ТЫ – МНЕ (ПО СУСАЛАМ), Я – ТЕБЕ (ПО МОРДАСАМ) а также «Философские» проблемы психологии (Переписка Александра Хоцея и Мунира Галиева на темы гносеологии)   Мунир, ты написал:   «Сложно и неприлично влезать в чужие споры. Тем более что сама проблема того, что же изучает математика, кажется мне вторичной (а то и третичной) по отношению к вопросу о познании вообще и о «работе» мозга в частности. Соответственно, всё ниженаписанное есть «навал» мыслей по ходу чтения статьи без претензий ни на указание ошибок других, ни на представление собственной точки зрения. Я аки акын: что вижу, то и пою. Так что можно на многое (или на всё скопом) не обращать особого внимания. Тем более что подобное углубление в несвязанные пометки может только отвлечь от основной мысли. Хотя возможен вариант и появления некоей «свежей» мысли, навеянной моим бормотанием. Так что, предупредив и пококетничав, не мудрствуя лукаво, пойду прямо по тексту. Саша, ты написал мне: «Термином «объект» именуется попросту всё (всякое) то, что является особым (отдельным, отличимым) предметом нашего внимания (отчего там, где имеется объект, всегда предполагается и наличие субъекта). Аналогично, и объект любой науки [скорее всего, тут наука не сам субъект, а совокупность субъектов-людей, занимающихся данным видом деятельности – Г.М. (свои дополнения и разъяснения для себя буду брать в квадратные скобки)] – это предмет её конкретного интереса, то, что избирательно привлекает внимание соответствующих специалистов». -------- Мунир, замечание о том, что там, где имеется объект, там имеется и субъект, сделано мной мимоходом и лишь в качестве «реплики в сторону». Без какого-либо отношения к разбираемой теме. Оно также никак не относится у меня к науке. Речь не о субъектности последней. Я обращаю внимание просто на то, что раз объект по определению – предмет ВНИМАНИЯ (т.е. то, на что оно обращено), то неизбежен и субъект, проявляющий это внимание. Всякое внимание субъектно, оно «элемент» чьей-то психики. Без субъекта-носителя внимания не бывает. И тем самым не бывает объектов без того, чтобы на них не обратили внимание.   Но вот наука тут (в данном контексте) ни при чём. Она, конечно, тоже может рассматриваться как вид деятельности людей, т.е. в плане её (науки) субъектности. Ведь это не что-то, существующее в отрыве от нас, а именно наша (субъектов) особая (в плане её целей, организации, предмета, продуктов и пр.) познавательная деятельность (или – в ином понимании термина «наука» – свод наших знаний). Однако это не моя тема. Вообще, то, что я леплю в скобках, не всегда надо логически связывать с основным текстом. Нередко это лишь дополнения, пояснения побочных обстоятельств и пр. Выдаваемые на-гора в стиле «Ой, а я вот ещё что знаю!»   Ну, а что касается содержания твоей реплики, то наука – не субъект и не совокупность субъектов, а, повторяю, либо свод знаний, либо деятельность по их добыче. Она (наука) в обоих случаях (ипостасях), конечно, субъектна, т.е. имеет отношение к субъектам как носителям знаний и действующим лицам познавательной деятельности: без субъектов науки нет. Всё познание вообще в этом смысле субъектно, и все явления и обозначающие их понятия гносеологии тоже. Но быть субъектным – не значит, быть субъектом. Мунир, ты написал мне: -------- «Саша, во-первых, мелкая придирка. Не все может быть отдельным, то есть иметь границы. Например, бесконечность, Мир вообще, свойство существовать и подобные абсолютные категории сложно отделить от чего-то иного. Тут все гораздо хитрее. Но для рассматриваемого текста это не существенно». -------- Мунир, это замечание сделано в отношении первоначального варианта моего текста. Позднее я его чуть (буквально в двух строках) уточнил – и как раз в части соотношения отдельности и различности. Но коли ты поднял этот вопрос, то не будет лишним пояснить его более детально.   Быть отдельным – не значит иметь границы. Ты зря связываешь понятие «отдельность» только с границами. Это куда более общее (широкое) понятие (кстати, в самом начале второй главы я затрагиваю мельком этот вопрос). Граница, в буквальном значении слова, понятие пространственное. И отдельность, «определяемая» отграниченностью-ограниченностью, есть чисто пространственная отдельность. Но такая отдельность имеется только у материальных нечто, т.е. у матобъектов (вещей, колоний и скоплений). У нас же идёт речь об объектах вообще. Которые суть эпифеномены гносеологии, предметы нашего внимания. В роли каковых могут выступать (и сплошь и рядом выступают) не только матобъекты, но и многое другое. Например, те или иные их (матобъектов) атрибуты – свойства (та же упомянутая тобой бесконечность, в частности), действия, отношения и пр. Это всё уже никак не матобъекты, но, тем не менее, реальные феномены. Т.е. это то, что в отношении нас (но, конечно, не их носителей) есть само по себе, то бишь не зависимо от того, думаем мы о них или нет, и даже от того, имеем ли мы о них хоть какое-то представление или нет. Это особые явления самой реальности. Но, будучи таковыми, они не являются матобъектами и не имеют в большей своей части никакого отношения к пространству. И уж подавно все они (ни свойства, ни действия, ни отношения) не имеют объёмов и, соответственно, очерчивающих их границ (как особого пространственного признака): оные границы (в отличие, например, от скорости (движений), дальности (действий) и т.п., которые тоже суть пространственные признаки, но иного сорта), повторяю, присущи только матобъектам.   Тем не менее данные свойства, действия и проч. могут выступать и выступают объектами нашего внимания. Причём каждое – по отдельности друг от друга, т.е. в качестве отдельного от всех прочих объекта. В своём сознании мы рассматриваем их как отдельные, по отдельности. При этом основанием такого отделения их друг от друга выступает их различность. Различие, если угодно, выполняет тут роль границы. Но это вовсе не реальная граница. Это именно отличность одного объекта от другого. Которая, однако, делает их отдельными объектами (внимания). Идея цвета, например, не только отлична от идеи запаха, но и отдельна от неё. Представления о том и о другом – два отдельных представления о двух отдельных объектах.   Хуже того, это я всё пишу о реальных феноменах, реальных объектах. А они бывают и совершенно иных сортов. В роли объектов могут выступать самые извращённые и имеющие весьма косвенное отношение к реальности представления. Скажем, идея полезности (чего-то для нас) или идея Ничто. Эти идеи-представления ведь тоже объекты внимания (о них можно думать, их можно вызывать в сознании), т.е. объекты в подлинном (гносеологическом) значении слова «объект». И это вполне отдельные друг от друга объекты. Которые опять же, будучи отдельными объектами, опирают эту свою отдельность лишь на свои различия, на то, что всё это представления не об одном и том же, а о разных «предметах».   Короче, слово «отдельность», применяемое в отношении денотатов слова «объект», имеет вовсе не то же значение, что при его отнесении к матобъектам. Ибо денотаты слова «объект» – не только матобъекты, а всё, что сподобилось стать предметом нашего отдельного внимания. Именно как предметы отдельного внимания все объекты и отдельны. И отдельность их в большинстве случаев основывается не на границах, а на различиях. В отношении объектов (внимания) термины «отдельность» и «отличность» – синонимы. «Разграничение» объектов тут есть их различение.   Мунир, ты написал: -------- Упомяну, во-вторых, о моём всё большем «закапывании» собственной мыслительной деятельности в глубины философии. Саша, ты изначально констатируешь наличие объекта и субъекта. Для тебя это аксиома. Я же пытаюсь вывести эту раздельность субъекта и объекта из чего-то более общего им, например, из «существования нечто». Не зря же в сегодняшней философии имеется проблема «критериев существования» как для физического, так и для ментального. Но это вопросы далекие от данной статьи, а потому совершенно не обязательно обращать внимание на мои сомнения. -------- Мунир, прежде всего, повторяю, что никакой раздельностью объекта и субъекта я вообще не занимаюсь (чёрт меня дёрнул упомянуть в скобках слово «субъект»!) и никакого их наличия не констатирую, да ещё и в качестве аксиомы. Я занят совсем другим. Чем именно?   НЕ ВСЯКИЙ ТЕКСТ – ТЕОРИЯ Любой текст, в особенности научный, посвящён решению какой-то своей задачи, характер каковой определяет (а) организацию (порядок изложения) этого текста и (б) его содержание (о чём в нём говорится). В частности, есть тексты, именуемые теориями. Они имеют своей задачей дать (выявить и представить «потребителю») наборы суждений, пригодных для авторитетных объяснений и предсказаний в тех или иных определённых областях (каждая теория, естественно, специализируется на своей области). Отчего по линии содержания эти суждения (помимо указанной «областной» их специализации) суть суждения о закономерностях, работающих в данных областях (ибо объяснять и предсказывать можно, только опираясь на знание закономерностей (однако не пойми это так, будто одних данных знаний для этого достаточно: я имею в виду лишь то, что без знаний о закономерностях здесь обойтись никак нельзя)); сии (описывающие закономерности) суждения называются законами. В плане же организации теории представляют собой аксиоматически-дедуктивные системы умозаключений, в которых одни суждения (повторяю, содержательно выступающие описаниями конкретных (в «областном» смысле) закономерностей – конкретными законами) играют роль исходных посылок (и именуются аксиомами или постулатами), а другие – суть выводы из этих посылок (именуемые теоремами). Зачем нужно такое построение теорий? Для обеспечения их доказательной силы, т.е. во имя авторитетности объяснений-предсказаний, даваемых с опорой на закономерности. Чтобы выводы-теоремы тоже признавались законами, они должны строго логически выводиться из посылок-аксиом (или постулатов), т.е. быть равными последним по достоверности (при том, конечно, что сама первичная истинность оных должна быть как-то иначе удостоверена).   А что представляет собой мой текст? Это вовсе не теория. Моя задача – установить характер объектов математики. А отнюдь не выявить закономерности, работающие в какой-либо области. Отсюда и порядок изложения, диктуемый решаемой задачей, у меня совсем другой, не аксиоматически-дедуктивный, и разговор идёт не о закономерностях. Мой алгоритм (порядок решения задачи) прост. Раз мне надо понять, что за объекты изучает математика, то я, естественно, вынужден (обязан) первым делом дать определение понятию «объект вообще», т.е. выяснить, что представляют собой все (любые) объекты в самом общем виде. Что я и делаю. И это у меня именно определение (дефиниция, описание значения термина), а не аксиома или постулат (не высказывание о некоей закономерности, не утверждение типа «Нет скорости больше скорости света, и Эйнштейн – пророк её»).   Затем я тоже занимаюсь вовсе не выведением из предложенной мной дефиниции чего-то иного (уж и не знаю, чего), т.е. вовсе не использую её как посылку каких-то умозаключений. Я попросту перехожу к выяснению того, на какие виды делится данный род, начиная с самого грубого его деления и постепенно спускаясь ко всё более тонким, частным. Зачем я это делаю? Затем, чтобы постепенно, шаг за шагом, сужать круг различных объектов, подбираясь только к тем из них, которые суть объекты математики. Вот я сперва разделил все объекты на виды А и Б, и отсеял Б как безусловно не являющийся видом объектов, изучаемых указанной наукой. Потом класс объектов А точно так же делится мной на подклассы В и Г, и отсеивается уже круг объектов типа Г. И так далее. До нужной конечной точки. Когда я смогу наконец сказать: вот этот класс объектов типа Р (или С, Т, У – в зависимости от числа потребовавшихся делений-отсеиваний) есть класс объектов именно математики.   Повторяю и подчёркиваю, такой алгоритм решения задачи (и, соответственно, порядок изложения, которого я придерживаюсь на протяжении всего «сочинения») навязывается мне характером решаемой задачи. И этот же характер определяет выбор излагаемого материала. Всё, что я делаю в этом плане (исключая отдельные «лирические» отступления типа пояснений ряда важных «тёмных» терминов и обстоятельств), – это обсуждаю-проясняю, что представляют собой те или иные виды, подвиды и пр. объектов. Конечно, какие-то их виды я описываю при этом более подробно, какие-то менее. Сие уже определяется, с одной стороны, степенью адекватности и разработанности тех представлений, которые имеются на их счёт у широкой публики, или хотя бы достаточности имеющегося их понимания, а с другой – ещё и какими-то побочными связанными с решениями той же задачи надобностями. Например, подробность моих разборок с идеальными объектами (которые сами по себе мне нафиг не нужны, ибо вовсе не идеи – объекты математики) вызвана необходимостью разъяснить происхождение, предназначение и суть вспомогательных и иже с ними идей-понятий, каковые широко применяются в математике и которые очень многими ошибочно принимаются как раз за её объекты. Т.е. тут я просто разбираю одну из распространённых ошибок в понимании объектов данной дисциплины.   Таким образом, в данном абзаце ты напрасно:   а) считаешь, что я как-то затрагиваю тему раздельности объекта и субъекта: мне эта тема абсолютно до лампочки;   б) называешь то, с чего я начинаю «расследование», т.е. мою дефиницию слова «объект», аксиомой. Это вовсе не аксиома, а именно лишь определение (что, кстати, ты и сам говоришь в следующем абзаце).   Я ПОШЁЛ БЫ ДРУГИМ ПУТЁМ Добавлю также – относительно собственно темы раздельности объекта и субъекта, – что даже если я занимался бы онтологией и пытался дать теорию «Мира», то всё равно не выводил бы (т.е. и не смог бы вывести, и не стал бы пытаться это сделать) из «существования нечто» никаких объектов и тем более субъектов. Ибо они – из сферы гносеологии, а не онтологии. Онтология ни о каких субъектах и объектах внимания понятия не имеет и иметь не может. Ибо они – не онтофеномены.   СУЩЕСТВОВАТЬ, ЗНАЧИТ – БЫТЬ ТОЛЬКО ВОЗМОЖНЫМ? А вот проблема «критериев существования» – то, что мне интересно. Ибо это уже вопрос определения понятия «существование» (которого я не могу не коснуться в рамках разбирательства с объектами математики). Что мы должны считать существующим? По каким признакам (критериям) существующее отличается от несуществующего? Мой ответ на этот вопрос дан далее в тексте статьи. А что за критерии имеешь в виду ты (а вернее, те философы, которые этими критериями озабочены)? Как я полагаю, – проблему соотношения логически выведенного (гипотетических построений) и реальности, каковой (проблемой) в математике обычно подменяется проблема сущности существования вообще. Но это – речь не о том, о чём надо.   Во-первых, потому как речь тут неизбежно идёт вовсе не о логической возможности СУЩЕСТВОВАНИЯ ВООБЩЕ, вопрос о возможности какового нелеп, не может быть поставлен, ибо существование вообще несомненно есть. Невозможно Несуществование вообще (причём, тоже без всяких сомнений, а не под вопросом), а существование очевидно есть и не может не быть. Т.е. вопрос о его наличии априори решён: практически – самим его фактическим наличием (причём уже самого того, кто задаёт этот вопрос), а логически – тем, что иначе и быть не может (т.е. по определению).   Таким образом, вопрос о бытии или нет логически возможного – это лишь вопрос о бытии или нет чего-то конкретного. Того, что может как быть (поскольку оно не запрещено), так и не быть (поскольку оно не необходимо). Вот, скажем, бытие кентавров не запрещено. Но и не необходимо. Так есть ли они? Достаточно ли для утверждения об их существовании только их логической разрешённости (т.е. логического доказательства их возможности)? При такой конкретной постановке вопроса, очевиден ответ: нет. Одной только возможности чего-либо мало для признания его реально существующим. Для этого требуется ещё доказательство его необходимости (естественно, тоже логическое: о практических доказательствах мы тут не говорим: при их наличии и вопроса нет).   Но это легко видно, лишь когда говоришь о явно конкретном. А те же математики сплошь имеют дело не с кентаврами, а с символами, которые непонятно что обозначают. На деле, конечно, и здесь на руках имеется какая-то конкретность (ибо математики неизбежно как-то определяют свои символы, придают им известные значения, т.е. определённости), но ни к чему реальному вроде бы не привязанная, отчего кажущаяся голой абстракцией. И вот на этом фоне разговор о существовании данных абстрагированных конкретностей, т.е. того, что скрывается за такими символами, многими принимается за разговор будто бы о существовании вообще. Непротиворечивость приписываемых данным символам определений, т.е. их логическая незапрещённость, объявляется критерием бытия вообще. Но это ошибка. Возможность бытия любого конкретного – не гарантия его реального существования. В качестве подлинного критерия на данном поприще работает не возможность, а, наоборот, только невозможность. Вот то, что невозможно, явно не существует. А то, что лишь возможно, повторяю, может и быть, и не быть.   Во-вторых, упование на логическую разрешённость (т.е. непротиворечивость чего-то конкретного «внутри себя» и чему-то очевидному «вовне») как на критерий и, тем самым, якобы признак существования вообще, не годится для выработки определения последнего (реального существования) потому, что за определения его тут могут (должны) быть приняты только выражения типа «существует то, что логически разрешено», «существовать – значит, быть логически возможным». Но это – не определения существования как такового, как особого феномена. Т.е. не раскрытие того, что оно (существование) есть содержательно, по его сути (сущности). Возможность или невозможность (а также необходимость или не необходимость) некоего «х» – это именно лишь его возможность-невозможность (и необходимость-не необходимость), а не признаки, определяющие то, что оно (указанное «х») собою представляет. Подчёркиваю: «критерий существования» чего-либо (некоего конкретного «х») в данном случае вовсе не признак существования вообще как феномена, а то, что позволяет признать указанное что-либо («х») существующим или нет. Т.е. это критерий ОБЛАДАНИЯ-НЕОБЛАДАНИЯ данным неким «х» «свойством быть», а не определённость самого этого «свойства». Тогда как в качестве первоначала онтологии требуется именно расшифровка сути этого «свойства», того, что значит собственно «существовать».   НА СДАЧУ Ну и замечу к слову, что это и некоторые другие твои замечания суть иллюстрации к любопытному расширению тезиса «Видит не глаз, а мозг». Только этот тезис буквально толкует о том, что мы видим не то, что реально видим, а то, что ожидаем увидеть, а у нас получается, что ты вычитываешь из меня не то, что я пишу, а то, что ты ожидаешь прочесть. Или, говоря обобщённо, всякий понимает чужие мысли лишь в той мере и в той интерпретации, в какой они аукаются с его собственными.   Мунир, ты написал: --------- В-третьих, и главное, на что я хотел бы указать в приведенной цитате – это понятие «внимание». Обратите внимание на «внимание». По определению, которое ты, Саша, дал, объект – это всё то, что является предметом нашего внимания. Тут важно запомнить (это пригодится позже), что человек (именно человек как субъект) обращает внимание на что-то. Причём сам термин «внимание» не разъясняется. Его значение как бы само собой понятно, очевидно. Оно вроде бы и так всем известно. То есть неизвестное – «объект» – объясняется (определяется, описывается) через известное, посредством очевидного термина «внимание субъекта», причём субъектом выступает человек. --------   КАРТИНА НЕ РЕПИНА «ЖДАЛИ» Мунир, данная «инвектива», прежде всего, содержит мягкую (в силу определённых причин, о которых напишу ниже) претензию к неразъяснённости используемого мной в дефиниции термина «объект» термина «внимание», т.е. к тому, что я не даю ещё и дефиницию последнего. Эта претензия, конечно, ожидаема. Я прямо-таки сидел и ждал, когда же ты мне её (и множество иных претензий того же сорта) предъявишь. И ты не подкачал. Ни здесь, ни ниже – в отношении далее используемых мной слов «воля», «сознание» и т.п. И зря. Почему?   Потому что такого рода претензии неизбежны и могут быть предъявлены к любому тексту в любом количестве. Ибо тут налицо своего рода аналог теоремы Гёделя о неполноте. Любая дефиниция отсылает к понятиям, не определяемым в ней самой. Иначе просто быть не может. Иначе обстоит дело только у тавтологий, которые как раз дефинициями не являются, ибо ничуть не уточняют значения слов. Уточнять эти значения, значит – ставить объясняемые слова в некие отношения с какими-то другими словами, причём непременно «посторонними» объясняемым, т.е. обладающими другими значениями. Каковые другие значения при этом неизбежно (вынужденно) принимаются в «скрытом», в неразъяснённом виде. Т.е. предполагаются и сами по себе достаточно ясными, известными.   Таким образом, конечно, всегда можно сказать: «А что это ты определяешь А с помощью Б, но не определяешь само Б?» И осуждающе нахмурить брови. Но всегда ли это оправданно? Раз за всяким Б неизбежно следует В, Г и т.д. до бесконечности? Надо же, наверное, когда-то и остановиться? Чтобы иметь возможность реально о чём-то говорить, а не заниматься одними лишь дефинициями А через Б, Б через В, В через Г и пр. Вопрос лишь в том, где тут стОит прервать эту лихорадочно продолжаемую цепь разъяснений. И ответ на него опять-таки определяется решаемой в конкретном сочинении задачей. Т.е. тем, какая степень ясности значений тех или иных используемых в нём слов достаточна для обеспечения понятности смыслов:   а) формируемых из них суждений, б) состоящих из данных суждений рассуждений и, в конечном счёте, в) всего текста в целом.   При том, конечно, что у одних из указанных слов, в зависимости от играемой ими в конкретном тексте роли, степень ясности должна быть высокой (отчего могут потребоваться их специальные разъяснения), а у других – хватит и низкой (отчего разъяснять их ни к чему).   Так, для решения моей задачи важно более-менее внятно определить понятие «объект». Раз моя тема – объекты математики. А вот в части понимания применяемого в этом определении слова «внимание» мне довольно уже и того смутного интуитивного представления о феномене внимания (и, стало быть, о значении соответствующего слова), которое каждый из нас имеет, исходя из опыта:   а) личных проявлений внимания (причём без какого-либо их интроспективного анализа: проведение такого анализа делает получающиеся в результате представления уже вовсе не интуитивными, т.е. не возникающими сами собой и чётко не оформленными, а специально вырабатываемыми и вполне определёнными),   б) наблюдений за проявлениями внимания другими людьми,   в) личного употребления слова «внимание» вкупе с отслеживанием реакций на это использование его в тех или иных контекстах и коннотациях со стороны других людей,   г) наблюдений за употреблениями этого слова другими людьми в различных контекстах и соотношениях с иными словами.   И т.п.   Во всяком случае я уверен, что когда тебе говорят «Обрати внимание на то-то и то-то», то ты знаешь, ЧТО тебя просят сделать и делаешь именно ЭТО (поворачиваешь голову в нужную сторону и фокусируешь взгляд, вникаешь в подсунутый текст и т.п.), а не что-то другое, и не переспрашиваешь говорящего: «Извините, я не понял, что я должен обратить?» И мне, повторяю, вот этого фактического понимания слова «внимание» тобой, мной и всеми прочими вполне достаточно. Для определения слова «объект» как того, на что направлено это самое внимание.   Но тебя данное интуитивное понимание слова «внимание» не устраивает. Почему? Да просто потому, что лично тебе хочется, чтобы я говорил не об объектах внимания, а о самом оном. То бишь потому, что ты «Буба из Одессы, и у тебя другие интересы». И плевать тебе с высокого минарета на то, что мне сие «даром не надь». И вот ты всю дорогу (т.е. не столько и не только в данном абзаце, но и ниже) колешь мне глаза упрёками, будто я употребляю-де в рассуждениях термин, значение которого оставляю неизвестным. Да враки это всё! Знаешь ты это значение! И все, в принципе, знают. По крайней мере, в объёме, достаточном для понимания того контекста, в котором я пользуюсь словом «внимание».   ПРИРОДА ПОНИМАНИЯ ВООБЩЕ В «натуре» же дело тут обстоит так, что каждое «слово», т.е. то, что за ним стоит в наших головах (соответствующий нейронный паттерн), присутствует в этих головах не изолированно (и не в связке с какой-то его дефиницией), а как нечто, находящееся в огромном числе разнообразных контактов-связей-отношений с другими «словами» (и даже не только с ними, но и с соответствующими образами), как ячейка густой семантической сети (или, физиологически выражаясь, как нейронный паттерн, отвечающий за это слово, в семействе аналогичных паттернов, отвечающих за пересекающиеся-сопрягающиеся с ним по смыслам слова и образы). (При этом у каждого из нас «конфигурация» этой сети в чём-то своеобразна: у одного слово «пить» наиболее прочно связано (т.е. первым делом ассоциируется) со словом «водка», у другого – со словом «вода», у третьего – со словом «стакан», у четвёртого – со словом «дринк» (у пятого – с силуэтом пьющего, у шестого – со звуками булькания, т.е. уже не со словами, а с образами) и т.п. Но в общем и целом все такие индивидуальные «семантические поля» подавляющего большинства конкретных обиходных слов у всех носителей одного языка принципиально сходны).   Благодаря сему при активизации любого «слова» «х» (не забывай, что речь идёт о том, что за ним стоит в мозгу), осуществляемой хоть извне (звуками или визуальными сигналами), хоть изнутри (волей), возбуждается не одна только представляющая это «слово» группа нейронов, но и всё его смысловое поле как оно присутствует у каждого из нас, все связанные с данным «словом» иные «слова» (разумеется, в одних ситуациях – только наиболее тесно связанные, в других – более широкий круг и т.д.). Тем самым оно («слово» «х») дано нам как «силовой» центр упомянутого поля, «центр притяжения», набор всех тех семантических отношений, в которых «х» состоит с указанными другими «словами» («в натуре», конечно, эти отношения суть физиологические связи, но нам они даны (нами осознаются) как семантические). Т.е. «х» определяется-понимается нами через эти отношения, в их «контексте», как их средоточие. Вот как человек видит себя благодаря отражению в зеркале, так и слово понимается через те отношения, в которых оно находится с другими словами, через то, как оно «отражается» в них. Его понимание дано нам (переживается нами) в виде «ощущения» («впечатления») всех этих отношений, а вовсе не в виде какой-то его (этого слова) дефиниции. Мы схватываем, понимаем значение слова сразу, как только слышим или видим его, т.е. как только возбуждается его личный паттерн нейронов плюс его смысловое окружение. И именно это окружение, смысловой «ореол» слова «х» обеспечивает его понимание. Именно этот комплекс возбуждённых (с подачи паттерна «х» и наряду с ним) паттернов дан нам как понимаемое нами значение слова «х». Искривление-прогибание смыслового «пространства» в его сторону и даёт осознание его значения (начитаешься Эйнштейна, ещё не так заговоришь).   Дефиниции же нужны не столько для «внутреннего» («собственноручного») понимания слов, сколько для разъяснения их значений другим. В тех случаях, когда это требуется, т.е. когда эти другие не имеют об этих значениях (т.е. по факту – о тех контекстах, в которых употребимы эти слова) должных (достаточных для успешной коммуникации) представлений. И выработка любой дефиниции, объяснение другому (да и себе тоже), какое значение именно ТЫ (речь не о тебе лично, а об абстрактном «ты») придаёшь энному слову (в отличие от «сетевого» его понимания, возникающего само собой, естественным путём), – крайне трудное и неблагодарное дело. Ибо пока ты не занимаешься этим, то вполне понимаешь то или иное слово. Его «ореол» это обеспечивает с ходу. А как только начинаешь докапываться до его значения не в «контекстуальном» выражении, не в плане его многогранного смыслового «отсвечивания», а в форме строгой дефиниции, так сразу запутываешься и даже перестаёшь что-либо понимать (аналогично тому, как размышления о том, как делать шаги, мешают ходьбе). Потому что это означает отказ от «ореола», дающего «естественное» (автоматическое) понимание слова, в пользу уже чисто «искусственного» его объяснения. Чужеродного собственной природе (т.е. автоматической, подспудной, интуитивной работе) мозга. Ибо как «испытывающий» «чувство» понимания «механизм» мозг работает (а он «испытывает» только, когда работает: работа тут и есть «испытывание», но об этом ниже) именно в форме совместного возбуждения соответствующих его «частей», т.е. «слова» «х» и его окружения. А вовсе не в виде возбуждения отвечающих за дефиницию «х» паттернов (если эта дефиниция вообще имеется в наличии).   ДАЛЬШЕ В ЛЕС, БОЛЬШЕ ДРОВ Более того, существенна ещё такая оказия, что число слов, в отношение к которым объясняемое слово ставится в рамках его дефиниции (каковых дефиниций, кстати, тоже может быть чёрт-те сколько – самых разных сортов, т.е. выпячивающих на первый план отношения с весьма разными иными словами), крайне ограничено в сравнении с числом слов, с которым понимаемое слово сопоставляется в семантическом поле. Что, безусловно, сказывается на «объёме» (или «глубине») его понимания уже чисто «технически». Но у этой медали есть и обратная и по-другому неприятная сторона. Число слов в определении слова «х» незначительно только в сравнении с числом слов, отношениями с которыми обеспечивается его «естественное» «сетевое» понимание. Относительно же собственно объясняемого слова «х» число поясняющих его в рамках любой дефиниции слов, наоборот, всегда «избыточно». Т.е. они тут неизбежно прут кодлой на одного. Объясняемое (определяемое) слово закономерно одно, а объясняющих (определяющих, входящих в дефиницию) несколько. Со всеми возникающими тут проблемами дальнейшего понимания их собственных значений. И ладно ещё, если мы удовлетворяемся их «естественным» интуитивно-«сетевым» пониманием. А если мы убеждены, что право на жизнь имеют только дефиниции и требуем плодить их всё дальше и дальше? Ведь вал объясняющих и нуждающихся, в свою очередь, в объяснениях слов должен расти тут в геометрической прогрессии. При сопутствующем сему столь же катастрофическом разрастании числа неясностей и нестыковок в «естественных» пониманиях этих слов. Отчего неизбежно появление всё большего числа спорных моментов и всяческих разногласий. Так что я полагаю разумным не идти по данному пути дальше необходимого (с точки зрения, повторяю, обеспечения понимания соответствующего текста).   «ТЫ ЭТОГО ХОТЕЛ, ЖОРЖ ДАНДЕН!» Однако раз уж ты на меня в данном случае «наехал», то могу и предложить некоторую дефиницию слова «внимание». Путём, естественно, обращения к ряду других слов. Итак, внимание – это сосредоточенность субъекта на осуществлении какой-либо (любой) его деятельности (т.е. просто на деятельности). Тут, конечно, на языке у тебя должна сходу завертеться целая куча вторичных вопросов. Что такое сосредоточенность? Что такое субъект? Что такое деятельность? Какова определённость деятельности, осуществление которой нуждается в сосредоточенности? Что в субъекте сосредоточивается: весь он или только его мозг (и, если второе, то весь мозг или лишь какая-то его часть)? И т.д. При том, естественно, что ответы на данные вторичные вопросы породят ещё большее число третичных, и всё это будет валиться на мою бедную голову, разрастаясь из снежного кома в снежную лавину и далее по курсу. Но дам хотя бы некоторые пояснения.   Главным в предложенном определении, безусловно, является слово «сосредоточенность», а не то, чья конкретно это сосредоточенность и к чему она прилагается (что является её предметом). Именно сосредоточенность и есть собственно внимание, его общая суть, а все прочие обстоятельства просто – особенности именно данного типа сосредоточенности (который и есть внимание), отличающие его от других её типов (которые не есть внимание), т.е. уточняющие, что внимание – это не сосредоточенность вообще, а только вот такая-то и такая-то (того-то и на том-то). Но я зайду с другого конца. Начну с деятельности. ПОНИМАНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ Что такое деятельность? В первом приближении, – одиночное действие либо тем или иным образом «скомпонованный» в единый блок комплекс действий (понятия «действие», «одиночное» и «комплекс» я объяснять уже не буду). Но не всякие действия суть деятельности, а лишь имеющие определённые особенности. В ряду которых главной является направленность на достижение некой цели. Деятельности – это целенаправленные действия, т.е. действия, выступающие средством достижения какой-либо цели. Тем самым это, во-первых, отобранные и организованные этой целью действия (первое – для всех них, второе – для их комплексов), а, во-вторых, действия только тех материальных нечто, которые способны ставить перед собой цели, действовать целенаправленно, т.е. живых организмов, существ, причём тоже не всех подряд, а только тех, которые обладают более-менее развитой психикой, интеллектом. Ибо целеполагание свойственно лишь более-менее разумным существам, бытие феномена цели связано с наличием интеллекта. Постановка её (цели) всегда результат какого-то осмысления ситуации (как средовой, так и «внутренней», в плане расклада потребностей), цель не выдвигается автоматически, без участия мышления (которое, в свою очередь, имеется только у разумных существ и даже есть главный признак разума: разумны лишь мыслящие существа).   Отсюда не только действия камней, растений и иже с ними, но и простые рефлекторные действия и даже инстинктивные действия (т.е. комплексы рефлексов, автоматизированные поведения) животных (включая и тех, что обладают разумом, но в данных случаях им не пользуются), являющиеся нецеленаправленными действиями, – не деятельности. Отсюда же и то, что поначалу производилось осмысленно и целенаправленно, но потом, по мере научения (в силу частого повторения и в виде приобретения-выработки соответствующих навыков) сему (например, ходьбе, езде на велосипеде, управлению автомобилем и даже собственно мышлению – в их, этих операций, автоматизированных частях (ибо отнюдь не всё в их осуществлении автоматизируется)), превратилось в условный рефлекс, в осуществляемые автоматом операции, тоже теряет право именоваться деятельностью. Т.е. переходит из разряда деятельностей в разряд просто действий. Ибо слово «деятельность» употребляется только в описанном ограниченном контексте («смысле»). Нецеленаправленных деятельностей и целенаправленных автоматических действий не бывает. Кроме того, тут есть ещё и тот нюанс, что многие конкретные работы включают в себя и то, и другое, отчего в целом именуются либо действиями, либо деятельностями (подразделяясь при таком раскладе уже больше по признаку единичности-комплексности). Но при строгом научном подходе неавтоматические части этих работ надо отличать-отделять от автоматических. Так, действия водителя как автоматически переключающего передачи и жмущего в момент неожиданной опасности на тормоз – просто рефлекторные действия, а вот действия его же в виде осмысления (а не обусловленной навыками бессознательной оценки) ситуации на дороге, определения направления движения (с соответствующими поворачиваниями руля), обеспечивающего достижение нужного конечного пункта как цели путешествия и т.п. – уже суть деятельности. Ну и для ясности отмечу также, что термины «автоматический» и «рефлекторный» соотносятся в рассматриваемом контексте как общий и частный. Рефлекторные действия все автоматические, но не все автоматические действия рефлекторны: последними обычно (за редкими исключениями) именуются только действия живых организмов в отношении внешней среды, реакции на её стимулы, т.е. поведенческие действия. Тогда как автоматическими можно именовать и действия, которые никак нельзя счесть (язык не поворачивается назвать) рефлекторными, рефлексами: таковы, например, все неосознаваемые, т.е. не направляемые волей действия мозга (напомню – из основного текста, – что все направляемые волей действия осознанны (воля не бывает без сознания), но не все осознаваемые действия направляются волей (осознание, данность нам какого-либо психического феномена, бывает без воли); пример – сновидения).   ВИДЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТЕЙ Теперь расскажу: о каких конкретно деятельностях идёт речь? То бишь осуществление каких деятельностей требует внимания, сиречь сосредоточенности субъектов на их исполнении? Да любых. Лишь бы это были именно деятельности, т.е. целенаправленные (и, стало быть, осмысленные, осознаваемые) действия. Поясняю.   Род деятельностей можно делить на виды по разным основаниям. По их исполнителям, по содержаниям (то есть определённостям, тому, что они собой представляют), по локализациям, по степеням общности-частности и пр.   Например, как они делятся по исполнителям? Тут первичным (наиболее грубым), пожалуй, является их деление на психические и непсихические (мышечные и Ко) (которые не надо, однако, понимать как якобы «духовные» и физиологические: все абсолютно деятельности (равно как и не являющиеся оными нецеленаправленные действия) организма неизбежно физиологичны, и все абсолютно деятельности (но уже не автоматические действия) как направляемые целью и тем самым управляемые связанными с целеполаганием частями мозга непременно в основе своей психичны). Или, иными словами, на деятельности, осуществляемые (а) чисто мозгом (указанными его частями) и (б) с участием тела, телом (т.е. другими органами разумных существ: не мозгом, а руками, ногами и пр.). Какой из этих видов деятельностей не производится без внимания? Да оба.   А как деятельности делятся по содержаниям, т.е. тому, что именно делается? Тут уже имеется куда более обширная россыпь их видов, подвидов этих видов (в рамках перехода от более общих к более частным их определённостям) и т.д. Например, психические деятельности подразделяются на восприятия, произвольные активации представлений, иные волевые действия (говорить тут «волевые деятельности» нельзя, ибо это будет «масло масляное»: все волевые действия по определению деятельности), проявления внимания и пр. А, скажем, уже сами виды внимания делятся на проявляемые в отношении внешних и «внутренних» объектов или ещё каким-то другим манером (по их более частным конкретикам). Но нам и это не важно. Ибо наш вопрос опять-таки не о том, сколько разных типов деятельностей тут можно накопать, а о том, какие из них нуждаются для своего осуществления во внимании. На этот же вопрос ответ прост (и уже дан выше): все подряд. По этой линии они тоже не делятся на те, которые нуждаются в сосредоточении субъекта на их осуществлении, и те, которые не нуждаются. Данное деление деятельностей на требующие и не требующие внимания, если оно вообще имеется, должно быть связано у деятельностей с чем-то иным. Так что идём дальше.   Дальше имеется их (деятельностей) деление на внутренние и внешние для организма. Причём, в двух смыслах: 1) по месту нахождения, т.е. тому, где они производятся-происходят – внутри организма или вне его (что, конечно, несколько условно, раз это всё – действия организма), и 2) по приложению, тому, на что они направлены – на сам организм или на что-то внешнее ему, на среду (вот тут уже никакой условности указанного деления нет). При этом внутренние деятельности как именно деятельности, а не простые рефлекторные действия, направленные на поддержание гомеостаза и тому подобные нужды (надеюсь, тебе понятно различие целЕ- и целОнаправленности, т.е. направленности, задаваемой целью, и направленности, задаваемой функцией: каждая часть целого (в нашем случае, организма), конечно, играет в нём свою роль и действует согласно ей, но эти её функционально обусловленные (направляемые) действия вовсе не действия по достижению целей, т.е. не деятельности), суть деятельности, главным образом, мозга: активации представлений, мышление, принятия решений, отдачи команд и т.п. (причём, повторяю, производимые только осмысленно, во имя каких-то целей, а не автоматом: иначе это не деятельности, а лишь действия мозга). Внутренних деятельностей телесного толка (т.е. мышечных, гормональных и пр.), практически, нет. Внутри организмов «телесно» осуществляются, в основном, одни только действия. Т.е. работы, производимые без участия сознания (и, соответственно, внимания). Разве что у йогов, научающихся в некоторой степени управлять работами своих внутренних органов (например, замедлять ритм биений сердца) посредством волевых усилий, эти работы в этой (управляемой отвечающими за разум долями мозга) их части можно признать производимыми целенаправленно, т.е. деятельностями. Что же касается внешних деятельностей (т.е. целенаправленных действий организма в отношении среды (кстати, все действия организма в отношении среды – хоть целенаправленные, хоть нет – именуются поведением)), то они, наоборот, целиком сeть работа исключительно тела (рук, ног, языка, шеи и пр.) и в основном носят мышечный характер (хотя встречаются, конечно, и животные, целенаправленно испускающие электрические разряды; о смене же цвета, испускании запахов и др., наверно, говорить уже нельзя: они осуществляются автоматом). Ибо управление данной мышечной работой со стороны мозга (о подаче к мышцам кислорода и питательных веществ и пр. я молчу, ибо это автоматические действия) – это уже внутренняя деятельность организма. По крайней мере, в плане места её происхождения-осуществления. Хотя по месту приложения сие управление, конечно, тоже направлено вовне – на органы тела, контактирующие со средой, и, соответственно, на достижение целей, связанных с этой средой.   Но нам наплевать и на это. Ибо как внутренние, так и внешние деятельности (как именно деятельности!) тоже одинаково требуют внимания. Так что же его не требует?   Его не требуют вовсе не деятельности (во всех их ипостасях), а лишь автоматические (включая рефлекторные во всех их видах) действия. Где есть целенаправленность, там неизбежно присутствует и внимание. А где нет первой, нет и второго. Оно по определению не нужно, раз эти действия осуществляются автоматом: тут просто незачем на них сосредоточиваться. Так что можно заключить, что без внимания не обходится ни одно целенаправленное (и тем самым не автоматически осуществляемое) действие. И наоборот, все автоматические действия производятся без внимания.   Ну и в качестве дополнительного следствия-«бонуса» добавлю, что аналогичным образом к действиям и деятельностям относятся сознание и воля. Автоматические действия всегда (все) бессознательны и непроизвольны, а деятельности – сознательны и произвольны. (При этом в преддверии-предвидении будущих боданий подчёркиваю, что внимание, сознание и воля едины тут лишь в их отношении к деятельностям и в их неотношении к автоматическим действиям, а не во всех абсолютно смыслах и отношениях).   ПОНИМАНИЕ СУБЪЕКТА Теперь – что такое субъект? В первом приближении, – существо, обладающее психикой, развитой до уровня интеллекта и, в идеале, – разума. Таковы, понятно, только высшие животные (тогда как существо – это любое животное вообще). Причём, взятые не как организмы, а именно в их психической ипостаси. Раз определяющим субъекта признаком является высокоразвитая психика, то его конечная (отличительная) определённость и сводится к этому признаку. Субъект – это носитель разума, разумное существо. Или, другими словами, носитель психики, достигшей такого уровня развития, на котором появляются познание и мышление, то бишь познавательно-оценочное, а не просто рефлекторно-реактивное отношение к миру.   Отсюда субъект (заходя уже со стороны физиологии) – это существо, обладающее соответствующим мозгом. Ибо разумность – свойство, обусловленное в своём бытии особым его, мозга, устройством. Наличие разума есть в «натуре» наличие развитого мозга. Причём я имею в виду не только такое его, мозга, развитие, которое записывается в генотипе и оттого имеется у каждого представителя соответствующего вида врождённо, обеспечивая лишь возможность его (носителя этого данного от рождения мозга) стать разумным существом, но и такое (развитие), которое актуализирует эту возможность, т.е. происходит на всём протяжении жизни обладателя мозга и представляет собой наполнение этого мозга должными знаниями-представлениями (как предметами и навыками мышления, без которых его (мышления) просто нет и не может быть) и прочими содержаниями (ибо, скажем, эмоциям – в плане их поводов – мы тоже учимся). Разумный мозг – реально умеющий мыслить мозг, а не тот, который лишь способен к тому, чтобы этому научиться. Вот такой мозг (а, ещё точнее, отвечающие за высшие интеллектуальные функции его части (хотя оторвать их от ряда обеспечивающих их работу неинтеллектуальных отделов, в принципе, нельзя: новое надстраивается тут над старым в качестве его дополнения (подобно ветвям в отношении корней), а не выстраивается рядом с ним)) суть носитель разума и, следовательно, всего, что с ним связано, включая целеполагание, целенаправленные действия (в том числе, чисто мозговые, одним из которых и является само целеполагание) и сосредоточенность на их осуществлении (которая тоже есть чисто мозговая деятельность, даже когда эта деятельность выступает элементом управления поведением, т.е. действиями рук, ног и пр. Внимание – сосредоточенность именно мозга как органа:   а) принимающего информацию (в том числе, не только внешнюю, но и о текущих потребностях организма),   б) обрабатывающего её,   в) вырабатывающего и принимающего (исходя из этого и с учётом ранее полученной, обработанной и записанной информации) какие-то решения (направленные на погашение выявленных потребностей),   г) отдающего команды к действиям, нужным для исполнения этого решения,   д) контролирующего исполнение этих действий на всём их протяжении,   е) отслеживающего их эффективность (как уже новую вспомогательную информацию)   и т.д. и т.п. Т.е. внимание само по себе, как феномен, – это всегда деятельность мозга, а вот участвует оно не только в осуществлении других деятельностей мозга (типа восприятий, целеполаганий и иже с ними), но и в управлении поведением, действиями в отношении внешней среды, движениями рук и ног. Не надо путать то, чем оно является само по себе и чьим эпифеноменом является, с тем, где (в отношении чего) оно применяется. Внимание – особая (содержательно) деятельность, причём, деятельность исключительно мозговая (отчего и «обитает» оно только внутри мозга), но применяется оно, конечно, в отношении не только одних внутримозговых, но и «телесных» деятельностей (напоминаю: осмысленных, целенаправленных, а не автоматических действий). Это такой же элемент управления мозгом указанными «телесными» деятельностями, как и, скажем, воля, понуждающая к их свершению. Участие внимания в управлении «телесной» деятельностью не означает, что оно и есть эта деятельность. Но вернусь к понятию субъекта).   