно и не просто халатность.

          БЕССОДЕРЖАТЕЛЬНОСТЬ КОЛИЧЕСТВА   Коротко поясню между делом, почему ваше определение ароморфоза в качестве НАИБОЛЕЕ значимого изменения непринципиально и должно быть отброшено.

          Это следует, во-первых, из того общего (можно считать, пятого) правила, согласно которому определения объектов должны быть качественными, а не количественными. Количество не принадлежит к числу существенных, а тем более, сущностных признаков объектов. Почему? Допустим, вы определили ароморфоз как изменение, важное в степени Х. Однако, что побудило вас к этому? С какой стати вами выбрана именно эта конкретная величина значимости, а не какая-то другая — например, Х+1 или Х-1? Чем обусловлено предпочтение, отданное величине Х? Или она взята вами просто с потолка, наобум? Если это так, если её выбор произволен, то тогда грош цена такому определению: оно никак реально не связано с природой самого определителя и с тем же успехом может быть любым другим. Если же величина Х выбрана вами не случайно, то, значит, за ней что-то стоит, она имеет некое основание, в роли которого как раз выступает какая-то особенность (свойство) важности, присущая ей именно при данной величине её значимости. Таким образом, обоснованный выбор величины Х на деле всегда связан с определённым качеством определителя. Конкретное количество выступает при этом лишь формальным заместителем этого качества и не более того. Отчего правильнее прямиком указывать в дефиниции именно на само последнее.

          Во-вторых, ваше определение величины значимости, вдобавок к тому, ещё и абсолютно неопределённо и потому пусто (см. правило 1 — запрет на определение через неизвестное). Что значит "НАИБОЛЕЕ значимые"? Где та грань, которая разделяет наиболее и не наиболее значимые изменения, то бишь аромофозы и неароморфозы? Можете вы её указать? Если да, то смотрите выше (ведь вам тут придётся как раз обосновывать этот свой выбор границы). Если же нет, то ароморфозы у вас в действительности неотличимы (по данному параметру) от неароморфозов. То есть данная ваша количественная якобы "определённость" (а на деле — неопределённость) — не их отличительный признак и не играет никакой роли. Но идём дальше.

          АСПЕКТ ЗНАЧИМОСТИ   Там, где речь заходит о важности чего-либо для чего-либо, закономерно встаёт вопрос и о том, в каком смысле это первое "что-либо" важно для второго. Формула "Ароморфоз есть любое изменение любого объекта, важное для некоего Х" требует уточнения: "в смысле z". Ведь значимость бывает разная. Например, У может быть важен для Х потому, что Х любит У или, наоборот, на дух его не переносит: это важность ценности и антиценности. Возможна также значимость У для Х в качестве край как нужного ему — ну, например, в силу того, что без первого второго просто быть не может: так базис значим для надстройки. У вас же ароморфозы конкретно суть изменения, значимые "в плане расширения ближайших или отдалённых возможностей и преимуществ биологических таксонов и обществ".

          Что означает сие нагромождение слов? Расширение возможностей и преимуществ — это их приумножение, рост, появление в дополнение к уже имеющимся возможностям и преимуществам каких-то новых. А быть важным для этого приумножения-появления — значит, как-то обусловливать его. Никакой другой (по типу) значимости тут больше быть не может. (События вообще бывают значимы для других событий только в качестве их детерминантов). Так что ароморфозы оказываются у вас, прежде всего, тем, что детерминирует возникновение у таксонов и обществ новых возможностей и преимуществ.

          Кроме того, указанная расшифровка смысла значимости проясняет и вопрос о характере того загадочного "некоего Х", для коего, собственно, ароморфозы и значимы. На первый поверхностный взгляд тут, конечно, кажется, что в его роли выступают непосредственно таксоны и общества (позднее, кстати, компанию им у вас составляют ещё и организмы с мир-системами). Однако при вникании в ситуацию обнаруживается, что ароморфозы на деле важны вовсе не для них (и даже не для их преимуществ), а лишь для процесса приобретения ими преимуществ. Это именно последний конкретно нуждается в данных изменениях, порождается ими и не может без них произойти. А "лично" таксоны и общества имеют к сему лишь косвенное отношение. Они выглядят здесь какой-то особой третьей стороной, которая, всегда присутствует при "сделках", но реально в них не участвует. Ведь и сами преимущества тоже важны для приобретших их объектов не абстрактно, а обязательно в каком-то конкретном смысле — например, как обеспечивающие (то есть тоже обусловливающие — в ходе их использования) лучшее выживание этих объектов. И т.п. Данную цепочку важностей можно нанизывать до бесконечности (либо до превращения её в "сказку про белого бычка"), и её звеньями всегда будут конкретные процессы, а не объекты, которые за этими процессами "наблюдают". Ибо события обусловливают только другие события и в этом смысле непосредственно могут быть значимы лишь для событий.

          ПОЛЕЗНОЕ ПОЯСНЕНИЕ   Подчеркну ещё раз, что таксоны и общества в вашей версии не только не то, для чего ароморфозы прямо значимы (то есть нуждающаяся сторона), но и не обязательно то, что в них изменяется (то есть объект изменений). Последнее, конечно, тоже возможно: почему бы не быть случаю, где изменение объекта Х важно для приобретения преимуществ именно самим этим объектом Х, а не каким-то посторонним У? Сие как раз тот случай, который соответствует подлинным ароморфозам. Однако у вас оные — любые изменения любых объектов: хоть тех, которые получают преимущества, хоть тех, которые в данном плане совершенно "бескорыстны" (изменяются, если можно так выразиться, исключительно "из любви к искусству", переадресуя коммерческие выгоды этого предприятия третьим лицам).

          Например, жили-были некогда динозавры и млекопитающие. Первые были большими и сильными, а вторые маленькими и слабыми. Отчего первые хозяйничали на планете, а вторые прятались по норкам. Но однажды с неба вдруг упал астероид, в результате каковой катаклизмы резко изменился климат плюс прочие условия жизни на Земле. И всё враз перевернулось. Прежние преимущества стали в одночасье недостатками, а бывшие недостатки — преимуществами. Крупные погибли, а мелкие выжили. Причём в роли важного для получения преимуществ изменения выступило тут именно изменение климата и иже с ним. Оное и есть, стало быть, согласно вашему определению, тот главный ароморфоз, который обеспечил всё дальнейшее процветание млекопитающих.

          Однако вернусь к отмеченным в предыдущем подпараграфе двум моментам.

          ПРИЧИННОЕ МЕСТО   Итак, ароморфозы суть то, что обусловливает появление у таксонов и обществ каких-то преимуществ. Обусловливание событий (а появление чего-либо — это, безусловно, событие; все сомнения, которые тут возникают, связаны лишь с отвлечённым и потенциальным характером самого понятия "преимущества": достаточно конкретизировать его и довести дело до актуализации (реализации) конкретного преимущества, как всё встаёт на свои места) в общем случае происходит двусторонне: причинно и кондиционально, то есть причиной и условиями. При этом в роли причин тоже всегда выступают события и только события, а условиями непременно являются какие-то другие (в феноменном смысле) факторы, то бишь не события. Отсюда ароморфозы (как именно события) могут быть в отношении указанных появлений (приобретений) преимуществ только их причинами. Тут мы имеем де-факто причинно-следственное отношение, в котором ароморфное (сиречь важное для приобретения преимущества) изменение чего-либо есть причина, само приобретение-появление преимущества (взятое как процесс) — следствие, а конечная присущесть таксону или обществу этого преимущества (то есть установившееся в итоге соответствующее состояние объекта) — результат.

          Кстати, вы и сами отметили это, когда написали, что ароморфозы — это изменения, исключительные (то бишь наиболее важные) по своим результатам (см. 1, с. 193, сноска). Их исключительность здесь, само собой, опять же непринципиальна (ибо определённость объектам, напоминаю, придаёт качество, а не количество), зато "результативность" вполне ко двору. Из того, что ароморфоз есть, по-вашему, то, что имеет результаты, как раз вытекает, что он представляет собой не что иное, как их причину.

          Но что это значит — быть определённым в качестве причины чего-либо? Да ровным счётом ничего. Это обычное косвенное определение, которое не содержит ни грана информации о сущности определяемого, ни даже намёка на эту сущность. Никакое изменение реально не определяется его следствием или причиной. То бишь не является (не может быть отождествлено с) тем событием, которое есть его следствие, или тем событием, которое есть его причина. В косвенных определениях "Событие Х есть причина проломления черепа" и "Событие Х есть следствие падения кирпича" ничего не сообщается о том, что есть событие Х как таковое, само по себе. Падение кирпича может быть причиной многих событий, то есть оно может иметь самые разные следствия. Равным образом проломление головы может иметь причиной многие события, то есть быть следствием разных событий. Из знания некоего следствия (или причины) никак нельзя вывести его причину (или следствие). Единственное, что мы здесь знаем наверняка, так это лишь то, что какая-то причина (или следствие) обязательно есть. (Добавлю ещё, что одна причина может иметь несколько следствий (одновременно, а не в роли порождений друг друга), а одно следствие — несколько причин; подробнее об этом см. текст "Синергетика и детерминизм"

          На всякий случай отмечу, что сие отнюдь не отрицает детерминизм. В общем случае причина всегда необходима (непременно нужна) для происхождения следствия, а следствие необходимо (неизбежно) порождается причиной. "Свобода" их отношений появляется лишь на уровне конкретных причин и следствий. Для конкретного следствия непременно нужна, конечно, хоть какая-то причина, но какая именно? — это вопрос, ибо причины могут быть разными. Конкретная причина, само собой, неизбежно порождает хоть какое-то следствие, но какое именно? — здесь опять возможны варианты.

          Изложенное позволяет уточнить и проблему "степени" важности ароморфозов для расширения преимуществ. Вот выше я сразу отбросил в сторону (за ненадобностью) предложенное вами определение их в качестве "НАИБОЛЕЕ важных" изменений. И правильно сделал. Затем речь зашла о том, что значимости всё-таки бывают разными, но в виду имелись уже чисто качественные их различия. Однако есть и такая псевдоколичественная определённость значимости, при которой последняя является предельной. Это — необходимость, взятая как непременная нужность (необходимость, взятая как неизбежность, есть уже "предел" не важности, а вероятности). В связи с этим можно задаться вопросом: как данная особая определённость соотносится с той важностью изменений для возникновения преимуществ, которая делает сии изменения ароморфозами? Ответ тут прост, как Ленин: никак. Ароморфозы не являются ни желательными, ни необходимыми для возникновения преимуществ. Именно потому, что первые суть конкретные причины, а вторые — конкретные следствия. Появление преимуществ, конечно, нуждается в какой-то причине (не может быть абсолютно беспричинным), однако её роль может играть не только ароморфоз. Непременной нужности именно последнего тут нет.

