А.С.Хоцей

          Исторически в термин "диалектика" люди вкладывали весьма различные содержания. Поэтому в рассуждениях о диалектике исторический подход может быть использован только в качестве самого предварительного — для первоначального ознакомления с материалом. То есть в отношении данной проблемы исторический подход можно использовать только для попытки вычленить собственно диалектику как предмет науки из груды всего того, что под этим термином понималось. Впрочем, даже и сие вычленение вряд ли удастся успешно сделать — на что имеются причины в извращённом развитии самой философии, развитии, наложившем естественный отпечаток и на развитие всего того, что понималось под словом "диалектика". Поэтому проще, наверное, будет анализировать именно саму реальность. Тем более что в истории можно обнаружить в основном лишь некие слабо упорядоченные изменения, а зачастую и просто бессистемные метания в вопросе о содержании данного термина — "диалектика", а не собственное развитие диалектики как определённого учения.

          Чтобы выявить и проследить развитие данного учения, прежде всего нужно хотя бы определиться с самим его предметом. Ведь нелепо пытаться исследовать историю чего-то, не имея представления о том, чем является это "что-то". Нет сомнения, что без такого представления всё сведётся не к изучению истории диалектики как таковой, а всего лишь к изучению тех многочисленных и случайных содержаний, которые в этот термин втискивались в силу тех или иных прихотливых обстоятельств. То есть это будет история именно термина, а не история знания. Что далеко не одно и то же. Поэтому история для исследователей может здесь послужить лишь вспомогательным материалом, который ещё надо будет понять, исходя больше из предварительного выявления сути предмета диалектики.

          Что же, прежде всего, можно бесспорно утверждать в отношении диалектики? То, что это некое понятие, фиксирующее некую реальность. Следовательно, на это понятие должны распространяться требования, предъявляемые и ко всем другим понятиям. Эти требования — однозначность, определённость, строгость, неотносительность. Однако с лёгкой руки псевдодиалектиков и, в частности, самого Гегеля, в науке стало модно рассуждать как раз о текучести понятий. Но текучесть понятий — это абсурд и вымысел. Понятия как таковые могут быть только определёнными и строгими. Текут не понятия — течёт реальность, отражаемая в них. Сами же понятия как инструмент мышления схватывают в изменчивой реальности только её устойчивые черты, только её определённость. В том числе, естественно, и определённость самой текучести, изменчивости — как устойчиво существующего феномена. Неопределённые же, переходящие одно в другое понятия не могут быть инструментом познания. Они являются всего лишь выдумкой такого рода "диалектиков", как Гегель. Эти "диалектики" в своих рассуждениях на место реальности подставляли идеи, распространяя тем самым на принципиально нетекучие понятия текучесть реальности.

          Понятия, повторяю, должны быть определёнными, недвусмысленными, они не должны смешиваться одно с другим в нечто бесформенное, в котором сам чёрт ногу сломит. Операции с неопределёнными понятиями суть не мышление, не познание, а пустая спекуляция. Примеры которой демонстрирует нам всё тот же Гегель. Чёткое разграничение терминов — это первое правило любой науки. Без соблюдения этого правила науки становятся невозможны, ибо в них неизбежно появляются натяжки и взаимное непонимание. Короче говоря, природа мышления кардинально отличается от природы реальности: реальность пестра и бесконечно разнообразна, мышление же конечно и строго определённо, оно фиксирует не случайное и неопределённое, а только устойчивое и необходимое — в том числе и в самом явлении изменчивости. Случайное же как таковое, а не как устойчивое в своей повторяемости явление случайности, — познанию неподвластно. (Впрочем, познавать случайное было бы ещё и просто бессмысленно. Ведь познание случайности как таковой всё равно не превратит её в необходимость — а именно необходимость и является базой нашей ориентации в этом мире, оптимизация которой и есть цель познания.) В природе, в реальности, устойчивое соседствует с изменчивым как равноправные свойства всего; в науке же, в мышлении, в понятиях царствует определённость, устойчивое как таковое.

          Конкретно это означает, что понятия не могут переходить одно в другое. Ни формально, по внешнему звучанию и виду, ни содержательно. Другими словами, это означает, что в науке для одного содержания не следует придумывать двух и более имён, а двум разным содержаниям не следует давать одно имя (если тут нет соотношения общего и частного). Все софизмы, основанные на том, что одним понятием определяются диаметрально противоположные ситуации, ничуть не отвергают содержательной определённости самого этого понятия. Обычно тут дело обстоит так, что действительное содержание понятия остаётся неизменным, а изменяются именно сами условия, к которым это понятие прилагается. Например: истина всегда есть соответствие действительности, но конкретные изменения действительности делают сегодня истиной одно конкретное суждение, а завтра — другое. При этом содержание самого понятия "истина" остаётся неизменным, строгим, определённым. Софисты тут просто смешивают его с неким конкретным содержанием. И спекулируют на том, что конкретная истинность преходяща. Конкретная истинность следует за конкретной реальностью, но общее понятие истины остаётся прежним, неизменным.

          А как можно проиллюстрировать требование не давать одному содержанию двух разных имён? Ну, например, так, что если уж мы называли какой-то факт реальности движением, то нам тогда нет больше никакой надобности называть его ещё и как-то иначе, например, изменением — что, надо заметить, пока в науке делается, увы, достаточно часто. Следует как-то различать содержания двух понятий. Синонимы возможны в обычной речи (а литературную они ещё даже и украшают), но совершенно недопустимы в научном обиходе. Наличие разных имён у одного содержания позволяет подозревать, что и содержание у этих разных имён тоже разное. Наконец, такое двоеназывание вообще бессмысленно. Если, к примеру, движение и есть изменение, то зачем же тогда тут понадобился ещё какой-то дополнительный термин? В этом новом термине смысл появится только в том случае, если содержание этого нового термина будет нетождественно содержанию первого термина. Нетождественно или вообще (то есть эти термины будут обозначать разные феномены), или же в частности (то есть содержания этих терминов будут соотноситься как общее и частное). Например, так: движение есть частный случай изменения. Или наоборот. Тогда движение одновременно будет и изменением. Или же тоже наоборот. (Впрочем, я полагаю, что движение и изменение соотносятся не как частное и общее, а, скорее, как причина и следствие: изменение есть результат действия, в состав которого элементом или условием входит движение).