Приведённое понимание субъекта есть, конечно (и как сказано), лишь первое приближение к раскрытию того, что это за «штука». Не исчерпывающее многих нюансов. Мало сказать, что субъект – это обладатель определённым образом устроенного (задающего разумность его носителя) мозга. Ибо таково лишь его (субъекта) материальное бытие. Как психическая же реальность он есть уже не собственно мозг, а то, что «появляется на свет» с его (мозга) особой, именно интеллектуальной, работой. Просто мозг как особое материальное образование (со всеми его врождёнными и приобретёнными устройствами-содержаниями) может быть и «выключен» – во всяком случае, в части соответствующей работы (активности) его интеллектуальных отделов. И где тогда субъект? Он тут есть лишь в потенции, в наличии у данного матобразования определённых способностей. Но способность – это возможность, а не реальность. Субъекта как собственно психического явления в этом случае актуально нет. Ни для тех, кто наблюдает за ситуацией со стороны, ни для собственно того, что «выключено» (кто «выключен») (при всей странности речи о неданности себе субъекта, которого актуально нет; то, чего нет, того и нет не только в плане чего-то данного кому-либо, но и в плане наблюдателя самого себя; это ситуация, в которой не только нечего, но и некому наблюдать). Здесь есть только мозг. Но психика (и субъект как комплекс психических явлений-«переживаний» (не путать с пережёвываниями!)) – это не мозг как матобъект, а то, что есть лишь при его работе. Подобно тому, как тяготение есть не Земля или Солнце с их массами, и не то, что они делают (по Ньютону) друг с другом или (по Эйнштейну) с окружающим пространством. Первые – носители тяготения, а второе – его результат. Само же тяготение – то, что происходит между его носителями (допустим, обмен гравитонами).   Примерно так же обстоит дело и с психикой, с субъектом как психической сущностью. Он есть как некий достаточный (для его появления на горизонте) комплекс психических (ментальных) явлений (причём тут совсем не обязательно наличие самосознания: последнее – лишь вишенка на торте, а не сам торт, который есть и без неё)), которые, в свою очередь, представляют собой особые активности (работы) интеллектуальных отделов мозга, да ещё и (при взгляде не со стороны, а «изнутри») в их данности этому же мозгу как работающему. Понятно, что такую «штуку» с такой её дурной природой крайне трудно понять. Поэтому здесь я пока на этом остановлюсь. Более подробный разговор на данную тему у нас пойдёт ниже (ты, Мунир, ведь не преминешь об этом заговорить). ПОНИМАНИЕ СОСРЕДОТОЧЕННОСТИ Ну и, наконец, что такое сосредоточенность? В общем (в отвлечённом от любой конкретики) случае это «стянутость» чего-то в одну «точку», пребывание в одной «точке» (конечно, не только в пространственном смысле). У нас – это сконцентрированность неких конкретных ресурсов мозга на решении определённой задачи (читай: достижении определённой цели, осуществлении соответствующей деятельности), вовлечённость в это дело всех нужных мозговых систем, их совместная работа под началом верхней префронтальной коры, которая активируется тут всегда и, видимо, заправляет всем процессом. Впрочем, я не собираюсь описывать физиологию внимания: мне важнее феноменологическое его понимание. В этом же плане куда важнее отличение его от его «включения» (или переключения, при котором обратной стороной внимания к «х», естественно, выступает подавление внимания к «у» (отчего, кстати, вполне возможно, что физиологически внимание, вообще, сводится только к вот такому избирательному выделению одного в ущерб всему другому, т.е. обеспечению работы только нужных для осуществления намеченной деятельности мозговых систем и торможению остальных)), т.е. отличение сосредоточенности ресурсов мозга – от их сосредоточения (или пересосредоточения с одного на другое дело). Как я уже неоднократно в разных работах писал, слова типа «сосредоточение», «концентрация» и т.п. в русском языке двусмысленны, ибо обозначают разом и процесс, и его результат, а это не одно и то же. Вот и в нашем случае сосредоточение надо понимать как запуск внимания, собирание ресурсов в одну «точку», подготовительную работу, приведение в боеготовность, а сосредоточенность – как то, что имеется как результат всего этого, как пребывание ресурсов в нужной «точке», как некое состояние мозга (т.е. тех или иных его подсистем) в виде стабильно поддерживаемой в энном режиме соответствующей его активности, т.е. тоже работы, но не по сбору ресурсов, а в плане уже их использования по предназначению – для (в ходе) решения задачи. Т.е. это собственно боеготовность и даже её реализация в виде произведения конкретной деятельности.   При этом внимание – это только сосредоточенность, а не сосредоточение. Если чуть выше я старался показать, что внимание как деятельность (мозга) – отнюдь не та деятельность (мозга же или организма в целом), которая с его участием производится, то теперь подчёркиваю ещё и необходимость различения внимания и всевозможных обеспечивающих его самого деятельностей и/или действий (при том что и то, и другое, и третье – деятельности (или хотя бы действия), отчего в этой их толпе трудно не заблудиться, не спутать одно с другим и не счесть всю эту кучу деятельностей вкупе вниманием).   Почему их важно различать? Ну, прежде всего, хотя бы уже потому, что это по факту не одно и то же, потому что попросту не стОит спутывать включение света – с горением лампы. Но ещё существеннее то, что они отличны по ряду важных «показателей», чего нельзя не учитывать. А именно, «включение» (или переключение) внимания может происходить как непроизвольно (рефлекторно, автоматом, без участия сознания), так и произвольно (и тем самым осознанно), а вот осуществление его, внимания (в качестве особой деятельности), носит только волевой (поддерживаемый волей) и осознанный характер. И этого различия, увы, никто, по сути, не замечает. В психологии, психофизиологии и иже с ними сплошь и рядом говорят о непроизвольном внимании, а его ведь на деле нет. Данным манером называют просто процесс подготовки к запуску внимания и сам этот запуск, т.е. то, что происходит в рамках (а) ориентировочного рефлекса (обращения рецепторов в сторону стимулов), (б) фокусировки зрения и т.п. Всё сие, конечно, нередко (но не всегда!) производится автоматически, но это – не само внимание, а лишь, повторяю, во-первых, подготовительные операции к нему (в виде преимущественно «телесной» деятельности, приводящей организм в целом в такое положение, в котором «внимать» можно наилучшим образом), и, во-вторых, его, внимания, «включение» (в виде уже активации соответствующих отделов мозга, нужных для решения возникшей задачи).   ПЛАВАЛИ! ЗНАЕМ На этом – хватит о внимании. Скажу ещё (в отношении вопроса о разъяснениях в целом) только то, что я как раз потому так долго (вот уже год!) вожусь с данными заметками об объектах математики, что всю дорогу уклоняюсь то в ту, то в другую сторону, стараясь объяснить себе и возможному читателю все те сложные понятия, которыми мне приходится пользоваться по ходу дела. И каждый раз в результате мой текст приобретает такой уродливый вид, что эти побочные разъяснения напрочь забивают своим объёмом основную тему. Отчего в конечном счёте мне приходится их резать под корень и выбрасывать, оставляя, в основном, лишь то, без чего точно нельзя обойтись. За что и подвергаюсь твоим, Мунир, «нападкам».   ПРИЧИНА МЯГКОСТИ ПРЕТЕНЗИИ Теперь остановлюсь на другом аспекте, который у тебя, Мунир, в приведённом абзаце тоже присутствует и даже главенствует. Ты в нём на деле не столько высказываешь указанную претензию (ею ты мне колешь глаза в основном ниже), сколько «радуешься» тому, что я в определении объекта отсылаю именно к вниманию. Тебе это кажется знаменательным и льющим воду на твою мельницу. Поскольку внимание – один из феноменов психики, а именно её феномены ты полагаешь тем, что дано нам непосредственно, в качестве первого абсолютно достоверного имеющегося у нас знания, которое и должно быть положено-де в основание всей философии. Внимание в той же мере, как и ощущения, входит в сущность осознающего себя Я. Т.е. осознаётся, дано нам наравне с ощущениями, желаниями, представлениями, мыслями и пр. Отчего ты, скорее, приветствуешь-подчёркиваешь мою отсылку к нему, чем сетуешь на его неразъяснённость. Внимание, по-твоему (т.е. если встать на твою позицию и забыть о противоречащих ей твоих же запросах на естественнонаучное понимание данного феномена), вовсе не то, что должно как-то дополнительно разъясняться, а как раз то, факт бытия и сущность чего должны быть очевидны сами собой; то, исходя из непосредственного осознания-«восприятия» чего, мы, наоборот, должны выводить-разъяснять всё прочее. Ты желаешь вывести объективный реальный мир (не путай только объективность с объектностью, т.е. то, что есть само по себе, независимо от нас, с тем, что есть лишь как предмет нашего внимания) из «содержаний» психики субъекта, а феномен внимания в этом плане столь же «фундаментален» («аксиоматичен»), как и все прочие психические явления, которые мы наблюдаем прямиком в качестве элементов своего Я.   Так вот, в той мере, в какой высказанное тобой не претензия, а «ликование» по поводу того, что обращением к вниманию я будто бы невольно встаю на твою позицию, это напрасное «ликование». Я вовсе не утверждаю наличие внимания (субъекта вообще) в качестве исходной аксиомы философии, а лишь просто определяю понятие «объект». Каково понятие, таково и определение. «Объект» – это гносеологическое понятие. А все гносеологические понятия, естественно, не обходятся без упоминания каких-то психических Если я говорил бы не об объектах, а об объективном, о том, что существует само по себе, то о внимании, ощущениях и т.п. я бы и словом не обмолвился. Ибо объективное, повторяю, – это то, что есть само по себе, безотносительно к тому, воспринимаем мы его или нет, а также думаем ли о нём или нет (в каковых процессах только и задействовано внимание).   Мунир, ты меня процитировал: --------- «В то же время данный род, разумеется, далее распадается на виды, в числе коих главными являются два. Так, прежде всего, предметами нашего внимания выступает всё то, что дано нам в ощущениях-восприятиях, что мы сиюминутно разглядываем, к чему прислушиваемся и т.д. То бишь то, что здесь и сейчас (актуально, а не потенциально) воздействует на наши рецепторы и через них на связанные с ними отделы мозга. Это, как ясно, непременно какие-то объективные, независимо от нас сущие, то бишь уже именно онтологические феномены (даже в том случае, когда мы сосредоточиваемся на наблюдениях за собственным телом, т.е. «частями» или проявлениями своего организма), обретающиеся вне нас (или, по крайней мере, вне отвечающих за их восприятия отделов головного мозга) и привлекающие к себе внимание именно благодаря отмеченным их воздействиям на рецепторы. Буду впредь называть такие объекты реальными объектами, а играющие их роль (при обращении на них нашего внимания) феномены – реальными феноменами.»   А затем сообщил:   Заметь, Саша, что существование объективных, независимых от нас сущих для тебя – ЯСНО и НЕПРЕМЕННО. Конечно, если ты изначально констатируешь (а не доказываешь) наличие и объекта, и субъекта, то из этого само собой и следует, что есть нечто, не зависящее от субъекта, то есть отличное от него, не совпадающее с ним. (Хотя термин «независимый» сам по себе неоднозначен, я не буду на этом останавливаться). Но если мы принимаем за данность только то, что наличествуют (существуют) для познающего субъекта, а именно, эти самые ощущения-восприятия, то субъектно-объектное разделение нужно еще как-то и вывести. Однако это я опять, кажется, наступил на свою «кровоточащую мозоль». Не судите строго: у кого, что болит, тот о том и говорит. Можно смело мои ворчания пропустить. --------- Мунир, тем же концом по тому же месту. Я ничего не констатирую и не доказываю (в особенности того, чего хочешь ты, и что совершенно вне моей темы), а первым шагом лишь определяю термин «объект», а вторым – выясняю, какие главные виды объектов бывают. Чтобы, исходя из этого, далее определиться с тем, к какому из этих видов принадлежат объекты математики. Но раз тебя так волнует проблема выведения объективного мира (а не объектов!) из «содержаний» ТВОЕЙ психики (а вовсе не из «содержаний» некоего субъекта вообще, ибо о наличии других субъектов ты, по логике твоего подхода, не должен бы иметь никакого исходного понятия: их тоже ещё следует как-то вывести из того, что дано лично тебе, т.е. составляет «содержание» твоего Я; твоя позиция должна быть исключительно солипсистской), что она выходит у тебя на первый план при любом употреблении кем-либо слова «субъект», то, может, я и выскажусь (если выкрою время) на эту тему. Но не здесь, а разве что в качестве приложения к данным разбирательствам. Мунир, ты меня процитировал: ------------ «Кроме того, предметами внимания могут быть и сами по себе взятые некие конкретные ментальные содержания нашего головного мозга, сформированные предшествующими восприятиями реальных феноменов и вновь вызываемые к «жизни» (т.е. «помещаемые» в поле нашего «зрения») уже не соответствующими внешними воздействиями на рецепторы, а усилиями нашей собственной воли (или даже – в случае сновидений – спонтанными блуждающими возбуждениями ответственных за эти содержания участков мозга).»   И далее написал:   «Вот тут мы начинаем немного догадываться, что же ты имел в виду, когда писал о внимании субъекта. Это «помещение [его] в поле нашего зрения». То есть внимание субъекта (именно человека) – это нахождение объекта в области, где рецепторы субъекта могут данный объект ощутить-воспринять. Следовательно, наличествует субъект (человек) и имеются области восприятия его рецепторов, в которых обнаруживаются реальные феномены. И только тогда, когда реальный феномен попадает в область восприятия, он может быть ощущаем субъектом, и именно тогда реальный феномен может стать реальным объектом. Это необходимое условие. Но не достаточное. Для того, чтобы все же реальный объект полноправно стал реальным объектом, требуется усилие и самого субъекта. А вот этот процесс остается для нас тайной. То, что ты, Саша, назвал его «усилием воли», мало что нам объясняет. Ведь что такое это самое «усилие воли»? Нам сие не разъясняется. Видимо, все и так ЯСНО». -------- «НАГАДАЛА МНЕ ЦЫГАНКА»? СКОРЕЕ, НАГАДИЛА Мунир, в последней приведённой тобой цитате из моего текста речь идёт об идеях (идеальных объектах) и их «активации» (я ставлю тут кавычки, ибо на деле, конечно, активируются не идеи, а те структуры мозга, в которых они записаны; идеи же как раз суть содержания этих активированных записей, существующие только как их активности: в неактивированном виде идей не бывает) как инициативе самого мозга (т.е. осуществляемой изнутри его). А в предыдущем процитированном отрывке – о реальных объектах и их происхождении в качестве предметов нашего внимания, инициированном извне (воздействиями реальных феноменов на рецепторы). Т.е. данные цитаты описывают принципиально разные ситуации и явления. И там, и там, конечно, мы имеем объекты внимания, но (1) объекты эти кардинально различны (я же недаром подразделяю их на данные два класса-вида!) и, соответственно, (2) привлекают-эксплуатируют наше внимание наособицу (каждый вид по-своему).   Но ты, Мунир, смешал контексты указанных двух цитат (т.е. описываемых ими ситуаций) так, будто речь в них идёт об одном и том же. Счёл, что говоримое мной об идеальных объектах, равным образом относится и к реальным. И сделал соответствующее «обобщение» (если можно так назвать произведённую тобой операцию). Отчего в результате у тебя получилось нечто совершенно несообразное, странный до дикости вывод, будто у меня внимание – это помещение объекта в поле нашего зрения. Что ты и оформляешь фразой: «Внимание – это нахождение объекта в области, где рецепторы субъекта могут данный объект ощутить-воспринять». Да, конечно, нет! Внимание – это психический феномен, представляющий собой сосредоточенность субъекта на осуществлении какой-либо деятельности. В частности, на восприятии тех или иных реальных феноменов. Или на «вызывании» в своём «сознании» («помещении» в его поле «зрения-умозрения») и удержании на его «острие» (т.е. в том же поле «умозрения») неких представлений (идей), мыслей и проч. Что характерно для того и другого?   В первом случае сосредоточиться на восприятии, само собой, возможно только в отношении того, что реально воспринимается, а реально восприниматься может только то, что находится в поле действия (охвата) рецепторов. Нельзя сосредоточиться на восприятии того, что не воспринимается, т.е. пребывает вне рецепторной зоны действия. Тем самым, нельзя ему и «внимать». Но и пребывания «в зоне» для осознанного, то бишь сопровождающегося вниманием восприятия недостаточно. Ибо такое пребывание обеспечивает лишь возможность проявления внимания к этому пребывающему, но не его (внимания) актуализацию (фокусировку, включение и поддержание). Т.е. оно (указанное пребывание) является тут лишь необходимым условием бытия (проявления) внимания, и не более того. Это не то, наличие чего обязательно означает и наличие внимания по формуле «если есть А, то есть и Б»; здесь работает лишь формула «если нет А, то нет и Б». И уж тем более сия доступность рецепторам и/или обеспечиваемая ею возможность проявления внимания не есть само это внимание собственной персоной. Как получается у тебя в приведённой фразе. Причём, в качестве, естественно, не твоего личного, а приписываемого мне убеждения.   В свою очередь, отмеченная мной «нутряная» «активация» идей не имеет уже никакого отношения к восприятиям реальных феноменов и тем самым к каким-либо рецепторам и их полям охвата. Хуже того, эта «активация» вообще не восприятие данных идей, а совершенно иной процесс, иная, не ощущенческая их данность нам. Здесь не только не при чём реальные рецепторы (типа глаз и слухового аппарата), но и вообще нет никаких их внутренних аналогов с их полями восприятия. Вместо такого рецепторного поля тут налицо лишь поле «зрения» в кавычках, т.е. чистое умозрение. Идеальные объекты (хоть образные, хоть вербальные) «вспыхивают» в этом случае («нутряной» их «активации») у нас в головах вовсе не благодаря воздействиям извне (т.е. со стороны реальных феноменов). Мы «вызываем» их к «жизни» (т.е. делаем данными нам, осознаваемыми нами) вполне самостоятельно. Вот ты, например, сейчас можешь влёгкую представить себе мою наглую рожу (на которую ты за свою жизнь вдосталь насмотрелся и о которой тем самым имеешь готовое представление). Хотя я твоими рецепторами в настоящий момент не ощущаюсь. Как же тебе это удаётся? Безусловно, чисто произвольно, т.е. по твоему желанию, усилиями твоей собственной воли. И благодаря тому, что ты как-то сосредоточился на осуществлении этой операции, т.е. уделил ей своё благосклонное внимание. А где, на каком «экране» у тебя размещается этот мой светлый образ? В голове, в поле твоего внутреннего «зрения»-умозрения. Где же ещё и как это ещё можно назвать?   Кроме того, если пребывание в поле действия рецепторов есть условие восприятия реальных феноменов и тем самым проявления к ним нашего внимания, то пребывание идей в поле умозрения есть уже не условие сосредоточения на них внимания, а, скорее, его результат и даже, вообще, одно и то же с ним. Т.е. само внимание в его прямом явлении городу и миру. Мысленно представлять себе «х» и означает одновременно (а) держать-размещать его в поле «зрения» (прилагая к этому нужные волевые усилия), (б) обращать на него внимание и (б) осознавать сие «х». Это всё (т.е. и акт воли, и акт внимания, и акт осознания) тут просто разные ипостаси одного явления, обеспечения его (и взгляды на него) с разных сторон.   «ЧТО ВОЛЯ, ЧТО НЕВОЛЯ – ВСЁ РАВНО» Из того же скрещивания «коня с трепетной ланью» произрастает и следующее твоё утверждение, будто «для того, чтобы реальный объект полноправно стал реальным объектом, требуется усилие и самого субъекта». Я, конечно, согласен с тем, что одного нахождения реальных феноменов в поле зрения (без кавычек) недостаточно для обращения на них внимания и превращения их тем самым в предметы этого внимания, т.е. в реальные объекты. Тут необходимо ещё кое-что, а именно – само это обращение на них внимания как таковое. Которое может инициироваться («включаться»), как уже отмечалось, и произвольно (т.е. с подачи воли), и непроизвольно. Т.е. волевое решение вопроса тут, разумеется, тоже не исключено. Но у тебя-то оно появилось «на языке» не благодаря анализу того, как (и кем-чем) запускается внимание в рамках восприятия (ибо тогда ты помянул бы «добрым тихим словом» не только волю, но и «неволю»). Ты заговорил о воле, просто оттолкнувшись от моего её упоминания в цитате, в которой речь идёт об «активации» идей «изнутри» Эго. То бишь о том случае, когда эта «активация» идей (в качестве не элементов спонтанных сновидений и воспоминаний, а именно идеальных объектов, предметов внимания!) действительно происходит ТОЛЬКО благодаря участию в этом деле воли. Таким образом, и здесь ты перенёс относимое мной к идеальным объектам на реальные объекты. (Правда тут, слава богу, результатом стала лишь неточность, а не нелепость).   Ну, а замечание, что я не разъясняю, что такое воля, я комментировать не буду: соображения насчёт ненужности для меня этого уже высказаны выше (дать же тут ещё и объяснение данного феномена я не могу: сие требует слишком большого труда).   Мунир, ты написал:   ------- Однако этого мало, и ты, Саша, пошёл еще дальше, уподобляя неизвестное «внимание к реальным феноменам» ещё более непонятному «вниманию к идеальным феноменам». По твоему замыслу, в мозге человека имеются идеальные феномены – «некие конкретные ментальные содержания», которые «вызываются к «жизни» (т.е. «помещаются» в поле нашего «зрения»), и таким образом становятся идеальными объектами – идеями. -------   Мунир, термин «идеальные феномены» – не из моего лексикона: я не знаю, что ты под ним понимаешь и даже, вообще, к чему бы его можно было отнести из имеющихся в реальности феноменов. Во всяком случае ни к чему тому, о чём в рассматриваемой подглавке в целом веду речь я, прицепить его нельзя. Ну и конкретно в данной цитате: содержания записей-следов прежних восприятий (т.е. конкретно записанная в этих энграммах информация), каковые содержания при возбуждении данных записей-следов предстают перед нашим мысленным «взором» в виде наших же идей, никак не являются ИДЕАЛЬНЫМИ феноменами, ибо имеют чисто материальное воплощение. Повторяю, это мы считываем данное содержание (нам оно дано-предстаёт) как идеи, а само по себе оно даже в актуализированном (не говоря уже о неактуализированном) его виде вполне материально.   Ну, а насчёт моего якобы уподобления «внимания к реальным объектам» «вниманию к идеальным» я напишу ниже.   Мунир, ты написал:   ------- В данном случае субъектом «зрения» не является уже ни человек, ни его мозг в целом. Тогда что же подразумевается под таким субъектом внутри самого мозга? Этот вопрос тебя, Саша, как-то не смущает. А вот меня он очень даже тревожит. Так сильно меня это волнует, что «кушать не могу». Внутри мозга нет никаких рецепторов. А соответственно, нет и областей восприятия. Следовательно, в данном случае не выполняется уже первичное необходимое условие – нахождение феномена в области восприятия субъекта (внутримозгового). -------   Мунир, этот кусочек надо читать «задом наперёд». Логика его такова: прежде всего ты объявляешь нахождение феномена в области восприятия (т.е. рецепторном поле) необходимым условием проявления к нему (этому феномену) внимания (а, слава богу, уже не собственно самим вниманием). Мол, так получается у меня. Я этого, конечно, не говорил, но с этим согласен. Только с той оговоркой, что так обстоит дело лишь при восприятии реальных феноменов, касательно реальных объектов. Однако ты понимаешь сие расширенно, т.е. как относящееся якобы и к идеальным объектам. Дескать, и тут «нахождение феномена (т.е. – самих идей) в области восприятия», только теперь уже некоего «внутримозгового субъекта» (при, соответственно, столь же внутримозговом характере данного «восприятия» и его поля), является необходимым условием внимания. Но, блин, говоришь ты, это же какая-то фигня! Ибо внутри мозга (где только и обитают идеи) нет ни рецепторов, ни, стало быть, ощущений-восприятий и каких-либо их полей. Как же тут может быть внимание? Без такого его «необходимого условия». И даже, хуже того (так как ты здесь быстренько соскакиваешь с темы бытия внимания к идеям на тему бытия самих идей), как при таком раскладе у нас вообще имеются идеи? Как они нам даны? Кто их наблюдает-воспринимает (является субъектом «зрения»)? Какой-то субъект внутри мозга? Кто такой, почему не знаю? (Напоминаю, что это всё я объясняю происхождение и оглашаю список твоих вопросов, а вовсе не излагаю свою позицию).   При этом указанную данность нам идей ты связываешь именно с восприятием. Т.е. понимаешь её (эту данность нам идей) как их (идей) восприятие. Причём, теперь уже сам по себе, а вовсе не только в плане приписывания такого мнения мне (а у тебя-де оно иное). Почему это так? Сие следует из того, что ты из-за этой проблемы «кушать не можешь». Если бы ты считал, что это всего лишь моё ошибочное мнение (хотя я тут ни сном, ни духом), и на деле всё не так, то у тебя бы не было причин для потери аппетита. Мало ли какой чудик как чудит! Ты просто попинал бы меня в своё удовольствие ещё полчасика ногами и отошёл бы в сторонку с чувством хорошо исполненного долга. Но ты принимаешь эту якобы мою «причуду» близко к сердцу. Значит, это на деле и твоя «причуда». И даже только твоя, ибо я тут, повторяю, не при чём. Это ты, в действительности, считаешь, что данность нам идей есть не что иное, как их восприятие нами со всеми положенными ему рецепторами, рецепторными полями и пр. И затрудняешься этим. Так как ничего такого, во-первых, внутри мозга попросту не обнаруживается. И поскольку понимание данности нам идей как их восприятия нами, во-вторых, закономерно (логически, по природе самих восприятий как особых процессов) требует наличия-присутствия внутри нас каких-то других «нас», для которых эти бытующие в наших мозгах идеи были бы именно воспринимаемыми феноменами, то бишь чем-то внешним им (этим другим «нам»), существующим вовне их. Ибо:   1) воспринимаемое не бывает без воспринимающего (как и наоборот) и   2) воспринимаемое всегда внешне воспринимающему (и наоборот).   Так что представить что-то воспринимаемым, значит, неизбежно вообразить себе и воспринимающее, да, притом, в качестве отдельной от воспринимаемого феномена сущности.   Мунир, ты написал:   -------- Тут мало того, что не ясно, что такое «внимание мозга к своему ментальному содержанию», так еще и в принципе нельзя описывать внутримозговые процессы по аналогии с деятельностью человека. --------   О ЧЁМ ШУМИШЬ, КАМЫШ? Мунир, прежде всего, что такое внутримозговые процессы в их отличии от деятельностЕЙ (а не деятельностИ: надо всё-таки выдерживать единство множественных чисел) человека?   Любое различение (равно как и его антитеза – сходство) всегда проводится по какому-то основанию и строго в форме «х»/«не-х». Где «не-х», конечно, может иметь конкретное имя «у», но это ничего не меняет: как отличие от «х» это «у» обязано тут быть «неиксом». Или «х» быть «неигреком». Иначе это не различие. Если «у» не есть «не-х», а отличается от «х» лишь какими-то частными нюансами, то налицо не различие по основанию «х»/«не-х» (или по основанию «у»/«не-у»), а просто различие только самих этих «х» и «у» по какому-то собственному частному основанию.   С этим обратимся к твоим различаемым объектам. Как ты их различаешь, по какому основанию?   Если исходить из определения «ВНУТРИМОЗГОВЫЕ процессы», то по локализации. Внутримозговые процессы – это то, что происходит внутри мозга. Оппозицией чему, стало быть, выступает то, что происходит вне мозга. Значит, деятельности человека тут надо понимать как то, что происходит вне мозга. Т.е. все его (человека) внемозговые, а точнее, немозговые (в моём именовании – «телесные») работы. К сему добавлю ещё, что определение ВНУТРИмозговые в данном случае (и только в данном случае, когда различаются внутримозговые и телесные, т.е. вообще не мозговые, деятельности) излишне. Можно и удобнее говорить просто МОЗГОВЫЕ. Эти мозговые процессы, конечно, промеж себя делятся на внутри- и, так сказать, внешнемозговые, т.е. те, что происходят внутри мозга, локализованы в нём, и те, что мозг производит в целом, направляя их вне себя. Но антитезой телесным (немозговым) работам выступают именно мозговые работы в обоих их указанных видах. Определение «мозговые», в отличие от определения «внутримозговые», допускает как трактовку «происходящие в мозгу, внутри мозга», так и интерпретацию «производимые мозгом в целом». Поэтому я и буду их называть здесь просто мозговыми. А не являющиеся ими деятельности человека – немозговыми («телесными») деятельностями.   Но, может, надо учесть ещё и вторую часть определения, т.е. то, что это «мозговые ПРОЦЕССЫ»? И тогда деятельности человека надо понимать не только как немозговые, но и как не-процессы. Однако это уже явная чепуха. Ибо процессы и деятельности – близнецы-братья. Нельзя сказать, что процессы – это не-деятельности, или что деятельности – не-процессы. Это не отрицающие друг друга явления и понятия (определения). Некоторые процессы представляют собой деятельности, и некоторые деятельности суть процессы. Следовательно, в этой части (по признаку принадлежности одного к процессам, а другого – к деятельностям как якобы не-процессам) никакого реального различения нет. Если тебе кажется, что назвав внутримозговые деятельности процессами, а внемозговые (т.е. немозговые) – деятельностями, ты их как-то дополнительно различил, то это лишь кажимость. Чтобы ввести тут ещё какое-то добавочное различение, по ещё одному основанию (коли это нужно, хотя я и не понимаю, зачем), то надо обратиться уже к каким-то частным нюансам, которые отличали бы одни (мозговые) процессы-деятельности от других (немозговых) процессов-деятельностей. А так всё их различие только к тому и сводится, что одни из этих процессов мозговые, а другие нет. И ничего к сему не добавляется.   Теперь зайдём с другой стороны. Оттолкнёмся от понятия «деятельности человека». Что можно почерпнуть из него? Ну, что касается первой его части, то здесь уже всё ясно. С неотличимостью (в рассматриваемом контексте) деятельностей от процессов мы только что разобрались. А что нам даёт то, что это деятельности именно ЧЕЛОВЕКА? Это смещает акцент различения процессов-деятельностей, т.е. меняет соответствующее основание. С различения их по тому, где они происходят, на различение по тому, кто (что) их производит. Т.е. не по их локализации, а по носителю. И признаётся, что в одном случае это человек. А в другом? Очевидно, что, если упор делается на данный признак, то это должен быть не-человек. Мы же тут на руках имеем мозг. Можно ли мозг счесть антитезой человека? Нет. Это вовсе не отрицающие друг друга напрочь феномены. Хотя их отрицательность необходима для того, чтобы получилось основание «мозг/не мозг» (или «человек/не-человек»). Мозг – это, конечно, не весь человек, а только один из его органов, часть человека. Но зато человек – это непременно мозг, хотя и не только он. Отчего нельзя сказать ни то, что деятельность мозга – не деятельность человека, ни то, что деятельность человека – не деятельность мозга (особенно, если понимать слово «деятельность» адекватно, т.е. как имя целенаправленных, направляемых мозгом действий). Деятельности мозга суть либо прямиком особые (чисто мозговые) деятельности человека, либо составные части всех иных (немозговых) его деятельностей. И любая деятельность человека (повторяю, как именно деятельность) всегда включает в себя деятельность мозга. (Впрочем, то же можно, пожалуй, сказать и об автоматических и рефлекторных действиях: большинство внутренних процессов в организме и всё его поведение так или иначе управляется мозгом и тем самым имеет составной частью работу последнего). Оторвать тут одно от другого фактически нельзя. Короче, это не та ситуация, где «у» есть «не-х» и «х» есть «не-у», а тот вариант, в котором сии признаки различаются лишь побочными и второстепенными (в контексте различения «мозговых процессов» и «деятельностей человека») нюансами.   Таким образом, под твоими «внутримозговыми процессами» и «деятельностями человека» скрываются просто мозговые и немозговые деятельности человека, причём, в локализационном их понимании.   НЕ ОБОБЩАЙ! Теперь перейдём к тому, что, мол, «нельзя описывать внутримозговые процессы по аналогии с деятельностью человека». Ой ли? И даже: ой-ёй-ёй ли? Вот если бы ты сказал, что некая конкретная аналогия (которая якобы проведена мной) конкретной мозговой деятельности человека с его конкретной немозговой деятельностью неверна (или даже что эта конкретная аналогия не работает в отношении любых мозговых и немозговых процессов), то это могло бы быть истинным суждением (хотя и не обязательно им было бы). Но ты высказываешь мысль в общей форме: будто бы абсолютно все аналогии между мозговыми и немозговыми деятельностями человека запрещены. Вот какую ни возьми (проведи), и всё будет ошибка. Это такие-де феномены, между которыми не может быть аналогий. Но такого не бывает. Повторяю, те или иные конкретные аналогии между объектами А и Б могут быть верными и нет, но нет и не может быть таких А и Б, все аналогии между которыми были бы неверны и тем самым запрещены. Тут ты перегнул палку. Поясняю.   ПОНЯТИЕ АНАЛОГИИ Что такое аналогия в строгом, в научном значении слова? Это уподобление одного объекта другому без должного основания. Т.е. приписывание объектам, сходным по одним свойствам, сходств и в других свойствах – без какого-либо логического оправдания данного приписывания (что не исключает, конечно, каких-то иных оправданий этой операции, например, её эвристической полезности). К примеру, мы имеем объекты А и Б. И нам известно, что объект А обладает свойствами «х» и «у», а Б – свойствами «х» и «z». И вот на том основании, что оба эти объекта сходны в свойстве «х», мы заключаем либо что А обладает также свойством «z», либо что Б обладает свойством «у», либо и то, и другое вместе. Т.е. уподобляем либо первое второму, либо второе первому, либо оба их друг другу. Это и есть заключения по аналогии.   При этом:   1) указанные свойства «х» и «у» (а также «х» и «z») должны быть не выводимыми друг из друга. Т.е. тут не должно быть так, что «х» не бывает без «у» (без «z»). Иначе вывод о наличии «у» из наличия «х» будет не заключением по аналогии, а обычным логическим выводом. Причём даже без обращения к каким-либо их носителям, т.е. объектам А и Б. Вот при уподоблении одного другому на основании только их сходства в «х», без этого, конечно, не обойтись. А при прямой зависимости свойств «у» и «х» сие без надобности. Тогда достаточно одного только наличия свойства «х», чтобы сразу заключить, что любой его носитель одновременно обладает и свойством «у». Аналогия же, повторяю, имеется лишь тогда, когда Б уподобляется А логически неоправданно, т.е. когда свойство «у» приписывается ему (Б) на основании его сходства с А только в таком «х», которое никак не предполагает само по себе необходимости «у»;   2) для аналогии – в качестве её отправной точки – необходимо хоть какое-то сходство А и Б. Иначе их уподобление друг другу (или какого-то одного – другому) будет абсолютно безосновательным. Сходство тут выступает оправданием и «разрешающим» фактором уподобления. Причём тем более основательным, чем значительнее это сходство либо в смысле значимости, большего «удельного веса» сходного свойства «х» в качестве определяющего признака А и Б, либо в плане множественности сходных свойств А и Б (не одним же «х» они могут «быть живы»), либо в обоих этих отношениях разом. Однако для нас тут существенно одно то, что уподобление любых А и Б возможно уже там, где есть хоть какое-то их сходство. А хоть какие-то сходства есть абсолютно у любых произвольно выбранных объектов. В том числе имеются они и между мозговыми и немозговыми деятельностями человека. Ну, оные сходны уже хотя бы в самом том, что это всё – деятельности человека. Так что с этой стороны никаких препятствий для всяческих их уподоблений (первых ли вторым, вторых ли первым или обоих видов этих деятельностей друг другу взаимно) в ряде других отношений нет. Значит,   3) весь вопрос состоит только в том, верны те или иные конкретные их аналогии или нет. Есть ли на деле у данного Б свойство «у» (или у А свойство «z»). Вот ты утверждаешь, что уподобления одного другому тут-де сплошь ошибочны. Да с чего бы это? Почему бы данному Б не быть сходным с А не только в «х», но и в «у» (или А с Б не только в «х», но и в «z»). Огульно отрицать возможность сего никак нельзя. Да и даже очевидно нелепо. Аналогии между мозговыми и немозговыми процессами не только возможны в отмеченном в п.2 смысле, но также и не запрещены ввиду якобы их тотальной ошибочности: иные из них вполне могут быть верными (оправдаться на практике).   Кроме того,   4) простое суждение о том, что А и Б обладают общим свойством «х», т.е. сходны (или даже подобны, ибо слово «подобие» допускает использование его и в качестве синонима слова «сходство») в этом свойстве, – не аналогия, а лишь фиксация данной одинаковости. Или, иначе говоря, это не уподобление без должного основания, а обоснованное уподобление – по фактическому сходству.   Ну и,   5) проведение аналогии не надо путать с употреблением слова «аналогично», которое означает просто «точно так же», «сходным манером».   ХОРОША КАША, ДА НЕ МАША Таким образом, всё, что ты вправе заявить относительно каких-то якобы проводимых мной аналогий, это то, что они неверны. Что же за неоправданные аналогии ты у меня, по твоему мнению, обнаружил? Т.е., с одной стороны, между чем и чем, а с другой – какие конкретно по содержанию?   Судя по тому, чему посвящены обсуждаемые цитаты из моего текста, в первом смысле речь идёт об уподоблении мной реальных и идеальных объектов. Т.е., согласно значениям слов «уподобление» и «аналогия», – о том, что я-де, обнаружив какое-то сходство (или ряд сходств) данных двух видов объектов (естественно, между собой, а не с чем-то другим) на этом основании приписал то ли реальным объектам – все прочие свойства (или какие-то из прочих свойств) идей, то ли, наоборот, идеям – все прочие свойства (или какие-то из прочих свойств) реальных объектов, то ли сделал и то, и другое разом, то бишь полностью их (эти виды объектов) отождествил.   Во втором же смысле единственное, что можно мне «предъявить» (и что по факту предъявляешь ты), это то, что я метафорически «сблизил» данность нам (вИдение-наблюдаемость нами) реальных феноменов с данностью («вИдением-наблюдаемостью») идей. Т.е. то, что я употребил в отношении данности нам идей (а, точнее, в отношении их «вызывания» у нас в уме) образное выражение ««помещение» в поле «зрения»» (тогда как сохранение их в этом уме правильнее называть, вслед за тобой, нахождением в этом поле). Взяв при этом как слово «помещение», так и слово «зрение» в кавычки, а потом (ниже по тексту) ещё и уточнив, что речь идёт не о реальном зрении, а об умозрении. Зачем я это сделал? То бишь какого дьявола обратился тут к метафоре, а не назвал «вещи своими именами»? Да потому что у того явления, о котором я говорил, попросту нет своего специального имени. Не выработала его ещё наука, не говоря уже об обыденном языке. Вот я и старался, как мог, словесно обозначить-пояснить сие явление – тот «экран», на котором идеи предстают перед нашим внутренним «взором» (получи ещё парочку метафор. И распишись в получении). Причём, естественно, взял для этого слова из «зрительного» лексикона (в силу главенства зрения в человеческом восприятии объектов мира). Допускаю, что получившееся в итоге обозначение-пояснение не очень удачно, раз оно сбило тебя с панталыку. Но не думаю, что можно найти много лучшие. И, несомненно, это тоже будут лишь метафоры: от них мы не избавимся до тех пор, пока чётко не определимся с данным объектом, т.е. не составим себе о нём достаточно ясного отдельного представления и не присвоим ему личное имя, например, «кувырк» (раз слово «кварк» уже занято).   К указанной моей метафоре ты и прицепился, из неё и раздул весь пузырь, включая и вывод о запрещённости всех аналогий между мозговыми и немозговыми деятельностями вообще. Другого повода к сему я не давал. Так что проанализируем данный повод. Здесь возникают следующие вопросы.   Первое. Является ли указанная метафора СХОДСТВОМ реальных и идеальных объектов? Да. Потому что это метафора, а все метафоры «паразитируют» на сходствах того, что с их помощью обозначается-разъясняется, с тем, что в качестве них (метафор) используется (т.е. с их прототипами). Иначе как бы первое могло связываться со вторым?   Зачем вообще нужны метафоры? Какова их роль в научных (а не в поэтических) текстах? Они используются в тех случаях, когда требуется дать кому-то (назовём его Васей) представление о чём-то ему (Васе) неизвестном (пусть это будет объект А), разъяснить, что оно (это А) собой представляет. Причём, само собой, речь тут идёт об А, неизвестном лишь тому, кто получает разъяснения (Васе), а не тому, кто их даёт (допустим, Мише): этот-то прыщ как раз наперёд должен знать, что такое А. Иначе как бы он мог что-либо пояснять по его поводу? А в чём состоит суть разъяснения, даваемого с помощью метафоры? В том, что Миша отсылает Васю к некоему (тоже, естественно, известному этому Мише) объекту Б, который Васе уже более-менее знаком. «Объект А, – говорит тут Миша Васе, – это примерно то же, что объект Б, точнее, они одинаковы (сходны) в свойстве «х» (или в целом наборе свойств «х», «у», «z»)». Это и есть использование Б в качестве метафоры, поясняющей, что такое А. Разъяснение неизвестного (Васе, но не Мише) на примере известного (им обоим). (При этом, конечно, как я уже отметил выше, адекватность представления об А, которое формируется таким манером у Васи, зависит от качества используемой Мишей метафоры, т.е. от того, насколько Б «близко» А, насколько их сходства существенны как в плане их численности, так и (что ещё важнее) по «весу» соответствующих (сходных) свойств в определённостях А и Б).   Отсюда, повторяю, там, где метафоры, там и сходства. Метафоры апеллируют к сходствам и оперируют ими. Но, разумеется, только теми, которые (1) реально есть у А и Б и которые (2) фиксируются именно этой конкретной метафорой, а не какой-то другой (в коей А поясняется уже на примере не Б, а В или Г). Например, в чём конкретно заключается сходство реальных и идеальных объектов у меня? Не в том, как показалось тебе, Мунир, будто в обоих случаях данности этих объектов нам суть их восприятия, т.е. что поле «зрения» вторых идентично полю зрения первых (в этом-то они как раз несходны!), а в том, что и там, и там эти объекты находятся в поле (центре) внимания, что мы их наблюдаем, имеем перед собой (понимай ты это «перед собой» хоть как «перед глазами», хоть как «перед умственным «взором»»). Ну и, отмечу ещё вдобавок, то обстоятельство, что «вИдение» идей (в особенности, образных) умственным «взором» кое-чем похоже на вИдение реальных феноменов. Чем? Да тем, ЧТО мы, собственно, видим и «видим», т.е. содержанием видимого и воображаемого (что и не удивительно, ибо в обоих этих случаях активируются одни и те же нейронные паттерны. Просто их активации производятся и поддерживаются по-разному: извне и изнутри (отчего они имеют принципиально различные «источники» и представляют собой принципиально различные процессы)).   Второе. Является ли моя метафора сходством РЕАЛЬНЫХ ОБЪЕКТОВ И ИДЕЙ? И да, и нет. Нет, поскольку она относится вовсе не к этим объектам напрямую, а лишь к ДАННОСТИ нам идей и даже к «вызываниям» их у нас; я поясняю эти данности-«вызывания» идей на примере того, как даны нам реальные объекты. Да, ибо обе сии данности нам (и тех, и других) всё-таки можно рассматривать как «части» или как «атрибуты» указанных объектов. Всё, что относится к первым (данностям), тут можно приписать и последним (объектам) (но не наоборот). Подобно тому как всё, свойственное конкретному мозгу, свойственно и его владельцу (хозяину), человеку (но не наоборот).   Третье. Является ли моя метафора АНАЛОГИЕЙ (уподоблением без должного основания) реальных и идеальных объектов (или их данностей нам)? Нет. Ибо метафоры – не аналогии. Любая метафора, как сказано, есть лишь фиксация сходных свойств А и Б, объяснение на примере Б того, что такое А, а вовсе не приписывание А помимо того ещё и каких-то других свойств, имеющихся у Б, но не наблюдаемых объясняющим субъектом у А. Такое приписывание, конечно, тут тоже не исключено, однако только сверх программы: если оно производится, то производится уже в рамках именно аналогии, а не собственно метафоры. Последняя же, повторяю, вовсе не уподобление одного объекта другому без должного основания, а прямое утверждение их сходств на основании прямого известного (объясняющей стороне) наличия у того и другого соответствующих одинаковых свойств. (Если Миша говорит Васе, что забор у него на даче такого же синюшного цвета, как Васина рожа после попойки, то это означает лишь то, что у забора такой же цвет, а не то, что забор и есть эта рожа). Т.е. там, где применяются метафоры, налицо лишь тот случай, который оговорен в пункте 4 предыдущего параграфа.   В частности, и моя метафора служит лишь образным пояснением того, что такое данность нам идей, сделанным на примере куда более изученной и понятной каждому данности реальных объектов. Без какого-либо дополнительного необоснованного приписывания других особенностей вторых первым или наоборот, т.е. без их отождествления. (Данные виды объектов я вообще в своём тексте не уподобляю, а, напротив, только различаю по целому ряду «параметров». Ибо уже сама задача подразделения объектов на разные классы-виды диктует мне исключительно различительный подход).   ЕЩЁ ОДНА ПРОРУХА НА СТАРУХУ Наконец, остался «неохваченным» ещё четвёртый вопрос: содержит ли отмеченная метафора сходства (ибо аналогией, как только что выяснено, она точно не является) не только реальных объектов и идей, но и мозговых и немозговых деятельностей? Ты ведь от первых перешёл по ходу дела ко вторым, понимая сие так, будто бы ты сменил тем самым только терминологию, но не предмет разговора. По факту твой тезис о запрещённости аналогий между мозговыми и немозговыми деятельностями есть лишь пересказ другими словами тезиса об уподоблении мною реальных и идеальных объектов. Иначе что это ты вдруг заговорил об указанном запрете? Откуда взял, что аналогии тут запрещены? Ясно, что прийти к сему ты мог, только оттолкнувшись от неверности отмеченного якобы уподобления мною реальных и идеальных объектов. И, соответственно, исходя в оконцовке всё из той же моей метафоры, поясняющей «вызывание» идей на примере появления в поле зрения реальных объектов. Других поводов для всего этого мыслетворчества я, повторяю, не давал. Но оправдан ли ещё и такой смысловой скачок? Можно ли уподобление без должного основания (допустим, что оно у меня имело место) реальных и идеальных объектов истолковывать как аналогию мозговых и немозговых деятельностей? Нельзя.   Зададимся двумя простыми вопросами. Являются ли идеи мозговыми деятельностями человека? Да. Они и локализованы в мозгу, и суть то, что в нём ПРОИСХОДИТ, а также то, что происходит осознанно (отчего это именно деятельности, а не автоматические действия). Здесь необходима только та оговорка, что идеи – не единственные мозговые деятельности, а лишь одна из разновидностей таковых. Теперь – являются ли реальные объекты немозговыми деятельностями человека? Нет. Как разновидность именно объектов они столь же внутримозговые, как и идеи, а как «отражения» реальных феноменов (т.е. по их, реальных объектов, «прототипам») – в большинстве случаев «отражают» не действия. Ибо реальные феномены могут, помимо того, быть также матобъектами, их свойствами и отношениями. И даже в том случае, когда они, эти реальные феномены, выступают всё-таки событиями (действиями), они всё равно далеко не всегда суть деятельности человека.   Отсюда умственные операции (уподобления, аналогии и пр.) с идеальными и реальными объектами – не операции с мозговыми и немозговыми деятельностями. Нельзя в разговоре перепрыгивать от одних из них к другим так, будто рассуждаешь об одном и том же. Это не одно и то же. Соответственно, и метафора, относящаяся к первым, не относится ко вторым.   