Маркс мне друг, но истина дороже

(отклик на статью А.Захарова «Восток, марксизм и маргинализм: заметки постороннего»)

                                                     

КРИТИКУЯ – ПРЕДЛАГАЙ     Современное состояние фундаментальной общетеоретической науки об обществе оставляет желать много лучшего. Неоправданная экспансия постмодернизма, применение не к месту синергетики (изучающей «поведение» хаотических систем, тогда как общество – явно упорядоченное образование), отказы от формационного подхода в пользу то цивилизационного, то мир-системного анализа и прочие подобные «изыски» плохо понимающих, что они делают и с чем имеют дело (а то и просто – не ищущих истину, а лишь гоняющихся за очередной модой), умов, привели фактически почти к полному её (указанной науки) уничтожению. Поэтому призыв автора рассматриваемой статьи вернуться в некоторой степени к Марксу можно только приветствовать. Заведомо лучше выбраться хоть на какую-то твердь, чем погружаться в болото. При том вдобавок, что почва марксизма – самая предпочтительная из известных на сегодня.

     Вместе с тем концепция Маркса – тоже не кладезь абсолютных истин. Помимо достоинств, у неё есть и недостатки. Так что к каким-то её положениям вернуться стоит, а к каким-то нет. Что же у Маркса верно, а что ошибочно? Естественно, не по всему спектру его позиций (касающихся крайне широкого круга тем), а только в той небольшой их части, которая носит именно фундаментальный характер и представляет собой общее понимание сущности, устройства, генезиса и эволюции общества.

     Оценивать чьи-либо взгляды по какому-либо поводу, значит, сопоставлять их с теми взглядами, которые с той или иной степенью убеждённости считаешь правильными сам. Каких взглядов в отмеченной области придерживаюсь (на сегодня) я? Разумеется, в максимально сжатом (и с оглядкой на приемлемую понятность предлагаемых рассуждений) их изложении.

 

1. Базовая сущность общества

 

ЧЕТЫРЕ ТЕЗИСА   Для начала зафиксирую некоторые эпистемологические моменты.

     1. Любой выделенный (отличённый от всех прочих, особый) объект может быть подвергнут специальному исследованию и тем самым сделан предметом отдельной научной дисциплины. Вопрос лишь в том, нужно ли это, то есть вопрос в практической важности изучения данного объекта.

     2. При этом общее знание обычно предпочтительнее частного, поскольку охватывает более широкий круг реальности, ориентирует в большем числе ситуаций. Отсюда научные дисциплины в большинстве своём носят общий характер, то есть имеют своими предметами в той или иной степени обобщённые явления. Случаи, когда предметами отдельных наук оказываются уникальные объекты, сравнительно редки.      

     3. Одновременно общие знания в большей мере носят теоретический характер (то есть представляют собой знания о закономерностях, принципах и т.п.), а частные – описательный (то есть это знания о конкретных особенностях или историях изучаемых объектов). Просто уже потому, что обобщения суть обнаружения повторяющегося (одинакового) в различных объектах (их сходств), а повторяющееся и закономерности – близнецы-сёстры.

     4. Все научные дисциплины, помимо их особых предметов, имеют также свои (обусловленные особыми характерами этих предметов) методологии и терминологии. При этом разные науки порой используют одинаковые термины, но одинаковые – лишь в их внешнем словесном выражении, а не по значениям. Значения одних и тех же слов, используемых в разных дисциплинах, обычно разные. В частности, сие касается термина «класс».

                                                               

КЛАССЫ В ЛОГИКЕ     В логике это понятие обозначает множество объектов, выделенных по одному основанию, то есть обладающих общим признаком или группой общих признаков. Основанием выделения энного множества объектов в особый класс и является обладание каждым из них (объектов) данным признаком (признаками).

     Обращаю внимание, что в предложенной дефиниции применяется понятие «множество», а не «совокупность» и ему подобные. Этим я стараюсь подчеркнуть то обстоятельство, что члены класса, взятые как именно таковые (а не в каком-то другом качестве), никак не связаны между собой, кроме обладания ими общим признаком. Любая иная их связь тут не обязательна, хотя на деле, конечно, не исключена (все электроны суть члены класса электронов безотносительно к тому, находятся ли они в разных концах Вселенной, не имея никакого «понятия» друг о друге, или взаимодействуют в рамках одного атома). Логический класс – это чисто «мысленное» объединение объектов по сходству, а не реальная их совокупность. Это даже не случайное скопление в пространстве (хотя вполне возможен класс, образованный по признаку нахождения в энной пространственной области, например, «класс объектов, находящихся в г. Москва»), не распространяясь уже о соединениях более существенного, чем совместная локализация, толка (за счёт каких-то реальных связей, взаимодействий и т.п.); члены класса могут быть как угодно разобщёнными и содержательно, и пространственно: для них нужно лишь быть в чём-то одинаковыми.

     В силу такой «природы» логических классов качественное изучение любого из них сводится на деле к изучению лишь его членов и даже, более того, просто-напросто некоего абстрактного «одного» объекта-члена в качестве идентичного всем им их представителя. Ибо только данные члены имеют тут реальные (и по определению одинаковые) качественные определённости (то есть обладают вышеупомянутыми признаками) и вообще представляют собой какие-то конкретные образования (за исключением, разумеется, того случая, когда на руках у нас классы классов). Собственно же классы, взятые как таковые (то есть целиком), могут исследоваться только в их количественных ипостасях – как конкретные (численно) множества.

 

РОД И ВИД В ЛОГИКЕ   Недалеко от понятия «класс» пасутся понятия «род» и «вид». Также взятые как чисто логические, а не биологические, обществоведческие («первобытный род») или какие-то другие термины. Всякий логический род, конечно, сам по себе есть особый класс, и всякий вид – тоже. Однако термины «род» и «вид» обозначают не просто особые классы сами по себе, а указывают на их соотношение, согласно которому род – это класс более общего толка (формируемый по более общим признакам), включающий в себя виды в качестве подклассов (формируемых по менее общим признакам).

     При этом класс-род включает в себя классы-виды лишь в том смысле, что все члены последних одновременно являются и членами первого, но не в том, что членами рода являются сами виды или члены видов как именно таковые. В класс-род члены классов-видов и сами виды входят вовсе не в их видовых определённостях, а благодаря обобщениям последних, как раз отбрасывающим собственно видовые признаки. Определение рода (то есть объектов-членов данного рода в качестве именно его членов) всегда более обще (включает в себя меньшее число признаков), чем определение вида (членов класса-вида). Например, класс-вид берёз включает в себя все берёзы с их «берёзовыми» особенностями (и дефиниция данного класса непременно содержит указания на эти особенности), класс-вид елей – все ели и т.д. Но класс-род деревьев включает в себя уже вовсе не берёзы, ели и пр., взятые в их особых конкретностях, и не виды оных (также в тех же их особых определённостях), а просто деревья вообще. Для вхождения в данный род не требуется быть именно берёзой или дубом – надо обладать лишь особенностями, характерными для любого дерева. Члены рода деревьев суть все деревья в их идентичности (сходстве), то есть обобщённости, а не конкретно берёзы, дубы, ели и пр.

     Ну и добавлю, исходя из второго и третьего вышеприведённых эпистемологических тезисов, что изучение класса-рода, как правило, важнее и всегда «теоретичнее» изучения класса-вида. И даже, более того, изучающие виды (то есть объекты видового уровня) дисциплины находятся некоторым образом в иерархическом «подчинении» у изучающих род (то есть изучающих те же, по сути, объекты, но взятые в их более «существенной», сущностной, общей, родовой определённости, в том, что присуще каждому из них, к какой разновидности он ни принадлежал бы).

 

КЛАСС ОБЩЕСТВ И ЕГО ИЗУЧЕНИЕ   Разнообразным логическим классам, разумеется, несть числа. Как неисчислимы признаки (а тем более, те или иные их комбинации), по которым эти классы можно сформировать. В частности, имеется и такой класс объектов, которые мы (выделяя их из числа иных объектов по ряду отличительных признаков и отождествляя друг с другом по общности обладания этими признаками) называем обществами. То есть класс обществ. Этот класс, как и все прочие классы, разумеется, «бьётся в паутине» родовидовых соотношений. То есть, с одной стороны, сам является подклассом-видом каких-то более общих классов-родов (например, скоплений, систем, сообществ и т.п.), а с другой – выступает классом-родом для всех конкретных обществ, которые весьма различны, распадаясь (относительно класса обществ вообще) на подклассы-виды по многим разным основаниям.

     Так, есть общества европейские, азиатские, африканские и пр. Тут мы различаем-подразделяем их формально по «географическому» признаку – локализации (хотя на деле, конечно, «европейскость» или «азиатскость» обычно связывается в наших представлениях ещё и с содержательными признаками культурно-ментального и т.п. толка; кстати, изучение подобных видовых особенностей разных обществ – как отдельных, так и погруппно – как раз выдвигается на первый план цивилизационным подходом). Есть общества христианские, мусульманские, буддистские и т.д. Это уже их конфессиональное деление – по доминирующей религии. Есть древние, средневековые, современные общества. Это деление по времени существования. Есть земледельческие и скотоводческие общества. Сельскохозяйственные и промышленные. Оседлые и кочевые. Авторитарные и демократические. Практикуются также деления их по этнической и расовой принадлежности их членов-людей, по языку и по многим иным признакам.

     Таким образом,

     а) все общества, принадлежа к роду-классу обществ вообще, вместе с тем всегда в чём-то различны между собой, благодаря чему образуют при разных подходах к их делению (разности выбираемых отличительных признаков) и на различных уровнях этого деления (разности степеней обобщения) различные классы-виды, а в пределе – являются даже уникальными социальными организмами (классами, состоящими, если можно так выразиться, из одного члена). Это означает, что любые вырабатываемые нами общие представления об обществе и соответствующие теории общества вообще, хоть марксистские, хоть немарксистские, при их приложении к объяснению реалий конкретных обществ (включая их истории) должны учитывать указанные частные особенности. Тут может быть и так (в ряде пунктов), что общее содержание является нам каждый раз (то есть в той или иной разновидности обществ или в конкретном уникальном обществе) в особой форме (которая, естественно, нюансирует и само это содержание), но может иметь место и чисто дополнительное, автономное сосуществование общих и частных феноменов-«институций» (сие зависит от того, насколько энные особенности значимы для бытия обществ, насколько они вторгаются в их базовые конструкции: в этом плане, понятно, особенности особенностям рознь).

     С другой же стороны, наоборот,

     б) все общества с их многообразными видовыми особенностями и даже уникальностями тем не менее суть члены одного класса-рода: все они – именно общества, то есть обладают общим набором признаков, позволяющим по большому счёту отнести их к одному классу, отождествить друг с другом. Это означает, что как конкретные общества ни различались бы между собой в деталях и формах, но в некоей базовой «комплектации» все они суть один и тот же объект. Раз мы выделяем данный класс-род, раз опознаём все конкретные общества как именно общества (а не как буженину с хреном), то, значит, признаём их тождество в какой-то части. И в этой части возможным (а при важности сего, и необходимым) является их изучение в качестве предмета отдельной научной дисциплины. Причём по преимуществу теоретической, то есть выявляющей общие для всех обществ принципы их устройства, закономерности становления, функционирования и развития и т.п.

     Как назвать такую науку? Истмат? Политэкономия? Социология? Обществоведение (обществознание)? Все эти имена в ходу, но, к сожалению, уже обозначают дисциплины, предметы которых – не совсем то (а то и совсем не то), что требуется в нашем случае. Поэтому я предпочитаю говорить тут просто «теория общества».

 

СУЩНОСТЬ ОБЩЕСТВА   Что представляет собой предмет данной дисциплины, то бишь собственно общество вообще? Или, иными словами, каковы те признаки, которые конституируют соответствующий класс-род? Что характерно для любого общества, взятого не в его особости и уникальности, а в тех аспектах, которые собственно и делают его членом указанного класса?

     Прежде всего, общество – это, безусловно, система (принадлежит к классу систем), то есть некое множество элементов (системность, к сожалению, нередко отождествляют с целостностью (и, стало быть, упорядоченностью, структурностью, эмерджентностью и т.п.), но я считаю правильным придавать данному термину («система») лишь указанное максимально широкое значение (что это – множество элементов)). Причём в отличие от логического класса, общество как система – уже не множество, выделенное по сходству, а некая совокупность, реальное соединение (понятия «система» и «логический класс» находятся в родовидовом соотношении: всякий логический класс – система (множество элементов), но не всякая система – логический класс; при том, разумеется, что само множество различных систем, в свою очередь, тоже есть логический класс – род систем). У всех же реальных систем главными являются два отличительных признака. Первый – характер соединения, то есть то, как (чем, в каком порядке и т.п.) соединяются элементы системы. Второй – характер соединяющегося, то есть самих элементов. Притом что первое, разумеется, отчасти коррелирует со вторым: разные типы элементов могут вступать в разные и порой лишь строго определённые типы соединений. Поясняю.

     С учётом отмеченной зависимости (типов соединений – от типов элементов) сразу отмечу, что элементами обществ (общества вообще) являются люди. Общество – это совокупность (но, повторяю, не класс) людей. Каковые по своей природе могут образовывать многие различные соединения. Начиная от простых скоплений (простоту каковых, впрочем, тоже не стоит абсолютизировать: различающихся по способам формирования, организации и пр. типов скоплений также можно насчитать десятки), примерами коих выступают толпа, очередь, болельщики на трибунах стадиона, зрители в театре и т.п., и вплоть до весьма сложных, высокоструктурированных и прочных образований. Общество, понятно, из числа последних. Это соединение:

а) созданное и поддерживаемое «изнутри», а не извне, то есть не внешними относительно его элементов (людей) силами, а собственными взаимодействиями оных (естественно, по определению только связывающими, а не разъединяющими: активность элементов систем может носить не только созидательный, но и разрушительный в отношении этих систем характер, но это уже не ВЗАИМОдействия). Это то, что касается способа формирования;

б) не хаотическое, а упорядоченное и, стало быть, обладающее какой-то устойчивой структурой;

в) состоящее не из одинаковых, а из различающихся по характеру их проявлений-действий-взаимодействий элементов, каждый из которых играет в данном соединении особую роль, выполняет особую задачу-функцию, отчего структура этого соединения носит в основе функциональный характер. Это уже взгляд со стороны способа организации, «внутреннего» устройства.

     Отмеченное устанавливается простым наблюдением, то есть индуктивно. Но тут возможна и дедукция. Что даёт она? Пусть общество – соединение людей, образованное их взаимодействиями (что представляется очевидным). Но все действия людей имеют главной (а то и единственной) целью (в обобщённой её формулировке) наилучшее их выживание в наличных условиях (и этот тезис тоже не требует особых доказательств). Взаимодействия как вид действий (активности), разумеется, не исключение. Отсюда легко заключить, что становление, постоянное воспроизводство (бытие) и развитие общества обусловлены его полезностью в указанном смысле для его членов. Общество – это совокупность взаимодействующих людей, выступающая их орудием (причём, без сомнения, – самым эффективным) в борьбе за жизнь, благополучие и процветание. Объединяясь в общество, люди (и как биологический вид, и как индивиды) обеспечивают себе наилучшее (из возможных в текущей ситуации) выживание.

     Однако чем тут порождается положительный эффект? Благодаря чему он вообще может появиться? У него лишь один источник – кооперация. Как простая, сводящаяся к сложению усилий, так и сложная, выражающаяся в специализации каждого члена совокупности на отдельной деятельности. Следовательно, общество как соединение – это де-факто кооператив, его (общества) становление и развитие – генезис и интенсификация кооперации (причём главным образом в сторону её усложнения, то есть всё большего разделения труда). В этом суть (сущность) данного типа (класса-вида) соединений. К числу каковых, помимо обществ, принадлежат также сообщества общественных насекомых, все живые организмы – как сообщества клеток, а также сами клетки – как совокупности органелл.

 

БАЗОВАЯ СТРУКТУРА И ЕЁ ИСХОДНЫЕ ОРИЕНТИРЫ   Отсюда становится понятной наблюдаемая повсеместно функциональность структуры обществ. Такова базовая структура любого кооператива. Специализации его членов на исполнении особых функций (то есть на определённой «профессиональной» деятельности) – главный принцип его формирования (возникновения и устройства).