          Содержание общего понятия всегда более узко, более обеднено, более сухо, чем содержание понятия частного — но зато общее понятие охватывает более обширную реальность. Но общие и частные понятия, даже будучи частично тождественными (тождественными именно в некоем общем содержании), всегда будут различны в том, в чём не совпадают сами частное и общее. И это различие лежит в основе существования двух разных имён, двух разных названий. Общее не сводится, не исчерпывается частным (например, изменение не исчерпывается движением), а частное не поглощается, не сводится к общему (например, движение есть не просто изменение, а именно некое особенное изменение, допустим, положения относительно чего-то). То есть здесь мы вовсе не имеем называния двумя именами одного и того же феномена. Второе имя здесь даётся для второго же содержания, отличного от первого содержания.

          Аналогично, нельзя называть разные вещи одним именем. Это также ведёт к путанице. Кстати, здесь тоже всплывает соотношение общего и частного. Ведь общее имя есть то, что соединяет разные частные вещи. (Что как раз и может быть почвой для появления вышеупомянутых софизмов.) Ибо данное общее имеет в любом случае однозначное содержание. То есть одно имя даётся не разным феноменам, а именно тому единому, что присутствует в разных феноменах как общее, как единое, как одно. Возьмём, к примеру, столы и стулья. Всё это одно в понятии "мебель". Содержание термина "мебель" однозначно и определённо, независимо от того, что конкретные виды и единичности мебели могут быть различны. Но вот называть стол стулом уже нельзя. То есть реальности одного рода не могут обозначаться через имя, типологически относящееся лишь к определённой, особенной реальности. Иначе, приглашая к обеду, мы будем говорить: "Прошу к стулу". И не будем понимать друг друга. Впрочем, в обыденной-то речи мы уж как-нибудь сориентируется, что стул, на котором сидят, и стул в медицинском смысле — вещи разные. Мы догадаемся об этом по контексту. Но вот в науке любые терминологические фокусы недопустимы — в особенности если вообще нет ясности в различии тех содержаний, которые по незнанию объединяются одним термином. Неряшливость в терминологии является самым распространённым источником заблуждений и логических ошибок.

          Кстати, хочу обратить внимание читателя на то, что всякое общее понятие приложимо к частному и вполне может быть его вторым, третьим и т.д. именем. К примеру, стол можно назвать мебелью, можно ещё шире — предметом домашнего обихода, а можно и ещё шире — продукцией деревообрабатывающей промышленности. И всё это будут истинные названия, но только всё более и более общие — относительно конкретного стола. Точно так же мы можем назвать стол и колонией молекул, и веществом, и в конечном счёте материей. Ибо термин "материя" уже не обозначает чего-либо особенного, чего-либо отличного от иного. Это как раз самый общий термин, обозначающий всё сущее. Однако в истории философии материя постоянно связывалась именно с чем-то особенным, с некоей "субстанцией", хотя уже Энгельс, Дицген и пр. намекали на то, что материя — это вовсе не субстанция, не первовещество, не первоатомы, а просто нечто, родственное абсолютно всему. То есть материя — это просто наиболее общее понятие. Ведь, например, "плод" тоже есть всего лишь общее понятие для груш и яблок, а вовсе не сама "первогруша" или "первояблоко". Плод не существует как нечто отдельное от груш и яблок; "плод" — это просто отвлечённое понятие, общее понятие. Точно так же и "материя" есть просто самое общее понятие, а вовсе не нечто существующее отдельно от всего, не субстанция. В этом Энгельс был абсолютно прав. И, соответственно, мы можем называть материей вообще всё — хоть стол, хоть стул, хоть человека. Всё есть материя, ибо материя есть общее понятие всего. Стол, безусловно, есть стол — в строгом соответствии с нормальной формальной логикой, требующей тождества вещи самой себе. Но равным образом он есть и мебель (ибо он тождественен мебели в её определении, уже отвлечённом как общее стола, стула и т.п.), он есть и вещество, он есть и материя. Общее всегда присутствует в частном как его неотъемлемое. Общее понятие распространяется на частные и поглощает их в себе, игнорируя их различия и выделяя их тождества.

          Так вот, для понятия "диалектика" характерно как раз то, что в нём сегодня спутан целый ряд разных содержаний. Посторонних друг другу. А также и смешанных в плане соединения общего и частного. То есть характеристики частного оказываются тут принятыми за общее и прицепляются к общему. Ниже мы ещё увидим, что это значит. Пока же давайте рассмотрим, что это такое — смешение содержаний?

          Что такое содержание вообще? Содержание понятий вообще есть описание некоей реальности. Конкретная реальность вычленяется нами в тех её чертах, которые определяют, ограничивают, отграничивают её от других аналогичных реальностей на основании некоего отличия (равным образом мы обнаруживаем и сходство, но для определения, для отличения существеннее именно отличие). Описание данной реальности путём указания на то, что характерно для неё — это и есть содержание того имени, которое мы данной реальности даём. Таким образом, смешение различных содержаний под одним именем есть не что иное, как смешение разных реальностей, которые мы просто не научились ещё распознавать как разные, то есть представляющие собой, например, разные виды одного рода (как стол и стул), разные виды разных родов (как стол и платье) и т.д.; всё это реальности, соотносящиеся как общее и частное, то есть различающиеся частично. Как, например, качественное изменение отличается от изменения вообще.

          Есть, разумеется, и такие понятия, которые не имеют вообще никакого реального содержания, то есть это понятия, не обозначающие вообще никакой реальности. Некоторые из этих понятий обозначают откровенную выдумку — как, например, фантастические, сказочные понятия "единорог" или "Баба-Яга". Однако другие понятия без реального содержания — такие, как, например, "бог" или "субстанция" — были сформированы на основании логических, познавательных ошибок и являются заблуждениями. Таким образом, это не просто плоды фантазии — это именно воплощение логических ошибок, то есть это просто псевдосодержательные понятия. В силу своих заблуждений некоторые люди полагают, что за этими понятиями стоит что-то реальное. А на самом деле за этими понятиями стоят всего лишь те или иные ошибки в мышлении, те или иные аргументы, ложность которых бывает непросто обнаружить с ходу. Такие понятия выглядят привязанными к реальности, кажутся отражающими реальность. Но бытие их является всего лишь плодом неразвитого мышления и потому оно, это бытие, редко бывает долгим.