Мунир, ты написал:   -------- Я уж не говорю об «усилии воли». Это было непонятно, когда данное «усилие» производил субъект-человек. Еще более туманным данный процесс оказывается по отношению к «внутренностям» мозга. Человек (его мозг как единое целое) и мозг как структура (структурный набор? – А.Х.) «элементов» мозга – принципиально разные субъекты. Человек (точнее, его мозг в единстве с рецепторами, мышцами и плотью) и мозг, взятый отдельно от всего остального и рассматриваемый «изнутри», как совокупность нейронов, их групп, каких-то их зон, областей и т.д., «действуют» по отношению к объектам по-разному. --------   Мунир, о чём этот твой пассаж? Его можно рассматривать в трёх аспектах: (1) в его собственном содержании и (2) как звено в цепи твоих рассуждений, т.е. в его отношениях к (2а) предшествующим и (2б) последующим фразам.   Содержательно здесь налицо утверждение вроде бы о том, что мозг и его хозяин (человек) – два разных субъекта. Выражено сие, конечно, весьма небрежно и путано, и даже с намёком на то, что субъектов тут не два, а три, но я не буду в этом копаться. Хватит и идеи о раздвоении субъектов (т.е. Я, Эго, личностей) в рамках одного организма. Каковая идея, конечно (поскольку речь идёт вовсе не о соответствующем психическом заболевании), неверна. Ибо субъект в данном случае (т.е. в рамках одного организма), безусловно, может быть только один. И это – собственно человек во всей его полноте. Слово «субъект» всегда относится только к человеку, индивиду в целом, а не к его мозгу или какой-то части этого мозга. Другое дело – вопрос о том, что сообщает человеку субъектность, с чем она связана, чем обеспечена? Вот тут (отвечая на данный вопрос) уже можно и нужно тыкать пальцем в мозг и даже в те его отдельные части, которые отвечают за разумность. Но субъект, повторяю, это не мозг и не его интеллектуальные отделы, а его (их) владелец, т.е. человек в целом.   Отсюда ты в данном отрывке говоришь на деле вовсе не о субъектах (зря пользуешься этим словом), а просто о мозге и человеке как разных материальных образованиях (при том что первый есть часть второго). Причём тебе важна даже вовсе не сама эта их материальная разность (по устройству, составу и пр.), а лишь её «плоды» в виде разности «действий» мозга и человека в отношении объектов (тут лучше выразиться: «разности их отношений к объектам», ибо понятие «отношения» шире понятия «действия», и мозг с человеком не только и не столько «действуют» в отношении объектов, сколько относятся к ним иными способами). Что это за разные (заразные) «действия»? Их разность, во-первых, надо, по-видимому, понимать как обусловленную не разностью самих объектов (в качестве реальных и идеальных), а разностью именно «действующих» сущностей: человека и мозга. Ведь ты именно на неё (их разность) напираешь в рассматриваемом пассаже. Человек в целом у тебя относится-де к любым объектам так, а мозг – иначе. Во-вторых, встаёт вопрос, как именно различаются эти их отношения? Это же тут самое интересное и важное. Однако на данный счёт ты уже ничего не сообщаешь, а сам я гадать, что ты имеешь в виду, не хочу. Поскольку, напротив, полагаю, что:   1) мозг и человек не относятся к объектам по-разному; ибо в той мере, в какой тут вообще имеется отношение, – это отношение со стороны только мозга; человек же здесь при делах лишь как его хозяин, отчего относится к объектам точно так же, как к ним относится его мозг. По-иному он (человек) может относиться к объектам уже не как человек в целом, а как безмозглое тело. Но в этом случае никакого субъектного отношения к объектам вообще нет – даже к реальным, не говоря уже об идеальных. Поскольку тогда и объектов-то самих попросту нет (как, впрочем, и человека);   2) мозг (или человек как его обладатель) по-разному относится (а не относятся!) именно к реальным и идеальным объектам. Т.е. разность отношений на деле тут определяется различностью не мозга и человека, а реальных феноменов и идей.   Теперь – как приведённые твои рассуждения связаны с предшествующей фразой о запретности аналогий между мозговыми и немозговыми процессами? А чёрт его знает. Может, и никак, поскольку формально ты заговорил о двух субъектах уже с подачи вопроса об «усилиях воли», т.е. в рамках разговора о том, кто эту волю проявляет. Однако возможно и то, что обращение к мозгу и человеку у тебя – продолжение разговора о «внутримозговых процессах» и «деятельностях человека», что тут ты локализационную их интерпретацию (отвечающую на вопрос, ГДЕ эти процессы-деятельности происходят) пытаешься заменить «носителевой» (отвечающей на вопрос, КТО (ЧТО) их производит).   Ну и – какую роль этот смысловой абзац играет в общей цепочке твоих умозаключений? Оные у тебя (как проясняется чуть ниже) в общем и целом посвящены тому, чтобы показать, что из указанной «моей аналогии» логически следует необходимость присутствия в голове (мозгу) субъекта внимания, сознания, воли и т.п. некоего «гомункулуса» (а в голове этого «гомункулуса» – его собственного «гомункулуса» и т.д. до бесконечности), который, собственно, и выполняет за субъекта всю эту грязную работу: проявляет внимание, ощущает цвета и запахи, испытывает желание дать кому-нибудь по шее, сознаёт, что это нехорошо (ибо можно напороться на ответку), прилагает усилия воли, чтобы этого не делать, и др. И я могу согласиться с тем, что отождествление данности нам идей с восприятием реальных объектов (феноменов), действительно, порождает указанную проблему («гомункулуса»). Только, во-первых, я такое отождествление не провожу, а, во-вторых, означенная проблема есть следствие именно и только спутывания данности идей с данностью реальных объектов, но не:   1) какой-то неизвестной аналогии между мозговыми и немозговыми деятельностями (суть которой ты не поясняешь, ошибочно полагая, что это то же самое, что отождествление реальных и идеальных объектов),   2) разности мозга и человека в целом в качестве якобы разных субъектов (чего просто нет) и   3) разности отношений мозга и человека к объектам (каковая разность тоже отсутствует).   Мунир, ты написал:   -------- По моему дилетантскому мнению, нельзя о мозговых процессах писать по аналогии с деятельностью человека, даже в кавычках. Иначе мы попадаем в дурную бесконечность. Получается, что при подобном взгляде мы неявно предполагаем наличие некоего маленького «гомункулуса» в мозге (даже если это мыслится как отдельная область мозга), который «помещает» «ментальное содержимое», находящееся вне этого «микромозга» (не в данной области мозга), в поле своего «зрения». Но прежде, чем «помещать идеи в поле своего зрения», он должен обратить на них внимание. Иначе как он «узнает», что, собственно, помещать-то? Возникает резонный вопрос: а как осуществляет внимание этот самый гомункулус? «Усилием воли»? Видимо, внутри такого «гомункулуса» (отдельной области мозга) находится ещё более мелкий «микромозг», который опять же «вызывает к «жизни»» какое-то своё «гомункулусовское содержание». И так далее до бесконечности. Это не объяснение и не понимание, а лишь их видимость – переадресация от непонятного к ещё более непонятному.   ------- МЫ ЕХАЛИ, ЕХАЛИ И НАКОНЕЦ ПРИЕХАЛИ Мунир, этот твой кусочек – как бы выведение тобой как бы из моих взглядов проблемы «гомункулуса». Почему «КАК БЫ из моих взглядов», ясно: потому что мои взгляды совсем другие. А почему «КАК БЫ выведение»? Потому что за исходный пункт ты тут берёшь якобы проводимую мной аналогию между мозговыми и немозговыми деятельностями, из которой ничего такого не выводится. Хотя бы просто потому (не обращаясь даже к то ли локализационному, то ли «носителевому» пониманию тобой мозговых и немозговых процессов), что конкретику этой аналогии ты не указываешь. А что можно вывести из неизвестного? Ничего.   Короче, тебя «спасает» только то, что ты на деле путаешь этого «неизвестного науке зверя» с отождествлением данностей реальных и идеальных объектов, т.е. с понимание данности идей по образу и подобию восприятия. От этой действительной печки ты начал танцевать, затем исполнил ритуальные телодвижения в отношении внимания, тоже истолковываемого тобой (якобы с моей подачи) в том же «воспринимательском» духе (т.е. как нахождение в поле охвата каких-то рецепторов), ну и, напоследок, сбацал па в обнимку с «волевыми усилиями», которые, правда, тут уже в основном сбоку-припёку. Ведь о том, как я представляю себе феномен воли, ты у меня ничего не почерпнул и, стало быть, не имел возможности это моё представление как-то так истолковать, чтобы из него следовала необходимость «гомункулуса». Максимум, за что ты можешь в этом плане уцепиться, это за то, что усилия воли у меня (в процитированном тобой тексте) прилагаются к запуску и поддержанию внимания, моё понимание коего ты истолковываешь в «нужном тебе» «воспринимательском» духе. Отчего и на волю будто бы краешком падает «воспринимательская» тень. Но это слишком косвенная связь. Отсюда всё-таки выйти на то, будто и волю я понимаю (изображаю) так, что из этого вытекает «гомункулосизм», нельзя. Тогда как из простого признания её (воли) наличия эта гадость («гомункулосизм») отнюдь не следует. Ты ведь, надеюсь, не отрицаешь то, что воля как особый психический феномен есть? И не рискнёшь впрямую утверждать, что из данного её наличия вытекает наличие «гомункулуса»?   Впрочем, я как раз полагаю, что ты именно этим и озадачен. Все твои выведения «гомункулуса» якобы из моих взглядов – для отвода глаз. На деле тебя (и не только тебя) смущает (да так, что ты и от яда отказываешься) вообще само бытие психических феноменов, загадка их данности нам. Каковая данность, как тебе (и многим другим) кажется, непременно требует бесконечного ряда «гомункулусов». При том, что ты, конечно, знаешь, что ничего такого нет: ты – это ты, а не кто-то внутри тебя (тогда как внутри меня наверняка кто-то сидит и постоянно просит жрать). Вот это противоречие и давит тебе на мозги. А то, что ты выходишь на проблему «гомункулуса» будто бы с моей подачи и тычешь ею именно в мою физию (мол, как тебе не стыдно пороть такую чушь!), – это я тебе просто под руку попался.   Но раз попался – придётся отвечать. Тем более что, как я понимаю, именно этого ты от меня главным образом и ждёшь. Так вот тебе (взамен вставной челюсти) вставная новелла.       «ФИЛОСОФСКИЕ» ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ   1. Преамбула   СЕМЕРО КОЗЛОВ В психологии есть семь главных проблем, носящих околофилософский характер, т.е. таких, решения которых требуют обращения к философии. Это:   1) психофизическая проблема,   2) проблема связи психики и мозга,   3) психофизиологическая проблема,   4) проблема данности,   5) проблема гомункулуса,   6) проблема квалиа и   7) проблема «Я».   Все эти проблемы тесно связаны друг с другом: понимание каждой из них определяется пониманием всех прочих. Так что разбирать их по отдельности в принципе нельзя.   Кроме того, они в разной степени «философичны». Больше всего тут философского поля ягоды первые три проблемы, а последующие четыре носят в основном психологический характер (при том что проблема квалиа имеет ещё и гносеологический уклон).   СОСТОЯНИЕ ДЕЛ Из данных семи проблем на сегодня, разумеется, не решена ни одна (иначе они и не были бы проблемами) и даже, хуже того, более-менее внятно артикулированы только проблема гомункулуса и проблема квалиа. Проблема «Я» чётко не оформлена и потому в сознании психологов то ли есть, то ли нет – не поймёшь. А с первыми четырьмя проблемами вообще беда. В том смысле, что их совершенно не отличают друг от друга, а полагают какой-то одной, якобы единой проблемой, которая именуется одними учёными – психофизической, а другими – психофизиологической (впрочем, немало и таких, что вперемешку пользуются обоими названиями). Между тем это именно четыре разные проблемы, отвечающие каждая на свои вопросы: первая – об отношении психического и физического, вторая – о связи мозга и психики, третья – об отношении психического и физиологического (нейрофизиологического), а четвёртая – о сущности сознания. Однако их, повторяю, смешивают воедино. Что резко отрицательно сказывается на их пониманиях и решениях. Понятно, что если нет ясного представления о том, что за вопрос перед тобой стоит, то невозможно дать на него вразумительный ответ: тут можно ожидать только налезания одной путаницы на другую. Что и происходит на деле с отмеченными проблемами.   ЯВНО ДОХЛЫХ ТАРАКАНОВ ОТОДВИНЕМ В СТОРОНКУ Более того, ситуация с указанной квадригой гнедых, принимаемой за единицу, усугубляется, вдобавок, подбрасыванием в ту же кучу со стороны также проблемы отношения сознания и материи. Т.е. вопроса о том, кто из них первичен, а кто вторичен, кто кого породил и кто кого убьёт. Оный вопрос тоже считается «элементом» отмеченной единой то ли «психофизической», то ли «психофизиологической» проблемы. Однако я так не считаю и не собираюсь здесь возиться ещё и с данным вопросом. Во-первых, ввиду того, что он вовсе не философско-психологический, а чисто философский. Во-вторых же, потому, что это уже сегодня и вообще не вопрос, а абсолютно ясное дело. Сознание относится к материи примерно так же, как мой насморк ко Вселенной. Только не надо понимать это так, будто данным сравнением я хочу сказать, что никакого отношения тут на деле нет: оно, конечно, есть (мой насморк – явление, имеющее место во Вселенной, есть «часть» её), но крайне отдалённое.   Что такое сознание? Один из психических феноменов. Что такое психические феномены? Особые работы мозга. Что такое мозг? Один из органов животного организма (исполняющий в нём функцию управления). Что такое организм? Вещь биологического уровня материи (т.е. одного из её уровней, которых у неё пруд пруди). Так что сознание – это просто одно из частных проявлений одной из частных форм (или – для материи в целом – фрагментов) материи (а именно, разумного, т.е. особым образом устроенного, мозга). В этой части никаких сомнений и никакой загадки нет.   С ЖИВЫМИ, НО ЧУЖИМИ ТАРАКАНАМИ НАМ ТОЖЕ НЕ ПО ДОРОГЕ Неясности остаются в той или иной мере разве что в понимании ряда аспектов познания: его отношения к познаваемому, адекватности его процедур, достоверности добываемых знаний, сущности таких его инструментов, как идеализации, гипотезы и пр. Но это уже не совсем (и даже совсем не) проблема отношения сознания и материи.   Кроме того, это тоже вопросы вовсе не психологического, а чисто гносеологического толка. С ними разбирается гносеология, а не психология и иже с нею (я имею в виду психофизиологию, нейрофизиологию и близкие им дисциплины). Познание во всех его аспектах – предмет первой, а вторая изучает не познавательный процесс с его перипетиями и «камнями преткновения», а именно психику, её феномены. Её (психологии) задача – уяснить, что конкретно представляют собой внимание, воля, сознание, ощущения, чувства, желания, идеи, мысли и проч. И вот тут она сталкивается, в частности, с некоторыми общими вопросами относительно сущности перечисленных феноменов, ответы на которые требуют философского подхода. Т.е., повторяю и подчёркиваю, сами по себе это вопросы отнюдь не онтологии (которая, на мой взгляд, и есть подлинная философия) и не гносеологии (которую подавляющее большинство учёных (но не я) тоже считает разделом философии). Это вопросы исключительно комплекса психологических дисциплин – тех, что изучают (с разных сторон) феномены психики и мозг. Однако ответы на сии (касающиеся лишь сущности психических явлений) вопросы требуют обращения к философским (онтологическим) знаниям, т.е. приложения к данным частным случаям каких-то общих положений (представлений).   С этим – приступим к конкретным разбирательствам (с указанными проблемами).   2. Психофизическая проблема   Первой в очереди у нас, как сказано, стоит психофизическая проблема. Т.е. проблема отношения (связи) психического и физического (а, точнее, психических и физико-химических свойств и закономерностей), причём, особой связи. Все учёные-естественники, естественно (они же естественники!), полагают, что психические явления не нечто, постороннее мозгу, а суть его «отправления» и, тем самым, что психическое как-то производно от физического (физико-химического). И это верно. Однако как именно они (психика и «физика») связаны между собой, как первое «растёт-вырастает» из второго? На этот вопрос удовлетворительного ответа до сих пор нет. Предлагаю свой вариант.   ПРОСТЫЕ СИСТЕМЫ И С ЧЕМ ИХ ЕДЯТ Начну с той очевидности, что мозг – это совокупность нейронов (о глие, кровеносных сосудах и пр. я умалчиваю, ибо они не имеют прямого отношения к психике). Тем самым они соотносятся между собой как система и её элементы. Что характерно для любой системы и её элементов (при том, что разговор о ЛЮБОЙ системе» (где слово «любой» означает, помимо всего прочего, «от самых сложных до самых простых») по факту неизбежно сводится к разговору о том, что характерно для самых простых систем; ибо то, что обще всем системам, – это особенности их простейших образцов, то, что присуще всем системам просто как таковым, т.е. как множествам элементов)? То, что одно тут и есть другое. Любая система есть «в натуре» не что иное, как множество её элементов, и наоборот, любое множество «х», образующее совокупность, есть система (в рамках коей указанные «х» играют роль её элементов). Иными словами, одно здесь сводится к другому. Причём, во-первых, именно сводится, а не выводится одно из другого (о каком-либо выведении системы из элементов или элементов из системы говорить просто нелепо). Во-вторых же, это вполне определённое, особое сведение, то бишь особый вид рода сведений вообще. Назовём его субстратным, или натуральным (ибо система и множество её элементов – одно и то же именно в их натуральном выражении-бытии).   При этом под системами и их элементами конкретно можно понимать всё, что угодно (раз они ЛЮБЫЕ). Хоть матобъекты, хоть их действия, хоть классы с их членами и т.д. Однако мы сориентированы на мозг, который явно – материальное образование, поэтому будем иметь в виду только материальные системы. Что о них ещё можно и нужно сказать? То, что поскольку и система, и элементы тут – матобъекты, то и первая, и вторые обладают всем, чем положено обладать матобъектам. В частности, особыми проявлениями (особенности которых суть качества, разновидность свойств, но я буду тут называть их просто свойствами) и особыми порядками этих проявлений (которые я буду именовать закономерностями «поведений» данных матобъектов, или просто закономерностями). И вот эти атрибуты (свойства энд закономерности) простых матсистем и атрибуты их элементов соотносятся между собой в основном так же, как сами матсистемы и элементы.   Разумеется, в полном «объёме» так обстоят дела именно и только у простых материальных систем, т.е. у колоний и у скоплений, выступающих такими множествами элементов, которые не представляют собой их единств, целостностей (где системы не являются «организмами», кооперативами). Но и любую целостную (кооперированную) систему тоже можно рассмотреть (взять) только как простое множество её элементов. И в этом плане, повторяю, указанные атрибуты систем – почти то же самое, что и атрибуты их элементов. Т.е., во-первых, не выводятся как-либо одни из других (ни первые из вторых, ни вторые из первых (впрочем, никакие свойства вообще не выводятся из других свойств)), а лишь сводятся друг к другу. Во-вторых, свойства сводятся друг к другу, прежде всего, всё в том же как бы субстратном (но уже не натуральном, ибо свойства – не матобъекты, их бытие имеет иной характер) смысле (отчего я и утверждаю, что они ТО ЖЕ САМОЕ): свойства простых (или взятых как простые) систем суть не что иное, как суммарные совокупности свойств их элементов (о закономерностях же я в данном контексте не распространяюсь, ибо они не то, что обладает количеством и что можно тем самым суммировать). Например, масса звезды есть просто сложение масс всех составляющих её частиц.   Однако тут обнаруживается ещё и дополнительное «в-третьих». А именно то, что свойства простых (или хотя бы рассматриваемых как простые, т.е. в той части, в коей они предстают как таковые) систем и свойства их элементов совпадают (сводятся друг к другу) не только субстратно, но и содержательно. Это не только одно и то же «в натуре», но и те же самые «качественно», одинаковые, ТАКИЕ ЖЕ свойства. Каждый отдельный элемент (а уже не непременно вся их совокупность в целом, которая требовалась для субстратного тождества) тут такой же по своим свойствам, как и вся система. В этом плане они ничем не отличаются друг от друга. (Что, кстати, дополнительно обусловливает и объясняет невыводимость их друг из друга. Ибо что значит вывести одно свойство («х») из другого («у»)? Свойства – это определённости, отчего они и наличествуют только как определённые. Отсюда речь тут может идти только о выведении содержания (конкретики) одного из них из содержания (конкретики) другого. И ни о чём ином. А у нас в данном случае на руках одинаковые содержания! Что ж тут выводить? В этой ситуации никакое выведение невозможно в принципе. Выводить одно из другого можно только, если это различные объекты. А одинаковые содержательно свойства на деле – это одно и то же свойство. Масса Земли и масса Солнца – в обоих случаях масса).   И почти то же самое можно сообщить о соответствующих закономерностях. Закономерности «поведений» простых систем «качественно» те же самые, что и закономерности «поведений» их элементов, взятых по отдельности. Т.е. они так же (как и свойства) сводятся содержательно друг к другу (это одни и те же закономерности) и, соответственно, не выводятся друг из друга ещё и по этой причине. Единственное, что здесь нарушает сию благостную картинку, это то, что множественности (т.е. системы как именно множественности, взятые с их количественной, а не качественной стороны) представляют собой особые, отличные от единичностей объекты и имеют свои дополнительные закономерности «поведений», не сводящиеся содержательно к закономерностям «поведений» их отдельно взятых членов (элементов). Конкретно тут работает вдобавок закон больших чисел, т.е. закон уравновешивания, взаимоуничтожения крайностей, который, естественно, не при делах там, где множественности нет. Но за этим исключением, обращаясь только к «качественным» содержаниям закономерностей «поведений» простых систем и их элементов, все эти их закономерности одинаковы. Например, «поведение» звёзд определяется теми же законами, что и «поведения» составляющих их частиц. (Уточню ещё, что и указанный закон больших чисел, как закон множественных систем, несмотря на его нетождественность «качественным» закономерностям элементов этих систем и самих последних, всё равно не выводим из указанных закономерностей. Равно как и «качественные» закономерности «поведений» элементов и систем не выводимы из закона больших чисел: это нейтральные друг по отношению к другу, относящиеся к совершенно разным объектам закономерности).   Но вернусь к мозгу. Всё отмеченное в принципе относится и к нему. Если взять его как простую систему, как кучу (простое множество) нейронов, то он и есть они, и все его соответствующие свойства и закономерности (например, масса и закон тяготения) суть их свойства (взятые суммарно) и закономерности (взятые с их «качественной стороны»). Т.е. сводятся друг к другу как субстратно (для свойств), так и содержательно, но не выводятся друг из друга.   КООПЕРАТИВЫ КАК НОВЫЙ ВИД ЗАКУСКИ В то же время мозг – вовсе не простая система элементов, а особым образом организованная, целостная. Т.е. это не колония или скопление, а своего рода «вещь» в вещи. Подлинной (уровневой) вещью тут, конечно, выступает обладающий этим органом биологический организм в целом, но и сам указанный орган (мозг), отвечающий за управление (специализирующийся на управлении) организмом, не лыком шит. То бишь тоже представляет собой кооператив, соединение множества специализирующихся на исполнении различных обеспечивающих упомянутое управление организмом функций элементов (нейронов и тех или иных их спецобразований – отделов мозга). И сие, разумеется, имеет свои последствия. Вот я только что отметил, что переход от единичности к множественности порождает дополнительно к качественным закономерностям элементов и систем ещё и закон больших чисел, т.е. закон, описывающий закономерность «поведений» исключительно множеств. И чем больше конкретное множество, тем явственнее обнаруживается, чётче работает эта закономерность. Но переход от простого (разрозненного) соединения элементов в систему к их целостному объединению в «организм» (я имею тут в виду, естественно, уже не биологический организм, а любое соединение кооперативного толка) ещё более значим в плане порождаемых им изменений вышеописанной простой ситуации. К чему это ведёт?   Ну, что касается чисто «натурального» положения дел, то в нём, по сути, ничего не меняется. Мозг и в качестве кооператива по-прежнему субстратно сводится к совокупности составляющих его нейронов. Если спросить «Мозг – это нейроны?», то ответом будет: «Йес, ов корс» (прошу прощения за коми-пермяцкий акцент). И выводить из бытия просто множества нейронов бытие мозга всё так же нелепо. Из наличия многих нейронов вовсе не следует, что они обязаны во что-либо соединиться, и уж, тем более, именно в мозг.   Вместе с тем, однако, тут появляется ещё и тот нюанс, что мозг – это не просто множество, куча нейронов, а особым образом организованное их соединение. Отчего если «в натуре» он и сводится к ним, то сущностно представляет собой нечто принципиально иное. На уточняющий вопрос «Есть ли мозг простая куча нейронов?» приходится уже отвечать: «Ноу, ит изнт». Ибо теперь к определяющим его признакам, помимо простой системности (т.е. состояния из множества элементов-нейронов), присоединяется ещё и специфическая организованность, придающая этому материальному образованию дополнительную определённость не менее важного толка, чем его особый субстратный характер. Теперь это не просто соединение множества автономных друг по отношению к другу нейронов, но и весьма особое (по его порядку и принципам) их соединение, представляющее собой единый «организм», целостность. Со всеми последствиями этого нового обстоятельства.   ПЕРЕМЕНЫ НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ Эти последствия в особенности дают о себе знать в отличиях свойств и закономерностей кооператива (взятого, повторяю, уже именно как таковой, а не как простая система, отчего речь тут идёт не о сумме суммируемых свойств его элементов, а лишь об эмерджентных (то есть новых, не сводящихся к старым) свойствах и закономерностях данного «организма» как целого) от свойств и закономерностей его элементов. Свойства и закономерности любого кооператива – совсем не то, что свойства и закономерности его элементов в содержательном плане. Т.е. их содержания не совпадают, не сводятся друг к другу, не одинаковы, не такие же. У кооперативов как единых «организмов» они одни, а у их элементов самих по себе – другие. Почему так получается?   Потому что свойства/закономерности элементов – это, напоминаю, особенности и порядки проявлений-«поведений» последних, взятых как раз каждый сам по себе, а свойства/закономерности кооперативов (как особых соединений этих элементов) – особенности и порядки проявлений-«поведений» их именно в качестве целостных «организмов». Действия (проявления-«поведения») вторых тут суть кооперации действий (проявлений-«поведений») первых, т.е. их (этих действий элементов) единства, единодействия. Вот как таковые они и приобретают-имеют свои особенности (т.е. содержания), отличающие их от особенностей (содержаний) составляющих их «элементных» действий. Причём как в плане соответствующих свойств, так и в плане закономерностей. Единодействия «организмов» отличны от входящих в них (составляющих-образующих эти единодействия) действий их элементов и особенностями проявлений, и закономерностями этих проявлений в статусе «поведений». То бишь, повторяю: они не сводятся друг к другу содержательно.   Аналогична ситуация и с субстратным сведением свойств (о закономерностях я тут опять-таки молчу, ибо они не поддаются суммированию в принципе, по самой их неколичественной природе) кооперативов к свойствам их элементов, и наоборот. Его здесь тоже нет. Почему? Потому что субстратно одни свойства (систем) сводятся к другим («элементным») лишь как суммы к суммируемым в них единицам. А новые, эмерджентные свойства кооперативов – вовсе не суммы (количественные соединения) свойств их элементов. Первые появляются не как результаты сложения вторых и представляют собой не их совокупности. Суммы, вообще, всегда «качественно» идентичны суммируемым единицам, отличаясь от каждой из них лишь количественно. В нашем же случае эмерджентные свойства кооперативов как раз «качественно» (содержательно) отличны от свойств элементов. Отсюда здесь нет и не может быть никакого их субстратного совпадения. Вот единодействия кооперативов по факту суть совокупности действий их элементов; о них (этих единодействиях) можно сказать, что они натурально совпадают с указанными совокупностями, что каждое из первых есть «в натуре» то же самое, что соответствующая вторая, т.е. что они субстратно сводятся друг к другу. А с их особенностями – не так. То бишь, повторяю: натурально свойства кооперативов (как именно кооперативные их свойства) к свойствам их элементов также не сводятся.   А как тут обстоит дело с выведением одного из другого? Т.е. содержаний атрибутов (свойств/закономерностей) кооперативов из содержаний атрибутов (свойств/закономерностей) их элементов (ибо, напомню, пытаться выводить тут можно только содержания одних из содержаний других)? Да всё так же. Оно (сие выведение) невозможно.   Это утверждение, наверное, покажется кому-то сомнительным ввиду, скажем, того обычно приводимого факта, что все «внешние» свойства воды (т.е. особенности её «поведений» при разных температурах, давлениях, в контактах с разными другими химвеществами и проч.) вполне выводимы из того, что она (вода) суть Н2О. Однако этот пример – совсем из другой оперы, чем та, которую насвистываю я. Тут физико-химические свойства воды выводятся собственно из её молекулярного состава. То бишь как раз из того, что вода представляет собой как кооператив, а вовсе не из свойств её элементов, т.е. атомов водорода и кислорода, взятых по отдельности. Из свойств этих атомов свойства воды вывести нельзя. Так что повторяю и настаиваю: из свойств элементов свойства кооператива не выводятся. Однако для возникновения иллюзий о возможности такого выведения здесь появляются некоторые основания (лазейки).   ОТКУДА И КУДА РАСТУТ УШИ Во-первых, в виде уже самого того, что данные атрибуты содержательно различны. Этим снимается тот формальный запрет на выведение одного из другого, который налагался идентичностью их содержаний, т.е. тем, что это на деле одни и те же свойства. Теперь они – не одно и то же.   Во-вторых, в виде действительно имеющейся здесь некоей связи между свойствами/закономерностями кооперативов и свойствами/закономерностями их элементов. Только это не прямая их связь, благодаря каковой первые можно было бы вывести из вторых, а окольная. Означенные атрибуты кооперативов суть атрибуты их единодействий. Эти единодействия, в свою очередь, суть кооперированные совокупности действий их (кооперативов) элементов. А сами объединения данных действий в указанные единодействия (читай также: объединения осуществляющих их элементов – в кооперативы) обусловливается-обеспечивается не чем иным, как особыми определённостями этих действий (или, что то же самое, их носителей-элементов), т.е. присущими им свойствами и закономерностями. Не было бы последних – не было бы ни соответствующих «сплетений» действий элементов в единодействия (т.е. не было бы самих единодействий), ни их (данных единодействий) носителей (кооперативов). А следовательно, не было бы и присущих оным единодействиям и их носителям эмерджентных свойств/закономерностей. Бытие последних имеет наличие первых (с их конкретными иными определённостями) своим необходимым основанием.   Но одно (А) произрастает здесь вовсе не из другого (Б), как растение из семени (или, точнее говоря, не является прямым преобразованием Б в А), а вырастает на чём-то третьем (В) с помощью этого другого (Б), как растение на почве при посредничестве воды (или, точнее, А тут выступает одним из результатов преобразования В, осуществляемого «работой» Б). Отчего зависимость этого произрастающего (А) от того, с помощью чего оно выросло (Б) на его «кормовой базе» (В), вовсе не та, что позволяет непосредственно выводить первое из второго (А из Б). Первое (А) тут невозможно и не бывает без второго (Б), но наличие Б не означает непременного наличия (становления) А и даже не определяет однозначно, каким оно будет, если возникнет. Максимум, что можно вывести из наличия у элементов определённых свойств/закономерностей, это возможность их соединения в кооператив, но отнюдь не то, какие свойства и закономерности будут иметься у этого кооператива, если указанная возможность по каким-либо причинам (совершенно посторонним природе указанных свойств/закономерностей элементов!) реализуется. Т.е. тут на деле хотя и имеется некая мало-мальски выводная связь, но вовсе не между атрибутами кооператива и атрибутами его элементов, а разве что между свойствами/закономерностями последних и становлением-бытиём (возможностью становления-бытия) самого кооператива: первые (атрибуты элементов) выступают разрешительными условиями (но не причинами!) второго (указанного становления-бытия кооператива).   Причём подчёркиваю: это я пишу только о таких свойствах/закономерностях элементов, которые являются атрибутами непосредственно предшествующего уровню кооператива уровня материи (для мозга – клеточного, нейронного (или доорганизменно-билогического)), если же взять свойства/закономерности ещё более ранних уровней (каковыми в отношении психических проявлений мозга как раз выступают физические и химические свойства/закономерности «поведений» составляющих нейроны молекул и атомов (о всём, что сему предшествует, включая и квантовые свойства/закономерности, к которым пытается свести сознание и свободу воли Р.Пенроуз, я уж вообще молчу)), то, опираясь на них, нельзя предсказать (вывести) даже и вышеуказанную возможность соединения в кооператив. Т.е. здесь имеется уже не просто окольная связь атрибутов кооперативов с атрибутами их элементов, но ещё более опосредованная (суперокольная, уводящая садами-огородами куда-то к Чапаеву) связь свойств/закономерностей кооператива и свойств/закономерностей элементов его элементов.   Вот такой «дурной», «тяжёлый» характер носит связь атрибутов кооперативов и атрибутов их элементов (а также и тем более свойств/закономерностей кооперативов и свойств/закономерностей элементов их элементов) в действительности. И точно таковы же, само собой и в том числе,   1) связь свойств/закономерностей мозга (т.е. тех или иных его специализированных подотделов) и свойств/закономерностей образующих этот мозг (или те или иные его подотделы) отдельных нейронов, т.е. связь психических и клеточных свойств/закономерностей, и   2) связь свойств/закономерностей нейронов и собственно физико-химических свойств/закономерностей составляющих данные нейроны атомов и молекул.   Однако многие это, увы, не понимают. И ищут тут какую-то другую связь. Во-первых, прямую, а не окольную (и тем более не суперокольную (хотя речь по факту идёт именно о ней)), а во-вторых, попроще и понятней. А обоим этим критериям лучше всего отвечает, конечно, такая связь, в рамках которой одно прямо следует (выводится) из другого. Или, иначе говоря, сводится к нему логически. О редукции психического к физико-химическому (то бишь тут на деле свойства психичности сводятся к физико-химическим свойствам, психизма – к, так сказать, электрохимизму), соответственно, указанные «многие» преимущественно и хлопочут. (Отмечу, что хотя слово «редукция» буквально переводится как «сведЕние», в рамках психофизической проблемы под ним понимается вовсе не субстратное или содержательное сведЕние, а такое, которое на деле есть выведение: фраза «редукция (сведение) психического к физическому» тут означает «выведение психического из физического»). Но, разумеется, безрезультатно. Ибо на деле вывести психическое из физико-химического (равно как и химическое из физического, биологическое из химического, социальное из биологического и т.п. (при понимании всего этого как свойств, а не их носителей)) нельзя. Свойства/закономерности кооперативов не выводятся из свойств/закономерностей их элементов (а тем более из свойств/закономерностей, присущих элементам самих элементов) не то что прямиком, но даже, как пояснено выше, и окольным путём: последним выводится только возможность становления-бытия кооперативов.   РЕЗЮМЕ Таким образом, подбиваю бабки. Между психическими свойствами/закономерностями мозга и клеточными (или, если угодно, первично-биологическими) свойствами/закономерностями составляющих его нейронов, а также, далее, между первыми вкупе со вторыми – и физико-химическими свойствами/закономерностями составляющих сами нейроны молекул и атомов, безусловно, имеется некая связь. Отрицать это – значит, отрывать психику от «физики» («идеальное» от материального), сжигать между ними все мосты, признавать-объявлять их независимыми друг от друга субстанциями, т.е. впадать в дуализм (а то и в панпсихизм). Что для всех нормальных учёных неприемлемо. Отчего решающее большинство их «нутром» убеждено в наличии указанной некой связи. Однако представление о её характере у многих совершенно ошибочное. Кроме выведения одного из другого (психического из физико-химического, психизма из электрохимизма) люди больше представить себе не могут и не представляют (что, кстати, является всё той же ошибкой опредмечивания свойств, то бишь понимания отношений между свойствами по образу и подобию отношений их носителей, которую я описал в «Основной ошибке философии» (ибо выведение одного из другого возможно только у матобъектов и у действий, но не у свойств)). Отсюда только попытками этой редукции учёный люд и занят. Постоянно терпя на данном поприще фиаско (что и не удивительно, раз психика реально не выводима из «физики» (и раз свойства в принципе не выводимы из свойств)). Но сие, с одной стороны, не отменяет (не может отменить) убеждения в необходимом наличии связи между психическим и физическим. И одновременно это не сопровождается, с другой стороны, отказом от понимания характера данной связи как «редукционного». Отсюда и возникает неразрешимая проблема. (Впрочем, немало и таких товарищей, которых тщетность вышеотмеченных попыток приводит всё-таки к выводу о невыводимости психического из физического, однако сие, увы, вовсе не перенацеливает их на поиски какой-то другой связи психики и «физики», а завершается просто отрицанием какой-либо связи между ними, т.е. признанием полной независимости их друг от друга, автономии «духа» и «тела» (сиречь психики и мозга, психического и физиологического, сознания и материи)).   И это «колошматилово рыбой об лёд» продолжается уже почти сто лет. А ларчик открывается просто. Связь между психическим и физическим, конечно же, есть, но это не та связь, которую столь упорно ищут (и полагают единственно возможной), а совсем другая. При которой одно не выводится из другого, а связано с ним описанным хитроумным, как сорок тысяч Одиссеев, обходным путём.   3. Проблема связи мозга и психики   СУТЬ ПРОБЛЕМЫ Второй «философической» проблемой психологии является проблема связи мозга и психики (обычно тут говорят о сознании (смешивая, кстати, проблему связи мозга и психики с проблемой данности), но я считаю правильным использование более общего понятия: сознание – лишь один из психических феноменов, а психика – вся их совокупность). Эта проблема, как явствует уже из самого её названия (правда, только в моём его употреблении, ибо никто, кроме меня, не выделяет сегодня данную проблему на отдельное положение и не присваивает ей личного имени), толкует, во-первых, о связи именно психики и мозга (а не сознания и материи, психики и «физики», психического и физиологического или «внутренней» и внешней данности нам психфеноменов), а, во-вторых, о связи совершенно особого содержательно толка (что, конечно, вполне закономерно, ибо разность природ соотносящихся сторон всегда предполагает и разность характеров их отношений). Не типа: кто кого породил (кто главнее и имеет право на лучшее место у параши) или каким образом одно сводится к другому (выведением или ещё как), а в смысле: чем (кем) психика и мозг приходятся друг другу. Чем же они друг другу приходятся?   ЕЩЁ ОДНО ПОЯСНЕНИЕ СУТИ ВОПРОСА Этот вопрос, прежде всего, не надо путать с вопросом о конкретной физиологической природе психфеноменов, т.е. о том, какие именно структуры мозга ответственны за тот или иной из них и что эти структуры собой «в натуре» представляют. Вот пример такой постановки:   "Не вызывает сомнения тот факт, что индивидуальное сознание человека неразрывно связано с материальными процессами, протекающими в организме человека, в первую очередь в ЦНС и головном мозге. Проблема заключается в том, чтобы установить, какие именно материальные процессы, механизмы и состояния мозга лежат в основе сознания" (Марютина Т.М., Ермолаев О.Ю. Введение в психофизиологию, 2004, с. 249).   Это, конечно, тоже проблема, только другая, не связи мозга и психики. Последняя проблема толкует вовсе не о физиологии различных феноменов психики (и не об их мозговой локализации). Собственно физиологической проблематикой занимаются именно физиологические дисциплины, те, что конкретно (с помощью томографа, скальпеля и т.д.) изучают мозг и его проявления – нейропсихология, нейрофизиология и Ко. А рассматриваемая проблема – о другом. О том, чем мозг и психика приходятся друг другу в философском плане. Её вопрос – не какие именно отделы мозга связаны с теми или иными конкретными психическими феноменами, а как они с ними связаны, что это за связь? Т.е. это, по сути, вопрос о категориальной сущности того и другого. Ни в каком ином разрезе рассматривать его и отвечать на него нельзя. Отсюда, первым делом, надо обратиться к тому, какие вообще категории есть.   ЧТО ЕСТЬ НА ДЕЛЕ Категорий базового толка, т.е. в самом (1) общем (обобщённом) и (2) исходном (элементарном) виде, имеется, как известно, четыре: сущее (матобъекты), происходящее (события), определяющее (свойства) и Отношения (впрочем, эти последние, возможно, носят не исходный, а производный характер). Далее по первой линии (т.е. в рамках конкретизации общего) они подразделяются ещё (по ряду различных оснований) на виды данных родов (сущее – на вещи, колонии и скопления, а также по уровням, события – на действия, реакции, изменения и движения, а также – на События (как комплексы одновременно происходящих событий) и процессы, свойства – на качества, количества, формы и др., Отношения – на связи, отношения, корреляции и пр. (со всеми дальнейшими делениями всех этих видов ещё и на подвиды, подвиды подвидов и т.д.)), а по второй линии – на множество производных форм, образуемых из исходных категорий (причём тоже как родового, так и видового, подвидового и пр. толка) различными их комбинированиями и иными взаимоотношениями (такими производными формами являются, например, пространство, время, состояния, закономерности, функции, направления, порядок, скорость и т.п.).   Как в этой «системе координат» «располагаются» мозг и психика? Прежде всего, они, безусловно, категориально являются исходными, а не производными формами. В частности, мозг есть явное матобразование, а не что-либо иное. А психические феномены? Они тоже, вне всякого сомнения, суть сущности из числа исходных (что не означает обязательно: общих) категорий, т.е. либо тоже матобразования (какие-то их разновидности), либо события (какие-то их виды), либо свойства (те или иные), либо Отношения (те или иные). Пройдёмся по всем вариантам.   Являются ли психфеномены так же, как и мозг, матобъектами? Разумеется, нет. Представить себе желание, ощущение, мысль или внимание с волей в качестве вещей или колоний со скоплениями никак нельзя. Они, конечно, не висят где-то «в воздухе», а имеют определённое отношение к материи, конкретно – к мозгу (выяснить суть какового отношения нам и требуется), и тем самым в данном смысле материальны, не существуют сами по себе как чисто «идеальная» сущность, равноценная материи вторая субстанция. Но такая их материальная «подкладка» не означает, что они – собственно материя, т.е. такие же матобразования, как и мозг, существующие пусть и не в отрыве от него, однако наравне с ним и отдельно от него, будучи связанными с ним только каким-то внешним образом, например, как фундамент и стоящее на нём здание, матсистема и её элементы, родители и их дети, производитель и его продукт, стол и стул из одного гарнитура и т.п. Все подобные отношения различных матобъектов – не отношения мозга и психики. Последняя не стоит рядом с первым в качестве такого же органа или какой-то иной части обладающего этим мозгом организма: её связь с ним носит иной характер. Т.е., повторяю, феномены психики – не материальные тела.   Являются ли феномены психики Отношениями? Очевидно, что тоже нет. Представить их таковыми просто нельзя, ибо тут сразу встают вопросы, что это за Отношения и чьи они (что выступает их сторонами), ответы на которые невозможны. Вот в каких-то отношениях, например, с тем же мозгом, внешним миром и между собой они, конечно, находятся, но сами по себе – отнюдь не Отношения, а нечто иное.   Тогда, может, феномены психики суть свойства? Причём именно мозга, а не те, что присущи им самим. Не надо путать определённости самих данных феноменов со свойствами, в роли которых они (эти феномены) должны выступать относительно мозга, если они суть ЕГО определённости. Например, особенностью (свойством-определённостью) всех психических феноменов выступает собственно психичность (психизм): обладание этим свойством только и делает их психическими. У нас же, однако, речь идёт не о том, каковы свойства психфеноменов, а о том, являются ли сами они свойствами мозга, такова ли искомая связь этих реальных объектов, что первые суть определённости второго? На что ответ – опять нет. Свойства мозга – разумность (как эмерджентное его качество), масса (как сумма масс его элементов), вес (как количественное значение указанной суммы масс), форма и т.п., но не ощущения, желания, сознание, воля и т.д.   Таким образом, у нас на руках остаются только события, только категория происходящего. И дальше идти уже некуда. Если и тут нас ждёт облом, то это будет означать, что категориально мозг с психфеноменами никак не связан, т.е. то, что мысли, идеи, чувства и проч. существуют отдельно от него и, более того, представляют собой нечто имматериальное и абсолютно непонятное, неопределимое в категориях, характеризующих всякое существующее (раз они и не сущее, и не свойства, и не события, и не Отношения).   Так являются ли психфеномены тем, что происходит? Да. В грубом приближении они суть события, происходящие в мозгу. Однако – какие именно это события, т.е. к какому виду данного рода (происходящего) они принадлежат? К действиям, реакциям, изменениям или движениям? Очевидно, что решающим образом (содержательно) – только к действиям и реакциям. Ибо изменения мозга (т.е. изменения его устройства, состояния, наличия и локализации в нём тех или иных веществ и потенциалов и пр.) и движения каких-то его элементов (т.е. перемещения в нём и в его нейронах различных химвеществ и электрических импульсов) суть не что иное, как лишь следствия и элементы оных (действий и реакций). Не было бы последних, не было бы и порождаемых ими изменений и входящих в их составы движений. Так что можно заключить, что психфеномены суть действия и реакции мозга, т.