          Наконец, в завершение напомню ещё, что в самом начале данного текста я написал о неправильности определения по формуле "Икс есть то, что обусловлено Игреком". Теперь мы видим, что ваше определение строится именно по этой схеме, просто выворачивая её наизнанку. Х (определяемое) у вас не следствие, а причина У. Однако хрен редьки не слаще.

          ОТНОШЕНИЕ К АДАПТАЦИИ   А как обстоят дела с объектом, для которого значимы ароморфозы? В рассматриваемом общем определении в его роли, как отмечалось, выступает расширение преимуществ. Но что такое сами сии преимущества как феномены? Это способности одних таксонов или обществ быть в чём-то лучше, успешнее других на поприще выживания в окружающей среде. Отсюда расширение преимуществ есть то же самое, что и повышение приспособленности, адаптированности. В вашем определении первое может быть легко заменено на второе. Что, естественно, зачастую и делается (в том числе, и вами). В связь с ароморфозами нередко ставится именно рост адаптационных возможностей. "Все ароморфозы имеют отчётливо приспособительный характер", отмечает, например, Н.Н. (3, с. 159). И это, конечно, совершенно справедливо. В том смысле, что ароморфные изменения, действительно, повышают приспособленность (то есть имеют своими следствиями повышения приспособленности). Но отнюдь не в том, что этот "приспособительный характер" и есть их отличительный признак. Одно дело утверждать: "Всякий ароморфоз даёт преимущество". И совсем другое: "Всякое преимущество задаётся ароморфозом". Разумеется, везде, где есть ароморфоз, имеется и повышение приспособленности (это обязательное следствие данной причины). Но не везде, где налицо рост приспособленности, непременно имеется ароморфоз (данное следствие может иметь и иные причины). Отсюда "приспособительный характер" ароморфозов не только есть лишь косвенный их признак, но это ещё и признак вовсе не собственно ароморфозов, а изменений некоего более общего рода (относительно которого ароморфозы суть вид). Но об этом — чуть ниже.

          КОСВЕННОСТЬ В КВАДРАТЕ   Пока же продолжу начатую тему. В силу ударно приспособительного характера каждого ароморфоза следующими звеньями запускаемой им причинно-следственной цепочки выступают: 1) улучшенное выживание соответствующих таксонов и обществ, 2) рост их численности, 3) экстенсивное расширение занимаемых ими территорий, 4) интенсивное овладение ими новыми зонами обитания (занятие новых адаптационных ниш), 5) и т.д. То есть, иными словами, использование приобретённых преимуществ имеет своим следствием повышение выживаемости (а результатом — повышенную выживаемость), оное, в свою очередь, оказывается причиной (и значимым фактором) последующих размножений, расползаний и проникновений указанных объектов во всё новые щели и пр. В связи с чем эти следствия следствий ароморфозов тоже оказываются у вас (да и практически у всех ваших предшественников) равноправными отличительными признаками последних и употребляются (после еды) как наравне с расширением преимуществ, так и взамен их. (Кстати, Н.Н. тоже конкретизировал расширение адаптивных возможностей как позволение "расширить старую или занять новую адаптивную зону" — 3, с. 162. Он только не отнёс это к определяющим признакам ароморфоза).

          Подчёркиваю: в такого рода отсылках к "расширениям зон", процветанию и др. имеет место уже определение причины не просто через её следствия, но даже через следствия её следствий. Это определение — косвенное в квадрате: оно ничего не сообщает не только о том, ЧТО именно где-то и когда-то изменилось, но и о том, ЧТО явилось причиной самого указанного процветания. Ведь оное тоже может быть вызвано вовсе не преимуществами процветающих объектов (и, соответственно, по цепочке — не обусловившими эти преимущества факторами), а хотя бы вульгарным отсутствием у них конкуренции (например, в силу незаселённости осваиваемых территорий). Так что сомнительность данных суперкосвенных признаков повышается в разы.

          НЕПОЛНОТА ОПРЕДЕЛЕНИЯ   Теперь напишу и по поводу неполноты, то есть излишней общности вашего исходного определения (с дефинициями так: чем меньше в них признаков, тем более общими они являются, тем больше объектов охватывают). Объявив в нём признаком ароморфных изменений (естественно, косвенным, но здесь важно уже не это) значимость их для повышения приспособленности и только эту конкретную значимость (дальнейшие следствия повышения приспособленности уже не в счёт), вы тем самым придали этому определению, по сути, родовой характер. Ведь адаптационность присуща (по общему мнению) не только ароморфозам, но и ряду других изменений.

          "Расширение прежних и возникновение новых экологических возможностей не является специфической прерогативой ароморфозов" (3, с. 162).

          В этом плане Н.Н. написал, например, о наличии

"эпектоморфозов, то есть адаптаций общего значения, значительно расширяющих адаптивные возможности... и оказывающих существенное влияние на различные особенности организации данной группы, но не изменяющих её общий уровень" (3, с. 162).

          Ещё более радикально поставили вопрос Н.В.Тимофеев-Ресовский с соавторами. Если изменения определяются в качестве ароморфных исключительно по их результатам в виде повышения приспособленности и расширения ареала обитания, то, стало быть, любые изменения, дающие эти результаты, суть ароморфозы. В том числе, в данной роли вправе выступать и соответствующие "негативные" метаморфозы (например, упрощения организации).

          "Если при регрессе мы наблюдаем выход в новую адаптивную зону благодаря приобретению группой каких-то новых особенностей, то тогда можно распространить понятие ароморфоза... и на явления регресса группы" (1, с. 180).

          Вы, конечно, категорически против такого распространения. Но как его избежать? Только путём какого-то исправления (конкретизации) вашего исходного слишком общего определения.

          ОБОРОТЕНЬ БЕЗ ПОГОН   Что же вы тут предпринимаете? Вы дополняете первичную дефиницию ещё одним признаком: "повышение уровня (усложнение) организации". Однако в отличие от Н.Н., ряда других учёных, ну и меня, грешного, вы представляете это усложнение вовсе не сущностной, а опять-таки (в русле своего подхода) косвенной характеристикой ароморфоза! У Н.Н. и у меня определение в самом общем смысле выглядит так: "Ароморфоз — это усложнение организации". Второе тут — "плоть и кровь" первого, то, чем оно является в натуре. Отдельные другие авторы добавляют сюда ещё ряд косвенных признаков, отчего у них получается некий сущностно-косвенный гибрид: "Ароморфоз — это усложнение организации, ведущее к повышению приспособленности, расширению ареала обитания и т.п." Усложнение организации тоже остаётся здесь "плотью и кровью" ароморфоза, однако уже не всякое усложнение организации, а только такое, которое имеет указанные последствия (нормальное сущностное определение достигает того же ограничения уже одной своей достаточностью, то есть нужной степенью конкретизации).

          У вас же окончательная (поправленная) редакция такова: "Ароморфоз — это любое изменение любого объекта, ведущее к (1) усложнению организации, (2) повышению приспособленности, (3) расширению ареала обитания и др." Сущностным русским духом тут уже не пахнет вовсе. Вместо формулы "Х есть У" или хотя бы "Х есть У, обусловливающий z", вы прямо выдали формулу "Х есть то, что обусловливает у, z и т.п." (написанием в одном случае маленькой, а в другом случае большой буквы я подчёркиваю то, в каком лагере здесь оказывается определитель, то есть его сущностный или косвенный статус). (При этом, конечно, вы сделали сие, сами толком не понимая сути своих действий, в связи с чем (1) щедро разбрасывались своими согласиями с построенными совсем иначе, чем ваша, дефинициями других авторов, (2) именовали усложнение организации то результатом ароморфоза, то причиной повышения приспособленности, и даже (3) выдавали такие реплики, в которых ароморфоз прямо объявляется "эволюционным переходом к качественно новому уровню сложности" — 1, с. 208, то есть определяется уже сущностно, а не косвенно).

          Таким образом, указанное ваше уточнение первоначального общего определения свелось в итоге лишь к умножению косвенных признаков-результатов ароморфоза за счёт противоестественного (на мой взгляд) включения в их число ещё и усложнения организации (неизвестно чего). Собственная же определённость изменений, ведущих к данным результатам, у вас как была исходно, так и осталась (после данного уточнения) неизвестной, незначимой (для определения ароморфоза), любой.

          УЖ ПОЛНОЧЬ БЛИЗИТСЯ, А ЯСНОСТИ ВСЁ НЕТ   Однако бог с ним, с таким вашим выворачиванием кошки в мышку. Устранила ли хотя бы данная конкретизация неполноту исходного определения ароморфоза? Устранила, но не до конца. Так, "нападки" Тимофеева-Ресовского со товарищи отражены ею лишь в той их части, в какой регресс представляет собой упрощение организации. Возможный же регресс по другим параметрам как-то упущен из виду. Как быть с ним? Но это мелочи.

          Куда существеннее то, что нет полной ясности и в плане отличения ароморфозов от других видов изменений, ведущих к усложнению организации (я, как понятно, рассуждаю тут, встав на вашу позицию, то есть приняв усложнение организации за результат ароморфоза). Ведь усложнения тоже бывают разными: как качественно (в плане того, что именно в организации усложняется), так и по масштабу. Отсюда неизбежен вопрос: ароморфозы — это изменения, ведущие к любым усложнениям организации или только к особым и/или крупномасштабным? Если к любым, то теоретический разговор закрыт (но зато появляется масса практических недоразумений, связанных с отнесением к ароморфозам всяческой чепухи). Если только к особым и/или крупным (на что и намекает выражение "повышение УРОВНЯ"), то, следовательно, имеется некое множество усложнений организации, причинами которых являются не ароморфозы. И тогда надо дополнительно конкретизировать, что это значит — "повышение уровня", то есть с какими именно по характеру и/или масштабу усложнениями организации связаны (в качестве их причин) ароморфозы.

          (Разумеется, у вас есть соблазн и в этом случае прибегнуть к косвенному определению, указав, например, что усложнения данного типа (масштаба) — те, которые ведут к приобретению преимуществ, расширению зон обитания и т.п. Собственно, так и делают авторы, пользующиеся формулой "Х есть У, ведущий к z". У вас же формула должна быть просто иной: "Х есть изменение, ведущее к z и к y, дополнительно ведущему к z". Но поступить так — значит, лишь переадресовать проблему в дальнейшую инстанцию, а вовсе не решить её. Косвенное определение принципиально не способно конкретно определить что-либо: сие по зубам только сущностному определению. Поэтому, дабы избежать впадания в дурную бесконечность, рано или поздно придётся обратиться к сущностным признакам, а сие потащит за собою всю цепочку — вплоть до первого звена).