     Кроме того, здесь же получает первичное объяснение и конкретика указанной структуры, то есть наличие в конкретных обществах тех или иных наборов функциональных групп. Ведь что буквально означает выражение «наилучшее выживание в имеющихся условиях»? Наилучшее удовлетворение потребностей людей. Что значит «успешно выживать»? Вдоволь есть, пить, размножаться, умело отражать опасности (или избегать их) и т.д. и т.п. Вот под все эти потребности и выстраивается в первом приближении (то есть беря их за исходные ориентиры) общественное разделение труда (ОРТ). Каждая группа особых функционеров в обществе есть не что иное, как группа людей (впрочем, это может быть и один человек), обеспечивающих своими деятельностями удовлетворение определённой общественной (то есть присущей членам общества) потребности.

 

КОЕ-ЧТО О ПОТРЕБНОСТЯХ    А какие у нас имеются потребности? Тут, разумеется, первым делом приходит на ум их конкретное содержание, то есть в самом общем виде – деление на потребности в еде, питье, телесном комфорте (одежде, обуви, крове и пр.), видовом воспроизводстве (сексе, детях), здоровье, безопасности, социальном статусе, развлечениях, знаниях и т.п., а частным образом – дробление всех этих взятых обобщённо нужд на более мелкие «фракции». Например, для пищевой нужды (в еде) – на потребности конкретно в хлебе, мясе, сыре и др. и даже в тех или иных их сортах и разновидностях, производства которых, само собой, тоже могут быть (стать) отдельными профессиями. Кроме того, есть ещё и многочисленные вспомогательные нужды – в разнообразном сырье, топливе, транспортировке, посреднической торговле и пр. Со всеми их дальнейшими расщеплениями.

     Отсюда встаёт вопрос: что следует именовать функциональными слоями (стратами) общества – представителей отдельных конечных профессий или те или иные их обобщения и группирования? Но это не принципиальный вопрос. Поскольку, во-первых, и то и другое – лишь разные данности всё той же функциональной, а не какой-то иной по характеру структуры. И потому, во-вторых, что для теории общества сие практически не столь важно: ей в основном довольно той констатации, что общество – кооператив, то есть возникает с появлением разделения (а в зародыше – даже простого сложения) труда и развивается по мере интенсификации оного.

     Помимо описанного содержательного деления, потребности (как род) делятся на виды также по тому, чем они удовлетворяются. Вот в общем смысле все нужды удовлетворяются потреблением благ (благами как раз и именуется всё то, потребление чего удовлетворяет потребности), но одни нужды гасятся благами, являющимися продуктами труда или природы (пища, одежда и т.п.), а другие – непосредственно трудом (врача, учителя, юриста, гида, массажиста и др.). Отчего первые блага так и называются продуктами, а вторые – в случае труда не на себя, а на других – услугами (производить продукты для собственного пользования можно, а вот оказывать услуги самому себе – нет; также не надо путать с последними любой наёмный труд на других, то есть труд, не удовлетворяющий прямо нужды именно этих других, а выступающий либо вообще производством-добычей продуктов, либо услугами третьим лицам с отчуждением оплаты за то в пользу нанимателей). Общество образуют взаимодействия между людьми, представляющие собой обмен как непосредственно особыми видами труда (деятельностями), так и продуктами таковых.

     Однако наиболее существенным для теории общества является, пожалуй, деление потребностей по значимости на жизненно важные и нет и вообще их иерархическое выстраивание в данном плане «по росту». Ибо разборки по значимости продолжаются и «внутри» (между членами) указанных двух классов; все потребности различаются не только как те, удовлетворение которых обязательно, и те, погашением которых можно пренебречь, но и в «индивидуальном» порядке – как более и менее значимые. При этом, естественно, первыми в очереди на удовлетворение всегда стоят самые важные нужды, вторыми – следующие по важности и т.д.

     Конкретно, к числу исходных (ещё биологических) витальных и тем самым подлежащих обязательному удовлетворению нужд людей относятся потребности в питье, пище, защите от холода, жары, непогоды, хищников и т.п. (каковые нужды погашаются преимущественно потреблением продуктов: еды, одежды, крова, оружия). С появлением, разрастанием и усложнением собственно социумов жизненно важными становятся также потребности управления ими (начиная с разруливания внутренних конфликтов и кончая прямым руководством различными коллективными действиями) и защиты от угроз со стороны иных социумов (каковые нужды удовлетворяются уже в основном потреблением соответствующих услуг, то есть чужого управленческого и воинского труда). С этими базовыми биологическими и социальными нуждами и связана главным образом первичная специализация, то есть становление ранних обществ и их функциональная структура (далее также ФС). В дальнейшем же эта структура, понятно, всё больше фрагментируется и разрастается, причём уже не столько путём специализации «производств» (я ставлю тут кавычки, ибо блага-продукты не только производятся, но и добываются, а блага-услуги – оказываются (подробнее см. ниже)) различных отдельных благ, погашающих жизненно важные потребности, сколько за счёт вовлечения в оборот «производств» всё новых благ, удовлетворяющих невитальные (и чем дальше заходит дело, тем всё менее значимые для выживания людей) нужды.

 

НЕ РАСКЛАДОМ ЕДИНЫМ   В то же время текущий расклад потребностей – лишь исходный ориентир, одна из предпосылок ОРТ (общественного разделения труда). Помимо того, фактическое становление, бытие и эволюция последнего (как вообще, так и в том или ином его конкретном виде) определяется ещё его необходимостью и возможностями. Кои тоже требуют внимания к себе. (Вообще, чисто методологически, приняв за факт, что общество – особый (по характеру его членов) кооператив, мы и исследовать его должны именно как таковой, добиваясь в первую очередь понимания, откуда этот кооператив взялся и почему и как развивается).

 

НЕОБХОДИМОСТЬ СПЕЦИАЛИЗАЦИИ   Что задаёт необходимость ОРТ? Раз общество – кооператив людей, то все его институции (эпифеномены) одним боком суть текущие действия оных, а другим – результаты их предшествующих действий. Функциональная структура общества (то бишь практикуемое его членами разделение труда, собственно и образующее общество как особое соединение) не исключение. Тем самым необходимость ОРТ есть необходимость порождающих (а также развивающих) и поддерживающих (воспроизводящих) его на энном уровне действий людей. Чем определяется необходимость оных?

     Главная в этом плане (как, впрочем, и во многих иных) особенность людей состоит в том, что они – разумные существа (о происхождении этой особенности и о зависимости как её генезиса, так и бытия (постоянного воспроизводства) от параллельного становления и бытия общества я тут распространяться не буду). Действия людей, прежде чем быть совершёнными, проходят «отдел технического контроля» разума. Благодаря чему эти действия имеют:

а) цели (каковыми выступают в конечном счёте удовлетворения потребностей),

б) мотивы-стимулы (роли коих играют неудовлетворённые потребности как понуждающие к действиям чувствования, то есть физиологические ощущения и психические переживания (в свою очередь, подразделяющиеся на эмоции и интересы познавательного толка: тягу к знаниям, пониманию и пр.)),

в) свободу выбора (между разными возможными действиями) (на основе  оценки ситуаций и имеющихся у индивидов представлений о том, какие действия в этих ситуациях ведут к достижению целей),

г) свободу воли (то есть отдачи команд к совершению или нет конкретных действий, включая и работу самого мозга) и т.п.

Что тут имеет отношение к необходимости?

     Прежде всего поясню, что она у нас носит специфический характер. Это – необходимость для людей, то есть нужность им. Есть и другие виды необходимости, но о них, равно как и о значении общего (родового) понятия «необходимость», мне здесь писать ни к чему: для дела интересен лишь отмеченный её тип. Его можно рассматривать в трёх основных аспектах.

     Во-первых, как необходимость любой активности людей вообще, каковая задаётся уже просто наличием неудовлетворённых нужд. В общем случае за спиной всех действий людей стоят (в качестве понуждающих к ним мотивов-стимулов, то есть их, так сказать, причин) неудовлетворённые потребности.

     В то же время, во-вторых, то, что пытается объяснить всё, не объясняет ничего. Причины активности вообще – это одно, а причины (детерминации) именно этих конкретных действий (у нас – обеспечивающих возникновение, бытие и развитие ОРТ (да притом ещё и конкретного ОРТ)) – совсем другое. Конкретика действий определяется не общим наличием неудовлетворённых нужд, а конкретными характерами: 1) этих нужд, 2) имеющихся условий и 3) содержаний наших мозгов. Необходимость тех или иных конкретных действий – это всегда необходимость их для достижения конкретных целей в конкретных обстоятельствах (к числу которых отнесу для краткости и наши представления о том, как в данных обстоятельствах достигаются данные цели). В частности, необходимость ОРТ (то есть действий, производящих и воспроизводящих его) в общем случае – порождение такой ситуации, когда имеются неудовлетворённые нужды (а они имеются всегда) и такие условия, в которых эти нужды никак нельзя погасить без специализации (к выяснению сути каковых условий, стало быть, и сводится наша задача).

     В развитие последней темы (невозможности обойтись без ОРТ), в-третьих, отмечу ещё ту ипостась искомой необходимости, что она есть высшая степень нужности. Нужным что-либо может быть в разной мере, начиная с желательности и кончая настоятельной нуждой. Сие, с одной стороны, связано с «мощью» соответствующих стимулов. Так, к тому же ОРТ людей подталкивают, помимо всего прочего, уже разности (начиная с половозрастных) их склонностей и способностей к различным видам деятельности, а также выгоды, получаемые от специализации в виде повышения производительности труда. Но это всё довольно слабые мотивы. Они, конечно, тоже вносят свою лепту в общее дело, но сами по себе лишь способствуют разделению труда, а не делают его необходимым. С другой стороны, лишь желательным, а не настоятельно требующимся оное разделение оказывается и тогда, когда достигаемые с его помощью цели могут быть достигнуты и другими средствами (в особенности, если они могут тут быть достигнуты с бОльшим успехом и с меньшими затратами). Например, упомянутое повышение производительности труда (со всеми его следствиями, включая возрастание объёмов производимых благ и, соответственно, лучшее удовлетворение потребностей) обеспечивается не только специализацией работников (то есть их сложной кооперацией), но и совершенствованием используемых ими технологий и техники. Однако если конкретную задачу можно решить многими способами, то обязательность применения лишь какого-то одного из них, конечно, снижается.

     Из сказанного следует, что:

1) известная тяга к разделению труда (в виде его желательности) у людей присутствует всегда, но

2) особенно она обостряется в ситуациях, когда количество (то есть ассортимент и/или величины) и/или качество потребностей (то есть претензии к качеству удовлетворяющих их благ) приобретают такие масштабы, при которых удовлетворение этих нужд (для количества – в полном объёме, а для качества – на желаемом уровне) собственными силами отдельных индивидов (при данной их технической вооружённости) становится невозможным. Чем больше эта невозможность (то есть в истоке, – число, масштаб и «изысканность» нужд), тем необходимее специализация как способ решения указанных задач.

     В то же время (3) разделение труда – не единственный способ решения задач. Тех же целей (погашения «чрезмерных» (с точки зрения производительного потенциала отдельно взятых индивидов) наличных нужд (а) в полном объёме и (б) на желаемом уровне) можно достичь и за счёт улучшения технологий, логистики и так называемых средств «производства» (предметов, орудий и средств труда), то есть посредством процесса, увеличивающего как раз собственные силы отдельных индивидов (тогда как ОРТ апеллирует к преимуществам их кооперации). Отсюда отмеченные два направления некоторым образом конкурируют между собой. Однако – лишь в борьбе за статус более необходимого способа: в обеспечении реального удовлетворения потребностей, они, конечно, не соперничают, а сотрудничают. Конкуренция имеется там, где возможны «либо А, либо Б», но не «и А, и Б». Разделение труда и совершенствование средств «производства» нисколько не мешают друг другу в деле повышения производительности труда и тем самым удовлетворения большего количества нужд с лучшим качеством. Разделение труда и совершенствование средств «производства» сталкиваются лоб в лоб лишь тогда, когда встаёт вопрос: что из них важнее для достижения данной цели, что резоннее в первую очередь предпринять? Ответ на каковой вопрос может быть только «однозначным».

     Конкретное же содержание этого ответа (то есть то, какой способ признаётся главным) зависит уже от характера сиюминутной ситуации. В одних условиях приоритетнее одно, в других – другое. Как более соответствующее требованиям момента. Ведь у каждого из упомянутых двух способов свои преимущества и недостатки. Так, специализация более «технологична», то есть легка и проста в исполнении (ибо не требует научных открытий, изобретений и т.п., каковые не так-то просто даются (в особенности, в таких областях, как управление)), а совершенствование средств «производства» эффективнее в плане повышения производительности труда. Отсюда когда требуется относительно быстрый, незначительный и дешёвый результат, впереди паровоза бежит ОРТ, а когда нужнее большая отдача, на главную роль выходит тяжёлая артиллерия технического прогресса.

     Впрочем, все эти «гонки за лидерством» тоже лишь временны и во многом условны. Ибо (4) на определённом и весьма низком уровне развития орудий и пр. специализация вынуждается уже самим их характером. Для более-менее сложных средств «производства» без специализации невозможными становятся ни их (а) эксплуатация, ни (б) изготовление, ни даже (в) само дальнейшее совершенствование (последнее ведь тоже постепенно превращается в дело рук (мозгов) узких специалистов). Так что разделение труда с какого-то (и исторически довольно раннего) момента оказывается необходимым не только ввиду его сиюминутной большей значимости (в качестве способа повышения производительности труда с его следствиями) в сравнении с совершенствованием техники и технологий, но и по показаниям самих последних. И сие уже та его (ОРТ) необходимость, которая носит абсолютный характер: здесь специализация выступает жёстким условием как поддержания людьми достигнутого уровня их благополучия, так и его дальнейшего подъёма.

     Ну и вернусь к тому, что движение по обоим указанным направлениям инициируется исходно одним и тем же обстоятельством: завышенными относительно текущего производительного потенциала людей потребностями оных. Поэтому по большому счёту конечной (или, что в данном случае то же, – первичной) причиной ОРТ (действующей хоть впрямую, хоть через передаточную шестерню техпрогресса) всегда выступает этот разрыв.

 

ВОЗМОЖНОСТЬ СПЕЦИАЛИЗАЦИИ   Но разрыв расклада (то есть набора и величин) нужд и способностей людей к их погашению, делающий специализацию необходимой, опять же (как и отдельно взятый расклад нужд в роли её ориентира) не гарантирует ни её отвечающего именно этому раскладу характера, ни даже вообще наличия хоть в каком-нибудь виде. Как бы ни было необходимо ОРТ, реализоваться оно может лишь в той мере, в какой возможно. Поэтому проясню ещё и его возможности.

     Оные делятся прежде всего на благоприятствующие и разрешительные. Первые влияют на характер протекания и успешность действий, а вторые суть то, без чего эти действия невозможны в принципе. Или: благоприятствующие возможности повышают вероятность имеющих заведомо не нулевую вероятность событий, а разрешительные – собственно сообщают им эту ненулевую вероятность. Одни возможности лишь желательны для бытия явления, а другие – необходимы. И важен исключительно второй вид возможностей. При необходимости ОРТ для его актуализации требуется только «разрешение на взлёт». Прочие обстоятельства имеют вспомогательное и тем самым второстепенное значение.

     Что же относится к разрешительным возможностям разделения труда? Для лучшего понимания сути дела выверну его наизнанку. Разрешительные возможности суть не что иное, как отсутствие запретов. Отсюда удобнее толковать о том, чем запрещается ОРТ. Что его запрещает? Первым делом, понятно, отсутствие скопления людей. Без его наличия не о чём вести речь вообще. При этом в случае, когда «на очереди» интенсификация ОРТ, такое скопление имеется по определению – в виде пусть недостаточно (с точки зрения погашения наличных нужд) специализированного, но уже существующего общества. Проблемным является лишь становление, то есть первичное появление разделения труда. Тут, когда общества ещё нет, скопление людей должно присутствовать в силу каких-то посторонних кооперации причин. Например, как основанное на кровном родстве, этнокультурной близости, просто общности территории обитания и т.п.