          Меня, разумеется, интересует только действительное содержание понятий и, в частности, содержание понятия "диалектика". То есть я собираюсь выяснить, что же за реальности отражены в данном термине — во всех тех смыслах, в которых он сегодня используется.

          Похоже, в термине "диалектика" содержательно смешаны по меньшей мере четыре реальности, кардинально отличающиеся друг от друга, а помимо того, ещё и несколько таких реальностей, которые соотносятся как частное и общее. В итоге в содержании термина "диалектика" получается невообразимая смесь. Чтобы разобраться в ней, надо выяснить, что же за реальности представлены сегодня в наиболее распространённых пониманиях этого пресловутого термина, то есть какие конкретно разные содержания смешаны сегодня под данным названием — "диалектика".

          В философии испокон веков и поныне принято не различать, спутывать феномены и понятия гносеологии и онтологии. Первая пара реальностей, которые спутаны в содержании понятия "диалектика", принадлежат как раз к сфере теории познания, то есть к реальностям самого познания. Первая из данных реальностей — это сам процесс мышления как он есть. Надо заметить, что к диалектике в том её содержании, которое ей обычно приписывается (законы и т.д.), мышление отношения практически не имеет. То есть из анализа самого мышления как процесса, из законов мышления — диалектики не почерпнуть. (Кстати, я забыл отметить, что реальности бывают разными в том смысле, что одни из них есть вещи, а другие — отношения между вещами, а также отношения между самими этими отношениями и т.п. Диалектика является как раз таким понятием, которое обозначает не саму вещную реальность, а именно реальность отношения вещей и даже производную от этого отношения. Диалектика описывает реальность закономерности, то есть реальность особой устойчивости отношения. Диалектика есть понятие, обозначающее особые закономерности, имеющиеся в отношениях вещей, в мире вообще. Содержание понятия "диалектика" есть содержание этих реальных закономерностей). Так вот, реальные закономерности мышления как такового ничего не дают для диалектики, какой она ныне понимается. Ибо мышление статично. Но люди тем не менее бездумно, чисто механически прицепляют эту реальность к диалектике. Нередко можно столкнуться с соображениями такого рода, что диалектика, мол, есть закономерности мышления и т.п. То есть это всё те же соображения насчёт текучести понятий. Всё это, разумеется, уходит корнями в идеализм, а если точнее, то в тот его естественный результат, что идеи, принимаемые за сущность феноменов реальности, за нечто вполне реальное и даже материальное, объектное, автоматически начинают нести на себе отблеск этой материальности, и потому эти идеи уже вынуждены как бы "жить", вынуждены "вести себя" именно как реальность, они как бы "обрастают" свойствами всего реального, объектного. Изменчивость реальности неизбежно начинает тут приписываться самим понятиям. Ибо понятия, повторяю, принимаются за саму реальность, и даже более того — за саму сущность вещей. А разве может эта сущность быть ущербнее вещей? Разве могут идеалисты допустить такую мысль? Ну, конечно же, нет — сущность, конечно же, должна быть куда богаче, прочнее, солиднее вещей. Вот так и получается, что когда реальная изменчивость, текучесть мира, а также и прочие его закономерности противоестественно переносятся на понятия, то последние тем самым теряют строгость и определённость. Понятно, что раз реальность оказывается забыта, отодвинута в сторонку, то её черты должны быть приписаны тому, что оказалось подставленным на её место. Вот так, повторяю, и получается, что мышление с его идеями, подставленными на место реальности, оказывается "диалектическим".

          Рецидивом идеалистического искажения является и широко распространённое ныне представление, что мышление будто бы "диалектично", а диалектика есть будто бы законы мышления. Высказываются ещё и так, что диалектика — это, мол, законы и природы, и мышления одновременно, то есть это, мол, самые общие законы природы и её познания. Между тем познание, мышление — строго специфический процесс, базирующийся только на устойчивом в мире. Те же изменчивость и случайность, присущие природе, мы познаём именно как устойчивые явления, выявляя нечто общее, то есть повторяющееся во всех изменениях, во всех случайных происшествиях, формируя тем самым общие понятия "изменение", "случайность", изучая закономерности, то есть повторяющееся во всех изменениях вообще и всех случайностях вообще. Случайность как предмет познания — это вовсе не конкретное случайное, а необходимое во всяком случайном и устойчивое во всяком изменении. Данное разъяснение касается, конечно, не только самих изменчивости и случайности. Точно так же ясно и то, что во всех вообще остальных случаях мы исследуем именно устойчивое в вещах, в их отношениях и пр. Закономерность — это синоним повторяемости, выявляемой нами в мире. Мир изменчив, мышление же совершенно не изменчиво, а статично, однозначно, односторонне. Но это вовсе не слабость его, а, напротив, самая сильная сторона. Только потому мышление, возможно, и есть мышление. Суть его — определённость. Закономерности мышления как такового — логические правила. То есть правила, отражающие реальные устойчивые связи, отношения, явления, закономерности мира. Мы открываем в мире устойчивые общие (самые общие) его характеристики, связи, и оформляем их в виде логических правил мышления. Впрочем, есть ещё и более частные правила, соотношения, которые суть законы для определённых классов вещей, — положим, химических. А есть ещё и такие соотношения, закономерности, которые характерны для всех вещей вообще. Например, отношения целого и части. Или то, что определённость есть ограниченность и т.д. Всеобщие характеристики отношений вещей суть правила логики. Последние отражаются как в определённых формулах (часть меньше целого и т.п.), так и в правилах пользования понятиями, суждениями. То есть это, с одной стороны, правила мира, закономерности мира, а с другой — частично и требования к мышлению: требования определённости понятий, тождества их себе и т.п. Надо отметить, что осознание общих закономерностей мира продолжается, осваиваются новые правила логики; одним из этих правил является, например, такое, что о всякой вещи можно утверждать, что она в одном смысле одно, а в другом — иное. Данное правило исторически относят к диалектике, текучести и т.п. Но это просто ещё одно правило логики, то есть статической картины мира. О чём, впрочем, более подробно будет написано чуть ниже.