          Теперь, чтобы не быть голословным, подкреплю изложенное конкретными цитатами — как вашими собственными, так и привлекаемыми вами из других авторов. (При этом сразу оговорюсь, что за качество вторых я не отвечаю: их выбрали вы. Возможно, сам я выудил бы у тех же авторов что-нибудь другое. Ибо: скажи мне, какие цитаты ты выбираешь, и я скажу тебе, каковы твои взгляды).

          ОТ УДАЧ НИКТО НЕ ЗАСТРАХОВАН   Начну с предтеч. Вот два удачных, на ваш вкус, определения:

          "1. "Ароморфоз — это расширение жизненных условий, связанное с усложнением организации и повышением жизнедеятельности" (Шмальгаузен)" (1, с. 179).

          Как можно видеть, здесь всё поставлено вообще с ног на голову. Ароморфозом названо прямиком само расширение зон обитания, тогда как усложнение организации (неизвестно чьей) и повышение жизнедеятельности (?) объявлены то ли причинами, то ли следствиями этого ароморфоза (ибо быть связанным с расширением жизненных условий можно хоть так, хоть эдак). Как говорится, избави нас бог от таких удач, а уж с провалами мы как-нибудь сами справимся.

          "2. "Ароморфоз — повышение уровня организации, позволяющее ароморфным организмам существовать в более разнообразных условиях среды по сравнению с их предками, а ароморфному таксону расширить свою адаптивную зону" (А.С.Северцов)" (1, с. 179).

          Это, сравнительно с первым, и в самом деле более удачное определение. Его недостатки лишь в его:

а) частичной "квадратной" косвенности. Это как раз косвенная конкретизация "качества-масштаба" усложнения организации, адекватного ароморфозу, то есть отличение ароморфного типа усложнения от прочих его типов. Из данной формулы логически следует, что имеются ещё и такие повышения уровня организации, которые не позволяют организмам расширить ареал обитания, и эти повышения (равно как и расширения указанных ареалов, имеющие своими причинами не повышения уровня организации, а что-то другое), — не ароморфозы;

б) неполноте (конкретика повышения уровня организации здесь всё равно остаётся фактически неопределённой).

          В то же время отмечаю, что в обеих цитатах усложнение организации и расширение ареала обитания разведены по разным углам ринга в качестве причины и следствия (и при этом какое-то из них именуется собственно ароморфозом), а не помещаются, как у вас, наравне друг с другом в один и тот же ряд следствий ароморфозов.

          РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ   Далее:

          "Н.В.Тимофеев-Ресовский, Н.Н.Воронцов и А.В.Яблоков пишут: "Итак, нет сомнения, что мы вправе разделить все адаптации на два больших типа по широте и эволюционной потентности: на адаптации частного характера, ведущие к специализации, и на адаптации общего характера, ведущие к расширению эволюционных возможностей группы и переходу в новые адаптивные зоны"" (1, с. 189).

          Что мы имеем здесь?

          Как видно, речь идёт об адаптациях. Что это такое? Адаптации суть изменения живых организмов, повышающие их приспособленность. То есть, с одной стороны, изменяющееся тут: (а) само то, что приобретает преимущества, а не нечто постороннее (как у вас), и (б) это именно вещи, а не их множества (таксоны изменяются адаптационно не сами по себе, а вслед за изменениями составляющих их отдельных особей; правда, что касается популяций, то есть скоплений особей, то они могут иметь и свои отдельные адаптации — в виде развития у них какой-то собственной структуры, то бишь превращения их в сообщества). Это плюс.

          С другой стороны, адаптации, по определению, — не какие-то особые, а любые (все) изменения организмов, ведущие к повышению их приспособленности. Сведя разговор именно к ним, авторы цитаты исходно поставили себя в такие рамки, в которых выход на сущность ароморфозов (как именно особых изменений) затруднён: в поле зрения настырно маячит только их косвенное определение. Это минус.

          Но, может быть, указанная ситуация всё-таки исправляется при дальнейшем разделении адаптаций на типы?

          Нет. Сие разделение проводится тоже не по конкретному характеру адаптационных изменений (не по тому, что тут реально изменяется), а лишь по их масштабу и по открываемым ими возможностям для организмов, то бишь по степени достигаемой в их ходе приспособленности. Мол, имеются мелкие адаптации и имеются крупные, причём ху из них ху выявляется исключительно по их последствиям, то бишь косвенным образом. Наконец, и сами-то эти последствия (сужения или расширения ареалов обитания) таковы, что являются следствиями следствий адаптационных изменений и, тем самым, придают их определениям (не в качестве именно типов адаптаций, а в качестве ароморфозов и неароморфозов) не просто косвенный, а дважды косвенный характер.

          Но зато всё это весьма близко к вашим взглядам. Отчего вы тут и завершаете:

          "Нам остаётся добавить, что указанные адаптации общего характера, собственно, и есть ароморфозы" (1, с. 189).

          ТРЕТИЙ — НЕ ЛИШНИЙ?   Теперь — непосредственно по вашему тексту. Критериями биологических ароморфозов у вас являются:

"1) повышение уровня (= усложнение) организации, часто сопровождающееся ростом "общей энергии жизнедеятельности", — морфофизиологический или структурно-функциональный критерий;

2) расширение условий существования, рост независимости организма от колебаний внешних условий (в исторической перспективе это более или менее соответствует расширению адаптивной зоны) — экологический критерий;

3) биологическое процветание, или биологический прогресс по А.Н.Северцову, достигаемый благодаря первым двум пунктам. Биологический прогресс можно оценить по росту разнообразия (морфологического, таксономического и экологического), численности и суммарной биомассы группы. Благодаря биологическому прогрессу приобретённые ароморфным таксоном свойства получают широкое распространение — биологический критерий" (1, с. 185).

          В свою очередь,

          "Социальный ароморфоз можно приблизительно определить как универсальное (широко распространённое) изменение (инновацию) в развитии социальных организмов и их систем, которое повышает сложность, приспособленность, интегрированность и взаимное влияние обществ" (1, с. 181).

          За исключением роста интегрированности (понимаемого тут не как внутренний для конкретных обществ процесс, а как развитие связей между обществами, то бишь как образование мир-систем) и взаимовлияний, речь и здесь идёт всё о тех же усложнении организации и повышении адаптированности.

          Таким образом, в этих определениях всё вполне традиционно. Отвешано и нашим, и вашим, а про кого забыли, тех и не было. Смущает разве лишь то, что одни из перечисленных признаков (повышение приспособленности и процветание), по сути (как уже отмечалось выше), родовые (то есть характеризующие изменения более общего, чем ароморфозы, толка), другие (усложнение организации) — видовые (что, конечно, тоже не полностью верно, но не буду мелочиться), а третьи (рост интегрированности и контактов) — так и вообще подвидовые (к этому я ещё вернусь). Правомерно ли приравнивать их друг к другу, перечисляя через запятую?

          ПРИЗНАКИ-РЕЗУЛЬТАТЫ   Кроме того обращаю внимание, во-первых, на впрягание вами в одну телегу коня и парочки трепетных ланей (то бишь (а) усложнения организации как всё-таки сущностного (в моём и Н.Н. понимании) признака ароморфоза и (б) расширения условий с биологическим процветанием как явно косвенных его признаков), а во-вторых, на именование перечисленных факторов в одном случае (в биомире) критериями (то бишь признаками) ароморфозов, а в другом (в социомире) — их результатами (см. 1, с. 181-182).

          Должен признаться, что от всего этого у меня в голове сперва произошло короткое замыкание. Я всё не мог взять в толк, как же это так может быть, чтобы одно и то же изменение являлось, с одной стороны, самим собой (характеризовалось определёнными признаками), а с другой — своей собственной причиной (то бишь тем, что имеет эти же характеризующие его признаки своими результатами). Но потом до меня дошло, что в вашей системе координат, при косвенном характере определения, всё именно так и должно быть. Данный абсурд вполне логичен. Ведь определённость ваших ароморфозов и сводится целиком и полностью именно к указанным их следствиям и результатам. Сии последние тут как раз и выступают единственными отличительными признаками ароморфных изменений (тогда как собственная определённость этих изменений не имеет никакого значения). Оттого-то вы без каких-либо "угрызений совести" и могли позволить себе называть данные признаки-результаты то так, то эдак.

          Причём в число оных признаков-результатов у вас входит и усложнение организации. Оно тоже было истолковано вами исключительно как результат ароморфоза, а не как его сущность. Следовательно, помещение его в один ряд с другими косвенными признаками ароморфных изменений также (в рамках ваших представлений) оказывается вполне законным.

          НЕ КО ДВОРУ   Однако совсем без логических проколов, увы, не обходится: вы допускаете их просто в других местах (если, конечно, забыть о коренной ошибочности самого вашего косвенного подхода). Так, в своей монографии тот же морфофизиологический прогресс, "который представляет собой эволюционное усложнение и усовершенствование организации" (2, с. 129), вы объявляете уже "составной частью ароморфоза" (2, с. 130). Но составная часть (элемент) процесса изменения никак не может быть его результатом. Тут либо одно, либо другое.

          Другой пример — неожиданное обнаружение вами ещё одного якобы признака социального ароморфоза — его адаптируемости к определённому (по широте) кругу условий, то есть способности к распространению, удобности для заимствований (см. 1, с. 186). Причём

          "В отношении многих (но, видимо, не всех — А.Х.) социальных ароморфозов этот критерий становится едва ли не важнейшим (в плане их определения? — А.Х.)" (1, с. 186).

          А это ещё что за овощ?

          Во-первых, сие явно не результат ароморфоза. Способность последнего к распространению — это уже его личная особенность, то бишь свойство. То у вас шла речь всё о косвенных признаках ароморфных изменений, об их результатах. И вдруг — предлагается нечто совсем из другого мюзикла. Косвенный подход заменяется... Каким? Может быть, наконец, сущностным? Как бы не так...

          Удобность для заимствований, во-вторых, — это такое свойство ароморфоза, которое вообще не является его отличительным признаком. Это преимущество одного ароморфоза перед другим (в плане его "усвоения организмами"), но вовсе не преимущества, порождаемые данным ароморфозом у таксонов и обществ. А ведь именно "отцовство" в отношении этих последних преимуществ и является у вас критерием отличения ароморфных изменений от неароморфных. Обладание ароморфозами какими-то собственными достоинствами или недостатками тут совершенно не при чём. Короче, то у вас шла речь всё о том, что отличает ароморфозы от неароморфозов. И вдруг в центре внимания оказались различия уже самих ароморфозов между собой — в качестве способных и неспособных к распространению. Конечно, в этом плане одни ароморфозы лучше других, но ведь и те, которые "хужее", тоже ароморфозы. Плохая распространяемость этих ароморфозов вовсе не мешает им быть ароморфозами. Значит, данная способность (данное преимущество) — отличительный признак не ароморфозов вообще, а лишь какой-то их части, особой разновидности (отличающейся от всех прочих тоже-ароморфозов именно "хорошей усвояемостью").