     При наличии скопления людей невозможность ОРТ может проистекать уже только из их, людей, текущего характера. Точнее, из их неспособности к конкретному разделению труда (но, разумеется, не из специализации как таковой; «беда» тут может заключаться лишь в каких-то сиюминутных и преходящих, а не коренных и неискоренимых особенностях людей, иначе ни общества, ни даже самих людей (которые как вид «хомо сапиенс» без него ни появиться, ни существовать не могут) просто не было бы). Эта неспособность людей к ОРТ бывает двух видов: субъективная и объективная.

     Первая сводится к неумению, к незнанию и к тому подобной ограниченности людей. Сие, однако, выступает не столько запретительным, сколько неблагоприятным обстоятельством, помехой. Ибо люди вполне обучаемы. При конкретном запросе на ОРТ этот пробел (между требованием к умениям и знаниям людей, предъявляемым данным запросом, и реальными их умениями и знаниями) может быть относительно быстро и легко заполнен.

     А что с объективной неспособностью? Чем разделение труда ограничивается помимо субъективной неготовности людей к нему и даже при наличии такой готовности? На данном направлении пределы ОРТ ставит производительный потенциал людей, то есть их способность удовлетворять свои потребности лишь в определённом объёме (каким он формально ни был бы: хоть превышающим расклад текущих нужд, хоть равным ему, хоть не дотягивающим до него и отбирающим тем самым из указанного расклада в порядке «живой очереди» (то есть по значимости) лишь те нужды, которые людям по силам погасить, – при наибольшей, конечно, вероятности третьего случая, ибо в своих желаниях люди практически всегда заходят дальше, чем позволяют их возможности). То бишь если наличный расклад потребностей, как отмечалось, есть «путеводная звезда» специализации, а непреодолимый иными способами разрыв между ним и производительным потенциалом людей задаёт её необходимость, то собственно сиюминутные способности людей гасить свои нужды суть не что иное, как объективные разрешительные возможности конкретного ОРТ. Причём как минимум в двух смыслах.

     Любая специализация, во-первых, есть специализация в «производстве» конкретных благ, погашающих конкретные потребности (я опять-таки беру тут слово «производство» в кавычки, потому как далеко не все блага носят произведённый характер). И эта специализация закономерно может осуществиться лишь в отношении тех нужд, которые люди в состоянии погасить. «Производство» благ, предназначенных для удовлетворения потребностей, не входящих в этот круг, попросту невозможно (как непосильное для людей), отчего невозможна и соответствующая специализация. Удовлетворением менее значимых нужд можно заниматься (в том числе, специализируясь на этом) только при удовлетворённости (то есть при обеспеченности погашения) более важных. Это – «внешнее» ограничение: тут решается вопрос о том, какие нужды (из числа имеющихся) вообще могут претендовать на «спецобслуживание».

     Во-вторых (касательно уже внутренних разборок гасимых нужд между собой), выделение профессионалов какого-либо типа предполагает, одной стороной медали, способность сообщества содержать их (то есть не в ущерб себе снабжать этих спецов (в порядке обмена) теми нужными им благами, которые они тут перестают производить самостоятельно), а другой стороной медали – стабильно высокий (то есть опирающийся на значительные величины соответствующих нужд) реальный (то есть подкреплённый всё тем же содержанием-снабжением) спрос на их продукцию. То и другое возможно лишь при обеспечивающем сие общем подъёме благосостояния сообщества (причём, в первую очередь, материального – в виде обилия витальных продуктов), то есть соответствующем повышении его совокупного производительного потенциала.

     Таким образом, возможные (разрешённые) масштабы ОРТ определяются уровнем совокупного производительного потенциала. Точнее, масштабы ОРТ могут быть меньше допускаемого этим потенциалом, но не могут быть больше (полнота использования имеющихся возможностей зависит уже от степени необходимости специализации).

     Но что значит «обладать энным производительным потенциалом, или энной способностью погашать потребности»? Буквально это означает – быть способным производить (добывать) энные ассортимент и количества благ, причём главным образом в виде продуктов, а в числе оных – преимущественно жизненно важных. Каковая способность, в свою очередь, задаётся количеством и качеством находящихся в распоряжении людей источников этих благ-продуктов: природных объектов с их продуктивностью, средств «производства» с их производительностью, человеческого труда (понимаемого тут не столько как процесс, сколько как способность к нему, то есть как рабочая сила) с его умениями-навыками и т.п. Назову всё это (то есть и имеющиеся у людей источники, и запасы готовых благ-продуктов (при том, что запасов услуг по определению быть не может: возможен лишь «запас» их источников-работников,  то есть соответствующей рабочей силы)), взятое вкупе, ресурсами. Тогда можно утверждать, что возможности разделения труда в конкретных сообществах людей определяются объёмами ресурсов, которыми они располагают.

 

ПУТИ УВЕЛИЧЕНИЯ КОЛИЧЕСТВА РЕСУРСОВ   Отсюда, соответственно, становление и интенсификация ОРТ (читай: генезис и развитие общества как кооператива) связаны главным образом с возрастанием величины указанных ресурсов. Поскольку необходимость специализации в той или иной мере имеется всегда, то реальное её осуществление упирается только в горизонт возможностей: как он расширяется, так в конечном счёте растёт и разделение труда. Ну а расширение этого горизонта определяется ростом числа ресурсов. Как же они растут? Или, точнее, за счёт чего (ибо масштаб, темп и влияние роста количества ресурсов на ОРТ зависят от того, чем он обеспечивается)?

     Есть четыре основных способа их увеличения. Первый – посредством обнаружения и освоения новых природных источников благ (каковыми благами тут могут выступать только продукты; у услуг не бывает природных источников) – либо в дополнение к старым, либо взамен им, но более продуктивных. Это, однако, прямо способствует ОРТ лишь тогда, когда дело касается источников основных витальных благ (главным образом пищи). В остальных же случаях данный способ «работает» только при возможности обмена добываемого (руд, угля и т.п.) на витальные блага, то есть при наличии уже какого-то разделения труда и обеспечивающего его уровня благосостояния. Кроме того, на почве освоения новых природных источников невитальных благ формируется прежде всего и в основном лишь международное (межрегиональное) разделение труда, не образующее само по себе никакого общества. Наконец, сие не может быть основанием устойчивой (и, стало быть, исторически перспективной и теоретически значимой) функциональной дифференциации, ибо природные источники благ со временем (а) истощаются, (б) теснятся конкуренцией со стороны аналогичных источников, открываемых и осваиваемых в иных местах, (в) вообще перестают быть таковыми (когда соответствующие потребности начинают удовлетворяться иными благами).

     Второй путь – отъём чужих ресурсов (теперь уже не только в виде природных источников). Он бывает разным по форме (например, разовым или регулярным, осуществляемым в отношении членов своего или чужого сообщества) и, соответственно, имеет различные последствия. Но я в основном всё это проигнорирую. Сообщу только, что грабёж своих своими – лишь перераспределение, а не увеличение наличного объёма ресурсов. Рост количества ресурсов в руках грабителей идёт здесь за счёт уменьшения ресурсов ограбляемых. Такая выборочная концентрация, конечно, отчасти способствует специализации, но – обслуживающей лишь нужды грабителей и тем самым не носящей значимого обществообразующего характера. Ограбление же чужих обществ, обогащающее грабящие социумы как бы в целом (хотя на деле львиная доля и тут достаётся «элитам»), всегда вдобавок либо полностью иррегулярно, либо регулярно лишь в краткой исторической перспективе и довольно быстро изживает себя, не порождая никаких устойчивых последствий, в том числе, в виде усложнения ОРТ.

     Следующий способ – собственно специализация. Она обеспечивает рост производительности труда и тем самым прирост производимых (добываемых) ресурсов. Однако, во-первых, сие имеет место только в тех случаях, когда разделение труда интенсифицируется именно в производящих и добывающих ресурсы отраслях, что вовсе не обязательно. В большей своей части ОРТ, происходящее на определённой ресурсной базе, носит совсем иной характер, то есть касается непроизводительных в указанном смысле деятельностей и тем самым имеет результатом не рост ресурсов, а лишь исчерпание предоставляемых ими возможностей. Во-вторых же, даже когда специализация происходит именно в ресурсопроизводящих отраслях, потенциал её ограничен. Не может быть так, чтобы разделение труда в них давало такой прирост ресурсов, который позволял бы дальнейшее разделение и прирост и т.д. по нарастающей. В данном отношении возможен лишь быстро сходящий на нет эффект.

     Ну и, наконец, четвёртый путь – совершенствование технологий и техники. Или даже, выражаясь шире, – с добавлением сюда до кучи качества работников и пр. – совершенствование производительных сил. Это – самое перспективное направление. И из-за его принципиальной неограниченности, и по масштабам отдачи, и в плане его первоочередного влияния именно на производство ресурсов (хотя усовершенствования орудий непроизводства (и недобычи, а, например, войны, управления, медицины, образования, информирования и т.п.) и их благотворное влияние на общую ситуацию также не отменяются), и с точки зрения его обществоустроительного значения (в виде как подъёма общего уровня благосостояния общества, так и прямых требований, предъявляемых усложнением средств «производства» к специализации их изготовителей, пользователей и т.д.). Даже единственный недостаток данного способа – зависимость от интеллектуального развития людей, – пожалуй, по сути, не столько недостаток, сколько достоинство.

     В силу всего этого совершенствование технологий и средств «производства» (или в целом производительных сил) выступает главным способом, обеспечивающим возрастание ресурсов в распоряжении людей и, соответственно, возникновение и интенсификацию ОРТ (впрочем, в становлении древнейших (начиная с первобытных) социумов ведущую роль играла, как правило, высокая продуктивность природных источников витальных благ; совершенствование орудий и пр. в данном процессе было у неё на подхвате и вышло на первый план лишь в последующем развитии уже сложившихся обществ). То есть совершенствование средств «производства» детерминирует специализацию двояко: взятое как усложнение средств «производства», это совершенствование порождает необходимость специализации, а взятое как причина повышения производительности труда, ведёт к росту ресурсов и расширению горизонта возможностей ОРТ.

 

ОБЩЕСТВО И ПРОИЗВОДСТВО   По итогам всей вышеописанной цепочки зависимостей заключаю, что:

а) становление и развитие разделения труда (то есть функциональной структуры общества и, стало быть, самого его как такового, как особого соединения (кооператива) людей) следуют в основном за развитием техники и технологий и

б) характер (уровень развития) того или иного конкретного ОРТ отражает, прежде всего и главным образом, характер (уровень развития) используемых соответствующим социумом техники и технологий.

Одновременно:

в) развитие техники и технологий выступает также главным содержанием развития производства в целом (иными моментами последнего являются совершенствования мастерства работников, предметов труда и т.п.) и

г) уровень развития производства сводится главным образом к уровню развития техники и технологий; второй уровень определяет первый и в смысле детерминации (и, стало быть, соответствия одного другому), и в качестве идентификационного признака.

«Суммируя» сие, можно заключить, что по большому счёту:

1) развитие общества как кооператива следует за развитием производства и

2) уровень развития любого общества (то есть его функциональной структуры) отражает уровень развития практикуемого им производства.

     К тем же выводам ведёт и более прямой и короткий путь. Общество – кооперация людей, имеющая целью лучшее (в сравнении с разрозненными действиями индивидов) удовлетворение их потребностей. Потребности удовлетворяются потреблением благ, причём исходно и в базе, то есть для большинства жизненных нужд, – преимущественно, продуктов. Следовательно, общество – это предприятие, наилучшим образом обеспечивающее приобретение таковых. Данное приобретение может происходить двумя способами: добычей благ-продуктов (успешность которой определяется в основном продуктивностью их природных источников) и их производством (эффективность которого зависит главным образом от характера применяемых орудий и средств труда). Второй способ в перспективе (ввиду куда большего потенциала его развития) намного предпочтительнее первого. Поэтому неудивительно, что именно производство благ-продуктов в конечном итоге оказывается тем главным общим делом, которым люди соединяются в общество. Общество – это в основе своей производственный (производящий блага) кооператив. Отчего его развитие и следует закономерно за развитием производства, а конкретное состояние – отражает состояние последнего (и, благодаря этому, добавлю, является исторически определённым, меняющимся по мере развития, а не раз и навсегда данным, одним и тем же, статичным: смена состояний (здесь – функциональной структуры) общества, во-первых, так же неизбежна, как и рост его технической оснащённости, за которым она следует; и эта смена, во-вторых, так же носит разомкнутый, последовательный, направленный «вперёд и вверх» (а не циклический, хаотический или какой другой) характер, равно как и указанный рост).

 

ОБЩЕСТВО – НЕ ПРОИЗВОДСТВО   Из изложенного, однако, не следует, что общество как кооператив полностью (и даже – в большей своей части) сводится к его производственной основе. То есть к производственному кооперативу. Второй – лишь фрагмент первого, но отнюдь не весь он. Фундамент, конечно, важнейшая часть здания, но не здание целиком. Функциональная структура производства – не то же, что функциональная структура общества, разделение труда в процессе производства или добычи благ (продуктов) – не ОРТ. В любом обществе всегда имеются не только профессионалы, исполняющие чисто производственные функции, но и функционеры иного толка. Причём функционеры в весьма широком спектре: от тех, что играют вспомогательные в отношении производства роли, и до тех, что не имеют к производству вообще никакого отношения. Или, выражаясь по-другому, тут присутствуют ещё спецы, в общем (родовом) случае обслуживающие такие потребности людей, удовлетворение которых требует не продуктов, а услуг, а в частных их разновидностях – оказывающие услуги «экономического» и «неэкономического» толка (я ставлю тут кавычки, ибо не уверен в правомерности именования экономическими только тех услуг, которые носят «производительный» характер, то есть имеют отношение к производству и добыче продуктов (а именно к этому приходят на деле все те, кто объявляет, например, политические или социальные услуги неэкономическими деятельностями): мне думается, что экономикой правильнее называть всё, связанное с удовлетворением потребностей людей (за исключением разве что услуг, оказываемых самим себе, и вообще принципиально неотчуждаемых деятельностей), какими эти потребности ни были бы и чем ни удовлетворялись бы). Поясняю.

     Общество – это кооператив, имеющий целью получение большего объёма (ассортимента и числа) благ и, соответственно, лучшее удовлетворение потребностей людей. При этом одни из данных потребностей погашаются потреблением продуктов, а другие – услуг. То есть весьма различными видами благ, в том числе различающимися и по способам их приобретения. Так, способами получения продуктов выступают производство и добыча. Производство есть изготовление продуктов путём преобразования каких-то исходных (природных и нет) материалов, «сырья» (то есть, на деле, тоже продуктов, только не пригодных без указанной переработки к конечному потреблению), а добыча – непосредственное извлечение продуктов из их природных (и теперь уже – только природных) источников в готовом виде. Каковы ни были бы продукты (род которых, разумеется, тоже сам по себе делится на виды; например, есть продукты общего и частного потребления, длительного и разового пользования, промежуточные (в той или иной степени) и готовые к «поеданию» и т.д.), если они представляют собой плоды переделки чего-то предшествующего. То они произведены, а если нет, то добыты (независимо от количества усилий и средств, затрачиваемых на нахождение природных источников продуктов и извлечение последних).

     А как с этим обстоят дела у услуг? Каков способ их получения? Тут, во-первых, нужно вспомнить, что услуги суть процессы труда, а не его предметы или результаты, а кроме того, – труд на других, а не на себя (и не на третьих лиц, покупающих труд услугодателей и перепродающих его (втридорога) услугополучателям). Во-вторых отмечу, что получателями услуг выступают не те, кто их оказывает, а их потребители. Отчего речь должна идти лишь о том, как услуги достаются потребителям, а не об инициации услуг и осуществлении в качестве определённых действий оказывающих их лиц. В силу таких особенностей данных благ услуги, строго выражаясь, и не производятся, и не добываются (их получателями), а приобретаются путём обмена на встречные услуги или продукты (или какие-то их эквиваленты-заменители типа денег) (прямое принуждение к труду на себя, то есть «отъём» услуг, я оставляю за кадром как неэкономическое явление).

     В то же время, однако, для нас привычным является выражение «производство услуг». Вот об их добыче речь никто почему-то не заводит (хотя только что отмеченное принуждение к оказанию услуг, наверное, можно было бы назвать таковой), а о производстве – говорят. С чем это связано?