          Итак, мышление оперирует понятиями, то есть обозначениями определённых реальностей, которые, само собой разумеется, тоже должны быть определёнными и строгими и не должны спутываться с иными реальностями (что и описывает первый комплекс правил логики, то есть правильного мышления — и это первый закон мышления). Кроме того, мышление оперирует понятиями не абы как, а соответственно тому, как реально взаимоотносятся феномены, обозначаемые понятиями, то есть в полном соответствии с закономерностями самого мира. Именно в этой области сосредоточен пласт закономерностей суждений (отражающий отношения общего и частного и т.п.), а также формулы (суждения) отношений понятий (то есть моделей реальных феноменов). Другими словами, в последнем случае правила логики являются формулировками закономерных взаимоотношений тех реальностей, которые обозначены понятиями. Суждения по этому поводу суть формулы, логические правила, которые, как долго считалось, берутся из головы как некие априорные принципы. Логика в целом, помимо требований к устойчивости понятий как инструментарию мышления, есть отражение законов мира, всеобщих для этого мира — с которыми должны сообразовываться наши манипуляции с понятиями. Логика описывает самые общие взаимоотношения вещей, их характеристики и т.п. Это наивысшие абстрактные обобщения, это то общее, что присуще всему конкретному. Например, всякая конкретная вещь характеризуется целостностью, единичностью, качественной определённостью, ограниченностью и т.п. Абстрагируясь от конкретного во многих реальных вещах, мы формируем общее понятие "вещь", то есть вещь вообще или "нечто" — и выводим как определённое правило, что если перед нами нечто, то оно обязательно цело, едино, конечно, качественно определённо и т.п.

          Это и есть логика, то бишь обобщение обязательно присущих всякой вещи характеристик. Подобным же образом через процедуру абстрагирования формируются и иные общие правила. Возможна тут и дедукция, но это уже другая тема. Здесь же важно то, что законы мышления суть законы именно устойчивости, законы логики. Кстати, сами закономерности изменчивости, изменений, в том числе и развития как формы изменения, как частного случая изменения (а ведь именно развитие мы обычно и связываем с диалектикой) являются вполне обычными устойчивыми законами, общими для всего — совершенно наравне с прочими общими законами. Просто законы традиционной логики описывают отношения устойчивости вообще — и в частности отношения вещей в их устойчивом состоянии — а закономерности изменений описывают устойчивое конкретно уже в одних только изменениях. Мышление фиксирует всё это в правилах логики. Но тут надо иметь в виду ту тонкую грань, что это не есть закономерность мышления как такового. К закономерностям собственно мышления, то бишь мышления вообще, можно отнести только то, что оно является устойчивым и определённым как в терминологии, так и в отношениях между понятиями. Наше мышление об изменчивости определённо в этом смысле в той же самой мере, в какой определённо и наше мышление об устойчивости. Наше мышление однотипно и тогда, когда мы размышляем о статичных состояниях и отношениях сохраняющих неизменность вещей, и тогда, когда мы размышляем об изменениях и об их правилах, законах — ибо мы всюду улавливаем только устойчивое и определённое. Никакой текучести и мистики здесь нет, никаких "диалектических" закономерностей — тоже. Иное дело, что определённые и строгие правила (инструмент мышления) мы формулируем в одном случае одни, а в другом — другие. И всё это зависит от того, с какого рода реальностью мы имеем дело, какого рода устойчивость изучаем. Строгие законы и термины описывают, например, отношения целого и части. Но столь же строгие термины и законы описывают и процессы изменения и развития. В природе мы имеем дело с разными закономерностями, но познаём мы все эти разные закономерности по единым законам и правилам мышления. И одними и теми же приёмами — приёмами индукции, дедукции и др.

          Причём закономерности мышления вовсе не развиваются. Мышление всегда основано на устойчивом, на индукции, дедукции, строгости терминов и пр. (Разумеется, это касается только правильного мышления.) Другое дело, что развивается само наше познание мира и, соответственно, знание того всеобщего, что присуще миру. Например, тех же общих законов отношений вещей, законов изменчивости и пр. То есть расширяется арсенал общих правил — формул. Это как раз тот пласт, который собственно правилами мышления, его закономерностями не является, а является закономерностями самого мира, предписываемыми нам как правила, когда мы их познаём. Развитие знания не есть развитие мышления, то есть это не обогащение собственного арсенала правил мышления, арсенала, присущего мышлению по самой его природе. Если природные законы мышления как-то и развиваются (ведь само мышление есть всё-таки продукт развития), то это идёт крайне медленно и незаметно. Как развитие мозга. Хотя, в принципе, я думаю, в правилах определённости, приёмах индукции и т.д. всё уже давно исчерпано. Всё остальное в нашем мышлении есть уже развитие нашего познания мира, знаний о мире, а не самого мышления как специфического процесса, как совокупности приёмов обработки информации. Исчерпанность развития природных законов мышления, видимо, аналогична прекращению развития какого-либо органа, когда он достигает достаточного совершенства в данных условиях. Лишь смена условий существования и функционирования ведёт к перестройке этого органа. Наш мозг как инструмент мышления, видимо, сформирован уже вполне адекватно предмету мышления. Основные требования тут уже реализованы. Конечно, в процесс мышления может добавляться, например, больше сознания, то есть мы можем лучше осознавать то, что мы делаем, размышляя; мы можем формализовать этот процесс, зафиксировать правила. Но и без всего этого всякий мыслитель пользуется данными правилами интуитивно, ибо без следования этим правилам просто нельзя мыслить. Индукция и дедукция, например, применялись задолго до того, как Аристотель дал этим приёмам описание и имя.

          Подчёркиваю, что природа мышления основана на ряде моментов, которые имманентны мышлению, которые являются такими его сущностными закономерностями, без которых мышления просто не может и быть. Эти правила, эти законы для мышления существуют изначально и не изменяются в нечто иное. Иначе мы имели бы изменение природы мышления в немышление. То есть тут речь идёт о том, что составляет существо данного явления. А существо любого явления неизменно на всём протяжении бытия этого явления. Таким образом, до тех пор, пока есть мышление, — до этих пор его собственные, определяющие его природу свойства и закономерности являются неизменными, присущими ему с момента становления. Становление данных свойств и закономерностей происходило одновременно со становлением мышления, ибо, собственно, одно есть другое. Нет мышления без законов мышления. И эти сущностные, имманентные закономерности мышления не развиваются, они суть его стабильные черты и вовсе не имеют отношения к чему-либо "диалектическому".