          Впрочем, эта тема напрашивается на отдельное изложение.

          "НАРУШАЕТЕ, ГРАЖДАНИН?"   До сих пор я толковал главным образом о нарушении вами правила определений номер 4, то бишь о косвенности вашего определения ароморфоза. Однако этим вы, конечно, не ограничились. Не в меньшей степени страдает у вас и правило "нам бы ту" (а не эту).

          Напомню, что данное правило требует, чтобы определение было достаточным, то есть не неполным и не избыточным. При этом сие касается любых определений — хоть сущностных, хоть косвенных. Вообще, все перечисленные мной в начале данного текста правила определений таковы, что нарушение какого-либо одного из них не исключает нарушений других. Своей подменой сущностного (то есть правильного, научного) определения ароморфоза косвенным вы вовсе не гарантировали себя от ошибок других сортов. Шансы на эти ошибки иного типа у вас, увы, остались, и вы их полноценно использовали. По крайней мере, в отношении правила номер 2. Или, если быть ещё точнее, в части приписывания ароморфозам излишних, избыточных признаков. Повторяю, пусть даже у вас это и не нормальные признаки, а признаки-результаты, так делать всё равно нельзя.

          Логика здесь крайне проста и вытекает из природы общих определений в целом (хоть сущностных, хоть косвенных). Если вы дали общее определение ароморфоза, то должны были включать в его дефиницию именно общие и только общие признаки всех ароморфозов (то есть тех объектов, которые, на ваш взгляд, являются таковыми). Обращение тут к каким-то не общим их признакам означает уже, что вы сбились на дефиницию не ароморфоза вообще, а какой-то его частной разновидности или даже уникального единичного ароморфоза. При этом указанные общие признаки, само собой (опять же по определению), должны быть присущи всем ароморфозам, обнаруживаться в любом из них. Иначе какие же они общие? Какое это общее определение? Уж коли оно общее, то и все перечисляемые в нём признаки обязательно должны присутствовать в каждом отдельном случае ароморфного изменения (характеризовать его). Вы и сами, вроде бы, склонялись к этому, когда написали, что там, где не хватает хотя бы одного из перечисленных вами критериев, налицо уже вовсе не ароморфоз, а нечто иное (1, с. 186-187).

          Однако сие не мешает вам одновременно включать в число определяющих ароморфозы признаков такие особенности, которые присущи только тем или иным их, ароморфозов, частным разновидностям. Пример со способностью ароморфозов к распространению как раз и показывает это. Кроме того, чуть выше в числе результатов социальных ароморфозов вы упомянули повышение интегрированности и взаимовлияний обществ. Интересно, это что — тоже общий признак любых ароморфозов или пусть даже хотя бы только любых социальных? Неужели все прочие изменения в социомире (каковы они ни были бы и что бы в ходе их ни изменялось), не ведущие к образованию мир-систем, — не ароморфозы? Не слишком ли много сей признак на себя берёт?

          Впрочем, вы сами, фактически, окоротили его в данных амбициях, сведя лишь к частному случаю. Это прямо следует из того, что "социальные ароморфозы, характеризующиеся" ростом интеграции обществ и их взаимовлияний (то есть имеющие оные своими результатами), "имеют особое значение, поскольку они относятся, условно говоря, к ароморфозам высшего типа, которые повлияли на ход исторического процесса в целом, а не только изменили историческую судьбу отдельных обществ" (1, с. 182). Значит, есть и какие-то ароморфозы низшего типа, которые не "повлияли на ход исторического процесса в целом" и, тем не менее, являются ароморфозами? Но коли так, то признак роста интегрированности и взаимовлияний — он не общ для всех ароморфозов, то бишь он не отличительный признак ароморфоза вообще (и даже социального ароморфоза вообще).

          Аналогично, помещая в число признаков биоароморфоза "повышение уровня организации", вы добавили: "часто сопровождающееся ростом "общей энергии жизнедеятельности" (1, с. 185). То, что бывает часто, но не всегда, не вправе выступать в роли общего признака ароморфоза. Зачем же вы сие сюда прицепили? Видимо, из желания сделать определение "полнее", охватить им "все встречающиеся особые случаи". Тактика — диаметрально противоположная нормальному обобщению.

          Или: перечислив свои признаки биологического ароморфоза, вы, ничуть не комплексуя (будто так оно и должно быть), констатировали:

          "Ясно, что все эти критерии являются довольно нестрогими, а два последних обычно применимы только в ретроспективе" (1, с. 185).

          Ну, это понятно, что результаты обнаруживаются только чуть погодя (в особенности такие, которые являются не непосредственно усложнением организации, а расширением условий существования и процветанием, то бишь следствиями следствий). Но как нужно понимать их нестрогость? Что они, мол, не обязательны в том или ином случае?

          Далее вы тут же сообщили и то, что все эти

"...три критерия соответствуют многим социальным ароморфозам" (1, с. 185).

          То есть опять же не всем, видимо ("многим" = "некоторым")? Тогда это не критерии ни ароморфозов вообще (биологических и социальных вместе), ни такой даже их разновидности, как социальные ароморфозы вообще.

          Короче, складывается впечатление, что в своих поисках признаков ароморфоза вы отвечали мысленно (для себя) вовсе не на вопрос "Что такое ароморфоз вообще?", а на вопрос "Какие бывают ароморфозы?" То бишь вы сбились именно на исследование конкретных видов ароморфозов.

          БЕЗ СОЛИ СУП НЕ СЛАДКИЙ   Но вернусь к основной теме, то есть к косвенному характеру вашего определения. Подчеркну ещё раз, что какое бы определение ароморфозов вы ни давали, в нём обязательно присутствует, и притом на главных ролях, ссылка на его значимость для процветания.

          Вот очередной (и уже приводившийся выше в урезанном виде) пример:

          "Эволюция социальная... в более широком смысле слова — процесс структурной реорганизации обществ или институтов во времени, в результате которого возникает форма или структура, качественно отличающаяся от предшествующей формы (здесь я выше прервал цитирование, однако дальше идёт обычное для вас добавление — А.Х.), что, как правило, даёт такому обществу определённые преимущества (в широком понимании) в его взаимодействии с природной или социальной окружающей средой" (2, с. 219).

          Без этого низзя!

          ЭТО ВООБЩЕ ГЛАВНОЕ   А вот ещё более красноречивая цитата:

          "Таким образом, можно согласиться, что ароморфоз — это качественное по своим последствиям (именно и только по последствиям, а не по его действительному содержанию! — А.Х.) преобразование, не сопровождающееся качественно специфическими формами эволюции (то есть в плане конкретного характера составляющих его изменений как раз любое! — А.Х.). Иными словами, утверждение об отсутствии специфичности у ароморфоза справедливо только в плане механизмов его возникновения и первичного закрепления (они могут быть любыми — А.Х.), но не в плане его эволюционных последствий (ведь последние и задают у вас всю его конкретику, определяя отличия ароморфозов от неароморфозов — А.Х.)" (1, с. 189).

          ПУСТЬ ПРОИГРАВШИЙ ПЛАЧЕТ   Признание роли последствий за решающую (при отличении ароморфозов от неароморфозов) отражается и в том, что ароморфными вы считаете только те изменения, которые "вышли в тираж", то бишь завершились достижением жизненного успеха. Здесь вы даже ещё больше накаляете ситуацию. Одного повышения приспособленности (в роли признака-результата ароморфоза) вам, оказывается, уже мало. Изменения, ведущие к росту приспособленности, но не обеспечивающие при этом победу в конкуренции, по-вашему, всё равно не являются ароморфозами.

          "Например, в ходе "маммализации" (то есть приобретения черт млекопитающих) многие группы зверозубых рептилий параллельно приобретали прогрессивные "маммальные" признаки, что сопровождалось расширением их потенциальной адаптивной зоны, но лишь одна из этих линий сумела в полной мере реализовать свои потенции и стала ароморфной, дав начало млекопитающим" (1, с. 187).

          Аналогично, в ранней истории человечества

"...типов сложных обществ было много, но только одна из линий сумела в конечном счёте в полной мере реализовать свои потенции и стала ароморфной" (1, с. 187).

          Все же прочие зверозубые и сложные, как они ни извивались бы по ходу дела и какие метаморфозы ни претерпевали бы при этом, никак не имеют права, по-вашему, именовать эти свои телодвижения ароморфными изменениями. Не судят только победителей, проигравших же — за милую душу. Извиняйте-де великодушно, но коли у вас нет процветания, то нет тем самым и ароморфозов. И нечего реветь, господа динозавры. А не надо было вымирать!

          ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ АККОРД   Наконец, завершу тему вашим "единым правилом ароморфоза",

"...смысл которого заключается в том, что в ходе макроэволюционного процесса время от времени в отдельных группах систем происходят такие потенциально значимые изменения, которые в конечном счёте (но не единовременно) оказываются способными обеспечить радикальную качественную реорганизацию больших групп организмов (биологических и социальных), в результате которой: 1) появляется возможность использования новых адаптивных зон и ранее неиспользуемых ресурсов... 2) достигается повышение устойчивости организмов; 3) повышается уровень организации системы; 4) организмы получают другие потенциально важные эволюционные преимущества" (1, с. 188).

          В переводе на простой русский язык, это означает буквально следующее: бывают (случаются) иногда кое-где такие изменения, которые ведут со временем (а вовсе не тут же и, стало быть, не непосредственно, а через цепочку промежуточных изменений) к какому-то другому изменению, которое уже, в свою очередь, порождает некоторые конкретные результаты. Кроме конкретики этих конечных результатов в данном "правиле" ничего конкретного нет (что, понятно, вполне в духе косвенного определения). Здесь остаётся даже не ясным, какое именно из упомянутых многочисленных изменений (исходное, заключительное или какое-либо из предполагаемых промежуточных) есть ароморфоз.

          Но довольно теоретических рассуждений. Обратимся к вашей "правоприменительной" практике. То бишь посмотрим, что вы предложили публике в качестве примеров конкретных ароморфозов.