е. его проявления, различные активности, или работы. Причём в основном это именно действия, т.е. собственная активность мозговых тканей. Действиями выступает большинство феноменов психики: желания, чувства, опознания воспринимаемого, воления, осознания, внимание и пр. Тогда как к числу реакций (на воздействия извне, т.е. со стороны внешних мозгу «сил») принадлежат, пожалуй, лишь ощущения и эмоции. (При том, конечно, что при взгляде на дело «изнутри» ситуация выглядит иначе, ибо все происходящее внутри мозга тоже распадается друг относительно друга на действия и реакции на них, т.е. представляет собой цепочки действий-реакций, передачи активности от одних нейронов и частей-отделов мозга – другим).   ДЕЛЕНИЯ НА ПОДВИДЫ Однако это установлено лишь то, к какому виду рода событий относятся психические феномены. Они, повторяю, суть проявления, активности, работы мозга (конечно, в разбивке на те или иные его спецотделы, зоны). Но тут имеется ещё и целый ряд подвидов, выделяемых по различным основаниям.   Во-первых, всё по той же принадлежности этих работ либо к действиям, либо к реакциям, о чём я только что написал.   Во-вторых, по их произвольности-непроизвольности, или, что то же самое, по отношению их к целеполаганию, по коему (отношению) они делятся, как уже тоже отмечалось выше, на (1) автоматические (читай: непроизвольные) действия и реакции (причём реакции всегда бывают только автоматическими) и (2) целенаправленные (сиречь произвольные) действия или деятельности (не нужно забывать, что речь идёт только о психфеноменах и, стало быть, только о деятельностях мозга). К первым относятся ощущения, эмоции, желания, все мозговые оформления рефлекторных реакций на воздействия внешней (относительно мозга) среды, сновидения и спонтанные воспоминания, опознания воспринимаемых объектов и проч. Вторые же – это внимание, волевые усилия, мышление и т.д.   В-третьих, по их осознанности-неосознанности (данности-неданности нам). Ибо это – иное деление, чем по произвольности-непроизвольности. Все произвольные (целенаправленные) действия, конечно, осознанны, но вот непроизвольные (автоматические) действия-реакции могут происходить (производиться) как осознанно, так и нет. Например, ощущения, эмоции и желания непроизвольны, но осознаваемы (даны нам, испытываются нами), а решения, принимаемые мозгом, и команды, отдаваемые им мышцам в рамках рефлекторных действий-реакций, не только автоматизированы, но и бессознательны. То же самое можно сообщить и о подсознательно протекающем процессе мышления, если он, конечно (будучи то ли непроизвольным процессом (т.е. таким, управление-командование которым осуществляется по типу управления рефлексами), то ли просто инерционным, остаточным возбуждением), вправе именоваться мышлением или даже вообще имеет место.   В четвёртых, по характеру их (действий-реакций) организации, по которому они распадаются на События и процессы, т.е. на комплексы одновременных, совместных, групповых возбуждений тех или иных нейронов мозга (таковы, например, представления-идеи) и на последовательно происходящие возбуждения таких комплексов (таковы, например, мысли и мышление, представляющие собой цепочки последовательно (друг за другом) активируемых семантически связанных идей).   В-пятых, по длительности-продолжительности («сроку жизни») указанных возбуждений (преимущественно, естественно, одновременных, ибо о постоянном поддержании цепочки перебегающих от паттерна к паттерну возбуждений говорить нельзя: возбуждённым здесь может быть только какое-то одно звено этой цепочки, но не вся она в целом), по каковой они делятся на кратковременные, преходящие (таковы, например, те же идеи в составе мыслей) и постоянно поддерживаемые (яркий пример – настроения). В первом случае мы имеем дело с элементами процессов, а во втором – с состояниями. (Слово «состояние» весьма многозначно, но, за исключением такого «бытового» его значения, как «капитал, богатство», в самом общем плане оно обозначает пребывание объектов в некоем стабильном виде – с сохранностью в течение относительно длительного времени каких-то их характеристик. При этом частная конкретика состояний (фазовые они, формационные или ещё какие) определяется уже природой самих объектов и указанных их характеристик; в нашем случае (в отношении психфеноменов) состояниями именуются различные постоянно поддерживаемые возбуждения-активности мозга, его зон (тогда как состояния невозбуждённости этих зон суть отсутствия соответствующих психфеноменов как актуально сущих)).   Наконец, в-шестых (что не означает: в последних вообще; наверняка можно и продолжить «оглашение списка», но главное уже отмечено), феномены психики делятся ещё и на примитивно психические и ментальные, т.е. на первичные и вторичные, древние и новые, доинтеллектуальные и интеллектуальные. К первым относятся, скажем, ощущения и желания (с описанными много ниже оговорками), а ко вторым – идеи (в особенности, абстрактные, отвлечённые), мысли, осознания и воля.   РАБОТА – НЕ ВОЛК, КАРМАН НЕ ТЯНЕТ Из того, что психфеномены суть работы мозга, следует, что их (психфеноменов и мозга) связь надо понимать-трактовать именно так, как проявления связаны с их носителями-матобъектами (действия с действующим). И никак иначе. Как же они связаны друг с другом? Не буду влезать в эту тему глубоко и подробно, но затрону (частью для ясности, но больше для примера) хотя бы некоторые аспекты.   Главным здесь является то, что отношения матобъекта и его действий во многом не таковы, как отношения между матобъектами (или между действиями) самими по себе. Вот выше, толкуя о психофизической проблеме, я набегом показал, что матсистемы и их элементы соотносятся (связаны) друг с другом не так, как свойства/закономерности тех и свойства/закономерности других. Теперь же мы имеем примерно то же, только (а) с матобъектами и их проявлениями в главных ролях и (б) в несколько ином ракурсе: тут не просто на место свойств заступают действия, но и иными (отличными от связей матобъектов) являются не связи действий с действиями, а связи их с матобъектами (впрочем, и связи действий с действиями, безусловно, отличаются от связей матобъектов с матобъектами, но нас в данном случае (когда речь идёт об отношениях мозга и его работы) интересует не это). Чем же связи действий и действующего отличаются от связей матобъектов (или даже самих действий) между собой?   Для начала повторю то, что уже звучало выше. Связи матобъектов и их работ – это не связи систем и их элементов, родителей и детей, производителей и продуктов (и, вообще, порождающего и порождаемого), базиса и надстройки (а также – касательно отношений действий – не связи причин и следствий).   Кроме того (и в более общем плане), важное различие тут заключается в том, что, за исключением отношения систем и их элементов, все прочие связи матобъектов между собой предполагают обязательное их раздельное бытие, т.е. как вообще автономность существований каждого из них самого по себе (друг без друга), так и разность их пространственных положений. А работы не бывает отдельно от работающего «механизма» ни в том, ни в другом смысле. Её автономное от него (самостоятельное) существование невозможно и немыслимо. И пространственно работа никак не может быть отграничена от того, что её производит. (Причём этой нераздельности не отменяет и та ситуация, где матобъекты существуют якобы отдельно от тех их конкретных действий, которые они в данный момент не производят. Ибо это вовсе не раздельное их бытие, а именно лишь случай, когда указанных действий просто нет в наличии. То же, чего нет, не может быть признано отдельным (существующим отдельно) от того, что есть. На нет тут и суда нет).   А что отличает отношения матобъектов и их проявлений от отношений систем и их элементов, которые тоже неотделимы друг от друга? То, что системы состоят из элементов, они и есть эти элементы, взятые совокупно, а матобъекты – не суммы их действий (не сводятся к оным) и, вообще, не действия. Кроме того, здесь налицо обратная картина ещё и в том плане, что в тандеме «система-элементы» при отсутствии первой вполне могут существовать (в разрозненном виде) именно вторые, а в паре «действующее-действия», как только что отмечалось, наоборот. Матобъекты бывают и «покоящимися», т.е. не производящими тех или иных определённых действий (но, разумеется, не бездействующими вообще, в абсолютном смысле: тогда они просто не существуют (аналогично, кстати, и всякий матобъект определённого уровня есть как таковой лишь в том случае, если проявляет себя соответствующим уровневым образом; в частности, полностью бездействующий в положенном ему психическом ключе мозг – уже не мозг, а мёртвая органика)).   Другой (пусть и немного побочный, но сам по себе важный) момент – отношение проявлений матобъекта к его строению (у нас: работы мозга – к его устройству). Они, безусловно, взаимозависимы. Особенности строения обусловливают характер возможной (а при наличии ещё ряда дополнительных условий (например, для мозга – воздействий на него извне или со стороны волевого механизма) – и неизбежной) работы. Работа же, в свою очередь, изменяет строение работающего. Однако работа – не строение. Оно, повторяю, есть (1) условие конкретной работы и (2) её результат, но не она сама. И, наоборот, работа есть (1) как конкретная – «производное» определённого строения и (2) причина его изменений, но не само строение (как ставшее). (Что видно уже по тому, что требующееся для осуществления определённой работы строение всегда имеется и у не работающих в соответствующем конкретном режиме матобъектов).   Отсюда также вполне понятным и естественным является как   "…прямое подчинение психики внешним физико-химическим воздействиям" (Марютина, Ермолаев, с.13)   на мозг (т.е. зависимость психфеноменов от изменений мозга), так и то, что   «…всё, что глубоко затрагивает психику, отражается также на мозге и на всём организме» (там же).   Ещё бы они не влияли друг на друга, когда психфеномены – работы мозга, а сам последний – тот «механизм», в котором оные происходят. Любая работа, повторяю, с одной стороны, определяется природой работающего, а с другой – меняет его природу. (О влиянии изменений психики на внутрителесные процессы и поведение организма я уж не буду распространяться, ибо сие обусловлено уже самой управленческой функцией мозга, т.е. тем, что управление организмом в обоих отмеченных аспектах и есть его (мозга) профессиональная работа во всех её разновидностях и составляющих). Ну, и хватит на этом. Для общего понимания дела сказанного достаточно.   В ЧЁМ ПРОБЛЕМА? ПЕРВЫЕ КАПЛИ КРОВИ Пока я всё говорил о том, как по факту (или хотя бы, по моему мнению) решается проблема связи мозга и психики. Теперь – почему это ПРОБЛЕМА? Как в описанных трёх соснах учёный люд умудряется заблудиться и почему до сих пор плутает в них, не находя из этих плутаний как будто бы вполне ясного (предложенного мною) выхода? Это происходит разными способами и по целому ряду разнообразных причин.   Во-первых, в силу удручающей философской невежественности всех пишущих на данную и родственные ей темы авторов (впрочем, сие в немалой степени не их вина, а отражение аналогичного состояния самой современной философии). Все они, увы, пользуются философскими или хотя бы просто абстрактными терминами как попало, т.е. крайне плохо понимая их подлинные значения. Буквально, учёные сплошь и рядом не ведают того, что говорят, в какие системы смысловых координат помещают предметы своих рассуждений, отчего и «образы» этих предметов в «глазах» учёных неизбежно расплываются в нечто неясное, а то и вовсе превращаются в «образы» чего-то совершенно другого.   Во-вторых, ввиду всё того же вышеотмеченного смешения в одну кучу «коней, людей и залпов тысячи орудий», т.е. пяти разных проблем: отношения сознания и материи, связи мозга и психики, психофизической, психофизиологической и проблемы данности. Сие, само собой, сильнейшим образом запутывает и навязывает ошибочное понимание каждой из них. В рассматриваемом здесь случае страдающей стороной выступает связь мозга и психики. Как на ней сказывается указанное спутывание? В основном так, что психика и мозг разводятся по разные стороны ринга, опознаются как самостоятельные относительно друг друга реальные феномены. Подавляющее большинство учёных (если не все они) так или иначе (т.е. с той или иной степенью откровенности) занимает тут дуалистические позиции.   Это, прежде всего, конечно, есть следствие влияния на решение проблемы связи мозга и психики нынешнего понимания психофизической проблемы: дуализм, как говорилось, вполне логичен для тех, кто признаёт невыводимость психического из физического (психизма из электрохимизма) и одновременно полагает, что связывать одно с другим может только обеспечивающая такую выводимость связь. Но свою лепту в общее дело («рес публику») вносит, как будет видно ниже, и столь же ошибочное решение психофизиологической проблемы. В результате молитвами их обеих, повторяю, дорогу «к свету» пробивает себе скрытый или явный дуализм. Так, нечто в его духе, демонстрирует Васильев, утверждающий, что   «…ментальные состояния» (т.е. психфеномены; попутно, кстати, обращаю внимание и на то, что тут обнаруживаются также сведения психического (а) только к ментальному и (б) только к состояниям мозга – А.Х.) «можно рассматривать как особый тип реальности, актуализирующийся при некоторых условиях в материальных системах» (Васильев В.В. Мозг и сознание: выходы из лабиринта. – "Вопросы философии", 2006, N 1, с.77).   ГЛАВНАЯ ЛУЖА КРОВИ В-третьих, многие по сей день считают психику хотя и связанной как-то с мозгом, но не его работой, а чем-то иным, Т.е. числят её не по ведомству того, что происходит в оном, а по каким-то иным категориальным ведомствам. Каким конкретно?   Чаще всего, конечно, тут наблюдается её опредмечивание, т.е. идентификация в качестве матобъекта.   "Современная отечественная нейропсихология... рассматривает сознание... как продукт деятельности мозга" (Хомская Е.Д. Нейропсихология, 2005 г., с.345).   Т.е. не как саму сию деятельность, а как её результат, что-то, производимое ею.   "Большинство современных авторов убеждено, что сознание в той или иной степени является продуктом мозга (при том, что меньшинство, согласно автору цитаты, не признаёт даже и этого, склоняясь к версии "духа, витающего над водой", т.е. к явному дуализму – А.Х.)" (Васильев, с.68).   Ну что на это скажешь? Уж сколько, вроде бы, раз твердили миру, а всё не впрок. То бишь никогда такого не было, и вот опять. Приходится повторять давно известное. Нельзя в данном контексте употреблять термин "продукт". Это жёлчь – продукт печени. Но мысли, идеи, желания, эмоции и пр. не являются продуктами работы мозга. Ибо суть не что иное, как сама эта его работа, виды работ. Физиологически выражающиеся как в "бегущем", так и в "стоячем" возбуждении тех или иных участков мозга. Мысль есть "бегущая строка" в конкретной зоне коры. Эмоции суть состояния (устойчивые возбуждения) ряда других отделов мозга (так, стимуляция задних областей гипоталамуса вызывает у кошек и обезьян переживание ярости или страха). Ни то, ни другое (ни третье-десятое) не является продуктами деятельности указанных отделов. Продукт деятельности чего-либо – это по определению всегда нечто отдельное от этого "чего-либо". А деятельность, как только что говорилось, не бывает отдельно от действующего: она и есть собственно действия действующего, то, что "делает" его таковым (действующим), непосредственно сама его работа, функционирование.   Иным путём, но в ту же сторону идёт Дж. Сёрл, утверждающий, что   "…ментальные состояния являются каузальными порождениями мозга" (Васильев, с. 68),   т.е. смешивающий связь мозга и психики с отношениями уже не матобъектов, а действий. Ибо причинно-следственное (каузальное) отношение связывает только оные. Отчего у Сёрла получается, что и мозг – тоже действие. Впрочем, он, конечно, придаёт термину «каузальность» не буквальное, а какое-то расширенное значение, обозначая им, видимо, обусловливание (детерминацию) вообще. Но и это не спасает от нелепицы! Ибо между мозгом и психикой в принципе нет никакого обусловливания одного другим. Действующее (взятое как таковое, а не в части его строения) не обусловливает своих действий, а попросту производит их (и даже его строение обусловливает вовсе не сами действия, а лишь их конкретные характеры, содержания). Если уж заводить разговор о реальном обусловливании чем-то каких-то работ мозга (а не их содержаний), то можно говорить лишь (помимо внешних воздействий) о других его работах, а не о самом мозге. Вот различные подструктуры (отделы, зоны) последнего, разумеется, взаимодействуют, в том числе, и таким образом, что деятельности одних из них выступают причинами деятельностей других. Скажем, возбуждение зрительных рецепторов запускает работу зрительной зоны коры. А мысли, касающиеся прежде всего оценки положения индивида в среде, порождают у данного индивида чувства либо умиротворённости, радости, либо дискомфорта, уныния. То бишь выступают стимулами-сигналами, возбуждающими те или иные "эмоциональные" отделы (насколько я помню, прежде всего, миндалину-амигдалу). Но это, повторяю, «внутренние разборки» разных работ (и исполняющих их отделов) мозга между собой, а вовсе не обусловливание мозгом его работы (т.е. психфеноменов) вообще. (Кроме того, отмечу в скобках, это именно «разборки» между действиями-работами, т.е. причинно-следственные их отношения, а отнюдь не отношения производителей и продуктов. Во-первых, потому что продуктами могут быть только матобъекты, а не действия. Во-вторых, потому что продукты – плоды процесса иного типа, чем передача возбуждения из одного отдела мозга в другой. Мысль в приведённом примере не вырабатывает, не производит эмоцию сама по себе, а лишь запускает работу соответствующего отдела мозга, "включает" его).   В том же духе рассуждают и Марютина с Ермолаевым. Характеризуя (и вроде бы отвергая, критикуя!) «психофизиологический параллелизм» (т.е. на деле дуализм), они пишут:   "Суть его заключается в противопоставлении независимо существующих психики и мозга (души и тела). В соответствии с этим подходом психика и мозг признаются как независимые явления, не связанные между собой причинно-следственными отношениями" (указ. соч., с.11).   А они, стало быть, зависят друг от друга? Да ещё и как причина и следствие? Или хотя бы, говоря обобщённо, как обусловливающее и обусловливаемое? Но ведь коли так, то это та же ошибка понимания связи мозга и психики как обусловливания первым второй с неизбежным результатом сего в виде дуализма. Т.е. это на деле собственно завуалированный дуализм. Другой пример жуткой путаницы у тех же авторов:   «Отношение психики к мозгу нельзя понимать как отношение продукта к производителю, следствия к причине, поскольку продукт (психика) может и часто очень эффективно воздействует на своего производителя – мозг» (там же, с.14).   Т.е. в первой половине фразы вроде бы утверждается, что отношение мозга и психики не надо путать с отношением продукта и производителя (а также причины и следствия (причём, в цитате перечисление идёт через запятую, что показывает отождествление авторами «производителе-продуктного» и причинно-следственного отношений)), а во второй тут же и объявляются: психика – продуктом, а мозг – производителем. Правда, при этом между данными половинками фразы стоит слово «поскольку», намекающее на то, что указанное в первой половине запрещено-де именно, только и всего лишь потому, что, как говорится во второй половине, продукт в рассматриваемом случае как-то особенно сильно влияет на своего производителя. Вот влиял бы он, мол, послабже, и всё было бы, видимо, о"кэй: указанные отношения (психики и мозга энд производителя и продукта) можно было бы отождествлять, понимать одно как другое. А так (при сильном влиянии продукта на производителя) – низзя! Однако обратное влияние порождённого на породившее присуще ведь практически всем их видам. И сплошь и рядом это влияние весьма эффективно. И данная эффективность обратного влияния вовсе не делает отношение порождённого (в частности, продукта) и породившего (в частности, производителя) каким-то другим отношением.   ПРОЧИЕ КРОВАВЫЕ ПОТОКИ В-четвёртых, популярно также понимание психики не как любой, а как некоей специфической работы мозга. Данный род (а, точнее, совокупность психфеноменов) сводят при этом к одному из его видов (а, точнее, к какому-то одному из психфеноменов, обычно – к сознанию). Со всеми последствиями сего в плане неизбежно возникающих тут затруднений с объяснениями особенностей других разновидностей психических феноменов. Ибо то, что характерно для одного их вида (является его отличительными особенностями), по определению не присуще другим. Отчего эти другие виды психфеноменов повисают при таком зауженном их понимании «в воздухе», т.е. оказываются как бы и не психфеноменами вообще. Примерами чему являются, в частности, уже отмеченные мною выше именования психических явлений ментальными (т.е. сведение психфеноменов лишь к ментальным их разновидностям) и признание их же состояниями и только состояниями мозга (коими не являются, например, мысли и мышление в целом, каковые суть процессы). Причём ошибка данного типа совсем не обязательно обнаруживается в явном виде (как в предложенных примерах). Не реже встречается и такая ситуация, когда терминологически нет никакого сведения работы мозга к какой-то отдельной её разновидности, но по факту её понимают, тем не менее, именно в том или ином узко специфическом разрезе.   В-пятых, обратной стороной той же медали выступает случай, когда работу мозга понимают исключительно обобщённо, т.е. не имеют никакого представления о делениях её (по целому букету оснований – см. выше) на особые виды-подвиды, а все их считают идентичными. Это тоже препятствует их пониманию и ставит под сомнение саму исходную концепцию. Неучёт того, что одни работы мозга другим его работам в том или ином отношении рознь, затрудняет их анализ и в целом сбивает с толку.   В-шестых, даже в тех случаях, когда психфеномены признаются работами мозга, т.е. тем, что происходит в нём (хотя с этим, если честно, увы, негусто), немалое число ошибок порождается просто тем, что почти никто не имеет достаточно внятного представления о том, что представляет собой сама данная категория, т.е. что такое действия и реакции. Этого, увы, толком не знает вообще никто – даже в лагере специалистов-философов. Соответствующие представления совершенно не разработаны. И уж тем более в данной теме плавают психологи, нейрофизиологи и прочие нефилософы.   К чему сие ведёт? К тому, что, признав психические феномены, например, деятельностями мозга, указанные учёные тем не менее делают это только на словах, а на деле же продолжают представлять себе оные деятельности и рассуждать о них совсем не так, как положено толковать о деятельностях, а так, будто это всё те же матобъекты, свойства, «пароходы, строчки и другие долгие дела». Подчёркиваю, если что-то сочли груздем, то его и надо совать в кузов, а не пытаться вить из него верёвки или строить дома. Если психика признана работой (деятельностью) мозга, то с нею и надо обращаться как с таковой, выдерживая все те требования, которые предъявляет к представлению (и мышлению) о ней природа его (данного представления) денотата. Но сегодня, повторяю, эта природа крайне плохо изучена и скверно понимается. Отчего с несчастными указанными груздями вытворяют всё, что угодно. В плане применения к ним лишь хорошо знакомых нам подходов-истолкований, носящих, разумеется, главным образом, предметный (матобъектный) характер и совершенно не соответствующих природе активностей как таковых.   Ну и так далее. Указанным варианты и, тем более, примеры путаницы не исчерпываются. Но на этом я остановливаюсь. Ибо моё дело не в том, чтобы дать критику ошибочных (на мой взгляд) пониманий связи мозга и психики другими, а в том, чтобы предложить своё решение этой задачи. Его же я уже изложил выше.   4. Психофизиологическая проблема   «РОЖДЕНИЕ ВЕНЕРЫ» (БОТТИЧЕЛЛИ ОТДЫХАЕТ) Итак, психфеномены – это работы мозга. А что представляют собой те или иные работы мозга «в натуре», или субстратно? Не что иное, как происходящие в нём процессы и состояния его различных зон (о состояниях, конечно, нельзя говорить, что они происходят, но в данном случае они, напоминаю, суть стабильно поддерживаемые возбуждения конкретных зон мозга, так что их тоже можно идентифицировать как происходящее). Абстрактно-нейтрально я называю эти процессы и состояния именно возбуждениями («бегущими» или «стоячими») различных групп нейронов, или активациями оных, нахождениями их в работающем режиме (что не то же самое, что «рабочем»: рабочий режим есть режим готовности к работе (для мозга – бодрствования), а работающий режим – её непосредственное осуществление), конкретно они суть некие комплексы действий нейронов (а если копнуть ещё глубже (к тому, что представляют собой сами нейроны) – электрохимических явлений (причём, именно электрохимических, а не так, чтобы какие-то из психфеноменов были бы отдельно чисто электрическими, а какие-то – чисто химическими действиями-реакциями)), а как собственно таковые КОМПЛЕКСЫ – нейрофизиологические процессы и состояния, или просто физиологические явления, имеющие место в мозгу.   Отсюда вопросы психофизической проблемы (о связи психического и физико-химического, а точнее, психических и физико-химических свойств) и проблемы связи мозга и психики «легко и непринуждённо» преобразуются в вопрос психофизиологической проблемы – о связи психического и физиологического (под которым, разумеется, тут и везде ниже понимается только НЕЙРОфизиологическое), а, точнее, психфеноменов и нейрофизиологических явлений. Как же решается эта проблема?   КОНЦЕПЦИЯ ТОЖДЕСТВА Самым простым и напрашивающимся её решением выступает, само собой, прямое отождествление психфеноменов с работами мозга в их указанном виде, т.е. в виде взятых «в натуре» как нейрофизиологические явления. Но какой ещё тут может быть вариант, если:   а) первые (психфеномены) и есть вторые (работы мозга), а вторые – третьи (нейрофизиологические процессы и состояния), и   б) ничего другого сверх того в мозгу не обнаруживается.   На данном фоне признание всего перечисленного одним и тем же выглядит абсолютно логичным и неизбежным. Оппонировать сему, отрицать сие, значит – так или иначе впадать в дуализм.   К указанному (а, точнее, сходному) выводу и пришёл целый ряд учёных во второй половине прошлого века. Ещё семьдесят лет назад Г.Фейгл счёл нужным   «…признать, что данные нам в непосредственном осознании ментальные «сырые чувства» тождественны нейрофизиологическим процессам мозга». По мнению Фейгла, «термины «ментальное» и «физическое»… относятся к одному и тому же референту – к нейрофизиологическим процессам мозга» (Проблема сознания в философии и науке. М.: «Квант», 2009, с.83).   И с этим, повторяю, трудно не согласиться. Если психика не витает над мозгом, как «дух Божий над водой», а есть его эпифеномен, то материально она может быть отождествлена только с тем, что в этом мозгу происходит, с его внутренними «отправлениями», т.е. с физиологическими процессами и с состояниями.   «ВСЁ НЕ СОВСЕМ ТАК, РЕБЯТА», НО «ВСЕ ПОБЕЖАЛИ, И Я ПОБЕЖАЛ» В то же время в приведённых двух фразах есть ряд неточностей. Причём как мелких, так и имеющих более-менее важное значение. По мелочи неточна вторая из них. Которая, по сути, утверждает, что психфеномены («ментальное») и нейрофизиологические процессы – одно и то же. Однако выражает эту мысль весьма коряво: во-первых, косвенно (через единство референта), а во-вторых, подменяя «физиологическое» «физическим», которое тут в результате оказывается чем-то третьим (причём третьим лишним). Т.е. и не ментальным, и не физиологическим. Но этим ещё можно пренебречь. А вот сказанное в первой фразе содержит уже довольно существенное преувеличение, которое нуждается в исправлении.   Однако здесь я пока этим заниматься не буду, а отложу на потом. Чтобы иметь возможность изложить логику концепции тождества в её первозданном виде и общепринятом понимании. И дабы показать, что и при таком её ущербном истолковании сия концепция всё равно сохраняет право на жизнь, то бишь право быть «всесильным и единственно верным учением».   Итак, примем,   «…что данные нам в непосредственном осознании ментальные «сырые чувства» тождественны нейрофизиологическим процессам мозга»   (надеюсь, понятно, что термином «сырые чувства» Фейгл обозначает не только чувства, но и ощущения, желания, идеи, мысли, т.е. всё, испытываемое нами, все «данные нам в непосредственном осознании» психфеномены), и проверим этот тезис на прочность. Тут возникают два вопроса.   ПРОБЛЕМА СУБЪЕКТИВНОГО РАЗЛИЧЕНИЯ Первый из них звучит так: если психфеномены и мозговые явления (психическое и нейрофизиологическое) суть одно и то же, то почему же тогда и как мы их различаем? Почему числим двумя, а не одним феноменом? Почему они даны нам по-разному? Т.е., с одной стороны, именно как психические (как «чувства»), а с другой – как физиологические явления? На что следует простой ответ: потому что мы наблюдаем их в первом случае «изнутри» («внутри себя»), от первого лица, а во втором – извне, от третьего лица (третьим это лицо тут именуется не по какому-то счёту, а в грамматическом смысле). Утверждается, что хотя в форме психических явлений («чувств») и нейрофизиологических процессов и состояний нам даны на деле не две реальности (не две отдельных сущности), а одна, однако фиксируется она нами двумя способами и тем самым является нам в двух обличьях: в личном непосредственном ("внутреннем") её испытывании (в качестве НАШЕЙ умственной деятельности, НАШИХ переживаний, НАШИХ ощущений и прочей психической «жизни») и – так, как она видна "со стороны" с помощью регистрирующих различную нервную активность приборов (ибо силами одних только имеющихся у нас зрения, слуха и т.д. физиологическую активность мозга, конечно, наблюдать нельзя). Тот же Фейгл   «…характеризовал процедуру отождествления (психического и физиологического – А.Х.) не как редукцию, а как теорию «двойного познания»: познания в результате непосредственного знакомства и познания в результате объективного описания» (там же).   Таким образом, тут отбрехаться удаётся без особого труда. Именно потому, что вопрос поставлен чисто в субъективной плоскости: как проблема разности нашего восприятия (для внутренней данности – «восприятия» в кавычках) одного и того же, которая, естественно, легко решается отсылкой к разности ракурсов рассмотрения.   ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНОЙ РАЗЛИЧНОСТИ Но можно копнуть и глубже. Подняв вопрос не о том, почему мы видим это одно и то же по-разному, а каково то, что мы наблюдаем как разное, само по себе, есть ли здесь разность на деле, объективно, как присутствующая в самом предмете рассмотрения? То бишь один ли перед нами в действительности феномен или два?   И вот тут концепция тождества вынуждена отвечать: один. Как может быть иначе, раз это одно и то же? А что сие значит? Это означает признание того, что в реальности имеется либо то, либо другое, либо психическое, либо нейрофизиологическое. При естественном для всякого материалиста склонении ко второму. Тут неизбежен вывод о том, что по факту есть лишь одна нейрофизиология, а психики как чего-то особенного, отличного и отдельного от неё нет. Её бытие – это только кажимость, психика – лишь наша псевдоидея, у которой на деле нет никакого своего референта, не совпадающего целиком и полностью с нейрофизиологическими процессами и состояниями. Здесь получается, что существование соответствующего понятия в нашем мозгу отражает не наличие у него (этого понятия) собственного денотата, а есть просто результат вышеотмеченного не объективного, а субъективного взгляда на нейрофизиологию мозга, «наблюдения» её не извне, а изнутри, не в том качестве, какова она (что она есть) в действительности, а в том, как она видится нам, её непосредственным носителям, обладателям тех мозгов, в которых нейрофизиологические явления и происходят.   К этому выводу закономерно приходят все критики концепции тождества и даже не только они, а и сами её (этой концепции) сторонники. В частности,   «Дж.Дж.Смарт сделал более жёсткие (чем Г.Фейгл – А.Х.) заявки. Тезис о тождестве невозможно (по его мнению – А.Х.) защитить, не отрицая существования класса объектов, называемых ментальными: в противном случае следует признать удвоение реальности. "Описание всего на свете в терминах физики, за исключением факта ощущения, кажется мне совершенно невероятным (т.е. невероятным Смарту кажется исключение из такого описания собственно ощущения – А.Х.). Такие ощущения были бы …номологическими бездельниками… Человек представляет собой огромное скопление физических частиц, помимо них или над ними не существует ощущений и состояний сознания"» (Проблемы сознания в философии и науке, с.84).   Т.е. отождествление психических явлений с нейрофизиологическими даже у адепта данной концепции оборачивается просто отрицанием бытия первых в качестве чего-то отличного и отдельного от вторых.   Отсюда закономерны и все сопутствующие выводы. Раз психическое есть нейрофизиологическое, то оно же есть и физико-химическое, включая сводимость его как к первому, так и ко второму в своих описаниях.   «Предполагалось также, что дисциплины, использующие языки разной степени сложности (под сложностью тут понимается то, что язык биологии якобы сложнее языка химии, язык социологии сложнее языка биологии и т.п. – А.Х.), в идеале сводимы к более низким уровням описания: скажем, язык психологии к языку биологии, химии к физике и т.д.» (там же).   А эти дисциплины, разумеется, несводимы – точно так же, как и те качественно (и по работающим в них закономерностям) различные реалии, которые они, дисциплины, описывают. Что легко обнаруживается, и каковой факт тоже обращается против теории тождества как якобы полной редукции психики к нейрофизиологии.   «Эта классическая идея теоретической редукции была уязвимой и являлась мишенью критических атак, показывающих невозможность реализации точных методов редукции даже в химии и биологии, не говоря уже о социологии и психологии» (там же).   Так что   «…у тезиса о тождестве было обнаружено много изъянов» (там же)   при общей их базовой сути, сводящейся к тому, что отождествление психического с физиологическим означает-де на деле полную редукцию первого ко второму, т.е. отрицание объективного бытия психики и признание её чисто субъективным явлением, нашей «внутренней» иллюзией. (В качестве отдельного критического аргумента, выходящего за данные рамки, можно, пожалуй, выделить только утверждение,   «…что присущий этой теории редукционизм (кстати, термин «редукционизм» понимается тут уже не как выведение, а как сведение одного к другому в субстратно-содержательном смысле – А.Х.) противоречил факту, что люди с одинаковыми мозгами мыслят по-разному» (там же).   Но это уже какая-то фантазия. Где её авторы нашли людей с одинаковыми мозгами? Что понимается тут под одинаковостью? Общая структура всех мозгов, данная нам от рождения? Эта одинаковость, конечно, имеется, и она выражается в наличии у всех нормальных людей одинаковых наборов рецепторов (и в потенции – ощущений), желаний, в присутствии у них воли, внимания, сознания и всех прочих психических феноменов. Но если иметь в виду нюансы устройства каждого конкретного мозга, которые и отвечают за разность психик разных людей, то никакой одинаковости здесь нет. Даже на уровне того, что присуще нам от рождения, не распространяясь уже о том, что приобретается благодаря личному жизненному опыту).   Как же быть? Как совместить закономерно навязывающуюся нам (при признании психфеноменов работами мозга) мысль о тождестве психики с протекающими в мозгу нейрофизиологическими явлениями – с необходимостью объективного их различения? Надо найти такое решение вопроса, при котором психфеномены и нейрофизиологические явления были бы одновременно и одним и тем же, и не одним и тем же, т.е. показать, что их связь друг с другом такова, что «в натуре» (субстратно) это одно, а в каком-то другом смысле (причём, объективном, а не субъективном) – два разных феномена.   «ЗАГРАНИЦА НАМ ПОМОЖЕТ» И тут опять приходит на помощь концепция уровней Бытия и связанная с нею «теория кооперативов», вскользь упомянутые мною при рассмотрении психофизической проблемы. Подробнее я их изложил в заметках об объектах математики, а также во многих других работах, здесь напомню лишь наиболее важные для нас положения. (К слову, все имевшие и имеющие место изыскания теоретиков психики поражают полнейшим неведением-непониманием уровневого строения материи и всего того, что с ним связано. Философские взгляды данных теоретиков сводятся, увы, лишь к так называемому «физикализму», то бишь всё к той же примитивнейшей форме материализма, которая материалистичность истолковывает как физичность, т.е. принимает за материю вещество или какую-либо иную конкретную её уровневую разновидность и, тем самым, есть концепция первоэлементов. Это главная беда современной философии психического. На такой философской кляче, понятно, далеко не уедешь).   Представления об указанных феноменах (уровнях и кооперативах) нам, конечно, навязываются прежде всего индуктивно, т.е. опытом, наблюдениями за реальной уровневостью окружающего нас материального мира и реальными кооперативами. И то, и другое объективно (по факту) есть (существует) и притом есть как феномены, обладающие особыми определённостями, которые мы и познаём как их конкретные характеристики. В то же время для меня не менее, а даже более авторитетно то, что оба данные феномена логически необходимы как выводы из проявленческой природы существования. Т.е. из того, что всякое сущее обязано быть (дабы быть), с одной стороны, внутренне раздельным, а с другой – внешне единым, целостным матобразованием. Совместное обладание каковыми раздельностью и единством возможно только при условии такого особого соединения раздельных нечто, которое делает их единым нечто. Вот такой тип соединения я и называю кооперацией (понимая под нею, разумеется, сложную, а не простую, лишь суммирующую кооперацию), а сами соответствующие образованные этим манером единые нечто – кооперативами (подробнее см. онтологическую главу заметок об объектах математики).   При этом те элементы-нечто, соединениями коих образуются кооперативы, и сами эти их единения-кооперативы соотносятся друг с другом как разные уровни материи (о бесконечной численности этих уровней я уж особо рассказывать не буду: она следует из того, что любой элемент любого кооператива сам обязан быть раздельным, то бишь есть только как кооперативное соединение своих собственных элементов). Это (т.е. то, что элементы и кооперативы представляют собой разные уровни материи), конечно, вопрос в известной степени спорный, ибо вовсе не всякий кооператив непременно представляет собой очередной такой уровень. Какой-нибудь кооператив по пошиву нижнего белья, конечно, тут совершенно не при чём. Да и тот же мозг, будучи лишь специализированным органом организма, при всей его внутренней специализации-кооперативности, нельзя счесть вещью какого-то нового уровня – хотя бы в силу его частьевого, не автономного от организма бытия. Т.е. становление кооперативов не обязательно означает становление нового уровня материи (хотя становление нового уровня всегда есть становление кооператива). Ну и, с другой стороны, вопросы вызывает отличение в реальном мире подлинных уровней от каких-то сходных с ними переходных форм. Например, соотношение в данном плане неорганических и органических химвеществ, фундаментальных и элементарных частиц, струн (а, точнее, того, из чего они состоят, ибо сами струны мыслятся просто колебаниями, особыми проявлениями чего-то, а откуда берутся эти разные колебания, что там, собственно, колеблется, остаётся неясным) и фундаментальных частиц и даже, может быть, атомов и молекул, между которыми в некоторых существенных химических отношениях «перерывчик небольшой» (хотя вода, конечно, совершенно не похожа по свойствам на отдельно взятые водород и кислород).   ВЫДЕЛЯЕМ ГЛАВНОЕ Впрочем, всё это уже вопросы чисто философские (а также конкретно физические и химические). Для нас здесь важны совсем другие моменты. Прежде всего – первичная необходимость (для бытия сущего) соединения раздельного, которое (соединение) может осуществиться только в виде кооператива (т.е. благодаря лишь какой-то специализации (врождённой или приобретённой) соответствующих раздельных нечто). Это вопрос об онтологической обязательности существования кооперативов вообще (решаемый положительно). Кроме того – то вторичное обстоятельство, что становление любого кооператива, каким он ни был бы (как в плане его уровневого характера, так и в каких-то иных возможных смыслах), есть становление именно единого нечто, целостного «организма» со всеми последствиями сего. Которые выражаются, во-первых, в том, что данное образование «ведёт», проявляет себя в «поведении» именно как единое, т.е. обладает действиями, которые в отношении к действиям его элементов являются их «сплетениями», кооперациями, единодействиями, а во-вторых, в том, что эти единодействия совершенно отличны по своим содержаниям (т.е. по тому, что тут конкретно делается, происходит) от содержаний действий элементов, что здесь возникают совершенно новые свойства-качества проявлений и связанные с ними закономерности «поведений» кооперативов.   Само последнее тоже закономерно. Получившаяся соединением элементов целостность по определению не может вести себя так же (обладать теми же содержательно единодействиями-проявлениями), как каждый её отдельный (да ещё и специализированный) элемент (за исключением, конечно, тех проявлений этих элементов, каковые проявления, будучи уже не специализированными, а, напротив, одинаковыми, просто суммируются, а не соединяются в рамках сложной кооперации). Тут неизбежны какие-то принципиально иные, чем «элементные», проявления и закономерности.   В том числе, в частности, кооперативы приобретают и такие новые свойства, которые позволяют им, кооперативам, в свою очередь, далее соединяться в кооперативы следующих уровней с их ещё более не похожими на свойства элементов их элементов свойствами. Не все новоприобретённые свойства кооперативов, наверное, позволяют это (и не у всех кооперативов, возможно, вообще появляются такие способности), но в той мере, в какой они (указанные «соединяющие» свойства) имеются, имеется и возможность продолжения банкета (т.е. формирования новых уровней). Ну а при наличии каких-то поощряющих сие условий – и собственно его продолжение.   Но опять-таки важно не столько это продолжение и его условия, сколько само наличие у кооперативов содержательно иных свойств, чем те, что имеются у их элементов. Важно, что кооперативы проявляют себя не так, как их элементы, а более сложным образом. И что эти их проявления суть плоды кооперирований действий их элементов, суть возникающие тут в итоге единодействия, т.е. особые действия уже самих кооперативов как целостных матобразований. Почему это важно? Потому что, благодаря этому, мы имеем на руках на деле две различных ипостаси одного феномена, два возможных ракурса его рассмотрения, причём в обоих случаях – чисто объективного толка. Это тоже фактически взгляды на одно и то же «изнутри» и «снаружи», однако совсем другого сорта – без какой-либо субъективности (и даже прямо противоположные тем, о которых говорилось выше: как будет видно ниже, рассмотрения «изнутри» и «снаружи» при данных двух подходах прямо меняются местами: то, что было «изнутри», становится «наружным», и наоборот). СУТЬ ТЕЛА Что я имею в виду? То, что любой кооператив и любое его единодействие-проявление могут быть рассмотрены:   а) как в части того, как они устроены внутри себя, т.е. из чего состоят, что эти составляющие их элементы собой представляют, как себя ведут и как взаимодействуют, как связаны между собой, образуя в итоге нечто единое,   б) так и в том плане, как они проявляют себя вовне, что представляют собой в их итоговых свойствах-«поведениях», обнаруживаемых ими в контактах с другими объектами одного с ними уровня (ибо уровневые свойства обнаруживают себя только в рамках своего уровня: к примеру, химвещества проявляют себя как таковые только в отношении друг друга, а в отношении элементарных частиц ведут себя просто как совокупности таких же частиц. Ибо последние неспособны взаимодействовать химически. Равным образом и с высшими уровнями химвещества как таковые взаимодействуют только химически, ибо теперь уже им, напротив, не присущи свойства высших уровней); или, иначе говоря, как они выглядят, разглядываемые снаружи, взятые как именно кооператив в целом и его единодействие в целом.   При этом:   1) указанные их внутренности и внешности суть то, что присуще им по их собственной природе, абсолютно объективно, независимо от нас. Отчего, соответственно, и рассмотрения кооператива и любого его единодействия с любой из данных сторон есть столь же объективное дело. Ни один из этих подходов-взглядов не является субъективным. Ибо в обоих случаях тут речь идёт уже не о характере и о позиции самого наблюдателя, не о том, КТО наблюдает, и не его отношении к наблюдаемому, т.е. не о наблюдении, например, психявления от первого или третьего лица (тем, кто его испытывает, и тем, кто разглядывает его со стороны). Речь идёт о том, ЧТО рассматривается в самом объекте: его внутреннее устройство или внешнее «поведение»;   2) то, что является предметом рассмотрения в первом случае, т.е. внутренняя «жизнь» кооператива и его единодействий, суть только его (кооператива) элементы и их действия с их «элементными» свойствами и закономерностями. Сам кооператив как целое и его единодействия в их собственных целостных бытиях-проявлениях никак здесь не наблюдаются. Повторяю: при данном подходе-ракурсе рассмотрения на руках у нас имеются только процессы и состояния чисто «элементного» уровня – пусть даже и протекающие в определённом порядке и связности друг с другом. Опознать их как процессы и состояния, представляющие собой именно единодействия какой-то выстроенной из данных элементов «высшей сущности»-кооператива, нельзя. Ну, а собственные свойства данного кооператива как целого, т.е. определённости его единодействий-проявлений (то, что он делает как таковой), тут и подавно остаются вне «пределов видимости»;   3) то, что является предметом рассмотрения во втором случае. Т.е. внешние проявления кооператива, наоборот, суть лишь именно сии внешние его проявления с их особыми «новыми» определённостями-свойствами. Здесь из поля зрения наблюдателя выпадают уже их «элементный» состав и соответствующие «элементные» характеристики; оные тут просто не при чём и ни к чему: предмет изучения не они, а то, что получилось в результате их соединений-«сплетений»;   4) вместе с тем, однако, в обоих этих случаях-подходах предметом рассмотрения выступает всё-таки один и тот же объект. Если говорить о кооперативе – то кооператив, а если иметь в виду какое-то его конкретное единодействие, то данное единодействие. И то, и другое просто рассматриваются тут с разных сторон, в разных ипостасях, но обладатель этих ипостасей всегда один: либо кооператив, либо его единодействие. Повторяю: по линии реального объекта изучения тут имеется одно и то же, один объект, хотя изучается он в разных (но объективно присущих ему!) аспектах его бытия.   ПРИМЕРЫ (ДЛЯ ПОДРАЖАНИЯ) СО СТОРОНЫ Для пущей ясности проиллюстрирую рассказанное посторонними нашей теме примерами. Что мы имеем, скажем, в виде химических веществ? Кооперативы элементарных частиц (или – для молекул – атомов). И эти кооперативы принципиально отличаются от их элементов особенностями своих проявлений, т.