          Но есть, как уже было отмечено, и второй пласт законов мышления. А именно тот, который связан с отражением законов мира. Вот этот-то пласт, безусловно, развивается. Не в том смысле, что развиваются законы мира, а в том смысле, что развивается наше знание о них. То есть, пользуясь мышлением с его правилами, имманентными ему, мы открываем всё новые и новые грани мира. И в силу этого идёт исторический процесс развития наших знаний, развития наук. Это вторая гносеологическая реальность — закономерности не самого мышления, а закономерности именно развития знаний о мире — и в том числе о природе самого мышления. Развитие познания как накопления знаний не есть развитие мышления как процесса обработки информации. Это совершенно иная реальность, совершенно иной процесс, который, однако, сплошь и рядом отождествляют с первым. В значительной мере из-за такого отождествления и говорят о развитии мышления, о некоей "диалектике" этого развития. На деле же тут за кадром всегда имеется представление о развитии познания, знаний о мире — в том числе и о мышлении, как об одном из феноменов мира.

          Накопление, развитие знаний идёт, по преимуществу, триадически. То есть в научных спорах. Науки развиваются в основном так, что сперва выдвигается некая гипотеза (тезис), затем она критикуется и выдвигается некая контргипотеза (антитезис), а потом, когда рациональное зерно зачастую обнаруживается как в первой, так и во второй гипотезах, истина оказывается двоякой. То есть получается некий синтез. Триадичность развития наук легко проследить, ибо в основе этого развития — спор. Природа спора есть природа истории наук. Именно отсюда и возникла гегелевская триадичность как схема. Возникла она именно потому, что, во-первых, Гегель вообще за основу брал развитие идей, развитие познания духом самого себя, то есть как раз развитие знаний. А во-вторых, потому, что основным источником для вычленения закономерностей развития для Гегеля было не что иное, как история самой философии. Именно анализ развития философских знаний (как особого рода знаний, подчиняющихся общему закону развития знаний) позволил Гегелю выделить триадическую закономерность, которую он и абсолютизировал как метод.

          Таким образом, можно констатировать, что мы имеем такую реальность, как мышление вообще и его закономерности, — и всё это суть нечто устойчивое, неизменное. Мы имеем в каждый конкретный исторический момент некие знания о мире как содержание нашего мозга, то есть мы имеем некий отражающий внешнюю реальность пласт логических правил. И всё это тоже чистая статика. Ибо основание логики — всеобщее в мире, которое присуще этому миру неизменно. Основание логики — это знания о всеобщем, вечном. Мы можем тут заблуждаться, но это не отрицает реально-всеобщего. Правила, неизменно присущие мышлению, и имеющиеся в мозге знания об имманентных миру законах, всеобщих законах — это две составляющие логики, какая она имеется на конкретный момент — как наука. Причём природные правила мышления и правила, основанные на законах природы, — объективны. Они существуют сами по себе. Мы можем их не знать, но они тем не менее существуют. Те законы мышления, которыми мы пользуемся, размышляя и даже, может быть, не осознавая их — существуют совершенно объективно; они суть законы природы всеобщего толка. Эти объективные законы вечны, неизменны — они в природе: одни из них — законы мышления, другие — бытия. Познание нами всех этих законов создаёт науку о них — логику. Логика включает в себя две части: знание законов мышления (неизменных для мышления, пока оно есть) и знание законов природы (тоже неизменных, пока есть природа). Но помимо этой статики, этой реальности и констатации в сознании всеобщих законов мышления и природы (причём раздельных, отличных друг от друга: у мышления — свои законы, у природы — свои; а то тут часто имеют в виду нечто тождественное) есть ещё и процесс развития нашего познания этих реальных законов — как законов мышления, так и законов бытия. Всеобщие законы бытия вообще изучает философия. А частные законы конкретного бытия — это предметы конкретных наук. Всеобщие законы мышления — это предмет гносеологии (правда, она изучает ещё и физиологию мышления и др.). Частные законы мышления, вероятно, отсутствуют. Методологии конкретных наук опираются, видимо, больше на законы реального конкретного бытия, изучаемого конкретными науками. Логика, исторически состоящая из двух частей, оказывается пограничной наукой, хотя, может быть, для чёткости классификации был бы смысл в расчленении её на логику мышления и логику природы, то есть на правила мышления вообще и правила, отражающие природу мира.

          Процесс же развития любых наук, любого знания есть реальность иного рода. Тут действуют не закономерности мышления и не закономерности бытия, а закономерности именно спора — то есть сугубо специфического процесса. Не происходящего больше нигде, кроме как в процессе развития знаний о мире. Тут даже не стоит использовать термин "познание", ибо последний слишком уж общ и неопределён — он включает в себя, например, такое понимание: познание как развитие, увеличение и уточнение знаний о мире; а также такое понимание: познание как конкретный процесс мышления по обычным для мышления законам. Повторяю: развитие, накопление, уточнение знаний о мире идёт по своим путям и законам, не имеющим отношения ни к законам мышления вообще, ни к законам бытия вообще, ни даже к законам реального развития в мире. Это сугубо специфический процесс, циклически замкнутый и преимущественно триадический. Выше было указано, почему его приписали развитию мира вообще. Но мы должны понимать, что процесс развития знаний совершенно не похож на процесс развития мира. Обнаружение закономерностей развития знаний, идей вовсе не есть обнаружение закономерностей развития мира. А ещё меньше всё это имеет отношения к тому, что не развивается вообще — ко всеобщему в мире и мышлении. Хотя у нас и встречаются философы, которые готовы утверждать, что развиваются даже сами законы развития. То есть, что развивается не наше познание их, а что они развиваются сами как объективно, объектно существующие. И, стало быть, ставится задача исследовать те законы, по которым развиваются эти законы. Таким образом, эти последние законы оказываются вовсе не строгими и устойчивыми, не вечными законами, а чем-то преходящим и сомнительным, ибо завтра они могут стать уже совершенно иными, чем есть сегодня или были вчера. Всё это, понятно, просто нелепо — то есть законы развития, конечно, сами не развиваются.