          ВАШИ БИОАРОМОРФОЗЫ

          "Классическими примерами наиболее крупных биологических ароморфозов традиционно считаются: (1) появление эукариотической клетки; (2) переход от одноклеточных организмов к многоклеточным; (3) переход растений, членистоногих и позвоночных к жизни на суше; (4) происхождение млекопитающих от зверозубых рептилий; (5) появление человека разумного и др." (1, с. 180).

          Первые два случая (с некоторыми оговорками в отношении эукариот) — это, по сути, становления новых уровней бытия, то есть изменения куда более фундаментальные, чем собственно ароморфозы (в моём их понимании; хотя, конечно, для тех, кто судит лишь по результатам, а не по сущности происходящего, что появление данного типа (уровня) вещей вообще, что последующие изменения их морфологии — всё едино. Был бы результат хороший). Дальше этот ряд, кстати, продолжает становление обществ на базе скоплений организмов, и именно в рамках данного процесса только и происходит превращение пресапиенса в человека разумного. Так что пятый случай тоже довольно сложно признать чисто биологическим ароморфозом (да и вообще чистым ароморфозом: раз тут, повторяю, налицо переход от более низкого уровня бытия к более высокому).

          Более-менее годятся на эту роль разве что случаи третий и четвёртый. Однако и они опять же — только в вашей интерпретации ароморфных изменений. Выход на сушу — это, конечно, расширение (или, может, сужение? Океаны всё-таки занимают бОльшую часть поверхности Земли) ареала обитания. Появление новых таксонов, наверное, как-то связано с их преимуществами и частичным утеснением старых. Однако, на мой взгляд, оба этих процесса (то есть смена среды обитания и возникновение нового таксона), во-первых, сами по себе не ароморфозы, а во-вторых, имеют к оным отношение лишь в той мере, в какой их причинами, следствиями или составными "элементами" являются изменения морфологических организаций организмов (конкретнее: усложнения Ф-структур). Произошли такие изменения вследствие выхода животных на сушу? Да. Вот эти изменения и есть собственно ароморфозы, а не сам указанный выход. Является ли превращение зверозубых рептилий в млекопитающих в какой-то своей части изменением морфологии (Ф-структур) этих рептилий? Опять да. Значит, в этой части оно и ароморфно, но во всех прочих и в целом как появление нового класса животных — нет.

          Вместе с тем подчёркиваю, что все указанные примеры всё-таки не тем, так другим боком связаны с морфофизиологической организацией живого. Первые два примера напрямую представляют собой изменения этой организации (только на порядок более высокого уровня, чем ароморфозы), а третий и четвёртый — хотя бы косвенно связаны с нею. Биология давит! В её рамках устройство организмов отчётливо выступает на первый план — за неимением у животных и растений науки, технологий, техники, культурных феноменов и т.п.

          ВАШИ СОЦИОАРОМОРФОЗЫ   А что же имеет место в социомире?

          "В качестве примеров социальных ароморфозов высшего типа можно привести (1) изобретение системы первобытного эгалитарного перераспределения, способствующего лучшей адаптации к окружающей среде и устойчивости коллективов (дальше для краткости я буду опускать описания тех выгод, к которым ведут перечисляемые особо ценные "ароморфозы"; понятно, что для вас важны прежде всего результаты (в виде повышения приспособленности и конкурентоспособности), но для меня главное — суть событий — А.Х.); (2) идеологическое осмысление системы родства и свойства; (3) переход к производящему хозяйству; (4) создание развитых ирригационных систем; (5) появление городов; (6) общественное разделение труда; (7) появление государства; (8) возникновение письменности; (9) переход к металлургии железа; (10) появление мировых религий; (11) изобретение книгопечатания; (12) появление нового типа науки, основанной на математике; (13) становление развитых рыночных систем; (14) появление компьютерных технологий и т.д." (1, с. 182-183). Помимо того, в других местах ароморфозами именуются также (15) Великие географические открытия и (16) промышленная революция (см. 1, с. 192).

          Что здесь обнаруживается?

          СКАЗАНО? — СДЕЛАНО!   Прежде всего, ваш принципиальный подход, то бишь то, что вы действительно сваливаете в одну кучу любые по характеру события (за двумя ограничениями, о которых будет написано в следующем подпараграфе). Для вас важно лишь то, что

          "Каждый из этих социальных ароморфозов имел множество самых разнообразных и обычно очень важных последствий, в целом способствовавших повышению возможностей обществ в плане их устойчивости или расширения ёмкости используемой ими среды" (1, с. 183).

          ЕЩЁ ДВА КРИТЕРИЯ   В то же время бросается в глаза то, что все указанные события носят у вас исключительно "социальный" характер, то бишь являются в конечном счёте плодами деятельности людей, а не природными факторами (типа изменения климата и пр.), хотя последние, надо думать, не в меньшей степени повлияли на развитие человечества, в особенности, на ранних этапах его истории. Так, окончание ледникового периода явилось немаловажной (если вообще не главной) причиной "расширения ёмкости используемой человеком среды" в плане освоения им северных областей Европы и Азии. Превращение североафриканских степей в пустыню Сахара обусловило рост плотности населения в Нильской долине (со всеми его социальными последствиями). Да и тот же упомянутый вами переход к производящему хозяйству произошёл не только и не столько вследствие "открытия" земледелия и животноводства, сколько из-за оскудения (исчерпания) фауны и флоры, сделавшего охоту и собирательство недостаточными для выживания.

          Предлагаю также провести следующий "мысленный эксперимент". Возьмём два общества (или две группы обществ), разделённые горами, мешающими их контактам. Представим далее, что однажды эти горы разрушает землетрясение, результатом чего является резкое повышение взаимовлияний и интегрированности указанных обществ. Можно ли считать данное землетрясение социальным ароморфозом? Согласно вашему определению оного, да. (Как понятно, этот гипотетический случай принципиально идентичен реально имевшему место изменению климата, обусловившему вымирание динозавров и занятие их ниш обитания млекопитающими).

          Однако реально в число социальных ароморфозов вы записываете всё-таки лишь те изменения, которые вызваны деятельностью человека, а в число биологических, видимо, лишь те, что как-то связаны с жизнедеятельностью живого. Сие, кстати, прямо подтверждают и следующие ваши слова:

          "Одна и та же группа организмов или обществ не может постоянно быть эволюционным лидером, всё время РОЖДАТЬ (подчёркнуто мною — А.Х.) цепь ароморфозов" (1, с. 190).

          Ароморфозы тут явно объявляются делом рук человеческих и "лап животных". Это, во-первых.

          Во-вторых же, подчеркну также специфический характер перечисляемых вами плодов данной деятельности. В частности, в социомире это у вас почти сплошь (а то и вообще сплошь — см. 2, с. 30) открытия, изобретения и внедрения этих открытий и изобретений. (Причём иной раз за таковые вы выдаёте даже вполне естественные процессы. Меня, например, коробит выражение "изобретение системы первобытного эгалитарного перераспределения": данная система, на мой взгляд (см. "Теорию общества", т. 1, с. 244-247), установилась сама собой как закономерное следствие коллективного характера добычи пищи, а вовсе не была кем-то изобретена и внедрена в практику архаических социумов). Что же касается таких "продуктов" деятельности людей, как изменения морфологии обществ, то их вы упомянули только вскользь и, главное, в одном ряду с указанными открытиями (то бишь приравнивая к оным во всех отношениях). Таким образом, совокупность ваших ароморфных изменений (ваш социоарогенез) есть де-факто то же самое, что "прогрессивная эволюция социокультурного фонда" у Н.Н.Иорданского.

          ПРОВЕРКА НА ДОРОГАХ   Теперь посмотрим, как приведённые примеры отвечают вашим критериям-результатам социальных ароморфозов, то есть "повышению сложности, приспособленности, интегрированности и взаимного влияния обществ".

          1. Повышение приспособленности (выживаемости). Данный результат как наиболее общий (родовой) можно обнаружить у любого прогрессивного изменения. Вот и в нашем случае к нему ведут (с отдельными натяжками) практически все упомянутые вами события.

          2. Повышение сложности. В этом плане сомнения вызывают пункты 1 и 2. "Изобретение" эгалитарного распределения благ вряд ли само по себе усложнило структуру первобытных социумов (и уж, тем более, каких-то их совокупностей). Вы и сами отметили в числе его следствий лишь лучшую адаптацию к среде и повышение устойчивости. Равным образом, идеологическое осмысление системы родства — это просто осознание и оправдание уже наличествующих до того порядков, то есть в лучшем случае лишь их "сакрализация", но не повышение уровня организации самих родовых коллективов. Отсюда приходится заключать, что либо указанные события — не ароморфозы, либо усложнение организации (обществ и их совокупностей) всё-таки является у вас не общим косвенным признаком социальных ароморфозов (и, стало быть, ароморфоза вообще), а лишь результатом какой-то частной их разновидности.

          Кроме того, непонятки возникают с общественным разделением труда. У вас оно — ароморфоз, то бишь некое изменение, "обеспечившее развитие ремесла, торговли, управления, культуры" (1, с. 182) и, тем самым, предшествующее оным в качестве их причины. Но как сие может быть, если одно, фактически, и есть другое? Вот то или иное открытие, например, может дать толчок интенсификации общественного разделения труда, то бишь обусловить появление каких-то новых отраслей и новых профессий. Однако само по себе становление ремёсел, торговли, управления и пр. (то есть именно отделение их друг от друга в качестве особых видов деятельности особых групп людей) суть уже не что иное, как становление общественного разделения труда. Последнее — лишь общее имя любого конкретного процесса профессиональной дифференциации. Но никак не его причина. Сказать: "Отделение ремесла от земледелия есть результат общественного разделения труда" всё равно, что сказать: "Заяц есть результат животного". Правильно тут, конечно, лишь утверждение: "Отделение ремесла от земледелия есть ОРТ" ("Заяц есть животное").

          3. Повышение интегрированности и взаимовлияний обществ. Ну, с этим совсем плохо. Вопреки тому, что у перечисленных ваших "ароморфозов высшего типа" данный признак-результат должен обнаруживаться повсеместно (раз именно по нему они и определяются как "высшие"), его, тем не менее, можно признать непосредственным результатом разве что появления мировых религий (именно в качестве мировых), становления развитых рыночных систем (то есть опять же мирового рынка), Великих географических открытий, ну и, пожалуй, промышленной революции. Все же прочие ваши события либо вовсе не имеют своим следствием рост международных контактов, либо обусловливают его лишь косвенно — в качестве второстепенных и отдалённых причин. Возникновения мир-систем притягиваются к этим событиям за уши с таким трудом, что уши рвутся.