     Прежде всего с тем, что в соответствующих случаях имеется в виду обычно как раз не получение («добыча») услуг их потребителями, а их осуществление услугодателями. Каковое и именуется производством. Отчасти, по аналогии с производством продуктов (аналогии, состоящей в том, что в обоих случаях нечто появляется из своего предшествующего небытия: для продуктов – в виде преобразования прежде бывшего в иное, а для услуг – в виде появления определённой активности у до того покоящегося услугодателя), отчасти – из-за неимения в языке более подходящего общего термина (обобщённо обозначающего все способы приобретения любых благ – как продуктов, так и услуг. Я и сам сплошь и рядом использую термин «производство» применительно к благам вообще, то есть в некоем якобы «широком» его смысле, ибо лучшего термина просто не нахожу). Хотя на деле, конечно, оказание (предоставление) услуг – вовсе не их производство в буквальном значении этого слова, ибо никакого преобразования исходного «материала» (за который тут уж и не знаешь, что принять: рабочую ли силу, её конкретное состояние, что-то другое?) в конечный «продукт» при этом не происходит.

     Правда, результатом услуг порой выступает преобразование их потребителей. Например, труд учителей, врачей, парикмахеров и т.п. преобразует их учеников, пациентов, клиентов и пр. И это, видимо, тоже подталкивает к сближению осуществления услуг с их производством. Но к указанной переделке, с одной стороны, ведут далеко не все услуги: многие из них не имеют подобных следствий, отчего не являются «производящими» («производством») и в данном смысле. С другой же стороны, даже такой преобразующий (производящий) характер иных услуг не делает их производимыми. А ведь «производство услуг» обязано быть именно ИХ производством, а не производством того, что производят они сами.

     Наконец, третьим (но не последним, хотя я и завершаю им своё перечисление) важным мотивом спутывания оказания услуг с их якобы производством выступает связь многих из них с производственными процессами. Начиная с прямой вовлечённости в них (в виде организационного и технического руководства, пуско-наладочных и ремонтных работ и т.п.) и кончая их косвенным обслуживанием того или иного толка (в виде транспортировки, погрузки-разгрузки и продажи продуктов, профессионального обучения работников и пр.). Однако любой «производительный» и в этом («припроизводственном») смысле характер услуг не делает их собственно производимыми. Не распространяясь уже о том, что значительная часть услуг (например, услуги политических управленцев, воинов, соцработников, юристов по уголовным (но не хозяйственным) делам, артистов, спортивных тренеров, врачей, парикмахеров и т.п.) вообще не имеет к производству никакого отношения. Оставаясь тем не менее деятельностями, удовлетворяющими потребности людей (и тем самым, надо думать, экономическими деятельностями (?)).

     Короче, производством в чистом виде является лишь производство продуктов, тогда как многие нужды людей погашаются также услугами (и чем дальше заходит развитие общества, тем таких нужд больше как в абсолютном, так и в относительном (пропорциональном) выражении). Отсюда ОРТ происходит отнюдь не только в производящих отраслях, а охватывает и множество иных сфер. И именно такое комплексно взятое разделение труда создаёт общество как кооператив. Производство (вместе с его специализацией) выполняет в этом конгломерате лишь роль его базиса и мотора.

 

НЕ МЫТЬЁМ, ТАК КАТАНЬЕМ   Аналогично, доминирование производства и его развития в качестве базиса и движущей силы усложнения функциональной структуры общества не означает их монополии на данных фронтах. ОРТ, конечно, продвигается вперёд прежде всего совершенствованием средств производства, а в их составе, в первую очередь, – средств производства продуктов первой необходимости (то есть орудий и пр. ресурсопроизводящих отраслей), однако улучшения техники и технологий в ресурсонепроизводящих (не распространяясь уже о ресурсодобывающих) отраслях и даже в сфере услуг тоже вносят в это дело свои лепты. Ведь возможности специализации расширяются не только приростом ресурсов, но и более эффективным, сиречь экономным (с меньшим расходом на единицу продукции) их использованием. Усовершенствования орудий, средств, предметов и приёмов труда как в ресурсонепроизводящих (пример – производство предметов роскоши), так и вообще в непроизводящих (то есть в услуговых) отраслях как раз дают такую экономию.

 

НЕУНИЧТОЖИМОСТЬ РАЗРЫВА   В завершение данной главы остановлюсь ещё на том, что рост ресурсов, обеспечиваемый вышеописанными путями, ведёт не только к интенсификации ОРТ, но и к расширению круга потребностей людей. Причём не только удовлетворяемых, но и вообще наличествующих. Дело вовсе не обстоит так, что по мере расширения круга погашаемых нужд этот круг со временем достигает границ круга желаний: последний круг тоже не стоит на месте, а параллельно (или даже опережающими темпами) расширяется.

     Сие происходит вследствие, во-первых, самой указанной интенсификации разделения труда, то бишь усложнения общества. Каковое усложнение порождает многие новые, отсутствовавшие до того, социальные проблемы (внутреннего характера) и, соответственно, нужду в их разрешении. Так возникают, например, потребности в услугах управленцев, охранников (полиции), судей, юристов, соцработников и пр. Кроме того, на родственной (усложнению) почве разрастания уже числа, величин и мощи социумов вызревают, во-вторых, проблемы межобщественных отношений. А также взаимодействий людей с окружающей их природной средой. Чем порождаются нужды в труде дипломатов, воинов, экологов и иже с ними. Наконец, в-третьих (тут можно было бы, безусловно, найти и «в-четвёртых», и «в-пятых», но я не буду излишне углубляться ещё и в эту тему), новые, неведомые прежде запросы появляются также и в традиционной потребительской сфере. Я имею в виду последствия развития производства в виде «изобретения» (причём иной раз и без кавычек) всё новых благ, удовлетворяющих формально старые обобщённо взятые нужды. Так, потребность в знаниях всегда есть потребность в знаниях, но погашается она в разные эпохи различными благами: устной передачей, рукописями, с помощью печатной продукции, компьютерных носителей и т.п. Потребность в телевизорах или айфонах (то есть в особых благах, удовлетворяющих нужды в информации, коммуникации, развлечениях и пр.)  до их появления отсутствовала. Из той же примерно области – формирование потребностей в картофеле, томатах, пряностях, пиве, табаке. И так далее.

     Благодаря сему, разрыв расклада потребностей и способностей к их удовлетворению, выступающий основным стимулом развития производства и общества, неустраним. Необходимость в развитии ОРТ и, стало быть, общества как кооператива будет присутствовать всегда, пока есть люди.

 

2. Надстроечная организация общества

 

ПОНИМАНИЕ НАДСТРОЕЧНОСТИ   Итак, общество имеет фундаментом производство (причём решающим образом – продуктов первой необходимости), но не сводится к одному ему. В связи с чем функциональную структуру общества можно рассматривать как состоящую из двух частей: базовой (к которой принадлежит производственная кооперация) и надстраиваемой над нею (к которой принадлежат все прочие функционеры). При таком подходе как фундаментом, так и надстройкой выступают функциональные группы, различающиеся лишь по значимости, роду деятельности и т.п.

     Но имеется ещё и надстройка иного типа. Фундаментом которой выступает функциональная структура общества в целом. То есть представляющая собой то, что надстраивается над данной структурой, производно от неё, но уже вовсе не является её частью, а есть нечто принципиально иное. Об этой нефункциональной надстройке, её формировании, сущности и значении я теперь и расскажу.

 

СВОБОДА И ПРИОРИТЕТЫ   Все кооперативы как члены рода-класса по определению тождественны; их различия носят исключительно видовой характер, а ответственны за эти различия главным образом особенности их, кооперативов, членов (на вторых и на третьих ролях тут подвизаются также условия среды обитания и степень развития кооперации). Ключевые особенности общества (как особого кооператива, взятого в его отличии от других сообществ), соответственно, проистекают из особенностей людей. Главной особенностью последних, как уже отмечалось, является разумность. Она придаёт нашим действиям цели и мотивы, то есть особого рода необходимость. Она же выступает тем свойством, благодаря которому люди овладевают производством благ, а также развивают его (прежде всего, путём совершенствования соответствующих орудий). Вот выше я просто взял наличие производства и его развитие как факты, а они ведь невозможны без интеллектуальных способностей, то есть без умения приобретать знания и пользоваться ими, без мышления, без творчества и т.д. А всё это суть различные проявления нашей разумности.

     Однако здесь нам важен уже другой её эпифеномен – свобода воли, благодаря которой поведение людей (в отличие от «поведений», например, общественных насекомых или клеток организма) жёстко не запрограммировано. В той мере, в какой мы вообще в состоянии что-либо сделать (по возможностям, по «суммарно» предоставляемым нам обстоятельствами и нашей физиологией), мы всегда вольны поступать так, как именно МЫ считаем нужным, то есть как нам вздумается и захочется (впрочем, хотеть и даже пытаться осуществить можно и невозможное). Ничто нас в этом плане не ограничивает, кроме разве что всё той же заинтересованности каждого в наилучшем удовлетворении его потребностей. Но сия мотивация выражается вовсе не через жёсткие запреты и директивы, а лишь через поощрения и наказания: ею нам лишь «рекомендуется» делать то, что приносит пользу (то есть снижает остроты нужд: полезность есть способность гасить потребности), а не то, что приносит вред (увеличивает остроты нужд). Каковыми «рекомендациями», однако, мы вполне можем пренебречь. И даже сплошь и рядом пренебрегаем – в тех многочисленных случаях, когда предпринимаемые нами действия одним боком полезны, а другим вредны. Вред этих действий отнюдь не является для нас непреодолимым препятствием к их совершению: мы всегда в состоянии навредить себе и всегда без проблем вредим, если получаемая попутно польза, по нашей оценке, больше этого вреда. (При этом, что больше, что меньше, и даже что вообще есть вред, а что польза, каждый, конечно, понимает по-своему – в зависимости от сложившейся лично у него системы ценностей и предпочтений, то есть от всё тех же индивидуальных потребностей; иные, как известно, и на костры всходят, считая, что это для них предпочтительнее (полезнее), чем измена убеждениям).

     Короче, поведение людей, во-первых, принципиально свободно, то есть произвольно (определяется их волей, а не встроенной программой в виде инстинктов), а во-вторых, имеет конечной целью получение пользы. Или, по крайней мере, пользы большей, чем причиняемый тем же поведением вред (как мы их понимаем). Теперь подчеркну ещё, что сия нацеленность на пользу носит, в-третьих, сугубо индивидуальный характер. Каждый не только понимает пользу по-своему, но и преследует как пользу именно для себя, а не для соседа и не для общества в целом. Свобода воли есть, помимо всего прочего, ещё и такая свобода индивида, которая ставит его частные интересы в его глазах и в практической деятельности выше общественных (опять же в отличие от того, что имеет в данном отношении место у общественных насекомых и у клеток). Благодаря наличию свободы воли, поведение решающего большинства людей направлено на обеспечение прежде всего их личного благополучия, а не процветания коллектива (сообщества), к которому они принадлежат. Процветание общества преследуется тут лишь в той мере, в какой от него зависит личное благополучие.

 

«ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ»   А как можно достичь указанных частных целей? Тут есть четыре основных пути. Во-первых, можно просто больше работать. Во-вторых, можно работать лучше (производительнее) (в том числе, благодаря улучшениям средств «производства»). В-третьих, можно скооперироваться с другими людьми и поднять уровень общего и, соответственно, личного благосостояния совместными усилиями. Эти три пути открыты для всех. Но движение по ним (для первых двух – если по ним идёт не Робинзон, а член общества) стопроцентно эффективно лишь при условии справедливого (по вкладу) распределения произведённых (а также добытых и пр., но буду для краткости говорить только о произведённых) благ. В случае же несправедливого их дележа (одним из вариантов коего является, кстати, и столь любимый многими делёж поровну) решающее значение приобретает уже его порядок. Грабительский характер дележа произведённого способен напрочь обесценить успехи индивидов, достигнутые ударным трудом и кооперацией, тем самым сделав какие-либо продвижения по этим путям в основном бессмысленными.

     Поэтому четвёртым и важнейшим способом обеспечения личного благополучия для каждого члена общества выступает ещё и борьба за выгодный ему порядок общественного распределения благ. Причём выгодность оного может пониматься двояко. Для кого-то это такой порядок, при котором успешно работают первые три способа, то есть более-менее справедливый (и выступающий тут лишь разрешительным условием реализации данных трёх способов, а не собственно путём подъёма благосостояния), а для кого-то, наоборот, несправедливый, но в его пользу, то есть отдающий все преференции именно ему. Для бенефициаров системы грабежа эта система – самая подходящая. И чем более грабительский характер она носит, тем в большей степени. Одновременно, борьба за такую систему распределения есть для них борьба уже не за условие реализации иных путей обогащения, а за само последнее. Установление грабительского порядка дележа произведённого является для грабителей прямым и к тому же наиболее коротким, простым и эффективным путём достижения их личного процветания (каковое выступает тут непосредственным результатом распределения, тогда как установление справедливого его порядка, повторяю, ни к какому обогащению само по себе не ведёт, а есть лишь необходимая предпосылка обеспечивающих его иных деятельностей). Отчего желающих идти по этому пути, то есть желающих стать грабителями – легион. Точнее, морально к сему готов каждый нормальный средний человек. И тем самым решающее большинство составляющих любое общество людей.

     Однако здесь есть одна закавыка. Данный путь открыт, увы, не для всех. Не по этическим, повторяю, основаниям (с совестью большинству из нас договориться нетрудно, не распространяясь уже о том, что в иных культурах с их системами ценностей грабёж ближнего есть святое дело), а чисто практически. Потому как движение в указанном направлении предъявляет к людям определённые требования, которым отвечают отнюдь не все. Что видно хотя бы из того, что наличие грабителей предполагает и наличие ограбляемых, то есть тех, кому «не повезло».

     Впрочем, оставлю пока (совсем ненадолго) грабителей и грабительские порядки в покое. Установление последних (в отличие от установления справедливых порядков), конечно, есть подлинный четвёртый способ подъёма личного благосостояния их бенефициаров, однако это всё-таки частный случай того общего правила, что все вообще члены общества (хоть потенциальные грабители, хоть их «жертвы», хоть сторонние и тем, и другим лица) заинтересованы прежде всего и главным образом в торжестве выгодных лично им порядков распределения благ, в чём эта выгода ни заключалась бы. Каждый стремится установить выгодный себе порядок. Всеми доступными средствами. В связи с чем встаёт следующий вопрос: что нужно для установления и для поддержания в обществе определённой системы распределения благ?

 

НЕТ «ДЫМА» БЕЗ «ОГНЯ»   Для этого, понятно, в первую очередь, необходимо обладать соответствующей силой. Любой – хоть грабительский, хоть нет – порядок распределения благ в обществе может установиться и поддерживаться только тогда, когда заинтересованные в нём члены данного общества способны навязать этот порядок другим его членам. То есть условием наведения любого общественного порядка дележа благ выступает силовое преобладание его адептов над его противниками. Для несправедливых порядков сие особенно актуально. Ибо здесь без противников дело никак не обходится. Ведь несправедливый порядок дележа благ – это система грабежа (за исключением дележа, носящего благотворительный характер и осуществляемого на добровольных началах). Каковая система по определению не может ни быть установлена, ни стабильно функционировать без насилия и, стало быть, без силового доминирования её бенефициаров.

     При этом если для установления такой системы достаточно лишь простого исходного преобладания сил её адептов (или, конкретно, – обладания ими здесь и сейчас более весомым по соотношению «количество-качество» набором факторов силы), то поддержание её требует ещё и сохранения данного преобладания на перспективу. То есть устойчивого сосредоточения в руках её бенефициаров общественной власти. Что обеспечивается установлением соответствующих общественных порядков, отдающих означенным бенефициарам, с одной (преимущественно, формальной) стороны, властные полномочия, а с другой (содержательной и главной) – всё те же решающие факторы силы. (Лишь формальным распределение властных полномочий (равно как и принятие различных деклараций, конституций и пр.) является ввиду того, что без опоры на реальную силу эти полномочия (и прочие «декорации») сами по себе ничего не значат; о не полностью же формальном характере их распределения я пишу потому, что: 1) оно обычно сопровождается ещё и его идеологическими обоснованиями (оправданиями-освящениями) и 2) долгое пользование чем-либо одними и теми же лицами со временем делает такое положение дел традиционным. То бишь то, что (а) по реальной своей сути или (б) поначалу является чисто формальным, в ходе настройки или последующей перестройки мозгов людей приобретает отчасти и содержательный характер. Вбитые в наши головы пропагандой и/или привычкой мотивирующие наше поведение конкретные убеждения тоже выступают своего рода факторами силы тех, кому эти убеждения выгодны).