е. свойствами и закономерностями «поведений» (не в части, конечно, суммируемых свойств элементарных частиц типа массы или заряда, а в части свойств, порождаемых именно сложной кооперацией). При этом собственно химическими свойствами мы именуем именно данные новые свойства (атомов и молекул), и химвеществами называем только те соединения протонов, нейтронов и электронов, которые обладают этими свойствами (т.е., обобщённо, химизмом), а не такие соединения частиц, которые являются простыми их колониями или скоплениями.   Однако данные химсвойства и химвещества мы обнаруживаем только при рассмотрении последних извне, то бишь в их взаимодействиях с другими химвеществами. При контактах их с элементарными частицами (о контактах их с фундаментальными частицами я не говорю, ибо взаимодействия вещей уровней «х-1» и «х+1» через голову уровня «х» вообще невозможны) они, повторяю, данных своих кооперативных свойств не проявляют, а ведут себя просто как носители массы, заряда или сильного и слабого взаимодействий, т.е. как множества частиц. Равно как и при «столкновениях» с биологическими объектами (об уровне социумов я опять молчу) химвещества вступают с ними только в доступные им (химвеществам) химические реакции. Но тут важно, разумеется, лишь то, что химизм ими проявляется только вовне. Внутри же атомов никакого химизма нет. Здесь налицо только адроны и электроны с их сильными и электромагнитными взаимодействиями. Изучения их (атомов) внутренних устройств и процессов-состояний даёт только элементарно-частицевую картину.   Тем не менее химизм (и химфеномены) всё-таки есть! Навряд ли кто-либо рискнёт отрицать его реальность (как это дерзают делать в отношении психизма и психики). Из того, что внутри атомов мы его не обнаруживаем, он не есть фикция и наша выдумка. Химическое – это просто определённости проявлений атомов в целом, то бишь свойства единодействий составляющих их частиц. Вот «в натуре» («внутри себя») сии единодействия, конечно, суть не что иное, как кооперации-«сплетения» действий этих частиц (с их исключительно элементарными свойствами) и больше ничего. Но взятые как собственно кооперации данных действий, как единодействия атомов, они уже оказываются носителями химизма, химических свойств. И в своих внешних выражениях (а никак иначе, кроме как в этих внешних выражениях единодействия, как отличные от того, что они есть «внутри себя», и не существуют) они суть не что иное, как химические проявления.   Или возьмём клетки (коими являются и нейроны). Это тоже кооперативы ряда сложных органических молекулярных соединений (а даже не молекул (это к вопросу о том, «с чего начинается Родина», т.е. уровни)). Каждое из которых не есть само по себе живое вещество, т.е. не обладает свойствами живого – раздражимостью, размножаемостью, самостроительством («самостроем»), способностью к перемещениям в среде по градиенту концентрации «полезных» и «вредных» химвеществ и т.п. А вот у клетки всё сие появляется. И опять же это свойства её единодействий, т.е. коопераций действий указанных её элементов. Внутри клетки «жизни» нет – там имеются только электрохимически взаимодействующие друг с другом в том или ином определённом порядке всевозможные митохондрии, ядра (с их геномами) и прочие органеллы. «Живость» как набор определённых свойств обнаруживается только во внешних её (клетки) проявлениях (и тоже только в «контактах третьего рода», т.е. своего уровня и уровня организмов: в столкновениях клеток с молекулами оба контрагента ведут себя просто как химвещества). Однако и здесь необнаруживаемость «жизни» внутри клеток почему-то никого особо не напрягает и не заставляет утверждать, что оной нет и на Марсе, то бишь в качестве внешнего их (клеток) атрибута.   Ну и тем же манером можно пройтись по вещам буквально всех уровней и даже по всем кооперативам вообще (включая неуровневые). Везде их единодействия с их особыми свойствами и закономерностями суть «сплетения» (т.е. натурально тождественны «сплетениям») соответствующих действий элементов с их «элементными» свойствами и закономерностями. Везде, если смотреть на дело в упор, то бишь в разрезе только того, что конкретно происходит внутри данных кооперативов, то увидишь лишь эти самые элементы и их действия в их чисто «элементной» конкретике, да разве что ещё некие порядки их расположений (для элементов) и осуществлений (для действий). Но везде же, с другой стороны, т.е. при взглядах извне, обнаруживаются в качестве столь же реальных феноменов также и сами кооперативы и их единодействия с их новыми и содержательно иными (относительно свойств их элементов) эмерджентными свойствами.   ТЕМ ЖЕ КОНЦОМ – ПО БОЛЬНОМУ МЕСТУ С психикой – та же картина. Ибо мозг – тоже кооператив. Причём даже в третьем (относительно столь излюбленного естественниками физико-химического жития-бытия) поколении. Первым поколением тут выступают собственно его (мозга) нейроны как соединения атомов и молекул (а точнее, сложных молекулярных образований) с их электрохимическими свойствами. И уже эти соединения имеют своими результатами отнюдь не одни только физико-химические реальности. Уже действия нейронов не являются (нельзя считать) просто электрохимическими явлениями. Они (эти действия-единодействия), разумеется, состоят из электрических и химических проявлений молекул и атомов, образующих нейроны. Но объединения данных проявлений элементов нейронов в действия собственно нейронов как кооперативов даёт в итоге нечто принципиально новое – свойства и закономерности клеточного, а не просто электрохимического толка. Нейроны – живые клетки, а не просто органические тела.   Когда же сами нейроны далее кооперируют свои действия в единодействия тех или иных их паттернов, отделов мозга, то тут и вообще результатом оказывается нечто, отличное даже от особенностей самих нейронов. Не клеточно-нейронное, а нейрофизиологическое «в натуре» и психическое в плане «выхлопа». На этом втором этапе кооперирования формируются такие нейрофизиологические единодействия, которые суть проявления качественно нового типа, и это новое их качество-свойство есть психизм.   Повторяю и подчёркиваю: кооперированные совокупности действий нейронов, будучи, конечно, по своей биологической природе нейрофизиологическими явлениями, по «элементной» – клеточными, а по физико-химической – так и вовсе электрохимическими, тем не менее уже ни те, ни другие и ни третьи, а единодействия, обладающие новым качеством (свойством) – психизмом. Нейрофизиологические процессы и состояния, имеющие место в мозге, суть нейрофизиологические только при «нутряном» их рассмотрении, а во внешних своих проявлениях, внешнем бытии, они суть уже феномены психики. Т.е. обнаруживают совсем другую эмерджентную определённость – психическую. (Ну, а о третьем этапе кооперирования уже самих указанных подразделений мозга в собственно мозг как целое я пока писать не буду: приберегу для следующей главки).   СЧАСТЬЕ – ЭТО КОГДА ТЫ ПОНИМАЕШЬ Так соотносятся психическое и нейрофизиологическое в реальности. Первое и есть второе в его внешнем выражении (итоговом «выхлопе»). Однако понимание данного обстоятельства никак не даётся нам «в руки». Вот с химизмом, «живостью» и т.п. (в плане их реального наличия наряду с соответствующими физическими и химическими процессами) вроде бы особых проблем не возникает (хотя ситуация тут аналогична – вплоть до той же несводимости-невыводимости химического из физического и биологического из химического), а психизм кажется чем-то ирреальным, нематериальным. Почему так? У этого имеется две главные причины.   Прежде всего, сие происходит просто потому, что психичность (психизм) есть свойство. Отчего его, как и всякого иного свойства (включая химизм с биологичностью), нет как чего-то отдельного от его носителей – матобъектов и их проявлений. Реально имеются и могут быть наблюдаемы только последние с их конкретными определённостями, а свойства – это как раз и есть сии определённости матобъектов и их действий и только. При этом одни свойства, например, форма, присущи только матобъектам, другие, например, количество, – как матобъектам, так и их проявлениям (и даже вообще всему на свете, любым иным объектам), а третьи, например, качества, – только проявлениям (правда, в силу того, что сами данные проявления тоже суть проявления не чего-то иного, а всё тех же матобъектов, качественность мы приписываем и последним). Качествами являются и масса, и заряд, и все химические, биологические и социальные свойства, а также интересующий нас психизм. И вот то, что это именно качества (свойства вообще), ведёт к тому, что наблюдать их как отдельные сущности, как нечто данное нам само по себе, мы не можем. Они просто в таком виде не существуют. Мы можем наблюдать атомы и молекулы с их особыми проявлениями, которые суть химические проявления, но не можем наблюдать химизм как таковой, в отрыве от его носителей. Мы видим клетки и организмы с их конкретными поведениями, конкретики коих суть определённости живого и организменного, но нам не видны «живость» и «организменность» сами по себе. И так же, конечно, обстоит дело с психичностью. В наблюдениях она дана нам не как нечто самостоятельно сущее, а лишь как особая («внешняя») определённость ряда мозговых явлений (процессов и состояний). Т.е. как то, что эти явления-единодействия конкретно вытворяют (производят-делают) в их контактах между собой (а даже не с какими-то иными проявлениями-действиями организма, в контакты с коими вступает только мозг в целом). Иными словами, наблюдаем мы лишь психфеномены (психические проявления) с их внешними последствиями (в виде поведенческих актов), а не психизм как нечто отдельное.   Но это ещё не столь существенно, ибо в этом психичность отнюдь не уникальна, то бишь ничем не отличается от химичности, биологичности и иже с ними. Куда важнее, сверх того, то, в чём она на них не похожа. Что же её отличает? То, что химвещества с их химизмом, клетки с их «живостью» и т.п. мы можем отстранённо (извне, от третьего лица) наблюдать как в плане того, что происходит у них внутри, так и в их внешних проявлениях. А с психфеноменами и психичностью (по крайней мере, в их традиционном «фейгловском» понимании) этот номер не проходит. Потому как в них мы наблюдаем не что-то постороннее нам, а самих себя. Конкретно, внутреннюю (нейрофизиологическую) «жизнь» психфеноменов мы непосредственно можем «разглядывать» лишь извне, со стороны, в качестве третьих лиц (в том числе даже тогда, когда в роли такого внешнего наблюдателя выступает сам тот субъект, который эти психфеномены-«чувства» испытывает: и оный тоже в любом случае может наблюдать их житие-бытие только с помощью каких-то приборов, на внешнем относительно него и его мозговых процессов экране, а также в виде каких-то преобразований данных процессов в инородные сигналы), а «внешние», собственно психические их определённости – только «изнутри», так, как они даны нам как испытывающим эти психфеномены («чувства») личностям, т.е. от первого лица.   Повторяю: вот химик видит и то, что происходит внутри атома (как «ведут» себя его протоны и электроны), и то, как атом при этом «ведёт» себя в целом. И именно это видимое опознаётся им (химиком) как определённости данных «поведений»-проявлений, т.е. как физические свойства элементарных частиц и химические свойства атомов. Так же точно обстоит дело с клетками, организмами и т.п. А у «психов», то бишь психфеноменов, понимаемых как «чувства», всё иначе. Их, конечно, тоже можно наблюдать и так, и эдак, т.е. в плане как их устройств (и тем самым лишь в их нейрофизиологической личине), так и целостных проявлений (и тем самым исключительно в их психической ипостаси). Однако первые можно наблюдать только с помощью приборов и извне, а вторые – только путём их непосредственного «нутряного» испытывания-«переживания». Нейрофизиологическую основу данного происходящего нельзя углядеть «изнутри», т.е. «вглядываясь внутрь себя», а психический характер мозговых работ (в его распространённом понимании), наоборот, невидим при рассмотрении их извне, третьими лицами. (В последнем случае об участии в игре психического можно разве что догадываться по его «следам-плодам» в виде определённых действий-поведений тех организмов, в мозгах которых указанные работы происходят и обнаруживаются. (Уточню ещё для ясности, что собственно поведенческие акты – не психические работы, а лишь исполнения соответствующих команд мозга; связанными с поведением психфеноменами являются только выработка решений о том, что нужно сделать, и волевая отдача упомянутых команд. Отсюда наличие поведения лишь свидетельствует о наличии психики, но поведенческие акты не есть собственно её эпифеномены: это её следствия-результаты)).   Тем самым мы как будто бы опять вернулись к тому, с чего начали, т.е. к субъективной и объективной данности нам психфеноменов-«чувств» (в их тождестве с нейрофизиологическими явлениями в мозгу). Однако это уже не так. Потому что в данной ситуации мы имеем на деле только объективное их рассмотрение. Они (психфеномены) здесь берутся в том, что присуще им по их собственной природе, – в их внешнем выражении (в качестве «чувств») и внутреннем бытии (устройстве). Пусть эти внешность и внутренность их даны нам лишь поврозь, т.е. либо как испытывающим эти психфеномены лично, либо как наблюдающим их со стороны, однако по-любому в обоих случаях главным является не то, кто наблюдает, а то, что наблюдается; характер познаваемого определяет тут выбор способа познания (от первого или третьего лица), а не наоборот. (Отмечу ещё, что описанная ущербная данность нам внутреннего и внешнего бытия психфеноменов (читай: нейрофизиологических процессов и состояний) не то что не означает, что психики нет вообще, но даже является «обоюдоострой», т.е. касающейся наблюдения нами не только психического, но и нейрофизиологического. Последнее ведь тоже не видимо тому, в ком данные нейрофизиологические явления происходят, отчего с его точки зрения «нет» как раз не психики, а мозговых процессов).   ПРОМЕЖУТОЧНОЕ РЕЗЮМЕ Таким образом, работы мозга одновременно представляют собой как нейрофизиологические, так и психические феномены. Первыми они являются в своём внутреннем бытии, по натуральной их природе (и как таковые наблюдаемы исключительно извне, со стороны третьих лиц), а вторыми – в их внешнем бытии, в целостных проявлениях с их эмерджентными свойствами (и в этом плане мы – при традиционном понимании ситуации – наблюдаем их только «внутри себя», от первого лица). Тем самым здесь всё-таки имеется не что иное, как один и тот же реальный феномен в двух ипостасях. Только задаваемых уже не субъективными, а объективными ракурсами его рассмотрения. (Причём речь идёт именно о разных ипостасях указанного одного феномена, а вовсе не попросту о разных его наименованиях. Здесь налицо не два имени одного денотата (называемого в одном случае «психфеномены», а в другом – «нейрофизиологические явления»), от одного из каковых можно (и – по правилам науки – нужно!) отказаться, а собственно два разных денотата. Ибо каждая личина данного двуликого Януса обладает своей особой (отличной от другой его личины) определённостью и тем самым обе они суть отдельные друг от друга объекты познания).   Отсюда является ошибкой отказ от концепции тождества на том основании, что при предложенном ею понимании отношения психического и физиологического первое-де попросту исчезает как отдельно существующее реальное явление, превращаясь в не имеющую никакого собственного содержания фикцию. Т.е. ничего тут никуда не исчезает и в бессодержательную фикцию не превращается. Поэтому мы вправе вновь принять данную концепцию (с описанными выше пояснениями-поправками) на вооружение. Что я лично и делаю.   Ну, а критикам этой позиции стоит задуматься над тем, что при их чисто физикалистском (т.е. не ведающем об уровневом строении материи и его следствиях) непонимании сути дела отождествление психического с нейрофизиологическим логически ведёт к исчезновению вовсе не одного только психического, но и самого нейрофизиологического (путём последовательного отождествления его уже с «поведениями» нейронов), затем (продолжая всё ту же цепочку отождествлений внешних проявлений кооперативов с их внутренними «житиями») – нейронного (путём сведения его к электрохимическим взаимодействиям атомов и молекул), далее – химического (в силу сведения атомов к взаимодействиям элементарных частиц), потом – элементарночастицевого (ввиду сведения адронов к взаимодействиям фундаментальных частиц – кварков) и т.д. до бесконечности, т.е. до каких-то, видимо, первоэлементов с их первичными свойствами и взаимодействиями. Которых нет и быть не может.   ОБЕЩАННАЯ ПОПРАВКА К КОНСТИТУЦИИ Однако «довольно жить законом, данным Адамом и Евой». Пора заняться и разбором вышеупомянутого преувеличения. Напомню фразу, в которой оно содержится. Фейгл утверждает,   «…что данные нам в непосредственном осознании ментальные «сырые чувства» тождественны нейрофизиологическим процессам мозга».   В чём тут заключается неточность?   В том, что с нейрофизиологическими процессами мозга Фейгл отождествляет не психфеномены как таковые, а «сырые чувства», которые мы испытываем при тех или иных работах мозга. Или, иначе говоря, в том, что сии «чувства» данным учёным (и не только им), по сути, и признаются за то, что представляет собой психика, психическое, то бишь собственно психфеномены. Но это отождествление («чувств» с психфеноменами, а через них – и с нейроявлениями) не совсем верно (а то и – в ряде контекстов – совсем неверно). Ибо «чувства» – не психфеномены как таковые (и не какая-то их ипостась), а лишь особая их разновидность. Психфеномены и «чувства» соотносятся между собой как род и вид, а вовсе не являются одним и тем же (или, повторяю, хотя бы разными ипостасями одного и того же). Точно так же, как собака – животное, но животное – не собака. То, что присуще психфеноменам (начиная со свойства психичности), конечно, присуще и «чувствам», но то, что свойственно «чувствам» как именно таковым (как виду), не входит в определённость психфеноменов как таковых (как рода). «Чувствуемость» – не синоним психизма и не атрибут (неотъемлемое свойство) психфеноменов.   Означенная нестыковка обнаруживается как раз уже в самом том, что при отождествлении психфеноменов с «чувствами» за психфеномены принимается только то, что мы испытываем, «чувствуем», что дано нам, осознаётся нами. Или, перефразируя Д.Чалмерса, то, что происходит «на свету». Тогда как далеко не все работы мозга таковы. Огромное их число идёт (пользуясь уже буквальным выражением Чалмерса) «в темноте», т.е. без какого-либо их осознания. Что, однако, отнюдь не делает данные работы мозга не психическими его работами (не психфеноменами): они столь же психичны, как и те, что осуществляются нами осознанно. Так что психическим является не только данное нам, «чувствуемое» нами, т.е. не только «чувства».   Кроме того, повторяю, видовая определённость «чувств» – вовсе не родовая определённость психфеноменов. Что является отличительным признаком первых? То, что они происходят «на свету», т.е. испытывание-«чувствование» их нами, данность их нам. А по какому основанию определяются (сбиваются в класс) психфеномены? Совсем не по их осознанности или неосознанности. В этом плане они могут быть хоть теми, хоть другими. К роду психфеноменов относится просто всё то, что обладает психичностью. А что ею обладает? Определённые кооперативные «сплетения» действий нейронов, т.е. соответствующие нейрофизиологические процессы и состояния. Вот везде, где налицо такие кооперации-единодействия, имеется и психизм как их эмерджентное свойство и имеются, стало быть, тем самым, психфеномены. Психичность появляется у тех или иных работ мозга исключительно лишь в силу их кооперативного характера, а не по какой-либо другой причине. В частности, испытываем мы что-нибудь по ходу указанных работ или нет – дело совершенно второе. Этим, повторяю, сущность психфеноменов никак не определяется.   А что представляет собой психизм содержательно? Вот только что (в предыдущем абзаце) я сказал, что (1) его обладатели – кооперированные единодействия нейронов и что (2) он есть следствие кооперирования их (этих нейронов) действий. Этим я указал носителей и физиологические условия-причины появления (происхождения) данного свойства. А что оно есть как таковое? То, что конкретно в указанных единодействиях делается, что тут происходит. Отчего наблюдения за этим происходящим суть на деле наблюдения психики в её реальном бытии. В частности, мы как раз делаем это, когда фиксируем в своём сознании то, что испытываем по ходу тех или иных происходящих «на свету» работ мозга. Это ведь тоже не что иное, как наблюдения психфеноменов, только (а) не чужих, а своих собственных и (б) в том виде, как они даны нам «внутри нас», т.е. от первого лица. Однако к одному сему всё отнюдь не сводится. Ибо наблюдать психические определённости нейрофизиологических процессов и состояний (т.е. бытие их в качестве психфеноменов) мы вполне можем и со стороны – в самом том, как эти процессы и состояния по-особому (а) взаимодействуют и (б) «сплетаются» между собой, порождая в первом случае мозг как единое матобразование-кооператив, а во втором – единодействия данного мозга, направленные вовне его. Это ведь и есть наблюдения того, что в данных случаях происходит, конкретных содержаний соответствующих единодействий, то бишь психических феноменов (и, соответственно, психизма) в действии.   Причём такие их наблюдения ничем не отличаются от аналогичных (и не вызывающих у нас никаких особых гносеологических затруднений) наблюдений «поведений» химвеществ (проявляющих себя именно как химвещества) или элементарных частиц (проявляющих свои массы, заряды и т.п.). Везде, где мы видим, ЧТО конкретно происходит, т.е. содержания проявлений энных кооперативов в отношении других таких же (по типу) кооперативов, мы видим на деле определённости этих их проявлений и тем самым определённости самих кооперативов. Психизм в этом плане, повторяю, никак не выламывается из строя, т.е. также наблюдаем в том же режиме. Просто он, помимо того, наблюдаем ещё и «изнутри», в виде испытываемых при соответствующих работах мозга «чувств». Вот химизм мы так не наблюдаем (даже сунув руку в банку с кислотой, ибо и тут мы по-прежнему от первого лица будем испытывать лишь кайф), а психизм – наблюдаем. Отчего сие, конечно, его особенность (т.е. особенность наблюдений за ним). Но это вовсе не единственная его данность нам! Повторяю, мы можем разглядывать его (конечно, при наличии соответствующей техники, знаний и умений) также и в виде содержаний указанных работ, т.е. того, что они конкретно вытворяют как единодействия. Принципиальных запретов тут (у наблюдений психичности) нет. ВАС ИСТ ДАС ПРОУБЛЕМ? НОУ! Теперь плюну против ветра с другой колокольни. Итак, «чувства» суть лишь разновидность психфеноменов. Однако их отождествляют друг с другом. И это имеет свои последствия. Естественно, сводящиеся к тому, что психфеноменам приписывают все видовые особенности «чувств». И первым делом – характер их данности нам, наблюдаемость нами только от первого лица. Отсюда следствием смешения психфеноменов с «чувствами» выступает главным образом проблематизация   «…каузальной асимметрии нашего обыденного, субъективно окрашенного представления о своём собственном сознании («с позиции первого лица»), и научного, объективного, отстранённого («с позиции третьего лица») его описания. Практически все авторы так или иначе фиксируют «разрывы», «пропасти», «несоответствия»» (Проблемы сознания… с.102)   указанных «субъективного представления» и «объективного описания». И совершенно справедливо! Ибо тут и на самом деле имеется абсолютный разрыв. «Чувства» как именно таковые, само собой, мы никак не можем наблюдать не то что извне, но и вообще видеть, слышать, обонять и щупать. Мы можем их только «чувствовать», испытывать, причём только как свои «чувства», как то, что «переживается» именно нами. Тогда как любые наблюдения нейрофизиологических явлений (хоть в плане их устройств, хоть по линии единодействий с их психическими особенностями) непременно суть именно вИдения, слышания, щупанья и т.п. Собственно «чувствований» тут нет и быть не может. На «языке» видимого-слышимого «чувствуемое» непосредственно передать (продемонстрировать-озвучить) нельзя.   И вот в этом видят какую-то проблему. Но я не понимаю её суть. В чём проблема-то? Нет, тут, конечно, возникает целая куча вопросов, касающихся собственно феномена данности как такового, т.е. его (её) сущности, генезиса, роли-назначения, физиологического «механизма» и пр. Но это вопросы именно проблемы данности, а вовсе не «разрыва» между наблюдениями психических явлений (читай также: имеющих место в мозгу нервных процессов и состояний) от первого и от третьего лица. С ним-то что не так?   Прежде всего, является ли сам этот «разрыв» проблемой, т.е. тем, что никак не поддаётся пониманию-объяснению? Ничуть. Что ж непонятного в том, что «чувствуемое» нами «внутри себя» (например, наши желания, идеи, мысли и даже ощущения, которые мы тоже только «чувствуем», а не видим и не слышим: видим и слышим мы лишь их источники) – не то, что можно видеть глазами, слышать ушами и т.д.? И, наоборот, что загадочного в том, что вИдение глазами (или ощущение какими-либо иными рецепторами) того, что «в натуре» происходит в мозгу (т.е. нейрофизиологических процессов и состояний), – вовсе не есть «чувствование», то бишь непосредственное испытывание этого происходящего? Было бы странно (непонятно!) как раз, если бы столь разные явления были бы даны нам одинаково. Мы ведь не удивляемся тому (не считаем необъяснимым то), что каждый вид рецепторов улавливает сигналы лишь своей модальности и не принимает сигналы чужой. Т.е. тому, что запах нельзя услышать, а звук – увидеть. Мы тут прекрасно понимаем, что сие закономерно обусловлено разными природами, с одной стороны, наблюдаемых объектов, а с другой – наблюдающих органов («орудий» наблюдения), т.е. тем, что каждый вид рецепторов просто устроен так, что принимает только свои особые сигналы и «игнорирует» (точнее, не способен воспринять) все прочие. Но ведь фактически ту же самую ситуацию мы имеем и в случае с наблюдениями психфеноменов «изнутри» и извне. Здесь тоже различны как природы наблюдаемых объектов, так и используемые при их наблюдениях «механизмы». Таким образом, сам по себе факт принципиальной различности наблюдений психфеноменов и, соответственно, нестыкуемости их описаний от первого и третьего лица вполне объясним и проблемой не является.   Тогда, может, его (этого факта) наличие порождает какие-то неразрешимые (или, по крайней мере, доселе нерешённые) проблемы на стороне? Может, из него вытекает какая-то гадость и, впадая в Каспийское море, загаживает его до самого Ирана? Рассмотрим и это направление. Тут возможны два варианта.   Во-первых, такой, в коем из указанного «разрыва» каким-то образом следует, будто в реальности по факту имеется лишь что-то одно: либо то, что наблюдается «изнутри» (от первого лица), т.е. психика, либо то, что наблюдается «извне» (от третьего лица), т.е. нейроявления «в натуре». Но не то и другое разом. В духе вышерассмотренного истолкования Дж.Дж.Смартом и Ко концепции тождества, в рамках коего (истолкования) как раз получилось, что психическое ничем на деле не отличается от нейрофизиологического. И тем самым попросту отсутствует как отдельный от него объект (что и привело в конечном счёте к отказу от указанной концепции). Но «выползает» ли описанный вывод именно из «пропасти», разделяющей «субъективное» и «объективное» познание психфеноменов? Нет. Означенное истолкование концепции тождества (приведшее к отказу от неё) связано вовсе не с отождествлением психфеноменов и «чувств» (и, соответственно, приписыванием познанию первых особенностей познания вторых), а лишь с простым непониманием того, как психическое может быть отдельным-отличным от нейрофизиологического при субстратном их отождествлении. Если «разрыв» между наблюдениями-описаниями «чувств» и нейроявлений и подливает масла в этот огонь, то отнюдь не благодаря какой-то логической связи его с отмеченным истолкованием тождества, а лишь в силу создаваемого им общего «упаднического» настроя. Логически же, повторяю, второе из первого никак не следует. Что свидетельствует об этом?   С одной стороны, то, что никто никогда никакого такого выведения на деле не предпринял и соответствующую дедуктивную связь не продемонстрировал. Все связывают указанные два момента (т.е. (а) липовое тождество психфеноменов с «чувствами», имеющее своим результатом приписывание первым «разрыва» в познании, присущего вторым, и (б) отождествление психфеноменов с нейроявлениями, ведущее якобы к фактическому исчезновению психики) друг с другом исключительно лишь на уровне какой-то невнятной интуиции. Учёным просто кажется, что тут что-то есть.   С другой же стороны, отсутствие в данном случае логической связи прямо показывает то (продемонстрированное мной выше) обстоятельство, что даже при отождествлении психфеноменов с «чувствами» (т.е. бытии первых только в виде вторых, а не в виде ещё и содержаний соответствующих единодействий) психика как отдельный от нейрофизиологических явлений феномен всё равно никуда не пропадает. Она есть и тут. И ни в зуб ногой. Указанный «разрыв» в познании (наблюдениях-описаниях) вовсе не отменяет её бытия в качестве особого объекта.   Таким образом, на данном фланге рассматриваемый «разрыв» в целом проблем не порождает.   Второй вариант (из упомянутых выше двух) может заключаться в том, что из данного «разрыва» следует-де аналогичная разорванность бытия психического и материального вообще в том или ином их виде. Т.е. полная независимость (автономия) либо психики от «физики», либо психики от мозга, либо психического от нейрофизиологического (психфеноменов – от нейроявлений). Не зря ведь прозвучало выражение «каузальная асимметрия», т.е. причинная бессвязность. Однако все перечисленные независимости опять же никак из факта нестыкуемости наблюдений психики от первого и третьего лица не выводятся. Ни на практике (т.е. никто этого не сделал), ни теоретически (т.е. это и невозможно сделать). Бессвязность указанных наблюдений является всего лишь их бессвязностью.   Более же того, как раз выше я старался показать (и, надеюсь, показал) что и самих-то подобных независимостей по факту нет. То бишь тут просто нечему вытекать из указанного «разрыва». Нет самих проблем, которые можно было бы с ним как-то пытаться связать, т.е. объявить его следствиями.   Так что же у нас остаётся на руках в плане проблемности рассматриваемого факта? Ничего. Одни варежки. Данный факт и сам по себе не проблема, и на стороне проблем не создаёт.   Отсюда я делаю вывод, что проблемным указанный «разрыв» в наблюдениях-описаниях психфеноменов научное сообщество полагает-объявляет лишь потому, что запуталось во всей этой куче вышеописанных проблем (которую, напоминаю, все принимают за одну проблему). Вот не могут учёные никак их («её»!) решить. И потому задаются закономерно вопросом о причинах такой их («её») упорной нерешаемости. Т.е. ищут, чем бы сие объяснить, с чем связать. И тут как раз весьма кстати на глаза им попадается феномен несводимости друг к другу наблюдений-описаний психических явлений от первого и третьего лица. «Ага! – говорят себе учёные. – Так вот кто нагадил в мой калош! Вот почему нам никак не удаётся свести психику к «физике», то бишь психическое к физиологическому (для учёных ведь это одна и та же проблема). Дело, оказывается, просто в том, что мы наблюдаем их с разных позиций и в принципе не можем наблюдать иначе». Ну, и понеслось. Следом начинаются всяческие «анализирования» данного «разрыва», предпринимаются попытки его преодоления средствами логики, лингвистики, в рамках бихевиоризма и т.п. И всё, разумеется, без толку. Но с неизбежным попутным разрастанием во всех этих мытарствах указанного феномена чуть ли не в главную якобы проблему психологии, чуть ли не в квинтэссенцию всех иных её проблем (о которых, впрочем, как неоднократно говорилось, никаких ясных представлений не имеется, отчего и «проблема» «разрыва» вовсе не связывается как-то с каждой из них по отдельности, а просто сваливается в общую кучу малу в качестве ещё одного её персонажа, дополнительно запутывая и без того крайне отвратную ситуацию).   ДОБАВОЧНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ Но оставим наконец все эти побочные темы и вернёмся к концепции тождества. О ней, конечно, в основном уже всё сказано, но стоит сделать ещё ряд дополнительных замечаний.   Во-первых, обращаю внимание, что к отождествлению психфеноменов с нейрофизиологическими явлениями меня понудило понимание и тех, и других в качестве работ мозга. Отсюда обратным образом следует, что всякое иное, кроме описанного, понимание отношения психического и физиологического требует и иного понимания связи мозга с психикой – не как работающего кооператива и его работы. То бишь предложенные мной решения указанных двух проблем завязаны друг с другом в один мёртвый узел. Сказав «А», тут нужно говорить и «Б», а сказав «не-Б», следует говорить «не-А». (Отчего ошибки в решении психофизиологической проблемы непременно влекут за собой и аналогичные ошибки в решении проблемы связи психики и мозга).   Во-вторых, отмечу, что отношение психического и физиологического в изложенной интерпретации, хотя и вытекает логически из отношения психики и мозга, но содержательно – совсем иное, чем последнее. Если во втором случае (в отношении психики и мозга) мы имеем связь работающего матобъекта и его работы, то в первом – связь двух ипостасей самой этой работы, т.е. её внутреннего и внешнего бытия.   В-третьих, проблему отношения психического и физиологического следует понимать только как вопрос об отношении психфеноменов и нейрофизиологических явлений, а не психизма и предшествующих ему уровневых свойств: физических (элементарночастицевых), химических и клеточных. Последний вопрос – тематика психофизической, а не психофизиологической проблемы. Когда говорят об отождествлении и различении психического и физиологического, то речь конкретно идёт о тождестве (субстратном совпадении) и различении (в качестве двух ипостасей этого одного «в натуре» объекта) именно и только психфеноменов и нейрофизиологических явлений (процессов и состояний), а вовсе не о тождестве (содержательной идентичности) указанных свойств (которые по определению различны и невыводимы друг из друга).   Ну и, в-четвёртых, раз психическое и физиологическое субстратно суть одно и то же, а различаются лишь как две ипостаси этого одного, то применительно к ним нельзя говорить ни о какой их связи, понимаемой как-то конкретно, «натурально», т.е. как какое-либо обусловливание одного другим (в этом, кстати, отношение психического и физиологического сходно с отношением мозга и психики – см. выше). То, что суть одно, не может соотноситься с самим собой: любые отношения возможны только с другим. Там, где дело сводится просто к отношению двух ипостасей одной сущности (каковое отношение и состоит только в том, что они – именно ипостаси данной одной сущности и не более того), никакого другого отношения, в особенности в форме зависимости (одной из этих ипостасей от другой), нет и быть не может.   Повторяю и подчёркиваю: психические и нейрофизиологические явления никоим образом не соотносятся как детерминируемое и детерминант, ибо такая связь возможна только между натурально раздельными объектами, а психические и нейрофизиологические феномены субстратно одно и то же. Отсюда когда кто-либо заговаривает об отношении психического и физиологического как о какой-то зависимости одного от другого, то этот товарищ неизбежно подменяет адекватное понимание данного отношения неадекватным. Между тем такое «зависимостное» понимание связи психического и физиологического в современной науке – общее место.   ПРИМЕРЫ КУЧКОЙ Так, по свидетельству Васильева:   "Современные авторы" "исходят из" "тезиса о зависимости ментальных состояний от физиологических процессов" (Васильев, с. 68).   Здесь неизбежно получается, что психфеномены у данных авторов – не работы мозга в их «натуральном» виде, а лишь то, что каким-то образом зависит от них, т.е. то ли их результаты-продукты, то ли ещё что-либо в том же роде.   О том же толкует Любимов, задающийся вопросом:   "Каков механизм связи между явлениями сознания и процессами в мозге?" (Любимов В.В. Психология восприятия, 2007, с. 47). Да нет тут никакой связи с её «механизмом». Это одно и то же в разных ракурсах рассмотрения (конечно, в объективном, а не субъективном смысле, т.е. в плане того, что рассматривается, а не кто рассматривает).   "Достоверных фактов, говорящих о том, что работа мозга и явления сознания связаны, нам известно огромное количество" (там же).   Имеются в виду факты того типа, что повреждения мозга, т.е. нарушения процессов его работы, отражаются на содержании «сознания» (о неправомерности употребления в данном контексте термина «сознание» подробнее я скажу ниже, а тут лишь вкратце замечу, что им в нём (указанном контексте) подменяют не только термин «психика», но и понятие «Я»). И наоборот, что воздействия на «сознание», влекущие изменения в нём, сопровождаются и изменениями в мозге, выражаются в мозговых метаморфозах. Как и должно быть, раз одно и есть другое. Однако Любимов заключает:   "Что же касается механизмов этой связи, то нам неизвестно, к сожалению, абсолютно ничего, и мы относим эту проблему к числу фундаментальных проблем современного естествознания" (Любимов, с. 47-48).   А мальчика-то (т.е. проблемы-то) и нет, ибо тут налицо не связь, а разные лица одной реальности. Д.Чалмерс   "отрицает возможность обратного влияния ментальных состояний на физические (физиологические; здесь в очередной раз мы видим ещё и неразличение физического и физиологического, закономерно провоцирующее понимание отношения психического и физиологического как отношения психики и «физики», т.е. в духе уже вовсе не психофизиологической, а психофизической проблемы – А.Х.) процессы, протекающие в структурах мозга". По его мнению, "ментальные состояния являются лишь спутниками или побочными продуктами физических процессов, не оказывающими обратного влияния на физическое" (Васильев, с. 70).   Как можно тут что-то отрицать или не отрицать, т.е. вообще задаваться вопросом о каком-то влиянии-невлиянии? Этот вопрос не нелеп только в том случае, когда указанные «ментальные состояния» и «физические процессы в мозге» мыслятся как отдельные друг от друга феномены (т.е. опять-таки, когда первые принимаются, например, за «побочные продукты» вторых, как у Чалмерса). А они – одно и то же. Отчего нет не только «обратного» влияния первых на вторые, но и «прямого» влияния вторых на первые. То, что есть одно и то же, повторяю, не может влиять само на себя, т.е. разные его ипостаси (а также данности нам) – друг на друга. Вот одни ментальные явления, естественно, влияют на другие ментальные явления как физиологические процессы на физиологические процессы – возбуждая или подавляя друг друга. А спор о том, влияет ли работа мозга, взятая в её физиологической ипостаси (т.е. в плане её устройства), саму на себя, взятую в психической ипостаси (т.е. в плане её «выхлопа»), – это уже какой-то сюрреализм.   А вот как странно истолковывают концепцию отождествления психических и физиологических явлений, имеющих место в мозге, Марютина и Ермолаев:   «Психофизиологическая идентичность... представляет собой вариант крайнего физиологического редукционизма, при котором психическое, утрачивая свою сущность, полностью отождествляется с физиологическим».   Это пока, как ясно, всё та же стандартная претензия к концепции тождества, которую я разобрал и отверг выше. Однако далее следует совершенно неожиданное:   «Примером такого подхода служит известная метафора: "Мозг вырабатывает мысль как печень жёлчь"» (Марютина, Ермолаев, указ.соч., с. 11).   Т.е. отождествление психфеноменов с нейрофизиологическими явлениями, сиречь признание их субстратно одним и тем же, вдруг истолковывается как отношение печени и жёлчи, т.е. производителя и продукта. Это как же надо не врубаться в суть дела (а до того – в значения слов и смыслы суждений), чтобы выдавать такое?! (Правда, возможно, в указанной странности виноваты не сами Марютина с Ермолаевым, а какие-то иные (помимо меня) адепты рассматриваемой концепции с их собственным дурным её пониманием и изложением).   Или:   «Психическое, хотя и обусловлено физиологической (высшей нервной) деятельностью мозга (как может деятельность быть обусловлена самой собой? – А.Х.), тем не менее не тождественно ей (естественно, если счесть одно обусловленным другим, то это обусловливаемое должно быть чем-то иным, отдельным от обусловливающего – А.Х.). Психическое не сводимо к физиологическому как идеальное к материальному или как социальное к биологическому" (там же, с. 15).   Тут Марютина и Ермолаев, похоже, соскользнули уже на психофизическое понимание дела, на несводимость свойств целого (кооператива) к свойствам его частей (элементов). Тогда как психфеномены – это как раз и есть особым образом организованные (и благодаря этому представляющие собой единодействия) нейрофизиологические процессы и состояния, имеющие место в мозгу. То бишь одно тут субстратно и, наоборот, полностью сводится к другому: в этом плане они – одно и то же (различаясь лишь как ипостаси этого единого, т.е. его внутренние и внешние проявления).   Вообще, неразличение психофизиологического и психофизического подхода к делу, конечно же, прячется за кулисами всего этого театра. В немалой степени ошибки в решении обеих проблем проистекают уже из непонимания самого того, что разговор об отношениях носителей свойств – это одно, а разговор об отношениях самих свойств – совсем другое. Вот С.Ф.Нагуманова пишет, что   «Материализм предполагает необходимую связь между физическими (?! – А.Х.) процессами и феноменами сознания»,   т.е. начинает вроде бы толковать об отношении нейрофизиологических явлений и психфеноменов, но тут же (через абзац) сбивается на понимание данного отношения как отношения каких-то свойств (коими тут могут быть только свойства элементов и свойства кооператива):   «Свойства В проистекают из свойств А в том случае, если не существует двух объектов, которые различаются в отношении свойств В и не различаются в отношении свойств А. Это отношение может быть выражено и другими близкими по смыслу терминами: «свойства В конституируются свойствами А», «свойства В реализуются свойствами А»» (Проблемы сознания.., с. 133).   Ну и что из такого смешения разговора о процессах с разговором о свойствах может получиться хорошего? Любопытна ещё апелляция Марютиной и Ермолаева к системному (а по факту – кооперативному) подходу, который якобы   «позволяет избежать… отождествления психического и физиологического, т.к. согласно этой (системной – А.Х.) концепции психическое возникает только при организации физиологических процессов в систему» (указ. соч., с. 35).   Так-то оно так, только об организации чего собственно идёт речь? Каких таких физиологических процессов? На деле к становлению психических явлений (и к возникновению психизма в качестве их свойства) ведёт только кооперация действий нейронов, каковые действия сами по себе никак нельзя именовать физиологическими процессами: это клеточные действия, которые, конечно, внутри себя тоже суть процессы, только не физиологического, а физико-химического толка. Собственно физиологическими (нейрофизиологическими) процессами правильнее называть именно кооперации действий нейронов. Но эти кооперированные их единодействия-процессы, по сути, уже и являются психфеноменами: для возникновения последних никакая дополнительная организация первых вовсе не требуется (раз одни и так суть другие). Не надо смешивать первый этап кооперации в мозгу (соответствующий наличию нейронов) со вторым (ведущим к появлению нейрофизиологических процессов, сиречь психфеноменов) в нечто кашеобразное.   Кроме того, о чём идёт речь в пассаже об отождествлении психического и физиологического, которого желательно избежать? Под отождествлением психического и физиологического, как говорилось выше, в норме подразумевается субстратное (но не ипостасьевое) отождествление психфеноменов и нейрофизиологических явлений, а не психизма с «физиологизмом», кои, как я подозреваю, имеются в виду во второй части цитаты. Это принципиально разные «штуки». Психические и, скажем, нейронные (клеточные) свойства явно неодинаковы (содержательно; о натуральной субстратности тут и речи быть не может, ибо её как таковой у свойств нет). А вот психфеномены и соответствующие нейрофизиологические процессы и состояния, имеющие место в мозге, «в натуре» одно и то же.   При этом Марютина и Ермолаев замечают также, что системный подход позволяет избежать и   «…ошибки, рассматривающей психическое и физиологическое во взаимодействии, поскольку психическое и физиологическое являются лишь различными сторонами, аспектами анализа единых системных процессов» (там же).   А вот это правильно! – как говорил М.С.Горбачёв.   Ну и наконец вдохновляет-вставляет конечный вывод тех же авторов:   «Таким образом, между психикой и мозгом, психическим и физиологическим (через запятую(!), свидетельствующую о неразличении авторами цитаты вопроса о связи психики и мозга и психофизиологической проблемы – А.Х.), по-видимому, существует диалектическая (? – отсылки к диалектике – вечная палочка-выручалочка тех, кто не понимает толком, о чём говорит, – А.Х.), причинно-следственная (?? – А.Х.) связь, ещё не получившая, однако, полного и окончательного объяснения» (там же).   С тем и оставим мы её в минуту, злую для неё.   СУТЬ ПСИХИЗМА Напоследок вкратце и в самом общем плане обрисую сущность психизма, т.е. то, что представляет собой содержание тех работ мозга, которые являются психическими феноменами (впрочем, других работ мозг практически и не производит). Ведь определённость данных работ, которую мы и именуем психичностью, суть не что иное, как то, что в ходе их конкретно делается (к этому сводится определённость любых действий). Что же тут делается?   Ну, понятно, что каждый психфеномен как особая работа мозга делает, прежде всего, что-то своё. Решает, так сказать, свою задачу. Но все эти особые работы, тем не менее и разумеется, протекают в едином русле (выступают частями) той общей функции, которую мозг в целом выполняет в организме как специализированный орган. На чём же мозг в организме специализируется? На управлении этим организмом, т.е. на управлении его внутренними «отправлениями» и внешними действиями (поведением). Отсюда и психизм в целом (а не в тех или иных его частных разновидностях-приложениях-носителях) есть не что иное, как способность мозга делать управленческую работу, способность управлять, то бишь есть комплекс свойств, потребных для исполнения данной функции. Становление и развитие управления в качестве особой работы («миссии») особого органа биоорганизмов (и только биоорганизмов! В клетках управление непсихично), по сути, и есть становление и развитие психики, «мира» психических явлений (каковые становление и развитие протекали, естественно, в виде становления и развития нейронов и их различных необходимых для совместного решения указанной управленческой задачи специализаций и коопераций).   5. Проблема многоступенчатости   Для лучшего понимания сути дела, проясню ещё несколько немаловажных моментов.   ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА ДЕЛО Все три рассмотренные мной доселе проблемы, как можно теперь заметить, так или иначе вертятся частью вокруг темы кооператива, частью в «системе декартовых координат», осями которых выступают категории «матобъекты»-«проявления»-«свойства», при дальнейшем делении оных по линии матобъектов – на кооператив и его элементы, по линии проявлений – на действия элементов и единодействия кооператива, а по линии свойств – на свойства элементов (или, что то же, их действий) и свойства кооператива (или, что то же, его единодействий). В связи с чем затронутые указанными проблемами отношения являются на деле не чем иным, как различными отношениями-соотношениями означенных факторов. В рамках психофизической проблемы рассматриваются отношения свойств элементов со свойствами кооператива, в рамках проблемы связи мозга и психики – просто связь кооператива и его проявлений-работ (т.е. опознание психфеноменов в качестве этих работ), а в рамках психофизиологической проблемы – отношения внутреннего и внешнего бытия единодействий (т.е. их структур, представляющих собой «сплетения» действий элементов, и их проявлений в качестве собственно ЕДИНОдействий) как к самим этим единодействиям (относительно коих сии бытия суть их ипостаси), так и между собой (каковое отношение сводится лишь к тому, что это именно две ипостаси одной сущности). При, разумеется, понимании всех этих моментов в том виде, в котором они имеют место конкретно в мозгу.   Отсюда встаёт вопрос: а нет ли ещё вдобавок и каких-то иных отношений перечисленных факторов? На который естествен ответ: конечно, есть. И кое-какие из них (например, связи кооператива и его элементов, действий элементов и единодействий кооператива) я мимоходом тоже затронул выше. Только данные отношения не столь проблематичны, отчего не привлекают к себе большого внимания учёной публики. В то же время имеется тут и такое четвёртое отношение, которое заслуживает отдельного дополнительного рассмотрения. Это отношение единодействий кооператива между собой.   ПРОБЛЕМА МНОЖЕСТВЕННОСТИ Относительно них первым делом следует уяснить, почему речь идёт о единодействиЯХ, а не единодействиИ? Почему их у любого кооператива много, тогда как сам он – один, существует в единственном числе?   Это связано, во-первых, с тем, что кооператив – матобъект, а единодействия – его проявления. Первый, конечно, обязан тут быть единым нечто, чем-то одним, постоянно сохраняющимся как таковой пока он есть, а вот проявлять себя он вправе многими разными способами.   Во-вторых, что означает множественность единодействий? Не что иное, как их различность, т.е. множественность их определённостей (свойств-качеств), содержаний, того, что в каждом из них конкретно делается (за исключением, само собой, одинаковостей их в том, что всё это: 1) проявления, 2) проявления одного и того же кооператива и 3) проявления кооперативов одного и того же типа: рода, вида, подвида (например, определённого уровня Бытия или некоего его подуровня)), а вовсе не чисто количественную множественность одного и того же действия. Дело здесь заключается просто в том, что каждый кооператив может проявлять («вести») себя то так, то эдак, то третьим-четвёртым образом. От чего это зависит?   В плане необходимости – от условий, в которых проявляет себя кооператив. Контакты с разными объектами внешней среды, разумеется, вызывают у него в одних случаях одни содержательно действия (или – при рассмотрении их «изнутри», т.е. в качестве «сплетений» действий его элементов, – единодействия), а в других – другие. Тут, как говорится, с кем поведёшься, от того и заразишься.   Возможность же указанного многообразия «поведений» задаётся, с одной стороны, разностью элементов кооператива с их частными специализациями, благодаря чему они могут кооперироваться (соединять усилия в единодействия) в различных наборах, а с другой – разностью способов организации совместных действий этих элементов. Т.е. разностью того, как они «сплетаются» друг с другом в единодействия, нужные в данной ситуации. Вот тем, какие конкретно элементы и как соединяются тут «в экстазе», и определяется конкретика конечных единодействий. А множественностью вариантов указанных наборов и способов объединения – множественность различных проявлений кооператива.   ПРОБЛЕМА МНОГОСТУПЕНЧАТОСТИ Кроме того, обращает на себя внимание то обстоятельство, что, начиная с клеток (молекул, атомов и ниже сие не касается), соединения элементов предшествующих уровней Бытия в кооперативы последующих уровней происходят не в один, а в несколько присестов-приёмов-этапов. Т.е. при наличии не только конечных результатов данных соединений в виде соответствующих кооперативов-вещей, но и ряда промежуточных образований внутри оных (данных кооперативов-вещей), тоже носящих в той или иной мере кооперативный характер. Иными словами, здесь частями конечных кооперативов (вещей) выступают не просто (и сразу) их элементы, а целые коллективы последних, представляющие собой кооперативы внутри кооперативов.   Взять, например, клетки. Они ведь суть соединения не исходных молекул как вещей предшествующего им (клеткам) уровня Бытия, а кооперации сложных молекулярных образований, которые сами являются не чем иным, как своего рода кооперативами указанных исходных молекул. И свойства, благодаря которым данные молекулярные образования способны соединиться в клетки и выполнять внутри них специфические роли, суть свойства не простых молекул, выступающих элементами данных образований, а собственно самих данных образований, взятых как целостности.   Другой и ещё более яркий пример – биоорганизмы. Их базовыми (вещными) элементами являются клетки. Однако эти клетки соединяются в организмы вовсе не поодиночке, а целыми специализированными и скооперированными внутри себя группами, представляющими собой те или иные особые части-органы организмов: пищеварительную, кровеносную, нервную, лимфатическую и пр. системы. Все эти органы-системы, повторяю, не просто множества соответствующих специализирующихся на выполнении определённых работ клеток, а именно их кооперативы. И работы-функции, выполняемые этими внутренними кооперативами в организмах, не простые суммы действий составляющих их (данные органы) клеток, а результаты сложной кооперации последних, их совместные единодействия (со всеми эмерджентными определённостями-свойствами-качествами-содержаниями оных).   Эта ситуация несколько запутывает вышеописанную общую картину, запуская в игру дополнительные промежуточные факторы. Поэтому разберём её подробнее на примере тех же организмов.   ЕДИНОДЕЙСТВИЯ – НЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ Что выступает единодействиями организма как вещи-кооператива в целом? По сути, лишь различные его поведенческие акты, то бишь действия в отношении внешней среды и реакции на воздействия оной. Вся же внутренняя его (организма) жизнь (благодаря которой, в частности, выдаётся на-гора и его указанное поведение) есть не что иное, как взаимосогласованная (организованная, производимая-происходящая в определённом порядке) совокупность действий-взаимодействий его частей-органов (в свою очередь являющихся единодействиями (для действий органов в целом) и взаимодействиями (в плане внутреннего бытия самих органов) составляющих их клеток), не представляющая собой никаких единодействий организма как кооператива. В этой внутреннем бытии организм вовсе не проявляет себя как кооператив, – в ней он лишь становится таковым, обретает целостность, но не проявляет её ни в каких своих единодействиях. На данном уровне (в обычном, а не в философском понимании этого слова) в качестве проявляющих себя матобъектов мы имеем только органы организма, а в качестве единодействий – их единодействия. Единодействия же собственно организма в целом суть уже особые кооперации действий этих его органов, суть направленные вовне его поведенческие акты.   Повторяю и подчёркиваю: единодействия кооператива-организма суть, во-первых, его действия в отношении внешней среды, а, во-вторых, «сплетения»-кооперации действий его органов. Внутренняя же жизнь данного матобъекта, молитвами коей он и обретает кооперативный (вещный) характер (превращается в организм), есть взаимодействия тех же органов, есть комплекс их единодействий, являющийся вовсе не их «сплетением» в новое супер-единодействие (т.е. в единодействие уже организма в целом), а таким соединением, которое задаёт бытие самого кооператива как внутренне сплочённого образования, единства, помимо каких-либо проявлений этого единства вовне. И это всё, в общем, – ещё вполне стандартно, за исключением лишь того обстоятельства, что место элементов-клеток (с их просто действиями (ибо о сложном характере самих клеток мы тут «забываем»)) во всех данных игрищах занимают их кооперированные соединения, промежуточные кооперативы-органы (с их действиями, являющимися уже сложными «сплетениями» действий клеток и тем самым тоже единодействиями).   ПРОЧИЕ МЕЛОЧИ Примерно так же обстоит дело и с принадлежностями всех отмеченных единодействий и, стало быть, их эмерджентных определённостей-свойств. Проявления организма в целом суть его и только его проявления, а проявления его органов суть их и только их единодействия: собственно организм к этим единодействиям никакого отношения не имеет. По крайней мере в качестве их производителя, действующего «лица». Это они (эти действия-взаимодействия органов) создают организм, а не он их исполнитель-носитель. Отсюда и свойства единодействий организма – это лишь определённости его поведенческих актов (поведенческие свойства), а свойства единодействий его органов – свойства лишь этих органов (которые мы обобщённо именуем физиологическими свойствами), а не организма в целом. Организму как кооперативу они (указанные физиологические свойства органов) присущи, во-первых, лишь в той мере, в какой они суммируемы (если они вообще суммируемы), т.е. при рассмотрении организма как простой в этом смысле системы, а во-вторых, лишь как то, что обнаруживается внутри него, т.е. как свойства его частей-органов.   Аналогично и с локализациями. Проявления организма в целом суть всегда его внешние и только внешние проявления, а проявления его органов – сугубо внутренние его дела, в которых он как собственно кооператив уже не участвует.   САМОЕ ЛЮБОПЫТНОЕ Однако нам во всей этой катавасии (кото-Васии) больше всего интересно следующее. Вот выше я отметил, что те или иные кооперативы как именно таковые проявляют себя только в контактах с кооперативами того же типа. Химвещества ведут себя как химвещества (то бишь обнаруживают свой химизм, свои химические свойства) только во взаимодействиях с химическими же веществами; в столкновениях с элементарными частицами они предстают просто скоплениями элементарных частиц, а в контактах с клетками «улавливают» в этих последних лишь их химические аспекты, т.е. опять же взаимодействуют только с составляющими оные клетки молекулами (молекулярными соединениями). И то же самое, надо думать, должно обнаруживаться у всех прочих конкретных кооперативов, включая и промежуточные.   А именно: физиологически органы организмов должны действовать лишь друг на друга, за пределами их узкого круга физиологизм как свойство не может себя никак обнаруживать. Потому что за этими пределами в данный особый вид контактов вступать попросту не с кем. На подобные взаимодействия больше ничто не способно. Что тут имеется, помимо органов? В ближайшем окружении, с одной стороны, клетки, а с другой – организмы. И в обоих случаях физиологические свойства органов не при делах. С клетками органы могут разговаривать только на клеточном языке, т.е. сюсюкая с ними, как с малыми детьми, а до разговоров с организмами на организменном языке они (органы) сами не доросли. Ибо единодействия организмов, то бишь их поведения, уже вовсе не физиологические действия, а именно кооперации таковых и тем самым в плане своих определённостей (а не устройства, конечно) нечто совершенно иное. Таким образом, физиологические свойства, по-видимому (впрочем, я лично в этом нисколько не сомневаюсь), обнаруживаются только в проявлениях органов организмов друг относительно друга и нигде более.   Теперь – почему нам это интересно?   ТО ЖЕ САМОЕ ПРИМЕНИТЕЛЬНО К ПСИХИКЕ Потому что с той же самой петрушкой (сиречь сельдереем) мы сталкиваемся и в части проявлений мозга. Да ещё и в усиленном варианте. Ибо здесь описанная пирамида кооперативов присутствует в расширенном виде. Мозг сам есть орган организма, исполняющий в оном особую функцию управления. Причём это именно орган-кооператив, единодействия-проявления которого в целом суть «сплетения» действий каких-то его «элементов». Однако и в роли данных «элементов» в нём тоже выступают вовсе не нейроны, а различные кооперированные их соединения. Так что тут мы имеем кооператив в кубе. Сначала нейроны кооперируются в те или иные «подорганы» (отделы, спецзоны, особые структурные образования) самого мозга (активации которых, то бишь соответствующие «сплетения» действий составляющих эти «подорганы» нейронов, и представляют собой те самые нейрофизиологические процессы и состояния, которые я идентифицирую как особые работы мозга, сиречь конкретные психфеномены), затем эти «подорганы» кооперируются (взаимодействуя между собой) в мозг, выдавая на-гора (в виде «сплетений» уже своих собственных единодействий) проявления мозга в целом. Ну а сам мозг в целом, как сказано, является уже органом организма как подлинного кооператива-вещи.   В связи с этим встаёт вопрос: на каком же из перечисленных этажей появляется и обитает психика? Свойством каких из указанных кооперативов и их единодействий является психизм? Организма в целом? Мозга в целом? Его внутренних подразделений, промежуточных кооперативов? Того, другого и третьего вместе? Или, другими словами, в контактах чего с чем проявляются психические свойства (свойство психичности)?   Зайдём с конца, т.е. от внутренних кооперативов. Присуща ли им психичность? То бишь появляется ли она как свойство, обеспеченное данной начальной кооперацией нейронов в те или иные подразделения мозга? На мой взгляд, да. Можно, конечно, долго и нудно выяснять, что конкретно представляют собой эти ответственные за особые работы мозга подразделения, но то, что именно активациями чего-то подобного и являются те нейрофизиологические явления, которые суть психфеномены, кажется очевидным. Значит, психизм появляется уже на этом этапе. И проявляет он себя как особое свойство прежде всего во взаимодействиях-контактах указанных подразделений (то бишь соответствующих нейрофизиологических явлений-психфеноменов) между собой.   Далее, являются ли психическими явлениями единодействия мозга в целом? Что они собою представляют? Это суть те команды, которые мозг выдаёт всем прочим органам организма, запуская их работу (что касается, в первую очередь, органов, кооперациями действий коих выступают поведенческие акты) или вмешиваясь в неё при необходимости (это касается тех случаев, когда сия работа производится данными органами в основном самостоятельно, по их собственным устройствам, без постоянного контроля (под коим я, конечно, понимаю вовсе не только осознанный контроль) со стороны мозга). Никаких иных, кроме указанных команд, внешних проявлений-единодействий мозга как кооператива нет. На выходе у него – только команды. (Причём, в том числе, и речевому аппарату: не надо принимать за работу мозга артикуляцию и выдачу звуковых колебаний напряжениями и расслаблениями связок). Всё остальное тут – внутренние его действия, т.е. работы его подразделений. Так являются ли команды, отдаваемые мозгом другим органам организма, психфеноменами? Вряд ли. С одной стороны, потому что они как единодействия мозга в целом суть кооперации его внутренних работ и, тем самым, качественно должны быть чем-то иным. Психизм есть то, что присуще составляющим данные единодействия действиям. Проявления мозга в целом связаны с ним (то бишь «психичны») только в том смысле, что психичность тут – свойство ближайших (непосредственных) «элементов» данных проявлений. С другой же стороны, психизм как таковой не может быть свойством мозговых команд, поскольку эти команды суть контакты вовсе не с тем, что ответно обладает психизмом. Руки, ноги, почки, сердце и проч. – это органы, взаимодействия мозга с которыми могут быть только физиологическими. И таковыми они (в виде нервных сигналов) тут и являются.   Ну и совсем не годится на роль носителя психизма организм в целом. Данный кооператив – носитель вовсе не психических, а организменных свойств. Психизм ему присущ лишь постольку, поскольку имеется в мозгу конкретной особи, поскольку выражается в проявлениях этого мозга в виде команд другим органам организма и поскольку тем самым отражается в исполнении этих команд этими органами. Т.е. мы просто наблюдаем тут следы работы психики, а не саму её. Она – участник внешнего и внутреннего жития-бытия организма, но не собственное свойство данного кооператива как такового.   Таким образом получается, что психичность – исключительно внутреннее для мозга явление. Психические свойства проявляются лишь во взаимодействиях его (мозга) подразделений. Это, конечно, «внешние» (эмерджентные) свойства данных подразделений (т.е. их проявлений-работ), но сами сии подразделения (работы) существуют (происходят) только внутри мозга. Вне него нет ни первых (т.е. его спецотделов), ни вторых (т.е. работ этих отделов), ни третьих (т.е. особых определённостей-содержаний этих работ, сиречь психизма). (В связи с чем психфеномены правильнее было бы называть не работами мозга, а внутримозговыми работами: буквально работы мозга – то, что делает мозг в целом; но я уж не буду настолько дотошным).   6. Проблема данности: предмет разговора   «СИЛЫ ТЬМЫ» ПРОТИВ «СИЛ СВЕТА» Следующая по очереди тема – проблема данности. Она носит уже не столько «философический», сколько чисто психологический и психофизиологический характер. Отчего разборки с нею требуют погружения в пучину ещё и данных наук, где слишком многое пока темно и спорно. В связи с чем с этой проблемой придётся повозиться больше, чем с предыдущими тремя.   Итак, мозговые (внутримозговые) работы в обеих их главных ипостасях (психфеноменов и нейроявлений), помимо всего прочего, подразделяются на те, что происходят «на свету», и те, что осуществляются «в темноте». То бишь на те, что даны и не даны нам, испытываются и не испытываются нами, осознаваемы (осознанны) и нет. При этом вторые никого особенно не волнуют (ну, происходят они «в темноте», и пусть себе происходят! Нам-то что за дело, раз для нас их как бы и нет?), ибо всем кажется, что их неосознанность и автоматизм как-то роднят их с чисто «механическими», физико-химическими явлениями (отчего это будто бы даже и не совсем психфеномены, а то и вовсе не они). Т.е. тут учёные просто не усматривают никакого разрыва между наблюдениями данных работ от первого и третьего лица (ибо от первого лица они как раз не наблюдаются), и это их успокаивает. Хотя на деле, конечно, как психические, сии «тёмные» нейрофизиологические процессы и состояния отличаются от собственно физико-химических и даже нейронно-клеточных проявлений ничуть не меньше, чем «светлые». Все они – тоже ПСИХИЧЕСКИЕ (как атака каппелевцев). Но, повторяю, на нет в общем представлении и загадки нет. Загадочным мнится (всех озадачивает и напрягает) только «светлое время суток». (Отмечу ещё, к слову, что в силу данной ситуации только осознаваемым психфеноменам мы влёгкую присваиваем отдельные «личные» имена, а неосознаваемые остаются в основном безымянными. Ибо мы наблюдаем их только в нейрофизиологическом обличии и потому просто не «видим» в них ПСИХфеноменов, не знаем об их существовании в качестве таковых. А ведь тут, возможно, имеются не только «тёмные» изнанки «светлых» психфеноменов (о наличии у коих «теневых» сторон мы ещё можем догадываться), но и какие-то совершенно особые психявления, т.е. работы мозга, производимые им только бессознательно и оттого вовсе не известные нам).   Однако нужно понимать, что вопрос Чалмерса «Почему информационные процессы не идут в темноте?»   «Почему вся эта обработка информации не происходит в темноте, без какого-либо внутреннего переживания?» – Проблемы сознания.., с. 117),   сам по себе ложен и неточен. Ложен – потому, что «в темноте» они всё-таки происходят, и ещё как (в смысле их объёма) происходят! А неточность его заключается в том, что в нём речь идёт отчего-то только об ИНФОРМАЦИОННЫХ процессах. Тогда как «на свету» (и тем более «в темноте») осуществляются не одни оные (к примеру, нам даны также и эмоции, кои не столько информируют нас о чём-либо, сколько мотивируют к действиям). Так что указанный вопрос надо переформулировать иначе: почему НЕКОТОРЫЕ работы мозга происходят (причём тоже – лишь отчасти) «на свету»? При такой формулировке вопроса сразу становится ясно, что ответ на него нужно искать в специфике данных работ, в отличии их от тех, что идут «в темноте». Т.е. что апеллировать тут следует к какой-то их особой определённости, благодаря которой они и производятся «на свету», могут и должны производиться только «на свету». Этим я в рамках разборок с проблемой данности в конечном счёте и займусь. Но для начала проведу необходимую предварительную рекогносцировку на местности. Ибо без понимания того, с чем мы вообще имеем тут дело, нечего и браться за решение каких-либо связанных с ним задач.   ЧТО ТАКОЕ ДАННОСТЬ НАМ? Что есть данность нам, или осознанность? Прежде всего, категориально – не то, что существует само по себе, не матобъект. Т.е. в нашем случае – не мозг и не какое-либо его подразделение или более мелкая ОНГ (организованная нейронная группа). И это – не проявление какого-либо из указанных матобразований, т.е. не мозговая работа. Только не надо понимать сказанное как отрицание мозгового характера феномена осознанности: он (она), конечно, имеет мозговую природу, «обитает» в мозгу; это просто не его РАБОТА, а нечто иное. Что конкретно? По самой семантике слов, оканчивающихся в русском языке на «ость», – определенность, особенность, сиречь свойство чего-то. Чего?   НОСИТЕЛИ У нас, как ясно, различных психфеноменов. Обладателями-носителями указанного свойства выступают именно они. Мы ведь и говорим, применяя слово «данность», исключительно о данности нам желаний, ощущений, идей, мыслей, воспоминаний, эмоций, чувств и т.п., а не чего-либо иного. Более того, ничто иное нам в наших переживаниях, т.е. от первого лица, и не дано. Ни тогда, когда это «иное» реально имеет место вне мозга и как-то воздействует на него, порождая в нём какие-то процессы. Ни, в особенности, в том случае, когда оно есть непосредственно само то, что происходит в мозгу как по причине указанных воздействий на него извне, так и в силу какой-то самостоятельной его активности. До тех пор, пока всё сие протекает само по себе или хотя бы «в темноте», мы его не «видим». Когда же оно выходит «на свет», то выходит именно и только в виде уже психических явлений, а не чего-либо другого (не в виде того, что их порождает, т.е. их внешних и внутренних источников, и не в виде того, что происходит «в темноте»). Все «сырые чувства», которые мы испытываем (которые даны нашему умозрению, или сознанию), суть различные психфеномены.   ТИП СВОЙСТВА При этом подчёркиваю, что они, с одной стороны, именно ПСИХфеномены, каковыми их делает их одинаковость в том, что они суть (а) работы мозга, (б) имеющие своим «выхлопом» психизм, т.е. в том, что всё это нейрофизиологические явления-единодействия, носящие психический характер. С другой же стороны, это – именно РАЗНЫЕ психфеномены, обладающие каждый своей особой определённостью-содержанием, которыми они отличаются друг от друга: желания от ощущений, ощущения от эмоций, эмоции от идей-представлений и т.д. (я уж не буду распространяться о сугубых конкретиках самих различных желаний, ощущений, эмоций и пр., т.е. о тех конкретиках, которыми, например, одни ощущения отличаются от других: зрительные от слуховых, вИдение контуров от вИдений движений или вИдений цвета и пр.). То бишь тут мы имеем в первом случае родовую определённость психфеноменов вообще, а во втором их видовые определённости, выделенные по признаку содержания. Т.е. по тому, что они собой конкретно представляют. И таких содержательных разновидностей психфеноменов имеется не один десяток – даже на уровне базового (а не подвидового и далее) их деления на желания вообще, ощущения вообще, эмоции вообще, идеи вообще, мысли вообще, настроения вообще, воления вообще, воспоминания вообще и др.   А что представляет собой свойство данности? Это и не родовая, и не какая-либо из содержательных определённостей психфеноменов, а особый третий (в данном ряду) их (определённостей) тип (кстати, точно так же определённость, о которой зашла речь в первом параграфе данной главки (т.е. та, благодаря которой некоторые работы мозга вынуждены происходить «на свету»), не какой-то из этих трёх перечисленных типов определённостей, а четвёртая особая их разновидность. Но о ней я напишу много ниже). Тут род психфеноменов делится на виды не содержательно (или ещё как), а по основанию данности-неданности их нам (отчего, соответственно, этих видов только два). Это деление проходит «поперёк» всех содержательно особых работ мозга, рассекая их именно на осознаваемые и нет психфеномены (при том что собственно желаниями, эмоциями, ощущениями и проч. мы обычно называем только осознаваемые «части» соответствующих (т.е. обладающих одинаковым конкретным содержанием) мозговых работ, а те их «части», что идут «в темноте», остаются, как сказано, в основном безымянными).   Разберу сие чуть подробнее на конкретных примерах.   ЖЕЛАНИЯ Возьмём, скажем, такие психфеномены, как желания. Это не что иное, как данности нам тех или иных потребностей нашего организма. Оные потребности, конечно, имеются у нас и сами по себе, без какого-либо их переживания нами. И в таком качестве они – ещё не желания, а чисто объективные нужды. Желаниями эти нужды делает именно лишь их осознанность, данность их обладателям.   При этом потребности делятся, с одной стороны (по признаку происхождения), на врождённые и приобретённые, а с другой (по признаку содержания) – на биологические (физиологические) и психические. И эти их виды (1) по-разному подвержены осознанию и даже (2) не все являются психфеноменами. Так:   а) любое приобретение нужды всегда есть результат «воспитания» (научения), т.е. психической и, по всей видимости, непременно осознанной мозговой работы. Отчего любая приобретённая нужда всегда как-то записана в нервных тканях мозга, и её актуальное бытие есть не что иное, как возбуждение этих записей. Только уже не обязательно сопровождающееся осознанием данной нужды: как готовая (приобретённая) она может подталкивать нас к действиям (включая и те или иные работы самого мозга) и «втёмную», как подсознательный мотив. Тем самым в виде приобретённых нужд всегда имеются психфеномены, но не всегда – данные нам, т.е. выражающиеся в виде желаний;   б) все психические нужды (включая врождённые, под коими я имею в виду в данном случае инстинкт любознательности, стремление к пониманию и т.п.) психичны по определению, т.е. тоже в их реальном бытии-актуализации представляют собой психфеномены, соответствующие работы мозга, возбуждения ответственных за данные нужды мозговых структур. Но опять же не всегда эти возбуждения являются непременно осознаваемыми, достигают стадии осознания: психические потребности тоже могут влиять на нас «исподтишка».   Таким образом, все приобретённые и психические потребности суть психфеномены, а также могут быть как не даны, так и даны нам в своих явлениях. А как обстоит дело с врождёнными и чисто биологическими нуждами? Несколько иначе.   Во-первых, некоторые из таких нужд, по-видимому, вообще не имеют никакого отношения к головному мозгу. Например, нормальное сердцебиение, дыхание (сокращения и расширения лёгких), ряд пищеварительных процессов и некоторые другие подобные внутренние процессы организма протекают в обычном режиме под контролем лишь автономных (так называемых, вегетативных) нервных систем (а то и осуществляются просто в рамках отлаженной кооперации разных органов – без какого-либо участия нервной системы, без спецуправления). Головной мозг тут вмешивается лишь при нестандартных ситуациях, т.е. когда требуется удовлетворение не данных, а каких-то иных, более сложных потребностей организма (например, в пище, добыча коей предполагает интенсивную мышечную работу). Отсюда указанные простейшие потребности, скорее всего, никак не представлены в мозгу, их удовлетворение – не в его компетенции, и соответствующие работы (автономных нервных систем) – не психические явления.   Во-вторых, даже и в случаях отмеченных вмешательств мозга огромная их (этих вмешательств) часть представляет собой работы мозга по программам, записанным в нём как автоматически исполняемые, т.е. без выхода их на уровень осознаваемых. Это уже, конечно, психфеномены, но ещё не желания. Причём не только в том смысле, что это не желания вот сейчас, но могут обернуться ими через минуту (благодаря их осознанию), а в том, что они и не могут стать ими ни при какой погоде. Это такие скрытые мотивы наших действий, которые работают только «втёмную». То бишь не то что лишь сей момент не нуждаются в осознании, но и в принципе отрицают его и не поддаются ему. К этому лагерю принадлежат практически все потребности гомеостатического толка, т.е. те, которые носят сугубо внутренний для организма характер и удовлетворение коих не то что не требует, но и не терпит никаких осознаний-размышлений и связанных с ними задержек исполнения. Сюда же входят и нужды, удовлетворяемые всевозможными безусловными рефлексами: отдёргиваниями рук от огня, прыжками вправо при сигнале «вспышка слева», поворотами зрачков и головы в сторону неожиданного громкого звука и т.п. Наконец, из того же лагеря и потребности, удовлетворяемые условными рефлексами: мозг и здесь работает по автоматизированным программам, без какого-либо предварительного осознания соответствующих нужд; осознание тут (как и в случае приобретения неврождённых потребностей) требуется только при выработке данных (условных) рефлексов.   В то же время, в-третьих, часть врождённых биологических потребностей, удовлетворение коих обеспечивается не очевидными и доступными организму действиями (т.е. тех, погашение которых требует предварительных размышлений на темы «что делать?», «с чего начать?» и «кто виноват?», а, далее, соответствующих целенаправленных действий), может переходить и в режим осознания, превращаясь из «тёмных» психфеноменов-мотивов в «светлые», именуемые нами желаниями.   ОЩУЩЕНИЯ Неосознаваемость потребностей-мотивов (т.е. непереход их в статус желаний) при осуществлении рефлекторных действий-реакций не надо путать с неосознанностью запускающих данные действия-реакции стимулов-сигналов. В данной ситуации неосознанными выступают именно лишь мотивы и сами автоматически осуществляемые действия, а вот стимулы-сигналы, улавливаемые организмом и имеющие своими результатами эти его действия, безусловно нередко (т.е. не все, но многие) осознаются (ибо иначе они и не вызвали бы соответствующих действий, не «достучались» бы до них). И как осознаваемые сии сигналы-стимулы даны нам через их ощущения, в виде ощущений. Осознанность в этом случае есть ощущаемость. Ощущения – это осознанные (доходящие до осознания) переживания (вряд ли можно называть ощущениями те возбуждения рецепторов и в целом сенсорных зон мозга, которые не осознаются, то бишь как раз не ощущаются), главным образом, воздействий на организм со стороны объектов внешней среды, хотя их (ощущения) вызывают и отдельные процессы, происходящие внутри организма (в основном сигнализирующие как раз о его назревших потребностях). «Технически» же ощущения суть возбуждения в первую очередь сенсорных или рецепторных (т.е. связанных с рецепторами) отделов мозга. При этом, конечно, отнюдь не все возбуждения указанных (и только указанных) отделов непременно осознаются (даны нам). Картина тут такова, что, хотя всё, что попало в поле охвата рецепторов, активирует прилегающие к ним сенсорные зоны мозга, но далеко не все сии первичные возбуждения распространяются дальше и доходят до тех глубинных зон мозга, которые отвечают за осознание. Подавляющее большинство таких исходных возбуждений угасает уже на первых этапах их «проникновения» в мозг. По причинам либо-либо: а) незначительности (допороговости) вызвавших их сигналов-стимулов, б) оттеснения-торможения их более значимыми стимулами-сигналами, в) занятости сознания решением каких-то иных задач и т.п. Эти исходные возбуждения – ещё не ощущения, а лишь их предшествия, так сказать, предощущения.   Таким образом, и здесь мы имеем:   1) работы рецепторов и непосредственно связанных с ними зон мозга, запускаемые любыми воздействиями на оные и происходящие сами по себе бессознательно, и   2) осознания этих работ, вызываемые продвижением соответствующих первичных возбуждений вглубь мозга (или, наоборот, встречным подключением к ним возбуждений этих глубинных его частей, например, согласно Деану, префронтальной и теменной долей коры – см. Деан С. Сознание и мозг. – М.: Карьера Пресс, 2018) и данные нам в виде ощущений.   ИДЕИ (ПРЕДСТАВЛЕНИЯ) Бытие возбуждений рецепторных зон мозга в «скрытом» виде и данность их нам в виде ощущений не надо, в свою очередь, путать с бытиём в «скрытом» (а тем более, «натуральном») виде и данностью нам идей (представлений). Даже в том случае, когда активация у нас в головах последних спровоцирована какими-то воздействиями на рецепторы, т.е. идёт с подачи «ощущенческих» возбуждений и параллельно активации самих ощущений, одно (ощущения) не есть другое (представления), и наоборот (т.е. тут нет и соотношения рода и вида).   Ощущения – это:   во-первых, как упоминалось, то, что выступает результатами лишь непосредственных воздействий на рецепторы внешних оным стимулов-объектов;   во-вторых, то, что имеет врождённый характер, т.е. выступает активациями исходно заданных структур мозга (и, соответственно, возникает всегда при активации этих структур указанными воздействиями);   в-третьих, то, что обнаруживает себя уже в однократном испытывании;   в-четвёртых, разрозненные, обособленные друг от друга фрагменты восприятий, имеющие каждое свою особую (узко специализированную) определённость (как модальную, так и сугубо конкретную);   в-пятых, простые дошедшие до осознания активации нейронных сетей рецепторного толка, каковые (активации) имеют место и в отсутствие (до формирования) представлений, и вообще помимо них (если оные уже сформированы (хотя готовые идеи, разумеется, отчасти влияют на идентификации-опознания-осознания определённостей запускающих их ощущений: мы видим не то, что видим, а то, что ожидаем увидеть, согласно сложившимся у нас представлениям));   в-шестых, то, что имеет своей «скрытой фазой» не дотягивающие до осознания возбуждения именно и исключительно рецепторных зон.   Представления же:   во-первых, запускаются не только извне, при посредничестве ощущений, но и автономно от них, сами по себе, произвольно (волевым усилием), «изнутри» мозга;   во-вторых, не врождённые, а приобретаемые эпифеномены мозга: их формирования «в натуре» представляют собой переделки исходных его структур, выстраивания из врождённых нейронных сетей новых их связных образований. Что первично происходит как раз вследствие обрушивающихся на нас в постнатальный период «ощущенческих» возбуждений мозга и в виде следов, оставляемых ими в его материи, а вторично также и вследствие произвольных активаций указанных первичных следов, закрепляющих их в качестве особых ОНГ (организованных нейронных групп). Тем самым активации представлений суть активации не чего-то, данного от природы, а именно этих получившихся в итоге новоявленных мозговых структур.   В-третьих, идеи «в натуре» – следы не единичных, а многократно повторяющихся возбуждений-ощущений одного и того же сорта; сие сказывается на «глубине» данных следов, то бишь прочности соответствующих идей. (Не надо только путать формирование идей с формированием основ воспоминаний, энграмм памяти: последние могут «глубоко» запечатлеваться в мозгу и при единичном восприятии их источников, благодаря силе производимых оными впечатлений. Идеи «в натуре» – не простые следы памяти: хотя «механизмы» их образования и сходны, однако идеи всегда суть результаты ОБОБЩЕНИЯ и потому следы многих восприятий (т.е. выявления-записи общего, сходного в них), а вовсе не какого-то одного, каким ярким оно ни было бы. Принципиальная особенность идей-представлений состоит в том, что в них фиксируется именно повторяющееся в тех объектах, о коих составляются данные идеи, тогда как в качестве натуральных основ воспоминаний память записывает единичные конкретные впечатления, производимые теми или иными ситуациями, взятыми целиком, во всех их неповторимых «индивидуальностях» и только в них).   В-четвёртых, эти же идеи («в натуре») – комплексные феномены, т.е. следы не какого-то одного и того же неоднократно повторённого конкретного (специализированного) возбуждения-ощущения (например, визуального или, более узко, цветового), а многих различных (как модально, так и внутримодально) возбуждений-ощущений, производимых воздействиями выступающих референтами этих идей реальных объектов (они ведь обнаруживают себя не только цветовым, но и контурным образом, и даже не только зрительно, но и в виде звуков, запахов и т.д.). Содержание каждого представления об объекте «х» (если это, конечно, не представление о самом каком-то отдельном-особом конкретном ощущении, то бишь связанном с ним уникальном свойстве) есть совокупность следов всех породивших его (это представление) разнообразных ощущений, когда-либо испытанных нами, благодаря воздействиям на нас данного «х».   В-пятых, представления (уже не «в натуре», а в активированном виде, актуальном бытии) – вообще не ощущения (в том же виде). То, что мы испытываем в обоих данных случаях, отнюдь не одно и то же. Хотя, разумеется, некоторые сходства тут присутствуют, ибо всякое активированное представление неизбежно отсылает нас к тем ощущениям, которые обусловили его формирование. Т.е. возбуждает обратным образом и те группы нейронов сенсорных (рецепторных) зон, по которым некогда прошли первичные создавшие данное представление возбуждения. Когда мы представляем себе, например, конкретную берёзу, то как бы реально видим её своим внутренним «взором», и это вИдение имеет место как раз по причине того, что тут возбуждаются соответствующие нейроны зрительной коры (а отчётливость данного вИдения определяется, естественно, «качеством», «силой» этого их возбуждения).   В-шестых, «скрытые фазы» идей суть не доходящие до осознания возбуждения уже не столько сенсорных, сколько более глубинных ассоциативных, комбинаторных зон мозга.   Правда, в последнем случае сам вопрос о существовании данных пред-идей (то бишь их предшествий, таких активаций мозговых структур, являющихся представлениями «в натуре», которые не дотягивают до осознания и «обитают» (происходят) «в темноте») остаётся в немалой степени открытым. Вот то, что за спинами всех идей стоят соответствующие матобразования мозга, т.е. то, что они (идеи) суть возбуждения данных мозговых структур, вполне очевидный факт. И то, что представления имеются у нас только как осознаваемые, что идеями мы называем лишь то, что дано нам, тоже ясно. Но имеются ли такие возбуждения упомянутых мозговых структур, которые не доходили бы до осознания, пока точно не установлено. В принципе сие, пожалуй, не запрещено. Ибо ассоциативные зоны мозга, являющиеся основными прибежищами представлений, это ещё не те зоны, которые отвечают за осознанность. Поэтому бытие (активирование) идей в неосознанном виде возможно. Но возможное – не обязательно действительное. (При этом если есть подсознательное мышление, то есть и неосознаваемая активация идей, ибо первое не может происходить без второй).   Ещё более непрояснённым является вопрос о бессознательном формировании идей «в натуре», т.е. о том, оставляют ли в мозгу (да к тому же в довольно глубоких его ассоциативных зонах) следы неосознаваемые предощущения? Речь при этом, конечно, может идти только о дополнительном (подкрепляющем) характере такого формирования, ибо трудно представить себе ситуации, в которых:   а) неоднократные воздействия каких-либо конкретных реальных объектов на наши рецепторы никогда бы не возбуждали их до стадии нормальных (осознаваемых) ощущений и   б) неосознаваемые возбуждения рецепторных и ассоциативных зон мозга оставляли бы в оных такие записи-следы, которые затем могли бы однажды из неданных («скрытых») превратиться вдруг в данные («явные»), т.е. быть произвольно воспроизведены в виде соответствующих осознаваемых идей (а идеи, повторяю, это всегда то, что дано нам, что осознаётся); последние бы тогда появлялись у нас, по всей видимости, ниоткуда, мы тут имели бы представления и о том, чего никогда по сути толком (осознанно) не воспринимали.   Впрочем, всё сие – не мои темы. По крайней мере пока. Моя текущая тема – именно данность нам психфеноменов. Вопрос же о том, все ли последние имеют оборотную сторону, или какие-то из них происходят только «на свету» (а другие, наоборот, только «в темноте»), носит побочный характер. Поэтому вернусь собственно к данности.   ДАННОСТЬ НАМ И ДАННОСТЬ ВООБЩЕ Следующим важным для понимания этого феномена обстоятельством является то, что данность данности рознь. Вот я в начале настоящей главки написал (и неоднократно писал выше), что данность психфеноменов нам есть их испытываемость-переживаемость-«чувствуемость»-осознаваемость-осознанность нами. Т.е. признал на деле все перечисленные слова синонимами, разными именами одного и того же феномена. Подчёркиваю, не разными его ипостасями, не родом и видами и не как-либо иначе соотносящимися между собой отдельными объектами, а именно лишь разными обозначениями одного денотата. Данность нам и есть осознанность и проч. собственной персоной.   Однако так обстоит дело только у людей (разумных существ). Это данность НАМ тождественна осознанности (представлена в её форме и только в ней). Но сие не касается данности ВООБЩЕ. Данность вообще относится к осознанности как род к виду. Т.е. так, что хотя осознанность – это, безусловно, данность, но данность – не обязательно осознанность. Есть и иные, более простые её разновидности.   Сие обусловлено тем, что данность вообще – историческое, развивающееся явление. Всё ведь в мире развивается (или хотя бы эволюционирует). Та же нервная система, в частности, за время своего существования в мире животных прошла огромный путь от первых нервных клеток и ганглиев (например, червей) до головного мозга человека. И параллельно, разумеется, развивались все сопутствующие психические явления: способности, работы и т.п. Включая и такой феномен, как данность. Она, конечно, появилась задолго до становления разумных существ и даже задолго до возникновения обладающих хоть каким-то интеллектом животных. Элементарные желания (например, пищевые) и ощущения (например, того же голода или боли), надо думать, имелись (имеются) уже и у простейших обладающих нервной системой (в данном случае – тоже зачаточной, т.е. не то что без префронтальной и теменной зон коры мозга, но и вообще «безмозглой») организмов, т.е. у всех животных, коим присуще хоть какое-либо поведение (читай: управляемая соответствующей – по степени развития – нервной системой активность в отношении внешней среды).   При этом, само собой разумеется, данность отмеченных примитивных желаний-ощущений (которые тут даже трудно отделить друг от друга, ибо одно во многом ещё и есть другое, выражает себя через другое) – совсем не то, что данности психфеноменов, свойственные более развитым интеллектуальным и в особенности разумным существам. С одной стороны, по спектру предметов указанной данности, т.е. по набору охватываемых ею психявлений (которые ведь тоже попутно развиваются как количественно, так и качественно: даже разных желаний и ощущений, скажем, у собаки куда больше, чем у червя, не распространяясь уже о появлении у неё ещё и эмоций, образных идей-представлений, воспоминаний и пр., которых у червя просто нет). С другой же и главной стороны – по характеру (содержанию) самого указанного свойства: по мере развития мозга данность его работ его обладателям тоже изменяется от примитивной ко всё более развитой и в конечном итоге (со становлением разума, у человека) – к такой, которая является уже осознанностью, предстаёт именно и только как таковая, в её форме.   Таким образом, данность людям – всегда осознанность и ничем иным быть не может. В этом случае то и другое – одно и то же, и словообразование (понятие) «данность нам» означает, по сути, «осознанность». Но данность ВООБЩЕ не сводится только к осознанности, а являет собой целый спектр разновидностей, различающихся степенями своего развития, то бишь отражающих характеры (уровни развития) соответствующих нервных систем, и в том числе (и решающим образом), мозгов. С этим – идём дальше.   ОСОЗНАНИЕ Итак, установлено, что данность нам тех или иных работ мозга есть:   а) их СВОЙСТВО,   б) именно ИХ свойство (носителями тут выступают различные осознаваемые психфеномены, а не что-либо иное),   в) такое их свойство, которое присуще им «поверх» их конкретных содержаний (т.е. это иная, не содержательная их определённость), и   г) то же самое, что осознанность (предстаёт в форме осознанности и только в ней).   Теперь задамся вопросом, откуда это свойство у психфеноменов берётся?   Здесь обнаруживается довольно необычная ситуация. В норме свойства (во всяком случае подлинные, сущностные, являющиеся реальными собственными определённостями их обладателей) проистекают из природ их носителей, суть отражения-выражения устройств последних: одни их устройства порождают одни свойства, а другие – другие. Таковы, в частности, и психичность как родовая определённость всех работ мозга, и конкретные содержания этих работ как их видовые определённости. Но осознанность – явно не порождение-отражение собственных устройств осознаваемых психфеноменов (сами по себе они, во-первых, обладают разными устройствами, а, во-вторых, могут протекать и «втёмную»), а то, что сообщается им со стороны. По всей видимости, это результат некоей дополнительной специфической работы мозга, выполняемой каким-то особым его отделом (или отделами) (например, у Деана, как уже отмечалось, префронтальной и теменной долями коры). Каковая работа тем самым тоже является отдельным психфеноменом.   Причём таким, который делает другие психфеномены данными нам, а сам при этом не осознаётся, происходит «в темноте». Осознанность – не личное свойство указанной работы, а лишь то, что она вытворяет с другими психфеноменами, сообщаемое ею им. Когда мы производим эту работу, то «чувствуем» только её результат, только «освещённость» того, на «освещение» чего она направлена, но не само то, что мы при этом делаем. Сие, конечно, вовсе не означает, что данная работа не имеет какого-то своего содержания (т.е. не протекает неким особым образом). Это означает просто то, что оное содержание нам не дано, нами не «видимо» (от первого лица не наблюдается). Причём как потому, что нам его и не требуется «видеть» (для нас тут важен лишь результат – «высвечивание», извлечение из «темноты» различных прочих психфеноменов, «вИдение» которых уже зачем-то нужно), так и в силу того, что мы не можем его «видеть» в принципе, ибо никакая работа, включая и рассматриваемую, не может быть обращена сама на себя (что не отрицается ни фактом возможности мышления о мышлении, ни помещением в центр внимания представления о внимании: в обоих этих случаях предметами соответствующих конкретно осуществляемых работ являются вовсе не они сами, а некие другие мышления (т.е. мышления о другом) и внимания (т.е. внимания к другому); аналогично, не надо путать рефлексию по поводу порождающей осознанность работы с её непосредственным переживанием: переживанием тут всегда является лишь данность нам какого-то другого психфеномена, а не самой вызывающей её работы). Таким образом, предметами порождающей осознанность работы мозга выступают лишь другие его работы (а не сама оная), и осознанность – свойство лишь этих других работ (точно так же, впрочем, как желаемость – порождаемое желанием свойство того, что желаемо, а не самого желания, ощущаемость – порождаемое ощущением свойство того, что ощущаемо, а не собственно ощущения (ощущенческость как общая определённость самих ощущений, делающая их именно таковыми, – не ощущаемость) и т.