          ОБИЛИЕ АРОМОРФОЗОВ   Настораживает также многочисленность ваших социальных ароморфозов (впрочем, пользуясь вашим подходом, до тех же "габаритов" легко раздуть и число их "биособратьев"). Приведённый список впечатляет и, хуже того, может быть продолжен далее без каких-либо видимых ограничений. Ведь важных событий в истории человечества не счесть. Чем, например, изобретение колеса (пороха, телевидения, атомной бомбы) незначимее изобретения книгопечатания, а выработка концепции "неотъемлемых прав и свобод граждан" ущербнее "идеологического осмысления системы родства и свойства"? Увы, при той рецептуре, какую использовали вы, ароморфозы строгать легче, чем буратинов: бери себе любой важный фактор жизни общества и человечества в целом (общественный институт, научное знание, культурный или идеологический феномен, производственную технологию, экономическую организацию, транспорт, средство связи, вооружённые силы и пр.) и толкуй о его открытии, появлении, создании, преобразовании и бр-р. Что вы, собственно, и сделали в своей монографии, где приведённый список пополнен ещё то ли пятнадцатью, то ли тридцатью пунктами (ибо некоторые из них

          "...представляют собой каждый даже не один ароморфоз, а целую систему ароморфозов" — 2, с. 30).

          ПОЧЕМУ ЭТО, А НЕ ТО?   Наконец, остаются-таки неясными и те соображения, которыми вы руководствовались при признании ароморфозами именно данных, а не каких-то иных ("социально близких им") событий.

          Ну, например: почему ароморфоз у вас — это переход к производящему хозяйству вообще, а не отдельно к земледелию или животноводству (а то даже и к их собственным разновидностям: пашенному, подсечному, террасному, поливному и пр. земледелию, а также свиноводству, пастушескому животноводству и кочевому скотоводству)? Чем упоминание о производстве вообще в данном случае (при выявлении ароморфозов) правильнее обращения к его частным видам?

          Или, наоборот, почему вы назвали ароморфозом "появление нового типа науки, основанной на математике", а не появление науки вообще, отдавая, тем самым, предпочтение уже не общему перед частным, а частному перед общим? (Впрочем, в своей монографии вы объявили ароморфозом уже как раз "развитие системы современной науки" — 2, с. 30). Чем же был мотивирован данный выбор? И, вообще, может ли у него быть хоть какая-то внятная мотивация? Ну станет ароморфное изменение чуть менее или более значимым, — велико ли горе? Это ведь всё равно будет ароморфоз. Или уже нет? (Как понятно, всё сие — из области проблем, порождаемых неопределённостью той величины значимости изменений, которая делает их ароморфными, отличая от неароморфных).

          Помимо того, напрягают "блуждающие токи" в причинно-следственных цепях. Тут дамокловым мечом висит вопрос: на каком основании ароморфозом следует считать именно некое событие-причину Х, а не его собственную причину-событие У или же не его следствие-событие Z (которое ведь тоже является причиной в отношении дальнейших событий-звеньев той же причинно-следственной цепи)? Почему за ароморфоз вами принято конкретно "изобретение" эгалитарного распределения благ, а не его прямая причина — переход к коллективной охоте на крупных и стадных животных? Или же не его следствие — прекращение борьбы членов социума за доступ к указанным благам? Почему ароморфоз — это Великие географические открытия, а не обусловившее их совершенствование кораблестроения или не обусловленное ими форсирование международной торговли? А может, ароморфозы — и то, и другое, и третье (а также и четвёртое-пятое-десятое, ведь любую причинно-следственную цепь можно продолжать (по крайней мере, в прошлое) практически бесконечно)? (Уже после написания данной фразы я сунулся в вашу монографию и обнаружил там такой "комплексный ароморфоз":

          "Использование нового типа кораблей, нового типа парусов и прочих устройств, способствующих великим географическим открытиям; создание системы мировой океанической торговли" — 2, с. 30).

          Что же тогда не ароморфозы? Или, обратным образом, почему приобретением преимущества надо считать именно следствие события Х, а не само это событие Х, которое ведь тоже есть следствие предшествующего события У? Так, совершенствование кораблестроения расширило возможности мореплавания, то есть позволило освоить новую среду обитания, каковое освоение и выразилось в Великих географических открытиях. Последние тут суть реализация преимуществ, полученных в результате ароморфоза, а не сам ароморфоз. Увы, всякое событие как звено причинно-следственной цепи одним своим концом есть причина, но другим — следствие, отчего оно может быть взято как в той, так и в другой его ипостаси. Тем самым в дополнение к непрерывной цепи ароморфозов мы получаем ещё и аналогичную цепочку преимуществ. Что же тогда не преимущества? (И куда вдруг запропала очередь только что толпившихся у дверей ароморфозов?). Короче, от всей этой несуразицы голова идёт кругом.

          ВРОЖДЁННЫЙ ПОРОК   Ну а виновато в оном не что иное, как природное "половое бессилие" косвенного подхода. Его средствами просто невозможно чётко определить объект. В свете чего проясняется и происхождение следующего вашего убеждения:

          "Как и всякое широкое биологическое обобщение, понятие "ароморфоз" неизбежно остаётся несколько расплывчатым; его трудно определить строго и однозначно" (1, с. 179).

          Это одновременно и ошибочно, и верно. Это ошибка, когда речь идёт о сущностных определениях: их-то как раз можно определить строго. Это верно, если в виду имеются дефиниции косвенного типа. С ними, как ни крутись, всегда останешься в указанном смысле на бобах.

          Итак, основным недостатком вашего определения ароморфоза выступает (на мой взгляд) его косвенность. Но почему это, собственно, недостаток (а не достоинство)? А вот почему.

          ЗАДАЧА НАУКИ   Позволю себе небольшое самоцитирование (из неоконченной работы о сущности формальной логики).

          "Главной практической задачей Науки вообще является обеспечение научных предвидений. Эти же последние, в свою очередь, основываются на знании, с одной стороны, структур рассматриваемых ситуаций, то есть характера и расстановки действующих в них факторов, а с другой — закономерностей "поведений" и взаимозависимостей этих факторов. При этом первое знание сугубо конкретно и применимо лишь в рамках единичных предсказаний, а второе — неситуативно, обще для всех случаев присутствия и влияния соответствующих факторов, отчего может использоваться (и используется) в каждом из них.

          Поэтому содержанием обеспечивающих научные предвидения дисциплин, именуемых иначе теоретическими науками, может выступать только и выступает именно знание об этих "постоянных величинах", то есть о закономерностях. Любая теоретическая наука имеет своей целью установление закономерностей "поведения" её объекта и, соответственно, формулирование суждений, описывающих эти закономерности, то бишь законов. Систематизированные своды таких законов и есть не что иное, как теории, составляющие плоть теоретических наук".

          Таким образом:

          1. Задача науки — поиск закономерностей.

          2. Закономерности — некие стабильности (устойчивости, постоянства, обязательности) "поведений" тех или иных конкретных объектов (в цитате названных ещё "факторами"), а также основывающиеся на них постоянства и обязательности "векторных результатов" этих "поведений" (когда последние "находят друг на друга, как коса на камень", то есть когда объекты контактируют между собой).

          Но откуда берутся (чем обусловлены) указанные стабильности "поведений"?

          ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРОЯ   В конечном счёте они отражают не что иное, как сущностные определённости (если можно так выразиться, "природу") соответствующих объектов. Само бытие последних в качестве конкретных (а неконкретных объектов попросту и нет: их даже нельзя вообразить себе ) как раз и выражается в том, что эти объекты всегда (пока они есть именно данные, а не какие-то другие или вообще "никакие" объекты) в некоторых отношениях неизменны, тождественны себе, то есть, другими словами, ведут себя одинаково. Где нет этой стабильности проявлений ("поведений") чего-либо, там нет и самого проявляющегося как реально сущего. Всякое действительное бытиё предполагает некую определённость существующего и, тем самым, постоянство каких-то конкретных его проявлений. Каковые проявления мы и осознаём как обязательные для данного объекта (и они на самом деле обязательны для него: без них его, повторяю, просто не может быть), то бишь как закономерности его "поведения".

          НА "НЕТ" И ССУДЫ НЕТ   Отсюда вести поиск каких-либо закономерностей возможно лишь путём выявления сущностной определённости (природы) соответствующих объектов и, стало быть, исходно — при наличии самих последних. Но это — именно то, чего лишено ваше определение ароморфоза! Оно у вас толкует об изменениях как раз любых, а не каких-то конкретных объектов. В связи с чем на данной почве принципиально не может произрасти никакая конкретная теория. У вас её и нет. В чём это проявляется?

          ОТСУТСТВИЕ АКСИОМАТИКИ   Во-первых, всякая теория, как отмечалось, есть свод законов (описаний конкретных закономерностей). Но какой именно свод? Свести законы под одну крышу можно по-разному. Например, просто пинками загнав их все подряд в общий загон. Или же: с попутным распределением их по группам на основании обнаруживающихся у них сходств и различий (последнее есть уже вид систематизации, именуемый "классификация"). Являются ли такие своды законов теориями? Разумеется, нет.

          Теории строятся иначе — посредством дедуктивного выведения всего их "законодательного" содержания из каких-то основополагающих положений, то есть аксиом или (в естественных науках) постулатов. Всякая нормальная (подлинная) теория носит аксиоматико-дедуктивный характер. Все её частные законы-теоремы обязаны быть выводными, производными от указанных основоположений: только так, в частности, подтверждается (доказывается) их (этих законов), с одной стороны, "законный" статус, а с другой — принадлежность именно к данной (а не какой-то другой) логически единой совокупности законов, то есть конкретной теории.

          А как с самими аксиомами-постулатами? Откуда берутся они сами? Мы вырабатываем их либо индуктивно — посредством эмпирических обобщений фактов, либо абдуктивно — путём выдвижения гипотетических предположений. Однако здесь важно не столько происхождение аксиом-постулатов, сколько то, что они собою представляют. Что же это такое — основоположения теорий? Да как раз не что иное, как описания сущностных определённостей тех объектов, теории которых создаются, то бишь неких обязательно присущих им (по их природе) фундаментальных особенностей.

          Отсюда там, где нет объектов, не может быть и постулатов. Им просто неоткуда взяться. Что-либо утверждать можно только относительно чего-то конкретного. А что конкретно утверждается "по существу" (то бишь о характере собственно изменений) в вашем определении ароморфоза? Да лишь то, что это любое изменение любого объекта. Объектом аксиоматической теории тут может выступать разве что такой в высшей степени абстрактный феномен, как изменение вообще. Но теория изменений вообще вас, само собой, не интересует. Поэтому теоретический подход в целом отставлен вами в сторонку. На деле у вас обнаруживается лишь следующее.