     Таким образом:

1) любой конкретный порядок распределения благ всегда имеет опорой соответствующий порядок организации власти (одно не бывает без другого) и

2) бенефициарами обоих данных порядков всегда выступают одни и те же лица (иное также невозможно себе и представить). Ну, а

3) ключевым звеном или фундаментом всей данной «поэтажно» выстраиваемой «конструкции» выступает распределение факторов силы (делящихся, в свою очередь, на (а) чисто силовые, то есть  важные именно в силовом противоборстве, при простом сиюминутном захвате власти (где работает принцип «сила есть – ума не надо»), и (б) те, что определяют способности к её, власти, стабильному удержанию в руках (для чего требуется уже не только сила, но и «ум», то есть соответствующие знания, умения, навыки и т.п.)).

     Отсюда первым и простейшим ограничением возможностей людей в части установления и поддержания нужных им порядков выступает их слабость. К установления и поддержания нужных порядков не способны те, кто не располагает достаточной силой, то есть преобладающим набором силовых факторов. При этом данный недостаток в одном отношении всегда носит относительный, а не абсолютный характер, а в другом отношении – у кого-то относительный, а у кого-то абсолютный. В первом случае имеется в виду относительность в плане уже отмеченной достаточности: хоть какой-то силой обладает любой; значима не её абсолютная величина, а соотношение с силами конкурентов. Во втором же варианте относительность и абсолютность текущего слабосилия понимаются как его устранимость (и тем самым преходящесть, временность) и неустранимость (и, соответственно, постоянство, всегдашняя присущесть данному актору). Кто-то, будучи сравнительно слабым сегодня, тем не менее при наличии у него потенциала силового развития (причём в качестве именно этого «кого-то», при сохранении его идентичности) может завтра усилиться и выйти в дамки. А кто-то такого потенциала лишён и потому обречён на вечный проигрыш в борьбе (тоже – как именно данный субъект действия; я игнорирую такое возможное развитие «х», которое в корне меняет его, превращая в «у» (из гусеницы – в бабочку) и переводя все разборки на рассматриваемом поприще совсем в иную плоскость: я толкую только о развитии силы «х», а не о его собственной сущностной эволюции. Подчёркиваю также, что предметом разговора тут является (теоретическое и историческое значение имеет) именно личный потенциал силового развития «х», а не ослабление по каким-то причинам его конкурентов: в последнем случае меняется лишь соотношение сил в обществе, но не абсолютная величина силы «х»).

 

ОДИН В ПОЛЕ НЕ ВОИН   То, что победа в борьбе за установление (и поддержание) тех или иных распределительных и политических порядков определяется исходным (и текущим) обладанием борющимися сторонами факторами силы, ставит вопрос о сущности последних. Обладание чем (наличие каких козырей в руках) де-факто обеспечивает власть в обществе?

     В данной пьесе, как понятно, значимые роли играют физическая мощь, вооружённость, воинская выучка, ресурсы, знания и т.п. Вооружённый при прочих равных бьёт невооружённого, грамотный – неграмотного, умелый – неумелого и т.д. Но этого мало, и, хуже того, для дальнейших умозаключений важно вовсе не это. Ибо всё сие, взятое само по себе, жёстко определяет лишь исход единоличных единоборств. Тогда как в обществе всегда противоборствуют (впрочем, и сотрудничают, группируясь) массы его членов; одиночке в нём ничего не светит принципиально. Как он ни был бы вооружён и опасен. Реальных успехов в установлении каких-либо общественных порядков могут добиться только достаточно большие численно группы (союзы) людей.

     При этом достаточность этих союзов, разумеется, есть достаточность не в каком-то абстрактном смысле и не для всего подряд, а конкретно – для завоевания и удержания власти. Ввиду чего потребная численность таких групп закономерно коррелирует с их вооружённостью, воинской выучкой, ресурсами и проч., то есть с другими способствующими достижению той же цели факторами (напомню, взятыми не в абсолютном их выражении, а в сравнении с тем, что имеется у иных конкурирующих групп; также отмечу, что сбивание индивидов в «стаи» выдвигает на роли силовых факторов ещё и характеристики самих «стай» – их сплочённость, организованность и т.п.). Каждый из этих факторов (с его конкретными параметрами, то есть количественными и качественными значениями) вносит свою лепту в силовой потенциал группы, отчего:

а) его общий уровень определяется суммарно;

б) чем больше вес одних факторов, тем меньше нужда в других;

в) численность групп выступает лишь одним из факторов, обеспечивающих их доминирование в обществе, причём далеко не решающим (вооружённость, скажем, имеет куда большее значение).

     Тем не менее без хоть какого-то группирования при захвате общественной власти никак не обойтись. И именно этот момент является, повторяю, важнейшим. Потому как им обусловливается неизбежный групповой характер не только общественного господства, но и системы распределения благ. Порядок в обществе могут навести только достаточно большие группы людей. Соответственно, всё, что я писал выше о необходимости силового преобладания, относится не к отдельным личностям, а к их группам. Что же последние собою представляют?

 

КОНСТИТУИРУЮЩИЙ ФАКТОР   В самом общем виде, как уже отмечалось, это группы по обществоустроительным интересам. Выделение этих групп происходит на почве общей заинтересованности в определённых порядках (а) организации власти и (б) распределения благ (я уж выношу «политику» вперёд (тут так и просится продолжение «ногами»), ибо хотя как цель порядок распределения благ и важнее, но как средство достижения данной цели «политика» первичнее (нельзя также забывать, что и само обеспечиваемое ею властвование для многих – насущнейшая потребность; власть – это тоже благо, причём из разряда сильнейших «наркотиков»)). Конкретно дело тут обстоит так, что каждый, конечно, хочет заточить эти порядки лично под себя, но, будучи не в силах установить и поддерживать их в одиночку, вынужден идти на компромисс с другими членами сообщества – из числа тех, чьи интересы в указанных областях наиболее сходны с его интересами. В итоге данный компромисс охватывает такое множество людей, которое, с одной стороны, достаточно (с учётом, помимо его численности, прочих преимуществ (а) этого множества как особой группы и (б) его членов как особых индивидов) для силового доминирования в обществе, а с другой – обладает интересами соответствующей степени общности. То есть порядки, выгодные всем членам группы (при том что одним из них они могут быть выгоднее, чем другим, и последним приходится с этим мириться), носят тут обобщённый характер, заточены не под каждого её члена в качестве уникальной личности, а под всех них как членов рода. (Понятно, что чем больше степень общности (обобщённости) интересов, тем многочисленнее и сильнее объединяемая ими группа, но одновременно и меньше доля каждого из её членов в общем объёме присваиваемых этой группой благ. Поэтому оптимальной является такая численность группы, при которой её сила минимально достаточна, а доли членов группы, соответственно, максимально велики; данный оптимум и задаёт необходимую степень обобщённости (широту преференциального охвата) соответствующих порядков. Впрочем, этот закон по определению работает лишь в отношении грабительских порядков и даже лишь в изолированно взятом обществе: возможность расширить свою «пищевую базу» за счёт ограбления кого-то на стороне, конечно, способствует росту числа грабителей сверх указанного оптимума).

     Повторяю и поясняю ещё раз. Группы в обществе формируются на основании сходств глобальных (имеющих общественный масштаб) распределительных и политических интересов людей (буду впредь называть их вкупе также глобально-социальными интересами, сокращённо – ГСИ). То бишь на основании не просто наличия у индивидов указанных интересов (которые присущи им всегда по самой их, индивидов, эгоистической природе), а именно на основании сходств этих интересов. Причём не того всеобщего толка, что все мы лелеем одну и ту же мечту о личном благополучии за чужой счёт. В этом-то, конечно, все нормальные люди одинаковы. Но этим же как раз обусловливается и полное расхождение их обществоустроительных интересов (ГСИ). У каждого члена общества – свои запросы в отношении характера общественных порядков. Каждый тянет (вернее, рад был бы натянуть) одеяло исключительно на себя. Однако установиться могут только такие правила игры, за которые выступают не одиночки, а значимые множества людей, тянущие одеяло в одну (общую) сторону. Что, в свою очередь, возможно лишь (а) в том случае, если эти люди имеют достаточно сходные ГСИ и (б) в той мере, в какой эти ГСИ сходны. Индивиду А тут должны быть выгодны по большому счёту те же порядки, что и индивидам Б, В, Г и Д, индивид Ё должен совпадать в этом с индивидами К, Л, М и Н и т.д. (при том, разумеется, что порядки, выгодные каждой из этих групп (например, АБВГД), не выгодны всем прочим (ЁКЛМН, ОПРСТ и др.)). Вот эти сходства не общих устремлений всех людей, порождающих столь же тотальные различия желаемых ими порядков, а самих желаемых порядков, то бишь конкретных заинтересованностей в них, и есть то, что разбивает людей на выступающие за эти особые общественные порядки (а также противостоящие друг другу в борьбе за них) группы.

     Однако сия констатация, как сказано, носит лишь самый общий характер. Оставляя открытым целый ряд вопросов. Из которых выделю два основных. Как люди со сходными ГСИ находят друг друга «в толпе», как сбиваются в «стаи»? И откуда берутся сами сходства ГСИ, на какой почве произрастают? Ответы на эти вопросы, конечно, тесно переплетаются между собой (отвечая на первый из них, одновременно отчасти отвечаешь и на второй, и наоборот), но тем не менее это всё-таки разные вопросы. Начну с первого.

 

ПРЯМОЙ И ОКОЛЬНЫЙ ПУТИ ФОРМИРОВАНИЯ ГРУПП ПО ИНТЕРЕСАМ   Итак, как же люди со сходными обществоустроительными интересами находят друг друга, как вообще образуются группы с одинаковыми у членов каждой из них ГСИ? Сие может происходить двумя путями: прямым и окольным. То есть в результате как (1) соответствующих действий самих этих людей, так и (2) какой-то посторонней (целям наведения энных порядков) их объединительной активности и даже вообще (3) при полном отсутствии таковой, в силу чисто естественных причин. При этом в обоих последних случаях, понятно, говорить о собственно ПОИСКАХ единомышленников-соратников в деле установления определённых порядков уже не приходится: становление групп, каждая из которых обладает особым единым, общегрупповым (то есть одинаковым у всех её членов) ГСИ, тут происходит каким-то иным образом (а точнее, многими иными разными способами). Подлинно «поисковым» является только первый (прямой) путь. Что он собой представляет?

     При нём парадом руководят сами указанные «общечеловеческие», то есть присущие каждому человеку (а не всему человечеству в целом) интересы: люди тут соединяются в группы («банды») непосредственно с целью кого-нибудь пограбить. В том числе как разово, посредством набегов, так и на постоянной основе – в виде обложения примучанных жертв данью. При этом если разовые грабежи суть предприятия, не имеющие никаких обществоустроительных последствий ни для самих грабителей (пограбили и разбежались), ни для ограбляемых (разбежались и обратно сошлись), ни в плане какого-либо их «симбиоза», то регулярный сбор дани требует уже как (а) столь же постоянного и организованного политического доминирования первых над вторыми (то есть соответствующей политической системы), так и (б) установления монополии конкретных «банд» на грабёж конкретных жертв: каждая «банда» тут вынуждена защищать своё право грабить данных жертв от посягательств на этот эксклюзив со стороны иных потенциальных грабителей (каковая защита, конечно, всегда выдаётся грабителями за защиту их подданных вообще и отчасти таковой является; во всяком случае упорядоченный грабёж для ограбляемых безусловно предпочтительнее хаотического).

     Данный вариант развития событий, как известно, – не редкость в ранней истории человечества, когда многие социумы были ещё весьма малы и аморфны. Отчего подчинить их могли сравнительно небольшие организованные группы воинов. Примерами чего выступают приключения разбойников Ромула и Рема, захват Киева Рюриком с его дружиной, походы и завоевания норманнов и пр. Повсеместно здесь, повторяю, группы грабителей напрямую сколачивались ради грабежа, заинтересованность в нём являлась единственным конституирующим фактором (мотивом) их образования.

     Однако этот путь – не основной (по его встречаемости в истории) и даже, хуже того, не теоретический (отчего не подлежит рассмотрению в теории общества). Почему он не теоретичен?

     Во-первых, из-за самого того, что становление многих (большинства! Впрочем, довольно было бы и одного «исключения из правил») обществ (не в качестве кооперативов вообще (об этом тут и распространяться не приходится), а как особым образом политически и распределительно упорядоченных систем) обходилось без завоеваний. Это свидетельствует о необязательности данного варианта развития событий. Тогда как теории изучают только закономерное, только то, что есть, обязано быть (и тем самым обнаруживаться) всегда, в любых обстоятельствах. Отсюда не всегдашность «бандитского» пути – явный и простейший (пусть и только формальный) признак его нетеоретичности.

     Во-вторых, поскольку теория общества не сводится к одной лишь проблеме первичного становления определённых (в рассматриваемом завоевательском случае – грабительских) общественных порядков, а должна объяснять ещё и дальнейшее их развитие и смену (то есть происхождение всех вообще особых порядков, каждого из них). Опираясь в этом опять-таки на генезис каких-то новых общественных групп (с их новыми глобально-социальными интересами), которые тут никак уже не могут быть простыми «бандами», в очередной раз перезавоёвывающими то или иное общество.

     В-третьих, потому как даже в случае завоевания общества и установления первичных общественных порядков силами и в пользу завоевателей, суть этих порядков, то есть то, что они собою конкретно представляют, вытекает вовсе не из того, что их установители – завоеватели, а из куда более существенной природы как самих оных, так и завоёванных ими социумов. Собственно «завоевательских» порядков не бывает: их характер всегда определяется не «бандитским» происхождением господ, а тем, в каком качестве они в итоге встраиваются в завоёванные сообщества (как кооперативы), какую функциональную роль начинают в них вынужденно играть.

     В-четвёртых и в главных, так как завоевание – вообще не теоретический путь формирования общественных порядков, ибо оно проистекает не из природы самого общества (в нашем случае – завоёвываемого, а так – общества вообще), а является лишь случайным влиянием на него извне. Вот выше было написано, что теории имеют своими предметами (выявляют) только закономерное, то есть всегда, а не через раз встречающееся; теперь к этому добавлю, что теории (каждая из них) изучают ещё и закономерности исключительно СВОИХ объектов, то, что присуще оным (то есть их устройствам, генезисам, «поведениям», эволюциям и т.п.) по их собственной природе (сущности). Те или иные внешние воздействия на эти объекты (назову их «X»), конечно, всегда как-то (и порой весьма сильно) сказываются на их «облике» и истории, а также темпе и нюансах эволюции. Однако сие уже предметы теорий не столько данных объектов (которые тут должны браться лишь в плане специфики их реакций на указанные внешние воздействия, обусловленной опять-таки именно природой «X»), сколько самих оных воздействий, то есть оказывающих их иных объектов «Y», «Z» и пр. Соответственно, и завоеватели, приходящие со стороны, вовсе не то, что закономерно для бытия (вытекает из сущности) подвергающихся их агрессии обществ. В теории становление и эволюция политических и распределительных порядков обществ (а, точнее, любого общества, то есть общества вообще) должны быть следствиями детерминированных лишь их собственной природой и, стало быть, происходящих лишь в них самих процессов. Повторяю (ввиду принципиальной важности и плохого понимания многими этого вопроса): всякая теория должна рассматривать свой объект (у нас – общество вообще) изолированно и в «чистом» виде – в том, чем он является (как таковой) и как развивается сам по себе. Любые внешние помехи или помощи, примеси или неполноты и пр., ведущие в тех или иных конкретных случаях (то есть у нас – у конкретных обществ) к искажениям теоретически обязательного, как они ни были бы исторически и практически важны, следует при этом игнорировать. Ибо сии помехи и Ко вытекают не из сути объекта, а являются посторонними ему обстоятельствами. Отчего и вызываемые ими искажения объясняются не природой объекта (и, стало быть, не его теорией), а этими побочными обстоятельствами (то есть объясняющими их теориями).