д.).   Означенную особую работу мозга, порождающую осознанность иных его особых работ, я называю осознанием (а вот как назвать то, что порождает данность вообще (то бишь данность психфеноменов не только нам, но и любым другим животным, включая полностью «безмозглых»), я не знаю; её обобщённому «демиургу», конечно, тоже надо бы дать какое-то имя, но мне тут ничего подходящего на ум пока не приходит). ОСОЗНАНИЕ И СОЗНАНИЕ В то же время на данном «поприще», как известно, куда в большем ходу слово «сознание». Отчего необходимо высказаться и по его поводу. И в первую очередь – об отношении этого слова к слову «осознание».   Сие отношение может быть двояким. Либо таким, что это синонимы, т.е. два термина, обладающие одним и тем же значением, два разных имени одного денотата. Либо таким, что значения их различны, что это имена разных денотатов. Я считаю правильным первый вариант. Почему? Потому что в реальности обнаруживаются только два феномена, заслуживающие наименований с использованием корня «созна». Во-первых, данность нам желаний, эмоций, ощущений, идей и других психфеноменов, т.е. то их свойство, которое уместно называть осознанностью. Во-вторых, работа мозга, сообщающая этим психфеноменам указанное свойство. Ничего больше я тут не нахожу. Все прочие феномены, также именуемые сознанием, по сути, совсем из иного ряда (что выражается, в частности, и в том, что они сплошь и рядом имеют другие куда более адекватные, чем «сознание», собственные имена). Отсюда я полагаю, что термины «осознание» и «сознание» – синонимы, т.е. два разных имени одного денотата, коим в данном случае выступает вышеотмеченная (производящая осознанность) работа мозга.   При этом из двух указанных более удачен термин «осознание». Во-первых, по чисто формальным лингвистическим основаниям, т.е. в силу того, что это слово явно обозначает что-то происходящее, т.е. процесс, работу. Тогда как слово «сознание» имеет невнятную категориальную принадлежность: его можно понять (и понимают!) и как имя процесса-работы, и как имя свойства, и как имя состояния. Во-вторых, потому что последний термин чрезвычайно перегружен («загажен») чуждыми его пониманию в качестве имени указанной работы мозга коннотациями. Чего только «сознанием» не кличут!   Так, по словам В.М.Аллахвердова,   «…слово «сознание» – омоним, имеющий едва ли не сотню разных значений» (Проблемы сознания.., с.361).   Это, конечно, на мой взгляд, преувеличение: реально разных значений у данного слова наберется разве что с десяток, а всё остальное суть просто вариации на заданные этой «децимацией» темы. Однако и десяток значений – это уже перебор. В норме любой научный термин обязан иметь только одно значение. И для термина «сознание» самым адекватным таким значением выступает признание за его денотат именно процесса осознания. Ибо все прочие придаваемые ему значения, повторяю, совсем из других опер. Что это за значения?   «О ЧЁМ ГОВОРЯТ МУЖЧИНЫ», Т.Е. ФИЛОСОФЫ Тут первым делом, конечно, приходит на ум использование термина «сознание» в философии. Где данный феномен (сознание) определяют как   «…свойство высокоорганизованной материи». Или как «эмерджентное свойство высокоорганизованных материальных процессов» (Проблема сознания.., с.14).   Почему сие не из той оперы?   Прежде всего и главным образом потому, что это – ни о чём. Это не дефиниции сознания. Т.е. тут нет, по сути, никакого определения, которое хоть как-то описывало бы именно оное как таковое. Свойством высокоорганизованной материи (или матпроцессов) является ведь всё, что угодно: и масса, и химизм, и раздражимость с размножаемостью, и бессознательный психизм, и, наконец, социальность (каковая есть свойство даже ещё более высокоорганизованных – в уровневом смысле – матобразований, чем мозги). В чём особенность собственно сознания как феномена, отличного от всех прочих? Об этом в приведённых цитатах нет ни слова. Что и понятно. Ибо философы в своих разборках озабочены вовсе не выяснением того, что такое сознание, а лишь расстановкой приоритетов: что «главнее» – материальное или психическое? Слово «сознание» при этом подвернулось им под руку просто по случаю, а точнее, по некоей устоявшейся (причём только в современном так называемом «диалектическом материализме») традиции. С тем же успехом вместо него здесь можно было бы использовать (и другими школами использовались и используются) слова «дух», «разум», «ум», «идея», «мысль» и т.п. При аналогичной же их (указанных слов) дефинициарной неопределённости, т.е. лишь таком ограниченном (сиречь предельно расширенном) понимании их денотатов, что все они – не материя (а либо – в материализме – её атрибуты, либо – в идеализме – иная субстанция) и только.   Кроме этой принципиальной претензии смущает ещё и признание сознания свойством. Лучше было бы в данном контексте воспользоваться более нейтральным термином «атрибут», охватывающим как свойства, так и активности (действия, работы) матобъектов. А то получается, что сознание якобы по факту (т.е. при углублённом осмыслении того, о чём конкретно идёт речь) – лишь осознанность (может быть сопоставлено лишь с осознанностью как с единственным подходящим тут свойством), а не осознание, лишь данность нам каких-то иных (отличных от осознания) психфеноменов, а не сама та отдельная специфическая работа мозга, имеющая указанную осознанность прочих его работ своим результатом. Здесь порождающее начало (т.е. сознание как осознание) подспудно спутывается с порождаемым (осознанностью) и даже подменяется (в роли денотата термина «сознание») им.   ПЕРВЫЙ ГРУППОВОЙ ПОДХОД Более конкретные значения термин «сознание» имеет в иных, нефилософских его применениях. При этом все его такие значения подразделяются на в той или иной мере групповые и сугубо индивидуальные, т.е. на те, которые объединяются между собой в группы (классы) определёнными общностями подходов (признаков), и те, которые выдвигаются (в качестве пониманий сознания) совершенно наособицу, каждое само по себе.   Так, первым и главным групповым подходом к истолкованию сознания является тот, в котором оно спутывается с тем, что осознаётся, обладает осознанностью, т.е. с различными данными нам психфеноменами. Сие, по-видимому, как раз имеет своей причиной только что упомянутую идентификацию сознания в качестве свойства (которая, напоминаю, в свою очередь дозволяется неопределённостью категориального характера термина «сознание») и, соответственно, фактическое отождествление его не с осознанием, а с осознанностью. Откуда уже недалеко и до отмеченного спутывания его с носителями данного свойства, с осознаваемым. В рамках примерно такого хода (выверта) мысли:   1) любое свойство не существует само по себе, а имеет своих носителей. В нашем случае, т.е. в отношении осознанности, таковыми носителями (обладателями указанного свойства) выступают осознаваемые работы мозга (ощущения, желания, идеи, мысли и проч.);   2) любое свойство имеет не только носителя, но и свой, так сказать, источник, то, что обусловливает его бытие, что его порождает (является его основанием). При этом для всех сущностных (задающих-составляющих собственную определённость объекта) свойств, таким порождающим их фактором выступает устройство их носителя. Источник сущностных свойств пребывает вовсе не за пределами их носителя, а заключается в нём самом;   3) в нашем случае, однако, источником осознанности тех или иных работ мозга является вовсе не их собственное устройство, а некая посторонняя им его же (мозга) другая работа, называемая мной осознанием. Это имеет место потому (или: это означает то), что осознанность – вовсе не сущностное свойство её носителей, а то, что сообщается им извне (подобно тому, как полезность – не собственное свойство хлеба или труда юриста, а результат нашего субъективного отношения к этим объектам: полезность чего-либо есть лишь как полезность его для нас, как его способность удовлетворять наши потребности);   4) тем не менее осознанность, отождествляемую с сознанием (как якобы свойством), одновременно опознают и как сущностное якобы свойство (в силу уже простого плохого понимания природы свойств вообще и неотличения одних их видов от других). Отсюда за источник этого свойства принимаются его носители (их особая природа), а тем самым и сознание (подспудно мыслимое уже не как свойство, а как некий более существенный, то бишь «самостоятельный» в своём бытии феномен) неизбежно сближается-смешивается именно с этими носителями, т.е. непосредственно с осознаваемыми психфеноменами, а не с какой-либо внешней им дополнительной работой мозга (не с осознанием).   Впрочем, как бы то ни было (в части происхождения описываемых представлений о сознании), в конечном остатке фактом является то, что сознание сплошь и рядом спутывается многими попросту с различными обладателями-носителями осознанности. Первое направление (вид) различных истолкований данного феномена (сознания) таково, что за него чаще всего принимают прямиком само то, что дано нам в качестве осознаваемых психявлений.   Причём, разумеется, в ряде возможных тут разнообразных вариантов (подвидов). Во-первых, том, когда за сознание принимаются все осознаваемые психфеномены вкупе. Во-вторых, том, когда его (сознание) отождествляют только с каким-то особым (т.е. по особому признаку выделенным) набором психфеноменов. Ну и, в-третьих, таком, при котором сознанием объявляется конкретно тот или иной особый психфеномен (в последних двух случаях главное значение получает то, насколько прочно энные психфеномены связаны с их осознанностью: та работа мозга, которая осуществляется только осознанно и без того немыслима, конечно, имеет больше шансов быть спутанной с сознанием, чем та, которая может производиться и бессознательно; тут у многих срабатывает такая логическая иллюзия, будто из того, что А не бывает без Б, следует, что А и есть Б).   Рассмотрим указанные варианты по порядку.   ПСИХИКА Отождествление сознания со всеми осознаваемыми психфеноменами вкупе есть, по сути, отождествление его с психикой. Правда, не в целом, а лишь в её осознаваемой части. Однако – во всём наборе составляющих эту её часть элементов, то бишь сознательных мозговых работ (в число которых не входит, напомню, само осознание). Встречается такое, что говорят «сознание», а имеют в виду просто психику. Сие, скажем, можно усмотреть уже в тех же приведённых чуть выше философских его «определениях». В них ведь тоже на деле речь идёт не столько о собственно сознании как специфическом психявлении, сколько о психическом (психичности) вообще, о психике как атрибуте мозга («высокоорганизованной материи»). Недаром представители разных философских течений и школ легко (т.е. без какого-либо ущерба для взаимопонимания) заменяют в соответствующих контекстах одни психологические термины (имена психфеноменов) на другие. Это вызвано как раз тем, что для этих представителей важны не конкретные значения данных терминов-имён, т.е. не реальные частные определённости обозначаемых ими психфеноменов, а лишь родовая принадлежность последних к психическим явлениям вообще (читай: их бытие в качестве элементов психики).   ИНДИВИДУАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ Практически тот же характер носит и значение выражения-понятия «индивидуальное сознание». Ударение в этом выражении падает не на существительное «сознание», а на прилагательное «индивидуальное». Поэтому и суть его сводится не к тому, что представляет собой любое сознание (денотатом его является не сознание вообще как феномен), а к тому, что определяет именно каждое конкретное особое «сознание», отличая его от всех других «сознаний». А отличает-определяет его в этом плане лишь его содержание (содержимое). Тем самым тут также речь по факту идёт не о чём ином, как о «наполнении» неких конкретных мозгов, о том, что составляет (входит в) личность отдельного индивида, т.е. на деле о присущих ему психфеноменах с их частными особенностями. Индивидуальное сознание – это тоже набор всех конкретных присущих энному Эго психявлений, т.е. его психика.   Что же касается собственно термина «сознание», используемого в данном выражении, то он в нём вообще приобретает совсем «постороннее» значение – не имеющее никакого отношения к корню «созна». Если само понятие «индивидуальное сознание» в целом означает «всё, что образует личность конкретного индивида», «всё, осознаваемое им» (и тем самым «все присущие данному Эго психфеномены»), то слово «сознание» в его (этого выражения) составе обозначает просто саму эту личность, играет роль синонима-заменителя слов «субъект», «Эго», «Я».   ОБЩЕСТВЕННОЕ ИЛИ КОЛЛЕКТИВНОЕ СОЗНАНИЕ На пару с выражением «индивидуальное сознание» обычно используется также выражение «общественное (коллективное и т.п.) сознание». С ним – та же картина, только с теми поправками, что тут речь идёт:   во-первых, о содержании мозгов (психик) не отдельных конкретных индивидов, а неких составляющих те или иные сообщества их (индивидов) множеств;   во-вторых, не о прямой и полной совокупности (сумме) содержаний всех соответствующих мозгов (психик), а о наборе только тех психфеноменов, которые присущи каждому члену энного сообщества или хотя бы решающему их большинству. Иными словами, в виду здесь имеется наполнение головы среднего (являющегося членом конкретного коллектива) человека.   Тем самым общественное сознание любого конкретного сообщества – это на деле главным образом просто его менталитет.   РАЗУМ Примером второго варианта первого группового подхода является спутывание сознания с разумом, т.е. с набором, с одной стороны, исключительно когнитивных, а с другой – обслуживающих развитое (читай: вербальное, знаковое, символьное) мышление психфеноменов. Сие, разумеется, связано с тем, что осознанность не бывает без разума, что в отсутствие оного имеются лишь те или иные более примитивные виды данности вообще. Отсюда некоторые и выводят, что раз сознания (осознанности) нет без разума (А без Б), то оно (она) и есть разум (А есть Б). Но сие, как говорилось, ложный вывод.   В данном отождествлении (сознания с разумом) ошибочен, прежде всего, именно его «первоподходный» характер. Т.е. то, что в нём за сознание принимается не осознание, а осознаваемое, обладающее осознанностью. Что такое разум? Он имеется там, где налицо мышление и, стало быть, все обеспечивающие оное интеллектуальные работы мозга. Разум и есть тем самым совокупность данных работ. Отчего и отождествляемое с ним сознание тоже сводится к ним, а не к осознанию как таковому.   Кроме того, сознанием в рассматриваемой его интерпретации объявляется не психика вкупе, не все и не всякие осознаваемые психфеномены, а лишь некоторым образом выделенные.   Во-первых, по признаку когнитивности вообще, т.е. их (этих психфеноменов) представленческо-познавательному (являющему собой идеи-знания и вырабатывающему оные) характеру. Между тем сознание (взятое хоть как непосредственно осознание, хоть как его результат – осознанность) имеет место не только там, где работы мозга носят именно и только познавательный характер. Вот разум – исключительно когнитивное явление (набор соответствующих психфеноменов), а сознание – нет. Не в меньшей степени осознанными могут быть (и бывают) и не когнитивные психфеномены – желания, эмоции и проч. Когнитивность по факту не присуща отчасти даже чисто болевым, не информационным ощущениям. Тем самым сознание и в этом плане не тождественно разуму.   Во-вторых, разум идентифицируется по признаку такой развитости указанных когнитивных работ, при которой появляется знаковое мышление. Он – совокупность не просто любых по потенциалам когнитивных психфеноменов, а лишь достигших указанного уровня развития. И на этой площадке, конечно, сознание «ходит с ним рука об руку». Как, образно выражаясь, второй (левый, а не правый) ботинок в той же паре обуви. Ибо если когнитивность вообще в означенном высоком развитии мозга не нуждается, то осознанность (и осознание) его требует, без него не бывает. Но одного сего, повторяю, мало, чтобы признать сознание разумом. Даже чисто логически. Т.е. и без учёта вышеотмеченных первых двух их (сознания и разума) различий, в силу которых оно – явно не он.   ВОЛЯ И ВНИМАНИЕ В рамках третьего варианта первого группового подхода за сознание, как сказано, принимаются уже различные отдельные производимые «на свету» работы мозга. Преимущественно, наиболее прочно (неразрывно) связанные с их осознанием. Т.е. не осуществляемые бессознательно. Так, на этом основании с сознанием порою спутываются воля, мышление и т.п. Примером чего являются высказывания типа:   «…рефлекс… называют непроизвольным актом, так как он не находится под контролем сознания» (Грин Н., Стаут У., Тейлор Д. Биология: В 3-х т. Т.2. – М., Мир, 1990, с.258).   Непроизвольные акты суть акты, не контролируемые волей: инструментом контроля выступает тут именно волевой «механизм», а вовсе не какое-то непонятно что собой представляющее сознание. Другое дело, что воля или, вернее, её проявления (как в виде собственно волений-команд, так и направляемых ими действий организма), не бывают неосознанными: где воля, там и сознание, т.е. осознание энд осознанность. И где нет сознания, нет и воли. Но не наоборот. Осознание с осознанностью наличествуют и там, где воля совершенно не при делах. Скажем, у тех же желаний и ощущений. Значит, сознание бывает и без воли, воля и сознание – не одно и то же.   Впрочем, главным образом при данном подходе сознание отождествляется, конечно, со вниманием.   «Современная наука, изучающая сознание», в качестве одной из его «концепций» «выделяет» «внимание» (Деан, указ. соч., с. 16).   Вместе с тем последнее (внимание) стоит в рассматриваемом ряду (психфеноменов, смешиваемых с сознанием по причине их непременной осознанности) особняком и даже выбивается из него. Поскольку в его (внимания) случае оно не только не бывает без сознания, но и сознание без него. Во всяком случае осознание таких психфеноменов, как ощущения, идеи и мысли, тоже всегда предполагает привлечение к осознаваемому внимания и никак не обходится без этого. Отсюда внимание может быть мыслимо (и неизбежно мыслится) не столько как то, что осознаётся (так его мыслить просто затруднительно, ибо (ввиду отмеченного небывания сознания без внимания) сие требует обращения внимания на само себя, а это – во всяком случае, в один и тот же момент, а не постфактум – невозможно; предметом внимания может быть только какой-то один объект, отчего когда оно (внимание) имеет место (проявляется), то уже занято тем, на что обращено, и не может быть обращено ещё на что-либо, включая само себя), сколько как обеспечивающий осознание фактор (психфеномен), его (осознания) необходимое условие, а то и непосредственно элемент. Так что сознание отождествляют со вниманием, скорее, в силу именно этой последней зависимости первого от второго, а не обратной связанности второго с первым. Внимание тут понимается больше как одна из системообразующих операций (т.е. именно элементов) осознания и даже как суть, содержание оного (то, к чему оно сводится) в целом. (Чем, кстати, данное истолкование сознания выводится за рамки не только первого, но, пожалуй, и любого вообще группового подхода, т.е. переводится в «ранг» сугубо индивидуальных, конкретно не обобщаемых (во всяком случае, я не вижу никакого другого психфеномена, который также можно было бы счесть элементом осознания)).   Но и взятое в таком ракурсе внимание – не сознание. Во-первых, потому, что элемент – не система. Во-вторых, потому, что без внимания не обходится осознание вовсе не всех данных нам психфеноменов (сомнительна, например, необходимость внимания при испытывании эмоций или желаний: они навязываются нам и без того, сами собой). Ну и, в-третьих, по той причине, что внимание имеется уже и там, где никакого сознания (осознания) ещё и в помине нет, т.е. и при наличии лишь простой данности вообще, у неразумных животных. Если внимание и является элементом (или «обслугой») какой-то соответствующей работы мозга, то той, что порождает любую данность, а не только осознанность как её высшую форму. ВТОРОЙ ГРУППОВОЙ ПОДХОД Кроме описанного первого, встречается также (правда, реже) ещё и второй групповой подход. В рамках которого сознание отождествляется уже не с тем, что осознаётся (и не со свойством осознанности), а собственно с процессом осознания, но беромым не вообще (как следовало бы), то бишь не как осознание любого осознаваемого, а как осознание выборочно лишь того или иного конкретного предмета (психфеномена или какой-то их совокупности).   САМОСОЗНАНИЕ Главным примером данного подхода выступает понимание сознания как самосознания. Это, повторяю, отождествление его (сознания) уже вовсе не с каким-то особым осознаваемым, а именно с осознанием. Однако взятым не как таковое, не в качестве вообще особой работы мозга, сообщающей всем прочим его работам осознанность, а исключительно как то, что порождает осознанность лишь одного-единственного отдельного предмета – самого «Я» осознающего субъекта.   «Многие философы и учёные полагают, что сознание как субъективное состояние тесно связано с чувством собственного «я»» (Деан, с.34).   Объектом осознания при таком понимании сознания объявляется исключительно собственное Эго носителя сознания и только. Что, конечно, опять-таки не является дефиницией термина «сознание». Когда сознание сводят к самосознанию, речь по факту идёт отнюдь не о том, что такое сознание, а о том, что оно якобы есть – в каждом случае его явления – осознание лишь конкретных «Я». Но это – явная нелепость.   Мало ли что, к примеру, мы можем ощущать? Предметами тут могут быть самые разные матобъекты: деревья, дома, другие люди и т.д. (причём в реальных ощущениях данные нам, естественно, как то или это конкретное дерево, тот или этот дом и проч.). Какое отношение сия разность (особые определённости) ощущаемого имеет к сути (определённости) самих ощущений как особых психфеноменов? Разве вот это разглядываемое мной сейчас дерево («белая берёза под моим окном») – вИдение вообще? Само собой, нет. Данное дерево, во-первых, и просто не вИдение как таковое, а лишь его предмет. И вИдение именно этого конкретного дерева, во-вторых, вовсе не вИдение единственно видимого, т.е. не исчерпывает всех инопредметных применений зрения. Так и с сознанием (осознанием). То, что ему подвергается (включая «Я»), не оно само. И никакой его отдельный особый предмет не является его единственным предметом.   А что конкретно осознаётся в рамках самосознания? Тут возможны два понимания осознаваемого предмета. Во-первых, как сиюминутного содержания «Я» сознающего субъекта (ибо самосознание, когда оно реально налицо, есть лишь здесь и сейчас происходящее (не надо путать самосознание с самопознанием, т.е. с выработкой у себя представления о собственной личности во всём объёме составляющей её психики)), каковое содержание всегда сводится к тому или иному отдельному конкретно переживаемому этим субъектом психфеномену (ибо внимание, без которого нет осознания, повторяю, в каждый миг своего бытия схватывает только что-то одно). Т.е. в этом случае сознание опять-таки смешивается (при его отождествлении с самосознанием), по сути, с указанным психфеноменом, но с упором уже не на то, что оный, мол, и есть оно (сознание) собственной персоной, а на то, что оно есть осознание именно его (отмеченного психфеномена). Что я сейчас осознаю в качестве содержания своего «Я»? Желание выпить. Вот это и есть в настоящий момент предмет моего сознания, направленного на самого себя. И только. И осознание этого желания, стало быть (повторяю, в рамках понимания сознания как самосознания), и есть сознание.   Во-вторых, самосознание, осознание своего «Я» может истолковываться и так, что это осознание не просто каких-то своих сиюминутных «чувствований», а осознание их именно как СВОИХ. Сие, конечно, уже естественным образом присуще данным «чувствованиям», раз они «переживаются» нами (и даже «безмозглыми» животными) от первого лица. Однако к сей естественной идентификации их принадлежности может добавляться и, так сказать, искусственная, связанная уже с некоторой саморефлексией, т.е. с появлением у субъекта ещё и неких спецпредставлений-понятий о себе, своём и чужом (что, естественно, доступно только разумным существам) и введением их в мыслительный и речевой оборот. Иначе говоря, осознаваемой в качестве дополнительного особого предмета в таком случае оказывается уже и ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ тех или иных «переживаемых» психфеноменов конкретному Эго (что, впрочем, не меняет никак сути того, ЧТО именно в процессе самосознания осознаётся, а лишь добавляет к нему поверхностную окраску в виде вторичных определений: «моё», «я» и пр.).   ПОНИМАНИЕ Другим примером второго группового подхода является спутывание сознания с пониманием. Когда говорят: «Сознаю свою ошибку» либо «Я осознал, как решить эту задачу», то соответствующие слова (с корнем «созна») используются, как ясно, вместо слов «понял», «понимаю», т.е. как их синонимы. Отчего и возникает соблазн отождествления также и денотатов слов «сознание» и «понимание». Но что такое понимание (близким родственником коего, кстати, является опознание-узнавание)? Это тоже просто осознание особого предмета, а именно – какой-то связи между данным нуждающимся в понимании (не известным нам доселе) объектом А и уже понятым (знакомым) объектом Б. Понять и означает – свести непонятное к понятному (неизвестное к известному). В силу чего понимание и есть улавливание, установление, то бишь осознание соответствующей связи между ними (или – при понимании ошибки – осознание отсутствия тут какой-либо приписываемой связи и даже невозможности её).   БОДРСТВОВАНИЕ И Кo Ну и в качестве третьей группы значений термина «сознание» можно выделить значения, придаваемые ему его применениями взамен слова «бодрствование» и выражения-понятия «в ясном уме и твёрдой памяти». Денотатами коих выступают вовсе не осознанность, не осознаваемое и не осознание (чего-либо), а просто некие особые состояния (устойчивые определённости) мозга в целом.   В случае бодрствования – такое, которое отражает-выражает-обеспечивает его (мозга) готовность к выполнению любых психических работ. В обыденной речи, как известно, принято называть пребывание в этом состоянии именно нахождением в сознании, но в научном языке это недопустимо. Ибо указанная «боеготовность» есть, с одной стороны, готовность именно что к любым психработам, включая и неосознаваемые, а с другой – лишь готовность к ним (к любым работам), но отнюдь не их осуществление. Без коего (осуществления) данных работ (во всех их обличиях – ни как бессознательных, ни как осознаваемых, ни как собственно осознания) попросту и нет.   Когда же речь идёт о пребывании «в ясном уме и твёрдой памяти», то имеется в виду просто нормальное (здоровое во всех смыслах) состояние бодрствующего мозга (бодрствование которого тут предполагается априори), т.е. его неподверженность различным повреждениям, заболеваниям (включая и сказывающиеся на его функционировании заболевания организма в целом), анестезии, воздействиям психотропных веществ, гипноза и т.п. (не говоря уже о коме). Это состояние тоже обычно называют «неискажённым (а противоположное ему – искажённым) сознанием» (но всё-таки ещё сознанием, тогда как коматозное состояние частенько считают-признают уже чисто бессознательным), и тоже – неточно. Ибо нормальность (или ненормальность) мозга так же, как и бодрствование, представляет собой совсем не сознание, а именно лишь такое его (мозга) состояние, которое обеспечивает правильность (или неправильность) мозговых работ при любом их характере (т.е. также хоть осознанном, хоть нет, хоть в виде осознания).   Короче, в обоих данных случаях имеются на деле не осознанность или осознание, а лишь готовность и способность к ним (и даже к бессознательным работам), т.е., так сказать, «чистые листы», на которых ещё нет никаких «пометок». Любые осознанность и осознание всегда предметны, они суть осознанность и осознание чего-то конкретного: в ином виде их не бывает (отчего признак предметности должен включаться и в отвлечённые, общие дефиниции данных феноменов). А бодрствование и нормальное состояние мозга беспредметны. Это просто особые состояния сами по себе, их содержания – именно готовность и способность к любым психическим работам, а не собственно какие-либо определённости самих данных работ.   Кроме того, бодрствование и нормальность суть:   а) состояния мозга в целом, а осознанность и осознание – определённости лишь отдельных исполняемых им работ;   б) именно явные состояния (т.е. явно состояния), а осознанность и осознание – нет (точнее, именовать их состояниями, конечно, можно, но неоправданно, ибо их суть не в этом). Первое – свойство, а второе – процесс. Вот Деан, например, позволяет себе говорить, что когнитивные психологи многого добиваются,   «…противопоставляя сознательное состояние (причём неизбежно тут – мозга в целом – А.Х.) бессознательному» (указ. соч., с.36).   Но так выражаться нельзя. Этим сознание в его понимании неизбежно сводится к бодрствованию. Под первым может иметься в виду только второе. Ибо никакого другого «сознательного» состояния (да к тому же мозга в целом) просто нет.   В связи с последним, кстати, отмечу ещё и то, что само отождествление сознания с бодрствованием и нормой есть обратная сторона медали отождествления их противоположностей с бессознательными состояниями. Одно тут подпитывает другое, и вполне возможно, что вторая путаница даже главнее (первичнее). Сон, кому и пр. как раз полагают состояниями, чуждыми сознанию. И это реально так. Только вовсе не в том смысле, что бессознательность – их имманентная характеристика, а в том, что они – состояния неготовности-неспособности к любой конкретной (и, в том числе, как сознательной, так и бессознательной) мозговой работе. По какой причине они (эти состояния) чужды не только сознанию, но в равной степени и его отсутствию. Именовать их бессознательными состояниями мозга (равно как и их противоположности – сознательными) – так же нелепо, как называть красный цвет (или наличие цвета вообще) сладким, а синий (или отсутствие цвета) горьким. (При том, конечно, что в отношении сна здесь речь идёт только о сне без сновидений: сновидения даны нам, осознаются, в их случае отсутствует (отключена) не осознанность (осознание), а лишь воля, контролирующая их воспроизведение (т.е. возбуждения соответствующих нейронных групп, каковые возбуждения носят тут блуждающий, спонтанный характер). Так что не только бодрствование имеет место без осознания (в данном случае каких-либо иных психфеноменов: об осознании-осознанности самого бодрствования – разговор особый), но даже и осознание (сновидений) бывает без бодрствования)).   ЗАХОД СБОКУ Ну и ещё одно последнее сказанье. Акцентирую дополнительно высказанный только что тезис о предметности сознания, поскольку наличие у него таковой как раз показывает, что под его именем на деле скрывается именно осознание (или, на худой конец, осознанность).   Здесь в нашу свару ввязывается проблема общих понятий. Вот есть, скажем, общее понятие «человек». У которого (как отмечалось уже в заметках об объектах математики) имеются, с одной стороны, денотаты (во множественном, а не в единственном числе!), а с другой – значение (в единственном, а не множественном числе!). Денотатами понятия «человек» являются все взятые по отдельности конкретные люди (каждый из них тут – денотат), а значением – совокупность общих всем им признаков (то, в чём все люди одинаковы). Но многие философы, как известно, не отличая денотатов этого понятия (впрочем, как и всех прочих подобных) от его значения, путались в вопросе о том, что за ним стоит: многие отдельные люди или какая-то одна сущность, некий мистический человек вообще. То бишь принимали за денотат (причём при указанной путанице, естественно, единственный) слова «человек» его значение, идею, представление о человеке. Однако в реальности (в которой только и «обитают» денотаты) нет никакого человека вообще, а есть только различные конкретные Вася, Миша, Маша и т.д. «Человек вообще» – это не нечто, существующее само по себе, отдельно от конкретных людей и наравне с ними (а то и в качестве чего-то высшего), а лишь общее понятие, соединяющее в своей дефиниции, повторяю, тот набор признаков-свойств, который присущ каждому человеку.   Аналогична ситуация и со словом «сознание». Это ведь тоже общее понятие. Со своими одним значением (одной дефиницией) и множеством денотатов. Отчего здесь также нет в реальности никакого сознания вообще в качестве особой сущности. Ни в рамках психики каждого отдельного человека, ни, тем более, в каком-то мистическом отрыве от неё. Сознание, как оно есть на деле (т.е. не как общее понятие, а его денотат, реальный феномен), это всегда сознание чего-то, причём чего-то конкретного: вот этого ощущения (света или запаха), желания (хлеба или зрелищ), чувства (благодарности или оскорблённости), представления (о волке или о зайце) и т.п. Когда мы что-то сознаём (и когда, стало быть, вообще имеется, дан нам сам факт-феномен сознания), то всегда сознаём именно «что-то», а не ничто. Нет сознаний без предмета. И тем самым нет (повторяю, в реальности!) сознания вообще как существующего как-то отдельно и наравне с указанными сознаниями того, сего и этого, – есть лишь множество этих конкретных сознаний. И сии сознания «чего-то» суть не что иное, как его осознания (и примыкающие к ним осознанности).   А что есть в психике каждого отдельного человека такое, что присутствует в ней только в единственном числе и что можно было бы спутать (отождествить) по этому признаку с «единственным» сознанием вообще (т.е. на деле – со значением соответствующего общего понятия)? Таковыми являются как раз состояния бодрствования и нахождения в уме и памяти. Каждое из них в силу своей беспредметности тут, конечно, единственно в своём роде. Если некий человек бодрствует, то он просто бодрствует и всё, т.е. находится в этом плане в одном, а вовсе не в нескольких состояниях. И так же со здравым умом и твёрдой памятью. Поэтому сии состояния и сближаются в умах иных мыслителей со столь же «одиноким» значением общего понятия «сознание вообще» и тем самым принимаются за денотаты этого понятия.   РЕЗЮМЕ Таким образом, на деле в роли единственных реальных (адекватных) денотатов слов с корнем «созна» мы имеем только осознанность (свойство) и осознание, т.е. сообщающую осознаваемым объектам осознанность работу мозга (сами оСОЗНАваемые объекты остаются тут в стороне потому, что они – денотаты имён данных объектов, взятых содержательно, как конкретные психфеномены, а вовсе не в качестве носителей осознанности, которая для них не сущностна, т.е. не задаёт их определённостей). Из коих двух денотатов с сознанием можно отождествить, во-первых, только какой-то один, а во-вторых (в рамках этого выбора), именно и только осознание. Что и означает: признать слово «сознание» синонимом слова «осознание» и исключительно его. (При том, разумеется, что лучше всего даже вообще отказаться в данном контексте (т.е. в качестве имени указанного денотата) от первого термина в пользу второго. Равно как и во всех прочих вышеописанных случаях использовать вместо слова «сознание» более точные или хотя бы просто менее дезориентирующие, не страдающие чрезмерной омонимичностью слова).   По этой причине главным предметом осмысления и исследования у нас здесь должно стать осознание. Им я далее и займусь.   7. Зачем нужна данность? Общие соображения об управлении   ГЛАВНЫЙ ВОПРОС Итак, вопрос «Почему некоторые мозговые работы не идут в темноте?» буквально означает следующее: «Почему иные работы мозга производятся осознанно (осознаются)?». И моя задача – поиск ответов на него. Причём именно ответОВ, а не ответА, поскольку данный вопрос сформулирован чрезмерно обще и может пониматься по-разному. Слово «почему?» означает и «с какой целью, для чего?», и «благодаря чему?» (не говоря уже о каких-то иных возможных менее важных его интерпретациях). Отсюда указанный вопрос, с одной стороны, звучит как «Зачем нужно осознание, какую функцию оно выполняет в общей (совокупной) деятельности мозга, почему без него эта общая деятельность невозможна (и в каких именно аспектах/пределах невозможна)?», с другой – как «Откуда взялось осознание, как конкретно оно возникло?», а с третьей – как «Чем обеспечивается осознанность, что осознание представляет собой «технически», как именно оно работает?». Т.е. это вопросы о его предназначении, происхождении и устройстве. Главным из которых для нас является первый.   КУДА ЗАВОДИТ НИТЬ АРИАДНЫ? В поисках ответа на него путеводными выступают два основных факта. Во-первых, тот, что осознанность – особая (высшая) форма-модификация данности (данность, «облагороженная» разумностью). Ввиду чего выяснять надо не столько то, зачем нужно собственно осознание, сколько роль, которую играет в общей мозговой деятельности работа, обеспечивающая данность вообще. (Относительно осознания тут надо понять лишь то, как (почему) становление разума преобразует указанную общую работу – в него (и, соответственно, данность вообще – в осознанность)).   Во-вторых, тот, что эта работа – одна из работ головного мозга при том что мозг – часть нервной системы, а сама последняя – часть организма, исполняющая в нём функцию управления. Отсюда разбираться требуется в том, из каких необходимых операций состоит управление в целом (как кооперативный процесс) и почему в числе этих операций должна присутствовать и означенная (обеспечивающая данность ряда других входящих в управление работ) работа (буду впредь для краткости именовать её также Д-работой, или Д-психфеноменом).   ТУДА НЕ ХОДИ. СЮДА ХОДИ! Подчёркиваю: понять, зачем нужна данность некоторых психфеноменов (главным образом желаний, ощущений, эмоций и идей), и, соответственно, обеспечивающая её работа, значит, понять место этой последней именно в общем процессе управления, её необходимость для ЕГО осуществления. Бесперспективны попытки выяснить значение данной работы, взятой как-то самой по себе, например, в её якобы непосредственном отношении к естественному отбору (по каковому пути идёт Деан). Реальная иерархия зависимостей тут двухступенчата, т.е. такова, что это лучшее управление (организмами) в целом мы вправе рассматривать как фактор, способствующий более эффективному выживанию особей (включая как их успех в меж- и внутривидовой борьбе за существование (к которой обычно только и сводят естественный отбор), так и простую устойчивость организмов к воздействиям среды и внутреннюю сбалансированность жизнедеятельностей их частей, стабильность их как кооперативов), но собственная нужность любой из составляющих сие управление операций может быть уяснена-объяснена только как нужность её в его (управления) узких «личных» рамках, в отношении него, для него. Дело здесь обстоит именно так, что управление как функция нервной системы, конечно, полезно для организмов (как обеспечивающее их лучшее выживание) и даже необходимо им (как одно из разрешительных условий их бытия вообще), однако полезность и необходимость ощущений, эмоций, идей, мыслей и всех прочих психфеноменов (включая неосознаваемые-неданные) – это нужность их для бытия (осуществления) самого управления. И в том же ключе следует рассматривать нужность работы, обеспечивающей данность. Она тоже может и должна быть объяснена (в плане своего предназначения) лишь как непременный элемент управления, как то, без чего последнее невозможно, как особая подфункция в его составе.   В связи с чем следующий пункт нашего маршрута – разборки с управлением.   ПЕРВИЧНЫЕ ПРИКИДКИ Слово «управление» мы привыкли употреблять на шару, не вдаваясь детально в его значение. Между тем его денотат – весьма «хитрое» явление. Что же это в действительности такое?   Категориально управление относится, как ясно, к классу происходящего. Его обычно именуют процессом, но это не совсем точно. Процесс – последовательность событий (действий, реакций, изменений, движений), связанных между собой помимо формального следования друг за другом во времени ещё и как-то содержательно (простейшим образом, например, единством того, с чем происходят события). И управление, конечно, является такой последовательностью составляющих его операций. Но не только ею. Ибо в ходе его многие операции осуществляются также и одновременно. В силу чего это процесс, состоящий не из простых, а из сложных событий, т.е. из Событий (напомню, что связные конгломераты одновременно происходящих событий я именую Событиями с большой буквы).   Вместе с тем то, что управление есть последовательность Событий, разумеется, не означает, будто везде, где имеется последовательность Событий, имеется именно управление. Принадлежность к таким процессам – это его надродовой, а не отличительный признак, основание того класса, в который управление входит как подкласс. Собственная его определённость должна быть некоей конкретизацией данной общей сущности. Суть каковой конкретизации нам и надо уяснить.   С этой целью, прежде всего, поставим вопрос о том, на что направлен сей процесс? Вестимо, на инициацию каких-то иных событий и процессов. Управление всегда есть управление событиями и различными их совокупностями (одновременными или последовательными). События (процессы) вообще могут порождать только события (процессы). Поэтому ничем иным управлять буквально нельзя. В то же время в языке больше принято говорить об управлении материальными нечто (например, организмом, обществом, фабрикой и пр.). Это вызвано тем, что событий самих по себе не бывает: они всегда – то, что происходит с чем-либо, т.е. с какими-то конкретными материальными объектами (вещами, колониями или скоплениями) и даже попросту образованиями (ибо части-органы вещей некоторых уровней, например, это и не вещи, и не колонии, и не скопления). Вот мы и толкуем об управлении как об управлении как бы непосредственно последними. В особенности в тех случаях, когда важно не то, что управляемое – события, а то, ЧЬИ это действия, изменения и пр.   ЧЬИ РУКИ ПО ЛОКОТЬ В КРОВИ? Теперь от того, что управляется, перейдём к тому, что управляет. Ибо управление – дело не первого, а второго. Оно (управление со всеми его «причиндалами»), во-первых, налицо лишь там, где, помимо управляемых объектов, имеются также как-то обособленные от оных управляющие «субъекты». И оно, во-вторых, – деятельность именно последних. Каковые тут уже (как то, что осуществляет данную деятельность), в отличие от объектов управления (событий), и по факту (а не только на словах) обязаны (могут) быть только материальными нечто.   При этом:   1) управление – материальный процесс, т.е. представляет собой реальные («физические») действия-воздействия управляющего «субъекта» («х») на управляемый объект (в данном контексте тоже понимаемый как нечто: управление состоит в принуждении его к определённой активности);   2) сии управленческие действия могут быть только действиями управляющего «х» как матсистемы в целом. Поскольку если это воздействия не «х» в целом, а лишь какого-то его элемента, производящего их сам по себе, отдельно от всех остальных элементов «х», то на деле управляющим нечто и выступает именно этот элемент, а не то матобразование, элементом коего он является. Говорить в этой ситуации, что управляет «х» (что мы часто себе позволяем), значит, искажать реальную картину. Чтобы «субъектом» управления выступал именно «х», он должен осуществлять этот процесс именно как «х», взятый целиком. Любое неучастие в этом деле какого-либо его («х») фрагмента делает сие дело делом не собственно «х», а лишь того, что тут конкретно приведено в действие. (Наподобие того, как гравитационное воздействие Солнца на Землю осуществляется им в целом, а световое – только тем сегментом, который обращён в сторону Земли. Оба эти воздействия, конечно, носят не управленческий характер, однако там, где управление налицо, ситуация идентична: оно обязано быть действием управляющего именно в целом).   Но как действия матсистемы, то бишь множества составляющих её элементов, могут стать (быть) действиями её в целом? Либо посредством простого суммирования (в виде их суммы), либо благодаря сложной кооперации (в виде единодействий). Других вариантов нет. Чем является управление? Совокупностью-последовательностью ряда специализированных операций. Управленческая деятельность – не просто действия управляющего «х» в целом, т.е. сумма всех его действий определённого толка (ибо суммируемы только действия одной качественной определённости): эта деятельность сама носит «сложносочинённый» характер, представляет собой не сумму однотипных, а конгломерат разнородных (и тем самым не суммируемых) работ. Отсюда   3) управление может быть только кооперацией (в части его собственного устройства как процесса, т.е. в качестве деятельности управляющего) и результатом кооперации (в плане его конечного «выхлопа» в отношении управляемого, т.е. с точки зрения последнего). Тем самым это деятельность управляющего «х» не только в целом, но и как целого. Данный «матсубъект» обязан тут быть кооперативом. (Из чего сразу следует, что в этой роли никак не могут выступать колонии и, тем более, скопления).   Кооперативы же, в свою очередь, бывают двух основных типов: либо в виде непосредственно вещей, либо в виде каких-то их частей (любой кооператив, являющийся элементом колонии, неизбежно есть попросту вещь). Что имеется в рассматриваемом случае? Ответ на этот вопрос подсказывается (обусловливается) ещё одним важным обстоятельством. А именно, тем, что:   4) управление – не просто кооперированная, а и весьма специфическая деятельность. Конкретно – функциональная. Управление – это функция. Наряду со многими другими: защитой, транспортировкой, питанием, размножением и пр. Но функциональность присуща (может быть присуща) только частям вещей, а не вещам в целом. Все вещи сами по себе (в свободном состоянии) заведомо нефункциональны. Взятые как именно таковые (а не как элементы вещей уровня «х+1», в составе каковых, конечно, вещи уровня «х» могут (соответственно перестраиваясь) обретать функциональный характер, а также соединяться в некие функциональные спецчасти), они всегда суть автономные единицы Бытия, «живущие» (впрочем, в отношении клеток и организмов кавычки тут излишни) со всеми их особыми определённостями сами по себе и для себя – без какой-либо дополнительной их «профессионализации», т.е. без такого характера указанных определённостей, который исходно, ещё до объединения в кооператив, был бы именно функционально специализированным: управленческим, транспортным, защитным или ещё каким. Ей («профессионализации») здесь просто неоткуда взяться. Особые «профессии» (т.е. спецфункции) вещи уровня «х» могут приобрести, повторяю, только скооперировавшись в вещи уровня «х+1» и превратившись в рамках этих «супервещей» в соответствующие (т.е. исполняющие отмеченные функции) спецчасти (или даже элементы таких спецчастей-«органов») оных.   Таким образом,   5) управляющими «матсубъектами», исполнителями специализированной функции управления (впрочем, как и всех иных функций), всегда выступают (могут выступать) лишь какие-то части вещей, кооперативы внутри кооперативов, «органы» «организмов» (причём в зависимости от обстоятельств (т.е. от числа обособленных друг от друга управляемых объектов), один или несколько).   