          Прежде всего, свои законы вы "добываете" вовсе не дедуктивным путём, то есть не выводите их из каких-либо выдвинутых исходно постулатов. В основном, это у вас обычные индуктивные обобщения фактов, результаты конкретных наблюдений как многих предшествующих поколений учёных, так и ваших собственных. Теорией и её методами обнаружения законов-теорем тут и не пахнет.

          Помимо того, указанные собранные вами "с миру по нитке, с бору по сосенке" законы вы далее лишь раскладываете по полочкам в чисто классификационном духе: это сюда, а то — туда. В итоге получились три "могучие кучки": правила (а) "формирования и распространения ароморфозов", (б) "изменения скорости протекания макроэволюции" и (в) "направленности эволюционного процесса".

          Причём в рамках каждой отдельно взятой кучки законы у вас, в основном, уже не сортируются далее по более частным признакам на "подкучки", а перечисляются через запятую в произвольном порядке. Таким образом, вместо теории вы предлагаете публике, максимум, лишь классификацию (с чем я воевал ещё в самом начале первого тома "Теории общества" — с. 12-14). Никакого дедуктивного упорядочения законов путём их выведения из какой-то исходной группы постулатов у вас нет.

          ТРИ В ОДНОМ (НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ)   Во-вторых, всякая нормальная теория является теорией не всего подряд, а лишь объектов какого-то одного конкретного типа. Или, другими словами, у каждого особого вида объектов — своя теория. Можно, конечно, взять объекты типа Х, найти у них какие-то сходства с объектами типа У, сформировать на этой базе представление более общего (родового) характера и затем создать теорию объектов уже данного более общего типа Z (например, не организма или общества, а вещи вообще, не ароморфоза или эпектоморфоза, а изменения вообще). Однако сие будет просто более общая теория и всё. По части конкретности её собственных объектов (типа Z) она останется обычной теорией. У вас же картина иная.

          Из того, что в вашем определении ароморфоза отсутствует указание на тип деформирующихся объектов (равно как и на характер их изменения), конечно, не следует, что ваши представления на сей счёт подобны чистому листу бумаги. Это только де-юре в ароморфозах у вас изменяется всё, что угодно, а де-факто перед вашим мысленным взором, разумеется, маячит некий набор вполне конкретных объектов — все эти организмы, популяции, таксоны, общества, мир-системы и пр. Ведь не с потолка же вы взяли свои законы. Они были обнаружены вами именно как особенности "поведений" и изменений тех или иных разнотипных объектов из указанного списка. Что-то вы отщипнули у организмов, что-то — у соцкультфонда, кое-что прихватили от популяций и видов. Вот и набралось "свыше 70 правил и законов макроэволюции" (2, с. 2). Но что это значит?

          Это значит, что перечисленные вами правила и законы не только не упорядочены дедуктивно, как того требует любая нормальная теория, но ещё и не являются правилами и законами одной теории. Одни из них у вас — законы развития вещей вообще, другие — законы развития особых разновидностей вещей (биоорганизмов или обществ), третьи — законы развития соцкультфонда, четвёртые — законы эволюции популяций и т.д. (впрочем, чаще всего у вас фигурируют законы изменений вообще — в полном соответствии с вашим истолкованием ароморфозов в качестве любых изменений любых объектов). И всё это без разбора свалено в одну большую кучу (упомянутое выше раскладывание вами своих правил по трём полочкам тут уже не имеет значения, ибо вы провели его вовсе не по принципу принадлежности данных правил к конкретным теориям конкретных объектов, а по ряду посторонних признаков; в "объектном" же смысле у вас как раз никаких различений и распределений правил нет: на каждой вашей полочке вперемешку размещаются законы различных теорий).

          При этом сия "сваленность в кучу", разумеется, прямо коррелирует с общей нетеоретичностью вашего подхода. Не в том смысле, что последняя требует такового "сваливания", а в том, что она допускает его, делает возможным. Если бы вы выводили свои законы из характеров конкретно изменяющихся объектов, то по определению получили бы в итоге их пообъектную сортировку. Ведь из сущностей конкретных объектов дедуцируются лишь столь же конкретные теоремы и, тем самым, лишь конкретные их логически упорядоченные совокупности. Вещь не может изменяться так же (по тем же законам), как простое скопление вещей: для этого они слишком различно "устроены". Биоорганизмы не могут развиваться одинаково с обществами, — в силу уже более частных особенностей тех и других в качестве вещей разных уровней бытия (хотя, конечно, поскольку в обоих данных случаях налицо именно вещи, следует ожидать и каких-то сходств в процессах их изменений).

          Но у вас ароморфозы — это любые изменения любых объектов, благодаря чему все особые закономерности особых изменений особых объектов признаются закономерностями ароморфозов: на абсолютно равных правах и независимо от индивидуальной теоретической принадлежности. Согласно логике вашей дефиниции, распределённость описывающих эти закономерности законов по отдельным теориям изменений конкретных типов объектов есть уже нечто частное, второстепенное, то бишь совсем не то, что "глобально" отличает ароморфозы от неароморфозов. Сие прямо оправдывает сгребание всех этих законов в одну кучу под вывеской "Законы ароморфоза". Вот и получается так, что вместо теории (а точнее, даже целого выводка различных теорий) на руках у вас оказывается лишь какой-то винегрет, в составе коего законы любых изменений вообще (которых, повторяю, абсолютное большинство) соседствуют с законами: (а) развития вещей, (б) эволюции скоплений вещей, (в) развития соцкультфонда, (г) развития особых разновидностей вещей и т.п.

          В результате закрывается и обратный путь к аксиоматизации, то есть к построению на указанном материале ряда подлинных теорий. Нетеоретичность вашего подхода позволяет "сгребать" разные законы в одну кучу, а само их пребывание в этой одной куче запрещает аксиоматизацию. Выше невозможность теоретизирования проистекала у вас из неопределённости объектов и, соответственно, из отсутствия постулатов. Теперь же дедуктивному упорядочению законов препятствует признание всех их скопом законами ароморфоза, то бишь, по сути, законами одного и того же объекта, одной теории. При том, что на деле они принципиально не выводимы ни друг из друга, ни из какой-либо общей группы основоположений. Такая "единая Теория" закономерно насквозь нетеоретична, свод таких законов и не может быть ничем иным, кроме чисто классификационной системы.

          ТЕОРИЯ — НЕ ИСТОРИЯ   В-третьих, из того, что всякая теория есть теория лишь конкретного типа объектов (а не всех их разом), следует, что теоретическое объяснение (или предвидение в отношении) каждого реального исторического процесса (то есть эволюции хоть живого, хоть человечества, хоть Универсума в целом) требует применения многих конкретных теорий. Ведь в любом таком реальном процессе изменений обычно присутствуют (принимают участие) множества самых различных объектов с их различными "поведениями", изменениями и закономерностями оных.

          При этом сие использование многих теорий для объяснения перипетий некоего единого реального процесса надо отличать от предшествующей выработки данных теорий (обнаружения закономерностей). Последняя, разумеется, протекает совсем иначе (является принципиально иной процедурой), чем первое. И именно указанное создание теорий (в отношении каждой из них осуществляемое, естественно, по отдельности) только и является собственно теоретической работой. Это неоднократно отмечалось мной как в "Теории общества" (см., например, том III/2, с. 67-73), так и в ряде писем лично тебе, Леонид. Повторно цитирую одно из них:

          "Реальность многогранна, а всякая конкретная дисциплина изучает лишь какую-то свою её грань и игнорирует все прочие. Это как раз принципиальная особенность нормальной теоретической науки. Закономерности всегда конкретны и всегда изучаются в этой своей конкретности по отдельности, тогда как применение их при объяснении реальных явлений, событий и пр. обычно требует использования не одной, а целого ряда теорий (сводов конкретных законов). Я тебе как-то уже приводил пример с пушинкой, для объяснения траектории падения которой на Землю необходимо обращение к законам как механики, так и гравитации, электромагнетизма и чёрт-те знает чего ещё. Всякое реальное явление сплошь и рядом сложно в теоретическом плане, ибо пребывает в сфере влияния самых различных сил с их закономерностями. Однако установление (познание) самих этих закономерностей в чистом виде (дабы потом знаниями о них можно было пользоваться) требует "очищения" (или, как ты пишешь, абстрагирования, отделения), и даже идеализации ситуации, исключения всех посторонних "помех и примесей". Так мы познаём "чистые" закономерности, то бишь закономерности в их собственной определённости. Такова обязательная процедура познания, выявления данных метареальностей (обусловленная их особой природой). Иначе мы их просто и не можем познать — каковы они есть сами по себе, в чистом виде. Познав же их таким образом, мы далее используем их по назначению — для объяснения тех или иных реальных явлений, которые отнюдь не представляют собой "очищенных" ситуаций, не "чисты" в том плане, чтобы "подчиняться" только одному какому-то типу законов. Реальность, повторяю, многогранна. Отчего и понять её возможно, только подступившись к ней с целым (и достаточным для объяснения всех её существенных граней) выводком специальных (специализирующихся каждая на своей отдельной грани) теорий.

          Так что не надо смешивать процедуру познания закономерностей с процедурой их использования" (конец цитаты). Первое есть процесс создания конкретной теории, а второе — процесс её применения (на паях со множеством других конкретных теорий) для реального объяснения-предвидения (в рамках той или иной конкретной многогранной и многофакторной ситуации). Соответственно, предметом собственно теоретического исследования может и должен выступать лишь некий конкретный объект, теория которого вырабатывается (например, организм, общество, популяция и т.п.), взятый, во-первых, сам по себе (без искажающих его "поведение" посторонних случайных влияний: оные тут должны быть искусственно устранены), а во-вторых, как тип (то есть в его очищенном от частностей, обобщённом и даже идеализированном виде).

          А что объявили своим предметом вы? Реальный исторический процесс эволюции человечества, социальную макроэволюцию

"...как такой тип социальной эволюции, в рамках которого наблюдаются крупные и крупнейшие изменения (инновации), которые оказали важнейшее влияние на ход исторического процесса в целом, а не только изменили историческую судьбу отдельных обществ" (2, с. 14-15).