     Наконец, в-пятых, потому что завоевания «бандами», как уже отмечалось, возможны лишь при малых размерах (и при соответствующей слабости) подчиняемых обществ. Для больших социумов такой путь становления в них грабительских порядков закрыт (тогда как в теории общества размеры социумов имеют лишь обратное значение: ограничения тут накладывает не большая, а, напротив, чрезмерно малая их величина, не позволяющая установиться устойчивому и достаточному по масштабу разделению труда). Для покорения крупных обществ требуются уже не «банды», а куда более значительные группы. Которые не могут быть собраны с бору по сосенке с целью простого грабежа. Данная цель не может сама по себе с нуля сплотить в единый коллектив большие массы людей. Тут может быть лишь так, что формирование таких (больших) коллективов сперва происходит «отдельно» на какой-то иной основе, например, этнической или религиозной, а затем уже эти этносы или конфессиональные группы вдохновляются собственной мощью и открывающимися перед ними, благодаря ей, перспективами ограбления окрестных народов (впрочем, и здесь обычно целью является не столько грабёж, сколько захват жизненного пространства для ведения хозяйственной деятельности).

     Таким образом, даже в случае завоевания, при значительном его масштабе, соответствующая группа завоевателей может сформироваться только окольным путём – не по свистку популярного главаря (вождя, ярла, конунга, князя и пр.) «Эй, кто со мной!», а в силу действий куда более фундаментальных и посторонних целям грабежа группообразующих факторов. Ещё больше сие характерно для вызревания социально значимых (в том числе обладающих едиными у всех их членов глобально-социальными интересами) групп внутри самих (изолированно взятых) обществ. Точнее, тут это вызревание и принципиально может быть, и на деле сплошь является идущим лишь по каким-то объективным причинам. Указанные группы возникают именно сами по себе – безотносительно не то что к отражающим ГСИ целям, но даже и к каким-либо иным группобразующим целям вообще.

Что формирует, например, половые, возрастные и этнические группы (о социально незначимых группах блондинов, брюнетов и рыжих я уж не распространяюсь)? Они образуются вовсе не во имя достижения совместными усилиями их членов каких-либо общих целей (пусть даже и не распределительных и политических, а хотя бы иных, более «мелких»), а чисто естественным, преимущественно, биологическим путём. И точно так же, то бишь отнюдь не «целевым способом» и уж тем более не с подачи собственно ГСИ (то есть особых интересов-нужд – в установлении энных общественных порядков, каковое установление тут и выступает целью соответствующих интересантов), возникают практически все (за исключением одних только «банд») прочие значимые общественные группы. Заинтересованности их членов в определённых выгодных для всех для них распределительных и политических порядках (там, где такие сходные интересы де-факто имеются) выступают вовсе не демиургами этих групп, а оказываются свойственны им (точнее, некоторым из них) как своего рода побочные эффекты, как порождения их (этих групп) особых характеров.

     Вот среди этих естественно (без участия ГСИ) складывающихся групп людей и следует искать предметы нашего теоретического интереса. Ибо только в их ряду можно обнаружить (к их роду могут принадлежать) группы, отвечающие тем критериям, которые предъявляет к своим объектам теория общества (да и вообще любая теория, имеющая каким-то образом дело с группами людей. Ибо как (1) не все их естественные группы обязательно теоретичны, так и (2) не все теоретичные естественные группы непременно суть объекты теории общества: многие из них проходят по ведомствам других теоретических (и нет) дисциплин – демографии, этологии, этнологии и т.д.), то бишь группы, являющиеся одновременно и (а) «продуктами» имманентного развития обществ, и (б) присущими каждому из них (впрочем, то, что имманентно, и не может не быть всегдашним), и (в) ответственными не только за первичное становление, но и за развитие (последующую смену) общественных порядков, и, наконец, (г) сколь угодно большими (в зависимости от характера формирующих их конкретных факторов).

 

ПРИЧИНЫ СХОДСТВ ГСИ В ПЕРВОМ ПРИБЛИЖЕНИИ   В то же время подчёркиваю, что я пока очертил себе лишь сферу поиска, а вовсе не обнаружил собственно нужные мне группы, члены которых обладают сходными глобально-социальными интересами. Теперь просто ясно, что такие группы должны принадлежать к роду естественных групп, а в их числе – к виду «теоретичных» естественных групп. Однако и первых, и вторых полным-полно, и далеко не все они – с ГСИ. Вот каждый отдельный член любой естественной группы, взятый просто как человек, как уже отмечалось, имеет такие интересы, а большинство групп, образованных из таких людей, – нет. Почему?

     Потому что далеко не во все естественные группы соединяются люди со СХОДНЫМИ обществоустроительными интересами. Куда чаще бывает так, что группы формируются по таким основаниям, которые нейтральны к указанным интересам их членов (никак не связаны с ГСИ, отчего не порождают и их сходств) или даже отрицают их (этих интересов) сходства (требуют их различий). Имеется немало групп, индивидуальные ГСИ членов коих могут быть либо какими угодно, либо вообще непременно расходящимися. Отчего такие группы и не имеют общегрупповых (то есть одинаковых у всех их членов) обществоустроительных интересов. (Так, основанием выделения групп блондинов и брюнетов является цвет волос, лысых – их отсутствие, женщин и мужчин – пол, детей и стариков – возраст, и всё это группы, не обладающие ГСИ). Общегрупповые заинтересованности в особых общественных порядках присущи только естественным группам, образующимся не по нейтральным в указанном смысле и тем более не по отрицающим сходства данных интересов у их членов, а, напротив, по порождающим их (эти сходства) основаниям.

     Отсюда ответ на вопрос «откуда берутся сходства ГСИ?» звучит вчерне так: их порождают особые характеры некоторых естественных групп, определяющиеся теми основаниями, по которым эти группы образуются. В связи с чем далее следует обратиться к анализу оснований, по которым группируются люди, а точнее, к выяснению того, какие из этих оснований потворствуют сходствам ГСИ членов формирующихся по ним групп.

 

ИСТОЧНИКИ СХОДСТВ ГСИ ВО ВТОРОМ ПРИБЛИЖЕНИИ   Сориентируюсь и здесь поначалу опять-таки лишь самым общим образом. Сужу сферу поиска ещё на шаг.

     Чем вообще порождаются у человека заинтересованность в определённых общественных порядках? Только его особым положением в обществе. Причём, естественно, не таким, которое само есть следствие указанных порядков (то есть речь идёт не о социальном статусе, месте в иерархии власти, имущественном положении и т.п.), а тем, что предшествует оным, имеется до и помимо них, выступая именно демиургом особых ГСИ (подталкивающих, в свою очередь, людей к борьбе за соответствующие порядки). Каждый индивид хочет установления таких систем распределения благ и власти, которые отдавали бы все преференции в данных областях лично ему. Но не может быть таких общественных порядков, которые были бы заточены просто под какого-то индивида в качестве конкретного «Я». Причём не только потому, что установление общественных порядков требует групповых усилий, но даже в том случае, если представить себе данного индивида всесильным и способным взять власть в обществе в одиночку. Всё равно и тут общественный порядок (как именно таковой, по самой его ОБЩЕСТВЕННОЙ природе) может быть выстроен лишь как сориентированный не на эту личность в её субъективной уникальности, а на занимаемое ею в обществе уникальное положение. (Хотя бы потому, что иначе с каждой сменой «главы» порядок должен в корне меняться (то есть разрушаться до основанья, а затем создаваться вновь в совсем ином виде), чего нет и быть не может).

     Тем более это относится к группам людей. Объединяющими их естественными основаниями, способными попутно (в качестве побочного эффекта) сообщить членам этих групп особые обществоустроительные интересы, могут быть только их (этих членов) особое (то есть сходное для всех членов энной группы и отличающее их от членов иных групп) общественное положение. Ничто другое на данном поле не играет. Ни взятые сами по себе убеждения и ценности (идеологические, религиозные, культурные), ни этническое родство и чуждость, ни даже возраст и пол. Все эти и иные подобные им основания группирований если и имеют значение (всегда – второстепенное) в деле образования обладающих обществоустроительными интересами групп, то только в той мере, в какой выражаются в особенностях общественных положений их (данных убеждений, пола и пр.) носителей.

     Таким образом констатирую: особые ГСИ у людей вообще порождаются исключительно их, людей, особыми положениями в обществе. А не чем-либо иным. Отчего, соответственно, сходства ГСИ индивидов суть отражения сходства положений в обществе. То бишь группами, обладающими едиными (одинаковыми у всех членов каждой из них) обществоустроительными интересами, выступают группы, соединяемые общностью (сходством) общественных положений составляющих их людей. Или, другими словами, основаниями, по которым такие естественные группы формируются, являются одинаковые положения людей в обществе. Что же это за положения?

 

ДВА ВИДА ПОЛОЖЕНИЙ В ОБЩЕСТВЕ   Они, прежде всего, бывают двух «сортов». Конечно, не в абсолютно конкретном смысле, ибо конкретно-то особых положений в обществе тьма-тьмущая. Но все их можно поделить на два отряда. По признаку их непосредственности-опосредованности. Что я имею в виду?

     Непосредственным я называю такое положение в обществе, которое индивиды занимают каждый сам по себе, отдельно друг от друга. Вот есть, например, возрастная категория «старики» (мне она как-то ближе). Каждый старик есть старик в силу исключительно своего возраста, а не потому, что рядом имеются и реально с ним связаны другие старики. Бытие других стариков и их отношение к исходному старику никак не влияют на его стариковский статус (то есть ни отменяют, ни подтверждают оный). И соответствующее (стариковское) положение в обществе старик занимает также наособицу. Единственное, что его «связывает» (я ставлю тут кавычки, ибо сходство – не реальная связь) с другими стариками, это сходство в возрасте. Каковым обусловливается и сходство общественных положений всех стариков (как именно таковых, а не как богатых и бедных стариков, стариков и старух и т.п.). То есть сходство положений всех стариков как стариков вызвано вовсе не какой-то их реальной связью, а лишь сходством в возрасте. Данная группа образуется исключительно по этому сходству (в возрасте), сближаясь этим с логическим классом. И сходство положений в обществе всех стариков (а также вытекающее из него сходство их общественных интересов (например, в установлении и повышении пенсии)) определяется исключительно этим изначальным сходством, а не чем-либо ещё. И так – со всеми прочими положениями в обществе, носящими непосредственный характер. Группы, основаниями которых выступают непосредственные положения людей в обществе, суть группы, образуемые исключительно сходствами этих положений.

     В свою очередь, положение людей в обществе сообщает их принадлежность к каким-либо корпорациям. Здесь индивиды занимают определённые общественные положения уже не каждый сам по себе, а совместно – как члены определённых коллективов (причём, разумеется, существующих как реальные совокупности и даже соединения, а не в виде групп, сформированных лишь сходствами положений их членов в обществе; всякая корпорация – это реальное соединение людей со своей организацией, структурой и т.п.). Точнее, положениями в обществе в этом случае обладают исключительно сами корпорации. Именно они выступают тут субъектами особых обществоустроительных интересов и адептами соответствующих порядков. Сходство ГСИ их членов задаётся (обусловливается и обеспечивается) при этом лишь их (этих членов) вхождением в данное единство, а не чем-либо иным: каждый из этих членов заинтересован в том, чтобы его корпорация заняла привилегированное положение в обществе. А заинтересован он в расчёте на то, что и ему отломится часть присвоенного сообща (корпоративного) пирога. Конечно, кто-то тут получает больше, кто-то меньше (то есть принадлежность к корпорации одним её членам выгоднее, чем другим), но тем не менее состоять в ней (при условии её господства в обществе) по-любому выгоднее, чем быть вне неё. Короче, здесь налицо не просто сходство положений в обществе обособленно существующих индивидов, а такое сходство их положений, которое состоит в том, что все они – члены одной корпорации, отчего обладают (каждый и все вместе) общекорпоративными ГСИ. (Что же касается положений этих членов в рамках самих корпораций, то эти положения уже вовсе не обязаны быть сходными, а как раз, напротив, в основном различны – в силу закономерного многофункционального (кооперативного) и иерархического устройства подавляющего большинства (если не всех) корпораций).

     Таким образом, сходства ГСИ индивидов (сколачивающие из них группы) могут порождаться как чистым сходством обособленных положений этих индивидов в обществе, так и сходством их положений в виде принадлежности к одной корпорации. Ну и, разумеется (в качестве «второго с половиной» варианта), возможны сходства обществоустроительных интересов людей, порождаемые сразу и тем, и другим. Ведь не исключен такой случай, когда одновременно налицо как корпорация, так и сходство непосредственных положений её членов в обществе. 

     При этом отнюдь не все непосредственные положения в обществе сообщают находящимся в них индивидам заинтересованности в определённых общественных порядках, и отнюдь не каждая встречающаяся в обществе корпорация обладает ими. Положений и корпораций превеликое множество, но ГСИ свойственны лишь некоторым из них. И теперь наконец можно вплотную приступить к конкретному их выявлению.

     Итак, какие именно положения в обществе (непосредственные и/или корпоративные) порождают обществоустроительные интересы у пребывающих в них людей и тем самым (для непосредственных положений – в случае их сходства) формируют группы борцов за определённые порядки?

 

«ОДНА, НО ПЛАМЕННАЯ СТРАСТЬ»  Начну с положений, обусловленных принадлежностью к корпорациям. Ибо с ними разобраться проще всего. Почему проще? Потому что тут в поле зрения попадает только одна корпорация. Точнее, различных корпораций, как отмечалось, в обществе полно, но на общественно значимый уровень выходит лишь одна их разновидность. Как в смысле обладания лишь ею заинтересованностью в определённых (в выгодных ей) политических и распределительных общественных порядках (у всех же прочих видов корпораций (производственных, «бандитских» и т.п.), взятых как таковые (то есть без изменений их исходной видовой корпоративной природы, вызываемых захватом ими власти в обществе), таких порядков быть не может), так и в плане её значительной силы, достаточной в иных условиях (при отсутствии более могущественных конкурентов) для захвата власти в обществе. Что же это за корпорация?

     Это аппарат управления обществом. Исполнение функции управления по самому её характеру требует особой организации соответствующих функционеров в виде иерархии руководителей и подчинённых, командиров и исполнителей команд. То есть в форме именно иерархически структурированного аппарата. Каковая аппаратность и делает совокупность профессионалов, управляющих конкретным обществом, корпорацией, единым «организмом», реальным соединением. С его соответствующими корпоративными интересами, в числе которых обнаруживаются и ГСИ. Я называю членов данной группы-корпорации-аппарата бюрократией (бюрократами). (Прошу не путать значение, придаваемое этому слову мной, с тем значением, которое ему придаёт М.Вебер; последний именует бюрократией только сравнительно развитой аппарат управления современным сложным обществом, да к тому же ещё и находящийся не у власти, – такого рода безвластных бюрократов я называю чиновниками (чиновничеством). Кроме того, взываю к пониманию различия между родовой сущностью данной группы и теми пёстрыми одеждами, в которые она рядится в тех или иных конкретных разновидностях обществ и в уникальных социумах, различающихся как своеобразиями их культур (менталитетов), то есть цивилизационно, так и эпохами существования, то есть разностью материальных баз, характеров подданных и внешних окружений).

     Кто входит в данную группу? Или: какова её внутренняя стратификация в профессиональном, а не в иерархическом смысле (не по линии «начальники-подчинённые»)? В самом общем плане бюрократию составляют: а) чистые управленцы (частным образом подразделяющиеся на «политиков» и «хозяйственников»), б) силовики и в) идеологи. Потому что управление обществом, с одной стороны, есть именно управление (чисто технически), с другой – требует насилия (причём в любом случае, то есть даже при справедливых порядках), а с третьей – осуществляется также путём воздействия на сознание управляемых. Управление людьми может производиться только посредством принуждения и убеждения. Отсюда специалисты в данных двух делах принадлежат к аппарату управления так же, как и собственно управленцы, то есть те, кто непосредственно принимает управленческие решения и руководит людьми при исполнении управленческих решений.