          Исторически и традиционно — ещё от Гегеля — в диалектику многое оказалось привнесено от триадичности, от законов развития знаний. Если, рассуждая о диалектике как о законах мышления, люди занимаются пустой, но безвредной болтовнёй, и с этой стороны в учение диалектики ничего на деле содержательно не привносится (тут, разве что, напротив, есть дурное влияние самой диалектики на мышление, в котором начинают искать текучесть и т.п.), то вот связывание диалектики с реальностью развития знаний есть уже вполне содержательный процесс. Ладно ещё, если диалектикой люди назвали бы только законы развития знаний. Тогда диалектика была бы ещё вполне определённым понятием, связанным с конкретной реальностью. Но беда в том, что на этом люди не успокоились и смешали законы данной гносеологической реальности с законами совершенно иной гносеологической реальности, то есть с законами самого мышления как процесса. Что видно уже по тому, что законы развития знаний приравниваются к законам мышления, логики. Диалектика тем самым стала неопределённой, неизвестно к чему относящейся наукой как сводом законов. Но, конечно, простым смешением двух гносеологических пластов дело у философов тут не ограничилось. В диалектике, как она ныне понимается, присутствует уже не только триадичность с её следствиями, то есть не только содержание законов развития знаний, которые просто неправомерно распространяются на мышление вообще. В ней есть ещё и иное содержание, относящееся к совсем другим реальностям, связанным уже с самим бытиём, с онтологией.

          Первая онтологическая реальность, имеющая отношение к диалектике, — это законы бытия в статике. А точнее, некоторая часть их — всеобщих характеристик всего. То есть это то, что относится к логике природы, то, что представляет собой описание мира и всех составляющих его вещей в их всеобщих свойствах. Знания о мире и о том, что пребывает в нём, развивались, разумеется, постепенно. Исторически достаточно поздно появились такие, например, представления, что всё в мире одновременно и делимо, и нераздельно, а также что всё в нём и конечно, и в то же время бесконечно и т.п. И мир, и все составляющие его нечто таковы, что всем им присущи диаметрально противоположные свойства — но, правда, в разных отношениях, смыслах. Что-то подобное было обнаружено даже в этических нормах и пр., но я сейчас пишу прежде всего именно об объективно сущем. Относительность, двойственность, противоположность свойств сущего и определений этих свойств суть вполне статичные и объективные характеристики мира. Это, по сути, логическое правило. Одно из вновь открытых. Тут, правда, с одной стороны, в истории философии сильно мешали лжепонятия — типа субстанции и т.п. Что порождало лжепротивоположности, вносившие смуту в умы людей. А с другой стороны, людям казалось, что логика мышления противоречит тут логике бытия. Мышление людей ведь не может оперировать неопределённым, нетождественным. А потому противоречивые определения люди относили к вещам просто в одном и том же смысле — но это было связано именно с дурным пониманием вещей, с влиянием лжепонятий. Субстанция при анализе по большей части оказывалась такой, что она была противоречивой в одном и том же смысле. Ну ещё бы ложное понятие не было противоречивым в одном смысле! Ложное всегда противоречиво. В реальности же всякое нечто едино как целое — и в то же самое время множественно как сумма частей, неделимо как целое — и делимо как сумма частей, конечно как целое — и бесконечно с точки зрения делимости вглубь и т.п. То есть противоречивые характеристики здесь вовсе не отрицают, а именно дополняют друг друга, ибо все они разнесены по разным смыслам. В каждом смысле суждения определённы, хотя в разных смыслах кажутся противоречивыми и тем самым отрицающими определённость, тождественность вещи в этом смысле себе. Я подчёркиваю, что отрицательное отношение к логике и требованиям мышления со стороны данных полярных характеристик бытия было связано лишь с тем, что люди ложно понимали само бытие, понимали его как субстанцию и т.п. Эти лжепонятия просто по своей природе отрицали разносмыслие, ибо они отрицали конкретность вообще, то есть они были сугубыми абстракциями, — представляемыми в то же самое время как нечто конкретное. Вот это противоречие и вело к затруднениям. Абстракции понимались как конкретное, хотя оставались абстракциями. Но любое конкретное разносторонне, разносмысленно. По поводу конкретного можно легко обнаружить разность смыслов его полярных характеристик. А вот относительно абстрактного разности смыслов быть не может. Особенно для абсолютных абстракций. Оттого-то применённые к ним полярные характеристики противоречат друг другу лобовым образом. Такое применение вообще противоестественно, но беда усугублялась ещё и тем, что абстракции принимались тут за нечто конкретное, отчего такое применение казалось оправданным, но зато обнаруживало абсолютную их, абстракций, противоречивость. Конкретная противоречивость бытия, разнесённая по разным смыслам, в лжепонятиях, абсолютно абстрактных по происхождению, абстрактных генетически, но якобы конкретных по пониманию, оказывалась противопоставленной в одном абсолютном смысле. Отчего получалось непреодолимое затруднение и отрицание логики.

          На деле же полярные характеристики всего конкретного, конкретных нечто, вовсе не отрицают, а именно дополняют друг друга и отнюдь не противоречат логике, мышлению. Ибо это просто описания мира в разных его ипостасях, описания в разных смыслах. Это объективно присущие ему черты, это всеобщие закономерности, свойства. Естественно, присущие всегда и всему в мире (то есть не развивающиеся в иное, вечные, неизменные). Мы познаём данную природу мира, и её законы включаются нами в свод прочих правил логики мира. В его статике, то есть безотносительно к его развитию. О любой вещи в любой момент можно сказать, что она и делима, и неделима и т.д. Эти свойства всеобщи, то есть сохраняются как таковые всегда. И во всём.

          Вот этот пласт внешне противоречивой реальности мира также сильно повлиял на конституирование содержания так называемой диалектики. Для чего было много побудительных мотивов. Во-первых, сам феномен наличия внешне противоречивых свойств имеет некоторое сходство с чертами, характерными для изменения. Ведь всякое изменение сопровождается некоей неопределённостью, когда становящееся в переходный период вроде бы и есть, а вроде бы его ещё и нет. Вот вечный вопрос: эмбрион — это уже человек или ещё нет? То есть в изменении всегда имеет место некоторая неопределённость, двойственность, противоречивость положения, состояния. Здесь легко провести аналогии с внешне противоречивыми характеристиками бытия, характеристиками нечто. Которые, например, и конечны, и в то же самое время — бесконечны. Правда, различие и различение смыслов исключает тут неопределённость. Но вот смешение их — усугубляет. А именно это смешение и было характерно для всей истории философии с её вознёй вокруг субстанции и иных сходных с ней понятий. Отсюда аналогия и усиливалась. И возникал соблазн трактовки устойчивых полярных характеристик всего, свойств всего, как чего-то родственного по природе изменению. Хотя это совершенно разные феномены. Изменение касается неопределённости именно бытия-небытия конкретной вещи. Противоположные же описания, во-первых, вполне определённы, и они не отрицают, а именно дополняют друг друга, то есть описывают нечто с разных сторон; во-вторых, они вовсе не характеризуют бытие или небытие, а являются именно свойствами, причём вечными, присущими всему, не исчезающими никогда. Неопределённость бытия вещи в момент изменения вовсе не то же самое, что определённость свойств всего, рассмотренного в разных ракурсах.