ЧЬЯ КРОВЬ НА РУКАХ? С этим вернёмся опять к тому, что управляется. Вот выше я отметил, что де-факто управлению подлежат только события, которые все суть атрибуты (действия, реакции, изменения или движения) каких-то матобразований. Отчего мы и позволяем себе говорить об управлении именно последними. Теперь же установлено, вдобавок, что управляющими «субъектами» всегда выступают части вещей. Как это сказывается на предметах управления? Так, что ими при данном характере управляющего тоже могут быть лишь какие-то другие части (действия других частей) тех же вещей. Непосредственно воздействия управляющей части-«органа» (или ряда таких частей, специализирующихся каждая на своём предмете управления) тут могут испытывать (и тем самым управляться ими) только другие части-«органы» соответствующего «организма», но не (а) весь он в целом и как целое (что абсурдно) и не (б) какие-либо объекты вне его (воздействия на которые суть уже дело указанных управляемых частей-«органов»).   С КЕМ ПОВЕДЁШЬСЯ, ОТ ТОГО И НАБЕРЁШЬСЯ Далее отмечу, что управление управлению рознь. Все процессы управления, будучи по большому счёту повсеместно управлениями, т.е. входя в род-класс управлений, по ряду более частных признаков закономерно подразделяются на разные виды-подклассы. В числе коих наиболее значимы для нас деления по предмету управления, то бишь по характерам управляемых объектов. Каковыми объектами, как только что сказано, как раз являются иные (относительно части-управленца) части вещей. Как же они различаются своими характерами?   Ну, прежде всего, разумеется, по специализации, «профессиям», т.е. по исполняемым в вещах-кооперативах функциям. Но нам здесь важно не это их конкретное (содержательное) различение-деление, а связанное с ним (основывающееся на нём) более общее (формальное, грубое), так сказать, локализационное: на внутренние и внешние относительно соответствующей вещи. При этом подчёркиваю, что речь идёт вовсе не о локализациях самих управляемых спецчастей: все они так или иначе расположены внутри своих вещей (пусть даже и одни в их «глубине», а другие на «поверхности»). Речь о том, где происходят, на что направлены ДЕЙСТВИЯ данных (управляемых) «органов» (каковые действия на деле, повторяю, и есть реальные предметы управления). Являются ли они (эти действия) собственными (и, стало быть, чисто внутренними для соответствующих вещей) взаимодействиями указанных управляемых «органов» (т.е. действиями их друг на друга, обеспечивающими формирование из них кооператива и сохранение-поддержание его в качестве такового), или это воздействия на объекты внешней среды? Вот это их (а также исполняющих их сиюминутно спецчастей, хотя для оных такое деление уже весьма условно, ибо нет таких «органов», которые активничали бы только вовне, никак не взаимодействуя с другими «органами» внутренне; равно как и любое собственное действие вещи вовне (как действие именно её, а не её элементов) есть единодействие, результат кооперации, сплетение действий-взаимодействий всех её частей, включая и «глубинные»; однако всё это не отменяет той или иной конкретной направленности указанных единодействий) деление я и именую делением на внутренние и внешние действия. Или, другими словами, на «гомеостатические» (направленные на поддержание «гомеостаза») и «поведенческие» (представляющие собой «поведения») акты (я использую тут везде кавычки, ибо придаю данным словам более общие значения, чем те, которые они имеют в их буквальных биологических приложениях: ими я именую внутрь и вовне направленные действия вообще (в том числе, скажем, и социального толка, имеющие место в сообществах организмов)).   Чем важно это деление? Тем, что отмеченная разность предметов управления отражается и на особенностях самих управлений ими и, соответственно, ведёт к ещё одному их делению, так сказать, по типам, типовому. Управление действиями, направленными на поддержание «гомеостаза», происходит (устроено! (восклицательным знаком я подчёркиваю, что речь тут идёт как раз о составе управлений данных типов, т.е. о наборе входящих в них особых операций-работ)) несколько иначе, чем управление «поведением» (что зримее всего обнаруживается у животных, у которых: а) «гомеостаз» и «поведение» – подлинно гомеостаз и поведение и б) управления данными предметами (со всеми их, этих управлений, особыми составами) появляются исторически первично (о чём см. ниже). Их пример я и имею здесь, главным образом, в виду). Так, в первом случае оно (управление «гомеостазом») решающим образом носит автоматический, запрограммированный характер (при либо «врождённости», либо «прижизненном» генезисе данных программ в результате научения), а во втором (т.е. у управления «поведением») вынуждено быть в куда большей степени «свободным», вариабельным, незапрограммированным (и, соответственно, в этой своей части заведомо не «врождённым», связанным только с научением. Да, к тому же, таким, которое не сводится тут к выработке жёстких программ действий: организмы в нём научаются совсем другому). И даже, более того, само по себе управление «гомеостатическими» процессами (как, в идеале, стандартными, постоянными в своих целях и процедурах) в принципе только автоматично: в той мере, в какой оно на деле не автоматично, оно обязано этим именно влияниям извне. В силу зависимости бытия любой вещи-кооператива не только от отлаженности (упорядоченности и стабильности) её внутренних процессов, но и от воздействий на неё со стороны объектов внешней среды (с их, указанных воздействий, переменчивостью и непредсказуемостью), управление «гомеостазом» тоже вынуждено отчасти выстраиваться по образцу управления «поведением». Хотя бы просто для того, чтобы иметь возможность подлаживаться под нужды последнего, когда оно наличествует в качестве вариабельного. (Но не наоборот: автоматизмы управления отдельными «поведенческими» актами, каковые автоматизмы тоже имеют место, обусловлены уже вовсе не изнутри, т.е. не внутренними нуждами «организма», а лишь стабильностью соответствующих внешних условий).   При этом такой психфеномен, как интересующая нас работа, обеспечивающая данность «субъекту» управления ряда других входящих в состав управления операций (т.е. Д-работа, Д-психфеномен), требуется (и при наличии соответствующих разрешительных условий, стало быть, появляется-имеется) только при неавтоматическом управлении (т.е. преимущественно в случае и с подачи управления нестандартным «поведением»): автоматизированное управление ни в чём подобном не нуждается. Так что если выше я утверждал, что адекватно объяснить-понять предназначение указанного психфеномена возможно только через его роль в составе управления, то теперь уточняю: сия работа (и её результат – данность) – эпифеномен вовсе не любого управления, т.е. не управления вообще, а лишь особой его разновидности. Но подробнее речь об этом пойдёт ниже. Пока же продолжу разборки с управлением вообще.   НЕ ВСЁ КОТАМ МАСЛЕНИЦА (А КОШКАМ – ПОСТ) Итак, описанное деление рода управлений на виды по предмету я выделил потому, что оно важно для уяснения того, зачем нужна данность вообще, т.е. ввиду того, что это деление выступает «предтечей»-базисом типового деления управлений на автоматические и неавтоматические, и данность есть эпифеномен управлений второго типа. Однако сам по себе указанный род (управлений вообще) делится на виды и по многим другим основаниям. Среди которых, разумеется, на первых ролях – уровневый характер вещей. То, что представляет собой то или иное конкретное управление (и даже само наличие или отсутствие оного вообще), решающим (только уже не в плане решения нашей частной задачи, а в абсолютном смысле) образом зависит от того, на каком уровне Бытия оно имеет (или не имеет) место.   Обратимся, например, к миру молекул, атомов и элементарных частиц. Есть ли тут управление? То бишь управляются ли как-либо (по-особому) и чем-либо (т.е. какими-то спецчастями этих вещей) их внутренние «жизнедеятельности» (читай: созидающие сии вещи взаимодействия их элементов, коими у молекул выступают атомы, а у атомов – элементарные частицы) и/или внешние проявления (естественно, только кооперативного толка: о чисто суммарных их действиях и говорить незачем (также не заикаюсь я и об управлении всеми этими процессами полностью извне, скажем, ядерными и химическими реакциями – со стороны людей: подобное управление, как ясно, отнюдь не собственно молекулярное, атомарное или частицевое, а есть управление людьми (или, ещё точнее, их мозгами) их (людей) действиями в отношении среды))? Нет. Хотя и «гомеостатическим», и «поведенческим» действиям вещей отмеченных уровней присущи определённые стабильные упорядоченности (организованности) (иначе этих вещей просто и не было бы как таковых), однако это следствия (результаты) вовсе не соответствующей конкретно-уровневой (молекулярной, атомарной или частицевой) управленческой деятельности ими, а плоды простой имманентной подогнанности действий (проявлений) их элементов друг к другу. Все сии действия, как разнообразно они ни состыковывались бы во внутренних взаимодействиях (образующих из частей – кооперативы, т.е. из вещей «х» – вещи «х+1»; эти взаимодействия, как ясно, суть взаимодействия вещей «х») и внешних единодействиях (которые суть уже действия вещей «х+1») и как бы ни были относительно сложны в своих комбинациях, в своих определённостях они суть порождения собственных естественных («физических») устройств соответствующих вещей (для молекул – атомов, для атомов – протонов, нейтронов и электронов). Оные здесь ведут себя так, а не иначе (и притом в одинаковых условиях – всегда одинаково) просто потому, что только так себя и могут вести, а не потому, что что-то навязывает им такое «поведение» (да ещё и в одном случае – одно, а в другом (по времени или месту происхождения, но не по конкретике обстоятельств) – другое).   Следовательно, ни устойчивая упорядоченность проявлений, ни даже кооперативный характер этого порядка, наблюдающиеся в вещах (т.е. в их внутренней «жизни») и у вещей (т.е. в их внешних «поведениях») указанных уровней материи, взятых сами по себе (т.е. без вмешательств со стороны вещей высших уровней), не являются результатами какого-либо управления, и тем самым не выступают отличительными (идентифицирующими) признаками оного вообще. Хотя само управление, безусловно, есть процесс, вносящий в координируемые им «жизнедеятельности» матобъектов определённый порядок (причём совсем не обязательно кооперативный: заведомо кооперировано здесь лишь само управление), однако не везде, где имеется порядок, непременно есть и управление. Организованность может быть (и гораздо чаще является) следствием вовсе не управления, а иных причин (детерминаций).   ГДЕ ЗАРЫТА СОБАКА Более того, на упомянутых уровнях Бытия нет не то что специализированного управления, осуществляемого особой частью – здесь отсутствует и любое функциональное деление вообще. Соединение элементарных частиц в атомы и атомов в молекулы, конечно, носит кооперативный характер – в том смысле, что результатом его и в этих случаях выступает образование целостных матобъектов с их единодействиями, т.е. новых вещей с новыми эмерджентными свойствами-качествами. Однако данное соединение происходит вовсе не в виде (не на почве) предшествующего или сопутствующего (постепенно нарастающего) «разделения труда», а просто на базе исходной дозволяющей такое соединение «непрофессиональной» разности элементов систем (например, протонов и электронов с их разноимёнными зарядами). Кооперативность («организменность») в общем (философском, а не привычном нам бытовом) смысле – не синоним функциональности. Функции – не только то, что свойственно не вещам как таковым, а лишь их спецчастям (на что я указал выше). Функциональный характер в своей внутренней организации носят также не все вещи-кооперативы, а лишь особые их разновидности. Конкретно, он появляется в мире лишь у живого, присущ лишь ему (и всему, что над ним надстроено-из него построено), составляет его качественное своеобразие (т.е. есть его эмерджентное свойство), обслуживает именно его специфические нужды. Отсюда этот феномен (функциональность) первично (впервые) обнаруживается лишь на уровне клеток.   ПОПУТНОЕ ВАЖНОЕ ОТЛИЧИЕ Равным образом, лишь начиная с клеток (как уже отмечалось много выше – в главке 5), появляется и такое явление, как кооперативы внутри кооперативов, выступающие не напрямую вещами предшествующего уровня, а промежуточными соединениями таких вещей, надвещными кооперативными образованиями. Бытие и конкретная диверсификация (т.е. та или иная «глубина эшелонирования») оных тоже связаны не с чем иным, как с функциональным делением, то бишь с феноменом «разделения труда» и с его поступательным развитием-усугублением-углублением. Если в «мёртвой» природе кооперативность носит только чисто уровневый, но не внутриуровневый характер (то бишь здесь кооперативы – исключительно сами вещи «х», «х+1» и т.д., а не какие-либо их части, подчасти и проч. надвещного толка), то у клеток и выше кооперированность наблюдается не у одних только вещей, но и у их специализированных частей, подчастей этих частей и далее, каковые тут суть вовсе не вещи предшествующих уровней, а различные кооперированные совокупности таковых. И эта внутренняя кооперация в живом (и всём, что над ним надстроено) развивается (т.е. усложняется, всё больше дифференцируется и диверсифицируется) с «личным» развитием каждого его представителя (клетки, генотипа, организма, общества). (Отмечу, кстати, что и само «личное» развитие вещей (т.е. не уровневое, не мира-материи вообще, а вот этой конкретной вещи – как именно и только её функциональное усложнение: рост численности, модификация и перекомпоновка её элементов) тоже появляется лишь на уровне живого (и выше); конкретные молекулы, атомы и ниже сами по себе (по итогам их внутренних «жизнедеятельностей») в этом плане не развиваются, т.е. не усложняются, оставаясь одновременно (при том) всё теми же молекулами (например, поваренной соли), атомами (например, водорода) и пр.: усложнение на данных («мёртвых») уровнях материи происходит лишь путём соединений и рекомбинаций собственно принадлежащих к ним вещей, т.е. как внешний, а не как внутренний для последних процесс, как «движение» в сторону новых уровней, а не как совершенствование одной и той же (сохраняющей в этом процессе свою определённость в качестве таковой) вещи).   В связи с этим возникает проблема отличения кооперативов-вещей от кооперативов-частей невещного (надвещного) толка, которая решается довольно просто. Кооперативы-вещи – это всегда то, что существует (способно существовать) само по себе (что формально выражается, как отмечалось, в отсутствии у них какой-либо функциональной специализации), а кооперативы-части надвещного толка (с их обязательной «профессионализацией») в своём бытии заведомо не самостоятельны. Вот у молекул, атомов и ниже выступающие их частями атомы, элементарные частицы и пр. сами суть непосредственно вещи предшествующих уровней, а не какие-то состоящие из оных промежуточные образования-кооперативы. Поэтому сии части-вещи, конечно, способны к автономному существованию. Если молекула воды, например, распадается почему-либо на атомы водорода и кислорода, то эти атомы влёгкую существуют как таковые и вне неё (указанной молекулы), а не распадаются далее на какие-то свои исходные вещные составляющие. А у частей клеток, организмов и обществ не так. Ибо эти части уже не просто вещи предшествующих уровней, а особые их кооперативные соединения-«органы». Тут даже собственно исходные вещи предшествующих уровней претерпевают существенные изменения ввиду их специализации. В результате чего при гибели, допустим, организмов их части-органы (почки, печень, мозг и т.д.) вовсе не отправляются в «самостоятельное плавание в океане Бытия», а тоже гибнут, т.е. распадаются на свои «исходники». Причём уже даже не на клетки (которые тут, повторяю, в силу специализации также теряют способность к автономному бытию), а сразу на молекулы.   Но вернусь к феномену функциональности.   ФУНКЦИИ И ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ДЕЛЕНИЕ По её поводу надо отметить ещё то, что появление функций закономерно опережает у клеток (как и в вещах всех более высоких надстроечных уровней) становление функционального деления, т.е. специализирующихся на их исполнении частей-«органов». Я уже писал некогда (в «Теории общества»), что наличие определённого набора функций совсем не обязательно должно сопровождаться соответствующим натуральным разделением труда (то бишь профессионализацией их исполнения), а, скорее, напротив, как раз не может поначалу полностью совпадать с ним (выражаться через него). Даже сам набор функций по своему составу – величина переменная, историческая, сиречь развивается от некой минимальной первичной (необходимой в энных конкретных условиях) базовой их комплектации к более полной позднейшей (при том что такая функция, как управление, явно не из исконно необходимых: управление требуется лишь при значительном развитии его потенциальных предметов, отчего появляется в числе функций обычно в последнюю очередь). А уж закрепление исполнения той или иной конкретной функции за отдельной спецчастью – и подавно дело второе, то есть следствие некоторого более-менее существенного их (этих функций) развития: количественного (именуемого ростом) и качественного (именуемого совершенствованием).   Вот и у клеток (за образцы коих я беру, само собой, эукариоты, а не прокариоты и уж тем более не бактерии и вирусы), похоже, наблюдается в этом плане своего рода «переходный период». Всяческие ядра, мембраны, митохондрии, рибосомы, лизосомы, вакуоли, хлоропласты и проч. отчасти, конечно, играют в них (в клетках) уже «профессиональные» роли, однако ещё без достаточно чёткого разложения их по полочкам ввиду исполнения: а) многими из этих органелл сразу ряда функций и б) каждой особой функции – совместными усилиями нескольких разных органелл (правда, в последнем случае мы опять вроде бы сталкиваемся на деле с кооперацией и, соответственно, должны рассматривать подобные блоки органелл как своего рода спецчасти клеток).   ПО СЕНЬКЕ И ШАПКА Впрочем, нас интересует во всей этой каше лишь наличие в числе данных функций управления. Да к тому же – профессионально выделенного, исполняемого особой частью. Есть ли такое у клеток? Есть. Но весьма ограниченного толка.   Во-первых, по предмету управления, коим тут выступает в основном лишь руководимый расположенным в ядре геномом процесс размножения-строительства, т.е. деления одной клетки надвое. Имеет место также (под контролем тех же ДНК-РНК) и простая достройка-пристройка каких-то клеточных структур (что, впрочем, происходит, видимо, только у клеток, входящих (в качестве элементов-частей) в составы организмов, и в рамках приспособления этих клеток к исполнению их именно внутриорганизменных функций; в частности, у нейронов таким образом прирастают (вследствие определённых частых их активизаций) размеры, длины аксонов и дендритов, численности и величины синапсов и шипиков). Однако дальше этого дело, по существу, не идёт. Все прочие не связанные с обеспечением указанного строительства внутренние и внешние жизнедеятельности клеток не управляются из единого центра, а осуществляются и координируются друг с другом сами собой, как природные отправления соответствующих органелл, порождаемые напрямую самими их устройствами. Т.е. практически в том же режиме, что и «жизнедеятельности» вещей предшествующих уровней. (Отчего я затрудняюсь даже с идентификацией данной координации взаимодействий органелл в качестве именно управленческой их деятельности, осуществляемой сообща, совместными усилиями. Хуже того, я подозреваю, что управление как сложный кооперативный процесс – вообще не такая функция, которая может осуществляться «факультативно», без сколько-либо продвинутой профессионализации). Хотя в плане собственного существования клеток это – важнейшие их активности. От успехов поддержания «гомеостаза» и контактов с внешней средой зависит их личное благополучие и вообще бытие, тогда как размножение имеет целью не выживание клеток как таковых, а лишь сохранение и распространение соответствующего генотипа. Главный интересант тут – генотип, а вовсе не сами его носители. (Правда, исходно, как думается, работа РНК-ДНК (я не случайно выношу тут РНК вперёд) тоже была одной из «гомеостатических» жизнедеятельностей клеток. Конкретно – имевшей своей задачей ремонт, устранение поломок, восстановление в нужном виде тех или иных порушенных (внешними воздействиями или собственным износом) их элементов (органелл). Простое количественное разрастание и качественное совершенствование этой работы с соответствующим преобразованием её исполнителей и привело, вероятно, к становлению со временем генотипа (ДНК), способного к полному построению клетки в целом. Вдобавок ко всё тем же его сохраняющимся чисто ремонтным, а также вышеотмеченным вновь приобретённым (в рамках многоклеточных организмов) достроечно-пристроечным функциям. Но то, что было вначале – прошло. В развитом виде генотип управляет уже главным образом не указанными видами «гомеостатической» активности клеток (и вообще не их повседневной текущей жизнью), а лишь их размножением (вкупе с обслуживающими оное процессами)).   Во-вторых, в силу данной лишь размноженческой природы управляемого управление здесь (в клетках) ограничено и по типу. А именно – носит исключительно запрограммированный (автоматический) характер (отчего никакой данностью в нём и не пахнет). Ибо незапрограммированность, как говорилось, требуется лишь при управлении нестандартным поведением (плюс тем, что его обслуживает), а размножение клеток с оным никак не связано. Точнее, в той части, в какой эти два феномена (размножение и поведение) тут связаны (в основном по линии добычи стройматериалов), внешняя активность клеток подчинена как раз нуждам размножения, а не наоборот. Отчего доминирующим и является порядок управления последним, к нему (к этому порядку) всё и сводится.   ПОЛНЫЙ АБЗАЦ А что имеется в мире организмов? В них, прежде всего, разделение труда поднимается на новую высоту. То бишь предстаёт в куда более чётко оформленном виде – как по набору функций, так и в плане профессионализации их исполнения. Но, главное, здесь появляется наконец управление во всей его красе. В части как той же его профессионализации, так и в обеих вышеотмеченных ипостасях: предметной и типовой.   Правда, полный комплект данных моментов наблюдается только у животных: у растений указанная функция по-прежнему сводится лишь к управлению их размножением-строительством (а также увяданием-разрушением), осуществляемым всё тем же геномом, разве что более усложнённым (ибо построение многоклеточной системы с развитой специализацией требует, разумеется, куда более изощрённой программы, чем строительство обычной одиночной клетки). Но у животных, помимо того, налицо также управления:   а) и внутренней жизнедеятельностью (поддержанием гомеостаза), и поведением, энд   б) как автоматическое, так и вариабельное (т.е. допускающее многие варианты действий управляемых частей, осуществляющее выбор между этими вариантами).   При этом регулировкой-координацией собственно (чисто, исключительно) внутренней жизнедеятельности (взаимодействий частей) организмов тут занимаются сразу две спецчасти – эндокринная система и вегетативная нервная система (последнюю, впрочем, тоже можно рассматривать как несколько спецчастей, поскольку все составляющие её нервные образования автономны, не централизованы, т.е. руководят подопечными органами независимо друг от друга). Каждая из оных систем, конечно, выполняет указанную работу «технически» по-своему (в плане как характера – химического или электрического – управляющих сигналов-стимулов-воздействий, так и каналов их распространения-доведения до управляемых структур) и в отношении своих «избранных» органов (хотя тут имеет место и сотрудничество систем). Но в обоих случаях их работа протекает автоматически.   В свою очередь, управление поведением – дело центральной нервной системы (в виде главным образом головного и спинного мозгов (точнее, центральной НС как раз и называют данные мозги, отделяя-отличая от них периферическую нервную систему и включая в состав оной вегетативную (висцеральную) НС; но для меня важно не местоположение, а противопоставление централизованности и автономии функционирования, поэтому ЦНС я тут понимаю широко – как всё, что работает только в рамках «вертикали власти»)). Которая и возникла (и развилась) как средство решения именно данной задачи. И которая выполняет эту свою работу частью тоже автоматом, но частью уже и в свободном режиме – в зависимости от характера самого поведения, т.е., в конечном счёте, в зависимости от условий, в которых оно осуществляется и которым вынуждено соответствовать, дабы быть эффективным.   Одновременно в силу невозможности осуществления поведенческих актов в отрыве от внутренней жизнедеятельности организмов (т.е. без концентрации их внутренних ресурсов на решении внешних задач), ЦНС закономерно вмешивается также и в управление последней. Управление поведением не может существовать (эффективно осуществляться) без этого: внешняя и внутренняя жизнедеятельности организмов должны быть согласованы и, следовательно, управляться в рамках такого согласования из одного (единого) центра. Каковую роль и берёт на себя ЦНС. Ибо ни эндокринная система, ни вегетативные НС (сами по себе, а не в качестве управляемых той же ЦНС «подструктур») на это неспособны (как не имеющие никакого исходного (непосредственного) отношения к управлению поведением и тем самым не могущие подлаживать деятельности управляемых ими органов к нуждам последнего – хотя бы просто из-за «незнания» таковых: ведь тут надо «знать» не только потребности самого организма, но и диктующие выбор поведенческих действий условия среды, с коей у эндокринной и вегетативных нервных систем никаких контактов нет).   Таким образом, в итоге в животном мире имеется сложная иерархическая система управлений. Простейшими (древнейшими, базовыми, стандартными и нацеленными только на поддержание гомеостаза) внутренними взаимодействиями частей организмов тут руководят эндокринная система и вегетативные НС, но над всеми ними в качестве надсмотрщика-корректора их действий надстраивается ЦНС. Каковая исходно появляется как система управления поведением и развивается вместе с развитием поведения, но попутно вынужденно подчиняет себе и своих «гомеостатических» «собратьев» по функции. (Тогда как общее управление построением-разрушением организма здесь по-прежнему остаётся делом исключительно генома и протекает отдельно от указанных двух других (по их предметам) управленческих процессов. За исключением, конечно, того побочного обстоятельства, что успехи или неудачи этих последних (например, полового поведения) тоже влияют (в ту или иную сторону) на результативность чисто генетической работы. Но это не вмешательства прямиком в управление соответствующим строительством-разрушением, а лишь чинимые ему извне помехи или оказываемые содействия).   ВСЁ ВЫШЕ, И ВЫШЕ, ВЫШЕ Ну и, наконец, каково, вкратце, положение дел в сообществах организмов? Естественно, только в тех, которые доросли до уровня кооперативов-вещей: всяческие примитивные стада, стаи и прайды я оставляю в стороне. И даже пренебрегу (как почётный лентяй) сообществами общественных насекомых с их разнообразными нюансами. Предмет разговора – только сообщества людей в их (сообществ, а не людей) более-менее развитом виде.   Здесь имеется, разумеется, ещё более отчётливо выраженное и детализированное (причём тем в большей степени, чем развитее общество) функциональное деление, а что касается собственно управления:   а) по линии его спецчастей – именно профессиональное выделение управленцев всех профилей, формирование соответствующих аппаратов;   б) по предметам – управление всеми видами «жизнедеятельности» социумов, включая даже (в виде регулировки-узаконения институтов брака и семьи) размножение их «клеток» – людей;   в) в плане типов – преимущественно свободное, вариативное управление, но отчасти – в виде устойчивых менталитетов, традиционных норм – и автоматическое (которое, само собой, и тут касается главным образом «гомеостатических», внутриобщественных взаимодействий-процессов: традиционные нормы регулируют, вестимо, взаимоотношения членов одного социума, а не отношения с членами других социумов, т.е. не «поведения» обществ).   Таким образом, чем выше мы взбираемся по лестнице уровней (начиная с клеточного), тем лучше обстоят дела как с разделением труда вообще, так и с функцией управления в частности.   ЗАЧЕМ (КОГДА) НУЖНО УПРАВЛЕНИЕ? Теперь зададимся вопросом, зачем нужно управление? Тут, для начала, обращает на себя внимание специфичность самого вопроса «зачем?». Каковой может относиться только к тем феноменам, которые удовлетворяют какую-то нужду, т.е. либо целе-, либо целосообразны, либо и то, и другое разом (что как раз характерно для управления). Далеко не все объекты можно рассматривать (и, соответственно, объяснять) в этом ракурсе. Подавляющее их большинство допускает в отношении себя только вопросы «Как это возникло?» и «Что оно собой представляет?», ответы на которые должны указывать лишь на их натуральные причины, разрешительные условия, устройства и определённости (особенности проявлений). Но управление, с одной стороны, функция, а всякая функция – целосообразна, играет свою роль в кооперативе-«организме», суть особая профессия какой-то части последнего, без которой оный быть не может, чьё наличие обязательно для него (ибо если в ней не было бы жёсткой необходимости, то данная функция и тем более исполняющая её спецчасть попросту не выделились бы: с чего вдруг?). Отсюда по поводу этой функции и правомерен вопрос «Почему без неё никак нельзя (зачем она нужна)?». С другой же стороны, любое управление, будучи воздействием на управляемые прочие части «организма», в отличие от иных функций, всегда также преследует некую цель, осуществляется во имя неё, есть средство (орудие) её достижения. Отчего опять-таки встаёт вопрос «Почему без применения этого средства данная цель недостижима?». Или: «Чем так особенна эта цель (а точнее, диктуемый ею и наличными обстоятельствами способ её достижения), что для её достижения (т.е. для реализации соответствующего способа, набора действий) требуется управление?». Наконец, поскольку управление вовсе не тотально (не повсеместно), а встречается лишь в определённых обстоятельствах (вызывается лишь ими), то оба озвученных вопроса можно перефразировать, сведя в один: «При каких условиях (когда) возникает нужда в управлении?». Именно обстоятельства (в число коих входит и цель, и всё прочее) тут, в конечном счёте, должны быть таковы, что при их наличии без управления никак не обойтись в обоих вышеотмеченных смыслах (ролевом и целевом). Каковы же эти обстоятельства?   Чтобы понять сие, надо ещё раз уяснить, с чем мы имеем дело. А именно то, что любое управление:   а) есть кооперация и, следовательно, неизбежно упорядоченный процесс (наличествующий только в вещах и как функция спецчастей оных);   б) имеет задачей введение и поддержание определённого порядка в управляемом, т.е. выстраивание различных конкретных действий элементов кооперативных матсистем в нужные для решения общесистемных задач (сиречь для достижения общесистемных целей) совокупности и последовательности.   Напоминаю, что далеко не всегда подобные упорядочения (упорядоченности) суть плоды управления: они (в особенности, упорядоченность самого процесса управления) могут быть следствиями (результатами) и иных причин, в частности, «врождённых» (природных) приспособленностей-способностей элементов к соответствующим действиям-взаимодействиям. Однако профессиональное дело собственно управления – исключительно наведение порядка в осуществляемых элементами систем («органами» «организмов») действиях-взаимодействиях, а не что-либо иное. Данная функция сводится именно и только к этому (нужна лишь для этого).   Отсюда в широком смысле (общем случае) управление требуется только там, где необходим сам отмеченный порядок (нужда в нём тут – естественная предпосылка), а в узком и непосредственном смысле – там, где наведение-поддержание оного порядка невозможно без управления.   Когда нужен порядок? Когда без него цель проявляемой активности недостижима, или, более обще, вызывающая эту активность задача нерешаема. А когда (в какой ситуации) она недостижима-нерешаема без порядка? Да уже тогда, когда указанная нужная для её (цели-задачи) достижения-решения активность представляет собой не простое единичное действие, а хоть какой-то их (действий) комплекс. Вот там, где решение какой-либо задачи требует не одного-единственного, а некоторого множества действий, необходима и соответствующая упорядоченность оных. Превращающая это их множество из хаотической «кучи» в целостную совокупность-последовательность, в некое единство, в средство-алгоритм достижения-решения одной цели-задачи. К примеру, в нашем случае такими совокупностями действий выступают те же поддержания «гомеостаза» и «поведенческие» акты. Это всё как раз системы (кооперации) действий, т.е. внутренние процессы и внешние единодействия, которые заведомо не могут быть неупорядоченными, ибо без порядка их как таковых попросту нет: они и задаются как определённые процессы и единодействия, помимо конкретных содержаний составляющих их действий, именно и только особыми порядками (конкретными раскладами: одновременностями и последовательностями) осуществления последних.   А когда (при каких обстоятельствах) для наведения порядка необходимо управление? Тогда, когда требуемая упорядоченность совокупности-последовательности действий-взаимодействий «органов» «организма» не может быть обеспечена «естественным» образом, т.е. силами лишь самих данных «органов» с их природными способностями. Что актуально тогда, когда сложность этого нужного для решения конкретной задачи порядка превышает ту, которая может быть достигнута указанными «личными усилиями» элементов. Вот тут и возникает нужда в каком-то дополнительном источнике такого упорядочения, каковым (источником) и выступает управление, то бишь специализирующийся на нём «орган» в его работающем состоянии. Так что главным (конечным) фактором, порождающим потребность в управлении (и тем самым генезис и бытие-функционирование соответствующей спецчасти), выступает отмеченная «запредельная» сложность востребованного (решением насущных проблем) порядка действий (при том, разумеется, что всё тут исходно упирается в трудность именно самой решаемой задачи (в трудность, задаваемую как собственным характером этой задачи, так и условиями её решения): сложность способа её решения (вкупе со сложностью формирующего его в качестве единой совокупности действий порядка) производна от её сложности. (Примерно от того же (от сложности управляемого), кстати, зависит и сложность управления как конкретного процесса. Т.е. численность, ассортимент и алгоритмы образующих его операций: в частности, та же интересующая нас Д-работа появляется в его (управления) составе лишь на определённом этапе его исторического развития (т.е. при овладении им особо сложными процессами жизнедеятельностей управляемых организмов) и как пополняющий- усложняющий этот состав новый его элемент)).   У МАТРОСОВ НЕТ ВОПРОСОВ Раз речь зашла о критической величине сложности порядков «жизнедеятельностей» вещей, при которой наведение этих порядков нуждается в управлении, то, само собой, напрашиваются вопросы:   – что такое сложность вообще?   – что такое порядок вообще?   – что такое сложность порядка вообще?   – в чём заключается порядок именно действий?   – что такое сложность именно порядка действий?   – какова мера (единица измерения) сложности порядка вообще?   – какова мера сложности порядка действий?   – какова указанная критическая величина данной сложности (порядка действий)?   – почему эта критическая величина впервые достигается только на уровне живого, да к тому же в полном объёме (предметов и типов управления) лишь у организмов?   – одинаковы ли критические величины, взывающие к управлению разными (т.е. «гомеостатической» и «поведенческой») «жизнедеятельностями» вещей, причём как в рамках одного, так и при сравнении разных уровней?   И т.п.   Кроме того, заслуживает обсуждения проблема разрешительных условий генезиса управления. Ведь одной его необходимости для его появления мало, нужно также, чтобы соответствующие «организмы» были способны к выделению управленческих спецчастей в своих составах. Управление заведомо возникает (и развивается как всё более сложное и эффективное) не только под давлением нужды в нём, но и в рамках имеющихся для того возможностей. (И, кстати, то, что управление появляется лишь на уровне живого, безусловно, связано не только с тем, что у «мёртвого» некритична сложность порядков его «жизнедеятельностей» (или «мёртводеятельностей»?), но и с тем, что на его уровнях – в силу относительной простоты соответствующих вещей – нет и возможностей для становления столь сложного феномена, как управленческий «орган»).   Но я не буду углубляться ещё и в эти темы. Дабы не уклоняться уж слишком в сторону от решения основной задачи. И понимая то (я ведь, разумеется, уже предпринял всё-таки соответствующие изыскания и даже частично продвинулся в них), что все такие углубления неизбежно породят десятки новых вопросов, и этому не будет конца. Поэтому остановлюсь лишь на том, что для нас наиболее актуально.   ДВА ПОРЯДКА В этом же плане стоит подчеркнуть, прежде всего, то, что в рассматриваемой ситуации в игре участвуют два порядка. Во-первых, порядок, наводимый командами управляющего «органа» в действиях иных, управляемых «органов» «организма», т.е. тот, что присутствует в «жизнедеятельностях» последнего (форматирует эти «жизнедеятельности» как таковые). Во-вторых, упорядоченность самого процесса управления как совокупности работ, осуществляемых подразделениями управляющей спецчасти. (Уточню на всякий случай, что речь тут идёт вовсе не о порядках (во множественном числе) данных работ, взятых каждая сама по себе (ибо все они, конечно, – тоже кооперации действий подчастей осуществляющих их (эти работы) частей, тоже единодействия и, соответственно, внутренне упорядочены), а о порядке, делающем единым целым (единодействием) уже именно все это их множество. Т.е., на примере мозга, о порядке, конституирующем не отдельные его психфеномены (типа ощущений, желаний, идей и пр.), а их совместную работу-кооперацию, итогом которой и выступают вышеупомянутые команды в отношении действий иных органов организма).   Почему важно различать эти два порядка? Потому что лишь для первого из них обязательна такая сложность, величина которой порождает (при востребованности данного порядка действий) нужду в управлении и тем самым становление оного. Т.е. вызревание управляющего «органа». А порядок самого управления, то бишь собственной внутренней работы управляющей спецчасти, выдающей на-гора команды управляемым частям, совсем не непременно таков же. И даже, скорее, в основном как раз не таков, а носит попросту природный характер. Т.е. обусловливается-обеспечивается «личными» способностями образующих указанную спецчасть элементов. Порядок управления (внутренней работы управляющего «органа») – не порядок той или иной управляемой «жизнедеятельности» не только потому, что это порядки натурально (локализационно и по характеру участников) разных процессов (один из которых происходит внутри управляющего «органа» (и тем самым представляет собой порядок кооперации работ его подразделений), а другой – вне его (и тем самым есть порядок работ управляемых управляющим «органом» иных структур-частей «организма»)), но и в том смысле, что первый – неуправляемый, а второй – управляемый.   Правда, теоретически рассуждая, ни что вроде бы не запрещает и внутренней работе управляющего «органа» приобрести по ходу своего развития-усложнения (а управление развитым «поведением», например, заведомо сложнее управления «гомеостазом», равно как и свободное управление сложнее автоматического; так что появление всех этих новых предметов и типов управленческой деятельности, разумеется, сопровождается усложнением соответствующих процессов и их исполнителей) такую критическую сложность порядка, при которой уже не обойтись без управления самим управлением. Встречается ли такое на практике – вопрос второй. Теоретически же, повторяю, сие как будто бы возможно. И в этом случае, по-видимому, следует ожидать выделения в числе подразделений самого управленческого «органа» такой спецчасти, функцией которой явится координация работ всего множества прочих его «подорганов». (В мозге чем-то подобным отчасти занимается как будто бы «волевой механизм», отдающий (в дополнение к традиционным предметам его работы, т.е. в качестве расширения его исходной функции) команды не только телесным органам организма, но и ряду иных подразделений самого мозга (в ходе произвольных активизаций идей, мышления, внимания и пр.)). Однако принципиально это мало что меняет. Ибо в конечном счёте сама упорядочивающая деятельность данной суперспецчасти должна всё-таки осуществляться естественным образом, т.е. быть не управляемой, а природной (обеспечиваемой собственными способностями её подчастей). Никакой дурной бесконечности сложностей порядков и, соответственно, управлений управлениями тут нет и быть не может: всё на каком-то этапе обязано упираться в природные способности. (Что, как понятно, прямо аукается с проблемой гомункулуса). ТРИ УПРАВЛЕНИЯ: КАКОЕ НАШЕ? Кроме того, отмечу также, что сие гипотетическое суперуправление, если оно имеется, есть уже управление только самим процессом управления в его внутреннем бытии (т.е. координация составляющих его само операций-работ), а отнюдь не управление иными частями «организма» (т.е. не их «гомеостатической», «поведенческой» и «размноженческой» деятельностями) в двух его (управления, а не «организма») озвученных ипостасях (при том что, как сказано, сие управление управлением может осуществляться в качестве допподработки тем же самым «подорганом», который в составе управляющего «органа» выдаёт на-гора команды иным «органам» «организма»). Слово «управление» тут приобретает ещё один, третий адресат (денотат). А именно, в этом случае мы имеем:   – управление-1, мыслимое как направленный вовне процесс деятельности управляющего «органа», как его «выхлоп», результат его внутренней работы в виде набора команд с его стороны в отношении управляемых объектов. Т.е. это управление с точки зрения последних, в привязке к ним, то, что делается непосредственно с ними (причём термин «управление» чаще всего используется именно и только в данном его значении);   – управление-2, взятое как собственно указанная «нутряная» работа управляющего «органа» в виде набора (кооперации) спецработ различных его подразделений (так, в мозгу такими работами выступают желания, ощущения, идеи, мысли и пр., а отвечающими за них (производящими их) подразделениями – соответствующие мозговые структуры). Ну и,   – управление-3, истолковываемое как управление самим управлением-2.   Наличие данных трёх пониманий-обличий управления поднимает вопрос, какое из них следует выбрать в качестве объекта наших дальнейших размышлений. Чем мы здесь в конечном счёте озадачены? Необходимостью для управления Д-психфеномена, т.е. местом, занимаемым последним в первом, ролью, играемой данной работой в составе управления, сиречь в конгломерате образующих оное своей кооперацией прочих его внутренних спецработ. Значит, наш предмет в первую очередь (а то и исключительно) – управление во втором значении соответствующего слова. Добавочное управление-3 (если таковое есть) самим этим управлением-2 нас интересует лишь постольку-поскольку. И то, что во всей описанной свистопляске имеет место на выходе, т.е. наборы выдаваемых управляющим «органом» команд и соответствующие наборы действий управляемых «органов» «организмов», нам тоже до лампочки. Нам важна только выработка указанных команд, а точнее, список производимых в её ходе работ и их специализированных исполнителей.   КАК НИ ГЛЯНЬ, ВСЮДУ ДРЯНЬ При этом указанный списочный состав закономерно обязан быть в некоторой степени устойчивым, т.е.:   а) постоянным у любого отдельного управления-2 во всех его частных (например, клеточной, организменной и общественной) реализациях (ибо к сему составу и сводится определённость каждого конкретного управления-2) и   б) одним и тем же для всех управлений-2, одинаковых по своим предметам и типам, – в той мере, в какой они именно таковые (т.е. суть управления-2 вообще) и таковы (т.е. суть управления одинаковым предметом и одинаковые по типу). (Напомню, на случай (из «Основной ошибки философии»), что одинаковость – не обязательно тождественность, такое же – не всегда то же самое. Конкретно: значения соответствующих терминов сливаются лишь при употреблении их в отношении свойств (т.е. определённостей любых сортов), но не матобъектов или событий. Поэтому когда речь идёт об одинаковости наборов операций, составляющих разные натурально управления-2, то это тождественные наборы, т.е. один и тот же по составу набор. Так же обстоит дело и с одинаковостями типов и предметных характеров управления: автоматизм в любом своём явлении всегда автоматизм. И «гомеостатичность» всегда «гомеостатичность». Но когда говорится уже непосредственно об одинаковости предметов управлений (а не о задаваемой этой конкретной предметностью определённости самих данных управлений), то сии предметы лишь такие же, а не те же самые. Впрочем, всё это для нас несущественно, и об этом тут же можно забыть).   Иначе говоря, повсеместно в перечисленных случаях должны иметь место некие тождественные (и в каждом конкретном случае – свои!):   1) набор спецопераций (то, что делается),   2) набор их исполнителей-подчастей (то, что делает) и   3) алгоритм исполнения этих спецопераций (то, как, в каком порядке делается).   Выработка команд во всех управлениях-2 определённого (указанным предметно-типовым образом) вида обязана происходить однообразно (по всем отмеченным трём направлениям) – как выработка команд именно данного конкретного типа (автоматических или нет) и данной предметности (в отношении «гомеостатических» либо «поведенческих» действий) вообще.   Вот сами вырабатываемые команды при этом вполне могут различаться. Как поодиночке (т.е. своими конкретными содержаниями – друг от друга), так и по характерам их комбинаций (при управлении сложными действиями, требующими для своего исполнения ряда согласованных команд). Вследствие чего могут различаться и наборы действий управляемых «органов» «организма». Или, складывая то и другое, отдельные управления-1. Почему в отношении них такие различия возможны? Потому что определённости этих управлений (т.е. и команд, и вызываемых ими действий управляемых объектов) задаются не процедурами выработки означенных команд (с их, этих процедур, отмеченной стандартностью), а характерами «вводных данных», то бишь целей и доступных (по ситуации) средств их достижения, каковые могут быть какими угодно: хоть одинаковыми, хоть разными.   А чем обусловливаются составы управлений-2 и, соответственно, осуществляющих их управляющих «органов»? Если оставить в стороне чисто родовые нужды управления вообще как специфической функции (т.е. диктуемые его чисто функциональным характером), то только упомянутыми видовыми конкретиками каждого из данных управлений. Т.е. их особыми предметностью и типом. Отсюда там, где предметы и типы одинаковы – одинаковы (тождественны) и указанные составы. (Сходным манером, к слову, следует подходить и к управлению-3, если оно есть. Оно ведь тоже как вид управления обязано, с одной стороны, быть набором команд, выдаваемых вовне, т.е. в отношении собственно управления-2, а с другой – являться внутри себя неким набором процедур, т.е. обладать какой-то структурой (составом). Какой? Чем определяемой? Предметом (каковым тут является только управление-2) с его особенностями? Типом? Или здесь всё устроено по-другому?).   Что же это за составы?