     Вместе с тем данные три страты бюрократии не только сотрудничают между собой, но и конкурируют в борьбе за власть и блага. Вот в отношении иных членов общества они выступают единым фронтом (в том числе дружно «голосуя» за по большому счёту устраивающие их всех порядки), однако сие никак не исключает их внутренней грызни, обусловленной различиями их функциональных положений в корпорации (то же самое, только в иной форме и с иными последствиями «корёжит» взаимоотношения иерархических страт аппарата). При этом закономерно, что на первые (на доминирующие) роли тут обычно выходят (в тех или иных обстоятельствах) либо управленцы, либо силовики (воины) (ввиду большей весомости их «аргументов», то есть имеющихся у них факторов силы), но иногда удача улыбается и идеологам (в лице всяческих жрецов, брахманов и пр., сила которых – лишь в их авторитетности у масс, то есть в поддержке оными). (Впрочем, положение дел таково лишь там, где процесс развития обществ зашёл достаточно далеко, то есть где указанные функции успевают обособиться и исполняются разными функционерами; если же эти функции исполняют одни и те же лица-многостаночники (что часто встречается в ранних примитивных социумах), то доминирование той или иной функции выступает лишь в форме доминирования соответствующей ипостаси бюрократов: они тут выступают либо преимущественно управленцами, либо воинами, либо идеологами. И это опять-таки определяется конкретной ситуацией, делающей приоритетным для выживания общества исполнение управленцами-бюрократами либо той, либо другой, либо третьей функции).

     А каковы порядки, за которые сражается бюрократия? В сфере распределения благ эти порядки сводятся к введению всевозможных узаконенных поборов с управляемых (с подданных). Во-первых, поборов натуральных, «продуктовых» (в виде тех же даней, налогов, оброков, лицензирований различных деятельностей, таможенных сборов и пр.), во-вторых, трудовых, «услуговых» (в виде барщин, отработок, общегосударственных трудовой и рекрутской повинностей и др.). (При этом обращаю внимание, что данные порядки устанавливаются рассматриваемой группой как чисто распределительные, то есть устанавливаются автономно от характера организации соответствующей (поставляющей блага) экономической деятельности управляемых; бюрократия, конечно, может кое-где (в силу определённых традиций или по личным мотивам) вмешиваться в экономику, но это для неё вовсе не обязательно (по её природе): своё она берёт просто поборами).

     В части же организации системы власти центральными пунктами бюрократической «программы» выступают:

а) монополизация аппаратом основных факторов силы (оружия, армии, ресурсов, в Новейшее время – средств массовой информации и т.п.) и

б) обеспечение стабильности бытия конкретных бюрократов в качестве именно управленцев, то есть независимость их попадания в «обойму» («номенклатуру») и нахождения в ней от воли управляемых. Что достигается главным образом назначенческим (не выборным) порядком формирования аппарата. Вследствие чего система власти бюрократии закономерно приобретает монархическую форму. Контроль над назначаемыми аппаратчиками тут по определению оказывается в руке тех, кто их назначает, то есть в распоряжении вышестоящих инстанций, и в конечном итоге сосредоточивается целиком и полностью у верховного «кадровика». Которого уже никто не вправе ни назначить, ни, соответственно, сместить: его положение у руля является, тем самым, несменяемым (несменяемым законными в рамках данных порядков путями), то есть пожизненным (формально – «дарованным Богом») и даже передаваемым по наследству. Подчёркиваю: принципиально монархический (единоличный, авторитарный) характер власти бюрократии обусловливается именно принципом назначенчества, а вовсе не обязательным для аппарата управления иерархическим его строением. Последнее, конечно, подливает свой бензинчик в этот огонь, но само по себе к сосредоточению всей власти в руках главного управленца не ведёт.

     Ну и, наконец, оценю бегло силовой потенциал данной группы. Он весьма значителен как сам по себе, так и в сравнении с силами иных подобных (обладающих ГСИ) групп. Факторами силы бюрократов являются и их естественная (аппаратная) сплочённость (организованность), и относительная грамотность, и нахождение в их рядах силовиков, и даже само то, что они суть управленцы. Ведь управленческая функция сама по себе даёт бюрократам, во-первых, определённые властные полномочия, во-вторых, соответствующий авторитет в глазах управляемых, а в-третьих, контроль за общественными ресурсами, вооружениями и вооружёнными силами. Так что бюрократия вполне в состоянии претендовать на доминирование в любом обществе и уж тем более в таком, где ей попросту некому противостоять. Что имело место почти во всех обществах древности и средневековья и что продолжает иметь место даже во многих обществах современности.

 

РАЗЛИЧИЕ ЧИСТО ПОЛОЖЕНЧЕСКИХ ГРУПП И ЛОГИЧЕСКИХ КЛАССОВ   Далее обращусь к обладающим общегрупповыми ГСИ группам, существующим не в виде корпораций, а формируемым самим сходством общественных положений их членов (то есть просто людей, которых оное сходство положений как раз и делает членами данных групп, носителями конкретных одинаковых ГСИ; буду для краткости именовать такие группы «положенческими»). Прежде всего поясню их отличие от логических классов, на которые они очень похожи. Ведь те и другие образуются исключительно сходствами. Отчего их легко спутать друг с другом (тогда как для групп, представляющих собой корпорации, эта проблема, понятно, не актуальна).

     К путанице тут подталкивает многое. Во-первых, то, что все положенческие группы, взятые в их тождестве, составляют логический класс-род «положенческие группы вообще», да вдобавок множества любых таких конкретных групп одного типа (например, буржуа всех времён и народов) тоже суть логические классы-виды данных конкретных групп (например, «буржуа вообще»). Во-вторых, ничто не мешает рассматривать любую положенческую группу исключительно как логический класс: для этого достаточно учесть лишь сходство положений её членов, а всё остальное (то есть обладание ими ещё и сходными ГСИ) проигнорировать. Наконец, в-третьих, напомню также, что отнюдь не все положенческие группы и в самом деле обладают ГСИ, отчего за такими группами не стоит реально ничего, кроме сходств положений их членов в обществе; то есть они и в действительности являются лишь логическими классами. 

     Тем не менее сама по себе каждая отдельная обладающая ГСИ непосредственно-положенческая группа (например, буржуазия Англии в каждый конкретный момент её существования) представляет собой вовсе не логический класс, а вполне реальное (пусть и специфическое) соединение людей. Фокус тут заключается в том, что само данное сходство в положениях, порождающих ГСИ, – не простое, а такое, которое ещё и объединяет тех, кто занимает эти положения, практически – в борьбе за особые общественные порядки. Общность ГСИ пребывающих в таких положениях индивидов (равно как и лежащее в основании этой общности интересов сходство самих данных положений) есть не просто их (этих индивидов) сходство и признак, по которому все они члены логического класса «люди, обладающие интересами «х» (или: находящиеся в положении «х»)»: указанные общие интересы (положения) в данном случае ещё и реально объединяют членов группы, направляя их действия на достижение одной и той же цели (то есть тут налицо связывание единством цели и действий).

     При этом сии действия вполне могут быть даже не скоординированными. Положенческие группы как реальные соединения не требуют какой-то их организованности, единых центров управления поведениями их членов и т.п. Последние (члены) просто тянут одеяло в одну сторону и всё. Каждый сам по себе. Наличие их внутренне-групповой организации (в масштабах как групп в целом, так и тех или иных их подразделений) вовсе не обязательно, хотя и не исключено (а для успеха в борьбе – даже желательно). Более того, данные группы могут существовать как реальные группы, даже не будучи скоплениями (толпами), то есть и при известной их пространственной рассредоточенности в рамках соответствующих обществ. Повторяю: на практике эти группы оформляет в совокупности уже одно только тождество поведений их членов, обусловленное единством их интересов и целей. (Кстати, и биологические виды, роды, семейства, классы и т.п., при всей «разрозненности», то есть не «скопленческом» бытии их членов, тоже – вовсе не логические классы, ибо де-факто формируются не только по сходствам генотипов и фенотипов: их реальное единство – в происхождении от общего предка той или иной степени дальности).

    

«ВЫБОР БЫЛ НЕБОЛЬШОЙ»  Теперь займусь конкретным анализом. То есть выяснением того, какие именно непосредственные положения в обществе сообщают занимающим их индивидам обществоустроительные интересы. Для этого перечислю сперва, какие вообще бывают непосредственные (и притом естественным образом образующиеся, то есть формирующие естественные группы (напоминаю, что естественными я именую группы, возникающие без участия (не с подачи) ГСИ)) положения. Их, в принципе, немного. И первым делом на ум приходят положения людей, задаваемые их возрастом, полом, этнической принадлежностью, верованием (конфессиональной принадлежностью) и функцией (профессией). Из которых тест на способность обладать обществоустроительными интересами проходят, условно выражаясь (то есть тоже лишь в крайне малой их части и с огромной натяжкой), лишь последние.  Почему? Что мешает «обзавестись» собственными ГСИ представителям первых четырёх типов положений?

     Для возрастных групп (то есть образующих их сходных положений) препятствием выступает то, что сильнейшими и тем самым единственно способными навести выгодные им порядки тут являются люди среднего возраста. Отчего кандидатами на ограбление могут быть только дети и старики, каковых грабить невозможно чисто «технически». Поскольку главными производителями благ выступают как раз средние возрастные страты, а все прочие находятся у них на содержании.

     Практически то же самое характерно и для гендерных групп. Здесь также в силовом плане доминируют мужчины, одновременно являющиеся и основными кормильцами. Эксплуатация женщин никак не может быть ведущим содержанием несправедливых порядков общественного распределения благ.

     Кроме того отмечу, что группы возрастного и полового толка присутствуют во всех абсолютно обществах и повсеместно в одном и том же виде, то есть при одинаковом раскладе (что обусловлено чисто биологически). Отчего если бы именно они являлись искомыми нами группами, то во всех обществах должны были бы быть и идентичные распределительные и политические порядки. Чего не наблюдается.

     Свои «пороки» обнаруживаются также у этнических и конфессиональных групп. Во-первых, основанные на данных признаках деления людей имеют место (и, стало быть, могут привести к различиям их общественных положений, ГСИ и т.д.) только в полиэтничных и поликонфессиональных обществах. Что уже отрицает теоретичность таких подходов (имманентно вызревающими могут быть только моноэтничность и моноконфессиональность). Во-вторых, этническая и религиозная идентичности вообще второстепенны и преходящи. При достаточно длительном совместном существовании разных этносов их различия постепенно стираются и играют всё меньшую роль в жизни общества. Конкретные культы и идеологии тоже не могут выступать жёстким устойчивым делителем членов обществ на привилегированные и не привилегированные страты, поскольку сменить вероисповедание и пр. не составляет труда. Короче, практически невозможно и на этих рыхлых фундаментах возвести прочные здания общественных порядков, заточенных на узкогрупповые выгоды.

     Вдобавок к тому укажу, что этническая и конфессиональная принадлежности, пусть и не столь тотально, как возрастные и половые (то есть не во всех обществах), и не с таким постоянством их раскладов, но встречаются: а) как идентичные – в обществах с разными экономическими и политическими порядками и б) как неидентичные – в обществах с одинаковыми порядками. Хотя определяй они (особая этничность или конфессиональность) характер общественных порядков, то этого не могло бы быть.

     Таким образом, все перечисленные группы в качестве устроителей общества не годятся. Отчего на руках остаются только положения функционального толка, то есть порождаемые исполнением индивидами особых общественных функций. Как обстоят дела на этом фронте? На первый взгляд, неплохо, на второй, неважно, на третий, отвратительно.

 

УСЛОВНО ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ГРУППА   Единственным более-менее адекватным примером функциональной группы, одновременно являющейся и группой с определёнными обществоустроительными интересами, выступает лишь неоднократно упомянутая бюрократия. Ведь бюрократы – это не только аппарат, но и исполнители особой общественной функции: управления. Поэтому их вполне можно признать ещё и функциональным слоем, то есть людьми, занимающими в обществе сходные функциональные положения. Притом такие, которые порождают попутно сходные ГСИ.

     Однако тут возникает вопрос: в какой мере данные ГСИ суть следствия тождества функциональных положений управленцев, а в какой мере – их корпоративного единства? В особенности с учётом того, что в состав данной функциональной группы входят как минимум три особые профессиональные страты (сегодня их значительно больше), а также многочисленные подгруппы иерархического толка. Что, понятно, отрицает именно функциональное единство (сходство), свидетельствуя в пользу корпоративности. В то же время, с другой стороны, само наличие у данных функционеров корпоративности (аппаратности) тоже не с неба свалилось, а есть следствие не чего иного, как особого характера исполняемой ими функции. Отчего вполне можно утверждать, что хотя ГСИ-то принадлежат бюрократам лишь как членам корпорации, но зато сама эта корпорация – порождение их функциональной природы (правда, ГСИ тут всё равно выступают отражениями не непосредственных функциональных положений управленцев: зависимость одного от другого носит косвенный, опосредованный характер).

     Короче, отличить и отделить функционально-положенческие интересы бюрократов от их корпоративных интересов весьма непросто, а то и невозможно. Отчего сомнительной остаётся и связанность этих интересов именно с функциональным положением.

 

КВАЗИФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ГРУППА   Кроме того, имеется вроде бы ещё одна (и только одна) большая группа функционеров, способная привлечь внимание исследователя (больше значимых функциональных страт в истории не обнаруживается). Это «альтер-эго», «друзья-соперники» «классической» бюрократии (то есть бюрократии древности и средневековья) – натурально хозяйствующие производители сельскохозяйственных благ (буду для краткости называть их также крестьянами). При этом как именно сельхозпроизводители (земледельцы и/или животноводы) они суть занимающие особое положение в обществе исполнители конкретной функции, составляющие отдельную функциональную группу. Отчего, казалось бы (если связывать обладание ГСИ с функциональным положением), от них можно было бы ожидать и соответствующего искомого «поведения». Однако с ними возникает ещё больше проблем, чем с бюрократами.

     Во-первых, данная группа не в состоянии участвовать в политической борьбе за власть (со всеми вытекающими отсюда последствиями для установления любых гипотетически выгодных ей порядков). Подчёркиваю: крестьяне не просто слабы (в сравнении с той же бюрократией, с которой они только и сталкивается в жизни), но ещё и в корне неспособны к постоянным усилиям, направленным на поддержание общественного порядка (без чего он невозможен). Максимум, на что организационных способностей крестьян хватает, это упорядочение общежития малых коллективов в пределах их поселений. Сие обусловливается многими факторами (начиная с низкой культуры, постоянной хозяйственности занятости и пр.), но главным образом – обособленностью каждого члена данной группы в качестве натурально хозяйствующего субъекта. Все они абсолютно разобщены (автономны, никак не связаны между собой) по самому характеру своей экономической (жизнеобеспечивающей) деятельности. И потому не в состоянии сорганизоваться для сколько-нибудь масштабных и долговременных совместных действий.

Вот как численно большая масса людей крестьяне – вроде бы сила, но в плане их сплочённости – полный ноль. В этом их главная и роковая слабость, если рассуждать об их силовом потенциале и способности, на худой конец, хотя бы к слому вредных им общественных порядков. И это же является причиной их неспособности к поддержанию каких-то иных правил общежития в социуме. Крестьяне в данном отношении в лучшем случае лишь разрушители, но не строители. То бишь если разрушить бюрократические порядки (а точнее, смести конкретную бюрократию) они ещё иногда и могут (особенно в тех социумах, где сильны традиции низового коллективизма, противоборствующие отмеченной экономической разобщённости натуральных производителей), то установить и поддерживать взамен них какие-то иные (свои) порядки – совершенно не в состоянии. Повторяю, крестьяне и сравнительно слабы чисто «технически» (по набору их силовых факторов), и, хуже того, даже в тех случаях, когда благодаря уникальному стечению обстоятельств вдруг оказываются сильнейшими (из-за сиюминутного значительного ослабления их врага – бюрократии), всё равно импотентны в плане устойчивого обеспечения ими своего господства в обществе.

     Но это не главная их беда. Ибо, во-вторых, крестьянство не только не способно установить и поддерживать некие «крестьянские» порядки (по своему силовому и организационному потенциалу), но и вообще не имеет таковых даже в проекте. Причём вовсе не в том лишь смысле, что крестьянство не способно «измыслить» свои особые порядки субъективно (из-за необразованности, неразвитости и т.п.), но и в чисто объективном плане. Выгодных крестьянству порядков просто нет и не может быть в природе, то есть по самому существу данной группы.