          Второе обстоятельство опять же связано с лжепонятиями. С идеей генетического монизма мира. То есть с идеей происхождения мира из некоего первоначала. Это первоначало, чтобы быть действительно первым, должно быть единственным и единым, а чтобы быть деятельным и порождать из себя всё, — должно быть раздельным. То есть такое первоначало спекулятивно может быть представлено только как некое единство, единое, — и при всём при том как раздельность, различное. Я не буду останавливаться на этом подробно, не буду рассматривать те формы, которые данная идея приобретала в истории философии, а также не буду разъяснять, почему раздельное, различное тут превратилось в противоположное. Важно лишь то, что эта гипотеза есть гипотеза развития (псевдоразвития мира из первоначала), что именно она прежде всего и лежит в основании выведения закона единства и борьбы, взаимопереходов, тождества противоположностей. Как якобы присущих всякому развитию. Здесь важно то, что этот аспект ложной идеи о развитии мира из "зерна" перекликается также и с неопределённостью в процессе изменения и действительной двойственностью определений сущего. Мистические гипотезы тем самым получали подкрепление в реальных наблюдениях, а реальные наблюдения принимались за нечто мистическое, неопределённое и т.п. То есть, например, те же двойные характеристики мира исследователи стали принимать за нечто, имеющее отношение к развитию, за те якобы противоположности, которые суть противоположности раздвоенного единого первоначала. Всё тут смешалось в кучу — кони, люди. В итоге получились кентавры, то есть фантастические представления о реальности. Между тем в описываемой реальности единство противоположных характеристик мира состоит в том, что они относятся именно к единому миру, к единому нечто.

          Эти характеристики вовсе не борются между собой и не переходят одна в другую, ибо все они описывают реальность с разных сторон, дополнительно. Наконец, это именно разные свойства всего, а вовсе не разные реальные вещи, которые, собственно, только и могут бороться между собой. Действия (например, та же борьба) — это принадлежность объектов, принадлежность нечто, а не свойств. А у Гегеля (и иже с ним) идеи — это как будто бы вещи. Данные идеи у Гегеля вовсю действуют, борются, переходят одна в другую, изменяясь и развиваясь, как будто это реальные нечто. То есть понятия свойств у Гегеля опредмечены. Но ведь на деле разные свойства — это только и именно свойства, то есть особенности проявлений, действий. Этим особенностям вовсе не присуща самостоятельная деятельность и прочие параметры — эти параметры характерны исключительно для вещей. Вслед за Гегелем, оттолкнувшимся от противоположности свойств бытия, свойств нечто — которые он понимал как собственно нечто, как вещи — вслед, повторяю, за Гегелем философы сплошь и рядом рассуждают о единстве и борьбе противоположностей, которые на деле являются не свойствами, не характеристиками, а действительными, реальными вещами, проявляющимися, действующими просто в разных направлениях. То есть это уже вовсе не та реальность, которая является реальностью противоположных свойств мира. Гегель совершил естественный для него кульбит, смешав в одну кучу реальность свойств с реальностью вещей. А последователи Гегеля так и упёрлись в эту реальность вещей, игнорируя генезис данной гипотезы. Я не утверждаю пока, что этой вещной реальности нет: я утверждаю следующее: это вовсе не расщепление единого на две части, противоположные друг другу и борющиеся друг с другом. И это не две противоположные тенденции в бытии нечто, сменяющие друг другу (что ближе к изменению). Это стабильные, постоянные характеристики нечто, существующие одновременно, без какой-либо борьбы (ибо свойства не борются) и взаимоотношения, так как относятся они к различным сторонам проявления нечто. К различным сторонам, аспектам его бытия. И я обращаю внимание читателя на то, что реальной, а не фантастической основой для закона о единстве и борьбе противоположностей послужила прежде всего именно эта реальность, не имеющая к закону единства и борьбы никакого действительного отношения, не имеющая совершенно никакого отношения к развитию вообще. Все остальные предпосылки этой идеи — лжереальность. То есть это идея псевдоначала или первоначала, которых просто нет в реальности. Это смутные аналогии с реальностью изменений, в которых действительно есть неопределённость, характерная для изменения вообще, но нет ни единства и борьбы, ни каких-либо противоположностей, ибо изменение всегда есть изменение в другое, но это другое вовсе не обязательно противоположное. Тем не менее всё это спутывается одно с другим, в этом становится трудно разобраться и, таким образом, всё это общим блоком перекочёвывает в учение так называемой "диалектики".

          Четвёртая реальность (и вторая в онтологии) есть реальность законов изменчивости и развития. Изменение и развитие, конечно, реально имеют место, осознаются как факт, имеют собственные отличительные черты и закономерности. По существу, диалектика и связывается в конечном итоге именно с этими закономерностями. Я, разумеется, не буду подробно анализировать эти закономерности, — я остановлюсь лишь на принципиальных замечаниях.

          Во-первых, тут надо сразу и заведомо отсеять все измышления, привнесённые в учение о законах изменения (об устойчивом, повторяющемся в изменениях) вещей, мира (а не знания о них) — как со стороны специфики законов развития знаний (триадичность и т.д.), так и со стороны мистифицированной традиционной диалектики, то есть полярных определений мира. Реальное развитие ко всему этому отношения не имеет и происходит по совершенно иным законам. Таким образом, мы имеем логику мышления (и это первая реальность), логику бытия (и это вторая реальность, в которую включена дополнительность противоположных свойств), имеем закономерности развития знаний (и это третья реальность, которой можно дать особое название). И наконец, мы имеем закономерности изменения и развития бытия, вещей (то есть четвёртую реальность, требующую своего отличения как в содержательном понимании, так и в названии, понятии). Учение об изменениях и развитии всего реального — это совершенно особое учение.