          То есть на деле вы просто выделили в "ходе исторического процесса в целом" его важнейшие, на ваш взгляд, этапы, моменты, события. Вам интересна историческая судьба человечества, а не отдельных обществ. (Последние вы, по сути, вообще игнорируете: вам подавай на худой конец мир-системы, на меньшее вы не согласны). По-видимому, вы считаете, что такое обращение лишь к важнейшему как-то выводит вас на глобальное теоретизирование. Фактически же вы, напротив, только удалились от него, закрывая себе всякую возможность выработки теорий. Выявление исторически значимого — это не создание теории и даже не обобщение (см. "Теорию общества", том III/2, с. 72-73). История крупнейших изменений — это явно не предмет теоретического исследования. Теория не описывает чьи-либо судьбы — хоть отдельных обществ, хоть их конкретных скоплений, хоть всего человечества. Для теории важно выявление сущности её объекта, закономерностей его проявлений. Последующее же объяснение того или иного реального исторического процесса (хоть эволюции человечества, хоть судьбы отдельного общества), опирающееся на установленные таким образом своды законов различных теорий, есть лишь конечный "практический" этап деятельности теоретика. Ну а вы с вашей установкой прямиком на ход конкретного "исторического процесса в целом" неминуемо подменяете "номотетический подход, направленный на выявление общих закономерностей", идеографическим, направленным "на выявление в изучаемом объекте его уникальности" (2, с. 213).

          Однако откуда взялась сама эта ваша установка? Почему вас всё время тянет на историю? Боюсь, что и тут причины те же. Раз у вас на деле нет и не может быть теории, то остаётся одна история. Когда законы "поведений" и изменений принципиально различных объектов чисто механически сводятся воедино, то приложить такой свод законов, такую "единую Теорию" возможно лишь к столь же натуральному "собранию" указанных объектов (вкупе с их закономерностями), то есть к реальному историческому процессу.

          ПРАВИЛА ВМЕСТО ЗАКОНОВ   В-четвёртых, сваливание вами в одну кучу законов различных теорий, естественно, не отменяет того, что эти законы работают каждый только в своём конкретном случае, то есть в отношении своего типа объектов, а во всех прочих случаях являются недееспособными. Для законов разных теорий это нормально: иначе просто и быть не может. Но вы-то как раз не различаете их пообъектно, а принимаете все скопом за законы какой-то "единой Теории". Отчего их обнаруживающаяся необязательность в ряде случаев заставила вас усомниться: да законы ли это — ведь законы, по идее, должны работать всегда и везде?

          В итоге вы не нашли другого выхода из ситуации, кроме понижения статуса данных "то ли законов, то ли нет" до уровня, если можно так выразиться, "правил" (я не буду тут придираться ещё и к тому, что термин "правило" имеет своё и, притом, иное значение, чем то, которое ему придаёте вы). Эти ваши "правила" как раз

"...надо понимать не как жёсткие зависимости и соотношения, которые обязательно должны иметь место в явлениях определённого класса, а скорее как некие принципы или тенденции, достаточно часто (но далеко не всегда) подтверждающиеся фактами, и поэтому помогающие давать более адекватное объяснение сложным процессам и явлениям, которые без привлечения тех или иных правил объясняются хуже или менее полно" (2, с. 8).

          Де-факто же, повторяю, в лице данных ваших "правил" имеются обычные законы, которые применяются вами просто не по адресу (чрезмерно широко).

          ДРУГОЙ ПОВОД ДЛЯ СОМНЕНИЙ   В-пятых, ещё раз отмечу, что невозможность дедуктивного выведения ваших законов-правил из постулатов (за отсутствием последних) понуждает вас вырабатывать их исключительно индуктивным путём. Хотя давно известно, что индуктивное знание ущербно по части своей истинности (доказанности). Одно дело — вывести какой-то закон из сущности конкретного объекта (так, чтобы отсутствие соответствующей закономерности равнялось небытию самого объекта) и совсем другое — сформулировать его посредством эмпирического обобщения фактов обычного или даже всегда наблюдавшегося доселе "поведения" этого объекта (без достоверного знания о том, что оный не может вести себя по-другому). То, что не вытекает непосредственно из природы объекта, вполне может быть и случайным для него — безотносительно к тому, как часто оно встречается на практике в "поведении" этого объекта. (Именно так обстояло дело с обнаружением чёрных лебедей, до коего законом считалось утверждение, что все лебеди белые). Закономерное — это не просто общее всем известным (и даже всем реальным) проявлениям объекта, а именно то, чего не может не быть, пока он есть вообще (см. "Теорию общества", т. III/2, с. 24-26).

          Вам же, хочешь не хочешь, а приходится довольствоваться лишь уровнем простого обобщения. Тем самым ваши законы-правила суть нечто не обязательное не только потому, что вы применяете их не по адресу, но и по их "плебейскому" происхождению. Тут даже в том случае, если они работают всегда и везде, то есть во всех наблюдаемых и наблюдавшихся до сих пор ситуациях, их "законный" статус всё равно остаётся сомнительным, не подтверждённым ничем, кроме поверхностной эмпирии. Например, из того, что

"...во ВСЕХ (подчёркнуто мною — А.Х.) случаях ароморфное преобразование, реализовавшееся в конечном счёте лишь в одной эволюционной линии, подготавливалось и направлялось длительным параллельным развитием многих родственных линий" (2, с. 44),

отнюдь не следует, что это непременно так и должно было быть (есть и будет впредь), что здесь перед нами выступила из тени на свет подлинная закономерность.

          РАВНЫЕ СРЕДИ ПЕРВЫХ   Как видно, все указанные последствия я формально вывожу из косвенности вашего определения ароморфоза. Однако было бы наивным всерьёз полагать, будто ваша нетеоретичность и впрямь объясняется только и именно этим. Дело, безусловно, вовсе не обстоит так, что вы сначала осознанно выработали (выбрали) для себя косвенный вариант определения ароморфоза (по каким-то глубоко продуманным соображениям отринув его сущностную дефиницию), а затем уже, строго руководствуясь заданной этим выбором логикой, привели в соответствие с ним всю свою дальнейшую методологию и исследовательскую практику. Скорее всего, вышеперечисленные недостатки (включая и саму косвенность определения) произрастают у вас не один из другого, а параллельно друг другу, одновременно и все скопом — на почве общей неопределённости (и даже принципиальной постмодернистской окрашенности — это я вспоминаю твои, Леонид, оправдания плюрализма в науке) ваших эпистемологических концепций. Тем не менее подчёркиваю, что как бы ни сформировался этот ваш "состав преступления" и какой бы из перечисленных "сегментов" ни выступал в роли его "паровоза", косвенная дефиниция ароморфоза отнюдь не выглядит в данном ряду инородным телом, а, напротив, занимает в нём своё законное почётное место.

          ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ПУТАНИЦА   К сему добавлю ещё пару замечаний. С одной стороны, напомню, что вы не просто перечислили через запятую законы изменений разных объектов, но ещё и постарались обнаружить "действия" данных законов как в био-, так и в социомире. Отправными точками при этом у вас выступали, главным образом, законы биологии. Вы считаете, что

"...необходимо сосредоточиться на поиске методик применения достижений биологической эволюционной науки к социальной эволюции" (2, с. 146).

          Для меня сие, конечно, несколько странно (я предпочёл бы, пожалуй, двигаться как раз противоположным образом, ибо социальное бытие, на мой взгляд, устроено проще биологического), но бог с ним. Я лишь констатирую, что большинство ваших правил — родом из биомира. Ваш алгоритм преимущественно таков, что вы берёте отдельные выработанные биологами законы ("правила") и ищете их подобия в сфере социальных явлений. Причём, ищете тотально — вплоть до пренебрежения строгостью аналогий. В результате зачастую законы, в биомире определяющие изменения организмов, в социомире относятся вами к изменениям не их прямых аналогов — обществ, а либо каких-то фрагментов этих обществ, либо соцкультфонда человечества, либо неких надобщественных мир-систем. То бишь, повторяю, одним сгребанием до кучи законов разных (прописанных по разным объектным адресам) теорий вы не ограничиваетесь. В своих аналогиях вы ещё и объявляете многие из этих законов действующими в принципиально различных (с теоретической точки зрения) случаях, что вносит дополнительную путаницу в и без того сложную ситуацию и в чём, по-видимому, также повинно ваше исходное игнорирование конкретных характеров изменяющихся объектов.

          ЗА ВЫЧЕТОМ АРОГЕНЕЗА   С другой стороны отмечу, что всякое следствие само, в свою очередь, является причиной и порождает цепочку дальнейших следствий. В частности, ваша нацеленность на события, определившие (на ваш взгляд) историческую судьбу человечества, подвигает вас на исследование формирований и изменений главным образом мир-систем, то есть не отдельных обществ как таковых, а их "популяций". Однако скопления вещей суть такие объекты, которые способны только эволюционировать: развитие не по их части. Точнее, на их базе может происходить лишь такой вид развития, как становление вещей нового уровня бытия (организмов — из клеток, обществ — из организмов), но никак не та его разновидность, которая носит собственно ароморфный характер и представляет собой формационное усложнение функциональных структур уже готовых вещей. Скопления, само собой, не вещи, Ф-структур у них нет; соответственно, и развиваться стадиально тут нечему. Данный тип развития характерен только для вещей (жёстких систем). И его закономерности при этом принципиально отличаются от закономерностей изменений простых скоплений вещей (стохастических систем) (см. "Теория общества", том I, с. 98-99, том II, с. 727-733).

          У вас же, в силу ориентации преимущественно на мир-системы и человечество в целом, первые закономерности потеряны как раз в угоду вторым. Не в том смысле, конечно, что вы их совсем не упоминаете (в своём списке "правил"), а в том, что эти упоминания носят у вас лишь формальный характер, являются не более чем реверансами, данью приличиям. На практике законы формационного развития обществ (то бишь их дифференциации и интеграции в ходе общественного разделения труда) вы не только не изучаете (игнорируя само общество с его "внутренней жизнью"), но и никак не употребляете: мировой исторический процесс объясняется вами с опорой исключительно на законы изменений скоплений, да и изображается целиком и полностью по образу и подобию эволюции биопопуляций — с выпячиванием на главные роли случая, многовариантности, конкуренции и отбора (в то время как развитие Ф-структур, наоборот, идёт как раз упорядоченно, однообразно и выражается в росте взаимозависимости и сотрудничества). Собственная природа вещей (в данном случае, обществ), то, что обусловлено ею в их "поведении" (внутреннем функционировании и внешних проявлениях) и изменениях, а также место всего этого в общем процессе социоэволюции, остались на периферии вашего внимания и даже вовсе за его пределами. То бишь, как это ни странно, но в своих изысканиях в области якобы ароморфных изменений вы потеряли не что иное, как подлинный арогенез. Последний на деле был изгнан, был выхолощен вами из истории человечества, хотя он (вместе с его специфическими закономерностями) явно присутствует в ней (наряду с взаимодействиями и конкуренцией обществ) и в немалой (а на мой взгляд, так и в решающей) степени определяет её процесс.

          На этом я закругляюсь. Хотел было ещё предметно проиллюстрировать все приведённые здесь претензии, а также осветить ряд дополнительных близлежащих тем — но время поджимает. Увы.