          Во-вторых, помимо высвобождения от чуждых наслоений тут необходимо ещё разобраться и в наслоениях внутренних. Ибо изменение вообще — это одно, это общее для всех частных специфических изменений, одним из которых является, например, направленное положительно изменение — развитие. Кроме того, и само развитие есть нечто общее как понятие, охватывающее то, что характерно для всех видов развития. А их, этих видов — несколько. Вот этого понимания у нас пока нет, а есть лишь полное спутывание, сваливание в одну кучу характеристик, описывающих закономерности разных типов изменений и даже разных типов развития. Но общее надо отделять от частного, не смешивая их, не приписывая общему частных характеристик, а частному тем самым (через общее) — чуждых ему частных. Но именно вся эта путаница пока, увы, и имеет место в реальности. Сначала частные свойства особого типа развития исследователи обобщают как всеобщие, как свойства развития вообще (например, скачкообразность), а потом требуют, чтобы вообще все типы развития были скачкообразными, подчинялись этому якобы "всеобщему" для развития вообще закону. Но в реальности имеются самые разные типы изменений (крайне грубое различение, например, такое: деградация, линейное изменение и развитие — всё это разные характерные, особые виды изменений; а есть ведь ещё и количественные, и качественные типы изменений, изменения состояния и т.п., а также разные типы деградации, развития и т.п.). Общее понятие "изменение" есть отвлечение от частных его видов. Общие законы изменений есть также общее всем изменениям, отвлечение от разных типов их законов частного порядка. Точно так же обстоит дело и с развитием. И с его законами. Действительное учение об изменениях, об изменчивости, а также о развитии как форме изменения, о формах развития как его разновидностях — на деле ещё даже и не создано. Здесь надо ещё много работать индуктивно и дедуктивно. А уж как будет названо это учение об изменении вообще и о его формах, о его общих и частных законах — диалектикой или как-то ещё — это вопрос второй.

          Во всяком случае, надеюсь, данный краткий очерк даёт повод поразмыслить над тем, что же мы понимаем под диалектикой сегодня и в какой мере это наше понимание правомерно. Можно ещё дополнительно заметить, что общеизвестные "три закона диалектики" имеют к развитию (да и вообще к изменению) весьма сомнительное отношение. Единство и борьба противоположностей вовсе не являются источником всякого изменения и развития, и я сомневаюсь, чтобы даже хоть какого-нибудь одного их вида. Переход количества в качество и отрицание отрицания характерны далеко не для всех видов изменения, а в особенности — развития. Причём я хочу, чтобы не сложилось иллюзии, будто я рассуждаю тут, основываясь на тех или иных дурно понятых примерах конкретного развития — то есть индуктивно. Нет, сейчас я делаю вывод именно дедуктивного толка, я делю развитие на типы не согласно формам материи — биологическая, социальная и т.п., — а согласно его, развития, внутренней классификации. Имеется, например, развитие Мира вообще, то есть переход от одного его уровня к другому (в процессе становления целых из частей) — в этом процессе большую роль играет случайность; имеется и развитие уже готового целого, выражающееся в смене его стадий — и здесь уже весомее необходимость; имеется, наконец, и "развитие" как запрограммированный направленный процесс замкнутого характера, имеется "развитие" как линейное превращение одного в другое и т.п. То есть типы развития и их особенности зависят от разности типов условий, от разности типов уровней развития, типов организации процессов изменений и т.д. Можно составить подробную классификацию видов развития (а также и видов изменения — ещё более обширную, ибо все виды развития суть частные формы изменений вообще). Именно таким образом, например, Аристотель составлял классификацию суждений, силлогизмов и пр. И каждому виду развития будут соответствовать свои особенности в плане закономерностей, характера, роли отрицания и пр.

          Сегодня в философии что-то нащупано впотьмах. И всё свалено в один тёмный чулан. То есть в понятии диалектики всё-таки реально имеется некий содержательный элемент от собственно развития, от изменения, от законов разных их видов. Это вполне взрывчатая смесь — особенно с учётом ещё трёх прежде описанных реальностей с их содержательным влиянием.

          Наконец, диалектику определяют ещё и как учение о всеобщей связи всего. Если хочешь окончательно запутать дело или если плохо разбираешься в нём — проще всего дать описывающим его понятиям именно неопределённое содержание. В практике дискуссий я нередко сталкиваюсь с тем, что люди, слабо разбирающиеся в предметах спора, изображают их весьма неопределённо и противоречиво, ссылаясь в оправдание на "диалектику". Таким образом, диалектика уже стала пугалом, средством увиливания, щитом для софистики. Диалектика для большинства людей есть нечто совершенно непонятное, но зато освящённое авторитетом всеобщей моды. Это средство оправдания противоречий в мышлении, закономерно сплошь и рядом используемое для прикрытия всевозможных алогизмов.

          Смешение же её с учением о всеобщей связи вообще смехотворно. Оставим гипотетичность самой всеобщей связи и возможные разные трактовки этого положения. В любом случае — в чём вообще заключается суть данного учения? Предмет указан — каково же содержание? А содержание, как это и принято, сводится всё к тем же трём законам, триадичности и т.п. Принцип всеобщей связи лишь провозглашается, но реальное содержание диалектики на 99% пытается описать развитие, изменение, а вовсе не гипотетическую всеобщую связь. То есть в данное учение поверхностно (даже не проникая в его содержательную плоть) привносится ещё один пласт философских проблем и идей, который, в общем-то, принадлежит не диалектике как таковой, а онтологии, философии вообще. Впрочем, нередко встречается и отождествление диалектики с философией вообще. Диалектика как особая наука, как наука со своим особым предметом, как внутренний раздел философии тут исчезает, полностью сливаясь с самой философией.

          Что же, однако, это такое — диалектика? Мне безразлична судьба самого термина, мне безразлично, к чему он будет отнесён — хотя бы, согласно своему первоначальному значению (искусство спора). Лично мне кажется, что термин "диалектика" лучше всего связать с развитием знаний, ибо это связано как раз со спором. Однако в данной статье всего важнее мне фиксация четырёх различных реальностей, традиционно связываемых и номинально, и содержательно с диалектикой. Каждая из этих реальностей требует своего отличения, понимания, наименования.

          28-29.3.1991 г.