Почему? Опять же главным образом по причине атомизированности экономического бытия крестьян. Из-за этого всё, что им требуется в части общественных порядков, – это чтобы их оставили в покое, то есть не грабили и не навязывали силовое покровительство за плату. Выражаясь иначе, наилучшими распределительными порядками для крестьян являются такие, при которых каждый получает продукты своего труда, а политическим идеалом крестьян выступает анархия, то есть утопия, закономерно перерождающаяся в реальной жизни в ставку на доброго царя. Все мечты крестьян о наилучшем общественном устройстве (как именно об устройстве, а не о его отсутствии) суть мечты о тех же бюрократических порядках, но с хорошими «барами» или хотя бы справедливым верховным иерархом. Иное для крестьян и непредставимо, и невозможно практически. (Сие заставляет, кстати, задаться вопросом: а не является ли при таком раскладе крестьянство не реальной группой, а лишь логическим классом? Нет. Поскольку, несмотря на отсутствие у крестьян позитивных сходных интересов (в установлении выгодных им порядков), у них имеются тем не менее негативные интересы (борьбы с бюрократическими порядками), которые и сообщают крестьянам единство не только логического, но и практического толка).

     Таким образом получается, что крестьянство не только не может ввести и отстоять свои порядки, обусловленные его обществоустроительными интересами, но и попросту не имеет последних.  То есть крестьянство хотя и является естественной группой, образованной сходствами непосредственных (и вроде бы функциональных) положений в обществе его представителей, но, увы, не обладает ГСИ. Данный второй (после бюрократии) и последний по счёту функциональный слой, подающий на поверхностный взгляд в этом деле хоть какие-то надежды, их, надежды, не оправдывает. Отчего (учитывая, что иных значимых функциональных групп в обществе больше не наблюдается) на гипотезе о том, что искомые положенческие группы с ГСИ суть функциональные слои, можно смело ставить крест. Вынести такой вердикт вынуждает уже простая индуктивная логика.

     Но и это ещё не всё. Ибо в приведённых соображениях обнаруживается нечто более важное. А именно, что все отмеченные «пороки», в-третьих, сообщаются крестьянам вовсе не их функциональным характером, а тем, что они – натурально хозяйствующие субъекты. Оказывается, фундаментальное значение (в плане их отношения к ГСИ) имеют не функциональное положение в обществе, а бытие в качестве полностью замкнутых (никак не связанных друг с другом, автономно самовоспроизводящихся) экономических «микрокосмов». Что видно также из того, что переход данных сельхозпроизводителей от натурального производства к товарному в корне меняет и их положения в обществе, и связанные с ними интересы. Крестьяне при этом превращаются в фермеров, то есть в буржуа. Хотя в функциональном плане по-прежнему остаются всё теми же производителями сельскохозяйственной продукции (ну разве что более детально специализирующимися на конкретных её видах). Сие указывает на совершенно иное направление поиска групп с ГСИ. О котором расскажу чуть ниже.

 

ИСТОРИЧЕСКАЯ ОГРАНИЧЕННОСТЬ ПОТЕНЦИЙ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ ГРУПП   Пока же в подтверждение негодности чисто функционального подхода приведу ещё одно соображение. Оно заключается в том, что развитие общества как кооператива делает отдельные функциональные группы (и даже те или иные их виды-роды типа «логопеды-врачи-медицинские работники-работники здравоохранения») всё менее и менее социально значимыми. Вот почему моё внимание выше привлекло к себе натурально производящее крестьянство? Главным образом потому, что это впечатляюще массовая группа, включающая в себя подавляющее большинство членов ранних обществ (другой причиной обращения на крестьян взора большинства учёных является также их антагонистичность бюрократии, то есть положение «жертв» бюрократических порядков). А почему эта группа массова? Потому что само её существование обусловлено крайне низким развитием общественного разделения труда. Всё, что имеется при таком ОРТ в обществе, в основном и есть лишь бюрократы да натурально хозяйствующие сельхозпроизводители. Отсюда и произрастают их многочисленность (и самих по себе, и в сравнении с численностями иных функционально членов обществ), значимость и «бросаемость в глаза».

     Однако со временем ситуация в обществе меняется. И чем дальше, тем значительнее. Развитие ОРТ ведёт ко всё большему дроблению общества в функциональном смысле, то есть к появлению всё большего числа профессионалов разного толка при одновременном закономерном уменьшении численностей состоящих из них групп (опять же, по крайней мере, относительном (то есть в сравнении с численностями прочих членов обществ), но порой (касательно, например, тех же сельхозпроизводителей) и абсолютном). Это означает, что данные функциональные страты (каждая из них) становятся всё слабее (во всяком случае в сравнении с остальной массой членов общества) и тем самым неспособнее к монополизации общественной власти и настройке под себя системы распределения благ. Даже при гипотетическом наличии у указанных функциональных страт особых ГСИ.

     Разумеется, эту проблему может отчасти решить обобщение функций и связанных с ними интересов (если они есть). Но на деле сие так или иначе ведёт к потере функциональной идентичности и определённости соответствующих ГСИ (если они, повторяю, имеются). Вообще, чем больше функциональных страт входит в группу, тем больше предполагаемые связанные с нею интересы должны отражать не функциональные природы её членов (каковые тут всё дальше расходятся), а более общие особенности их, членов, положений в обществе.

 

НЕ ТОТ, НО ФЕДОТ   Таким образом, можно вроде бы прийти к выводу, что бытие групп с ГСИ никак не связано с функциональными группами. Так ли это? И да, и нет. Да – в том смысле, что группы с ГСИ не являются сами по себе (разве что за исключением бюрократии) функциональными группами (любой степени общности). Нет – потому что возникновение и развитие групп с ГСИ жёстко связано с функциональным развитием общества, есть его прямое следствие и даже зеркальное отражение (или, лучше – проекция на иначе сориентированную плоскость, а то и иную по кривизне поверхность). Сие будет показано ниже индуктивно (то есть на практическом материале), но это и логически необходимо сделать (хотя бы в рамках абдуктивной логики). Поясняю.

     Отправными пунктами тут выступают два факта. Что (1) общественные порядки бывают разные и (2) одни из них сменяют другие. Это понуждает предположить (а точнее, с учётом всего рассказанного выше, – заключить), во-первых, при объяснении происхождения различий конкретных порядков, – что они обусловлены соответствующими различиями вводящих и поддерживающих эти порядки социальных групп (людей), а во-вторых, при объяснении смен этих порядков, – что они вызываются переменами в раскладах указанных групп. По меньшей мере – силовых (речь идёт о раскладах), по большей – ещё и качественных. То есть процессы тут могут представлять собою либо относительные ослабления одних и/или усиления других групп, существующих в обществе исходно, либо вообще появления в обществе и постепенные усиления вплоть до доминирования новых групп, не существовавших прежде. При этом какую версию ни прими, обе требуют признания того, что общество эволюционирует. А вторая версия, явно более предпочтительная, предполагает даже, что общество развивается (усложняется). Как простые изменения силовых потенциалов групп, так и качественные метаморфозы их «играющих составов» могут происходить только в силу и в рамках соответствующих изменений самих обществ.

     Но к чему сводятся изменения, а тем более развития обществ? Причём носящие не поверхностный характер (например, демографический (здесь, кстати, о каком-либо качественном развитии половозрастного состава говорить не приходится: иметь место могут только количественные изменения половых и возрастных групп)), а такие, которые имеют глобальные последствия в виде смены общественных порядков. Последние разумеется, состоят по большому счёту в изменении (развитии) функциональных структур их обществ. На то это и кооперативы. Все глубинные изменения тут суть изменения функциональных строений. И только оные способны вызывать фундаментальные изменения обществоустроительного толка.

     Таким образом, метаморфозы вышеупомянутых раскладов ответственных за определённые социальные порядки групп (включая даже смены устойчивых соотношений их силовых потенциалов) могут быть только следствиями перемен функциональных структур обществ. То есть развития (или деградации) общественного разделения труда. При этом если в одном-единственном случае процесс специализации порождает особых функционеров, обладающих общими ГСИ (правда, как отмечалось, обладающих ими не столько в качестве именно таковых функционеров, сколько благодаря их аппаратному характеру; речь идёт, понятно, о бюрократии), то во всех остальных случаях вызревание аналогичных групп (с ГСИ) происходит уже не на почве собственно функциональных страт (не как порождения функциональных положений), а каким-то иным образом – за счёт других (не функциональных) сходств плодимых ОРТ всё более узких специалистов.

     

БУРЖУАЗИЯ   Конкретным примером, подтверждающим верность данного вывода, является следующая за бюрократией и наследующая ей в качестве очередного нового доминанта группа буржуазии. Что представляет собой эта группа? Чем в неё объединяются люди? Секрет тут как раз в том, что это именно УЗКИЕ специалисты (любого толка – хоть производственные, хоть услуговые), исполнения функций которых не требуют корпоративности (аппаратной организации). Отчего буржуа в своём жизнеобеспечении зависят друг от друга, вынуждены обмениваться продуктами своего труда (или собственно трудом). Причём с какого-то момента (при достаточном развитии специализации) – посредством купли-продажи, то есть через рынок (достаточно сложный по числу позиций стихийный обмен не может не быть рыночным). Тождество данных узких и автономных в своих деятельностях специалистов (и их положений в обществе) не в том, что они одинаковы по функции (тут-то как раз, наоборот, наблюдается полный «раздрай»), а в том, что все они – ТОВАРОпроизводители. Как все крестьяне до того были «натуралами».  Только, в отличие от оных, коих их «натуральность» разобщала во всех смыслах, производители товаров, напротив, связываются своей взаимозависимостью и тем самым общими интересами.

     Что это за интересы? В политической сфере интересы буржуазии состоят, во-первых, в общем укрощении бюрократии (то есть в превращении её в чиновничество), что достигается прежде всего введением выборности аппаратчиков (ну, а плюс к тому ротацией, разделением властей (профессиональным и поступенчатым) и иными подобными примочками). Во-вторых же, в части, обеспечивающей господство именно буржуазии, а не каких-то иных групп граждан, – в такой настройке системы выборов, при которой решающие преимущества оказываются в руках именно буржуа (простейшим способом тут является введение имущественного избирательного ценза). 

     А что с распределительной системой? Здесь у буржуазии наблюдается такая особенность (отличающая буржуазию от бюрократии), что её порядок распределения благ не может существовать отдельно от порядка организации экономических отношений в целом. Первый просто есть часть, а точнее, продолжение (в распределенческой сфере) второго (который охватывает не только распределение благ, но и организацию производства, обмена и пр.). То есть порядки (законы, юридические установления), регулирующие экономику вообще, регулируют тут в итоге (а то и прямиком) и распределение благ.

Что же это за порядки? Они сводятся главным образом к утверждению (узаконению и практической защите) института частной собственности и свободы рыночных отношений. Отчего, повторяю, и распределение благ тут происходит по рыночным законам – на рынке, в процессе купли-продажи. (При том, естественно, что так происходит лишь собственно буржуазное, а не предшествующее ему и/или происходящее в обществе одновременно с ним, но постороннее ему распределение богатств (благ и их источников), осуществляемое бюрократически или простым грабежом).

     К чему ведёт такое распределение? К разорению одних и обогащению других. Причём таким образом, что разоряются беднейшие буржуа (товаропроизводители), а обогащаются крупнейшие. На рынке, как известно, капитал идёт к капиталу (почему это так, я уж тут объяснять не буду). По этой причине со временем неизбежно происходит расслоение буржуазии на мелкую, среднюю и крупную. Вторая и особенно третья её страты именуются капиталистами. Именно они выступают главными бенефициарами описанных порядков и наиболее рьяными их устроителями и защитниками. Отсюда буржуазные порядки как будто бы правильнее было бы именовать капиталистическими. Поскольку, повторяю, и в политике, и в экономике (включая распределение благ) при этих порядках доминируют и основные преференции получают наиболее богатые слои буржуа, то есть капиталисты (но не обязательно богачи вообще, которыми могут выступать и бывшие бюрократы, и всяческие артисты, спортсмены, изобретатели и пр., то есть люди, не использующие наёмный труд и вообще не связанные с производством).

Однако имеется и противоположное соображение. Хотя главными выгодополучателями указанных порядков и выступают капиталисты, но природа этих порядков тем не менее вовсе не капиталистическая. Господство рыночных отношений не то чтобы в интересах всех без разбору буржуа (кому-то из них оно выходит и боком), – оно просто требуется по условиям бытия товарного (узкоспециализированного) производства. Последнее без рыночных порядков существовать не может. Отсюда данные порядки жизненно необходимы каждому товаропроизводителю (то есть буржуа) как именно таковому. Главная задача этих порядков – в обеспечении бытия (разрешительных условий) товарного производства вообще, а вовсе не процветания наиболее богатых его представителей. Отчего и характер этих порядков – общебуржуазный, а не узкокапиталистический. (Здесь имеется примерно та же ситуация, что и у бюрократов, которые как корпорация обладают общими ГСИ, но внутри себя ещё и распадаются на множество подгрупп самого различного толка, из которых одни выигрывают от бюрократических порядков больше, чем другие).

     Ну и несколько слов о силовом потенциале буржуа. Они берут богатством (в их руках сосредоточиваются основные ресурсы общества), численностью, относительной сплочённостью (порождаемой их взаимозависимостью и связанностью через рынок), грамотностью, мобильностью, особой вооружённостью (в качестве производителей оружия, а также значительной части рекрутов) и т.п. Короче, сил у этой группы – при известном её развитии – оказывается вполне достаточно, чтобы заломать бюрократию и навести в обществе свои порядки.

 

ПРОГРЕССИСТЫ И КОНСЕРВАТОРЫ   Отдельно отмечу ещё одно важное свойство буржуазии, отличающее её от бюрократии. Это её, если можно так выразиться, прогрессизм. Он вытекает из той сущности буржуа, что они – экономическая группа, живущая не прямым отъёмом благ, а развитием производства. Да к тому же в условиях рынка с его конкуренцией. Отсюда все буржуа просто вынуждены, дабы добиться процветания и даже попросту выжить, лезть вон из кожи, совершенствуя свои бизнесы и в первую очередь используемые в них средства производства (как дающие на данном фронте наибольшую отдачу). Буржуазная организация экономики способствует резкому ускорению развития техники, технологий и пр., а тем самым и развитию ОРТ, то есть общества.

     Не то – у бюрократии. Она по её собственной природе – чисто политическая группа. Даже навязываемая ею обществу система распределения, как отмечалось, чужда экономике. Отсюда данная группа в своей непосредственной деятельности никак не связана с производством, то есть и не участвует в нём сама по себе, и не вмешивается в дела тех, кто им занимается (за исключением, разумеется, фискальных наездов и руководства общественными работами типа строительства плотин, дорог, мостов и пр. (про укрепления молчу, ибо это не экономические объекты; также игнорирую те случаи, когда управленцы исполняют отдельные экономические функции в силу традиций, то есть уже не по их собственной бюрократической природе, а по цивилизационным особенностям отдельных обществ и их бюрократий (на всякий случай оговорюсь, что термин «цивилизация» тут употребляется мной в смысле, придаваемом ему Тойнби, а не в значении антагониста варварства))). То есть бюрократы по большому счёту не заинтересованы в развитии производства и не способствуют ему. Им сподручнее повышать своё благополучие именно грабежом, начиная с повышения налогов и кончая завоеваниями всё новых подданных. Что, понятно, обеспечивается прежде всего ростом чисто военной силы, чем бюрократы лишь и озабочены.

     Более того, бюрократия не только индифферентна к совершенствованию производства и к улучшению экономической жизни, но и враждебна этому. Ибо указанное совершенствование ведёт к подрыву основ господства бюрократии, то есть ведёт к относительной слабости управляемых. Ведь развитие производства неизбежно имеет следствием всё бОльшую специализацию, становление рынка и т.п., то бишь генезис и разрастание буржуазии (в том числе и путём перерождения «социально близких» бюрократам крестьян в фермеров), врага бюрократов. Отсюда в интересах последних – как раз сдерживание экономического прогресса, консервация общества в его полностью подконтрольном им состоянии. И бюрократы, что важно, вполне способны обеспечить решение этой задачи. Вот для буржуа сие принципиально невозможно (такую цель они – по условиям их бытия – даже не могут себе поставить (вопреки, кстати, утверждениям марксистов)), а бюрократы, напротив, не только заинтересованы в «замораживании» общественного развития, но и могут предпринимать к этому все усилия и даже добиться на данном поприще успеха.

     Единственным тут препятствием для них является враждебное внешнее окружение. В особенности, превосходящее бюрократов в военно-техническом отношении и тем самым угрожающее их положению господ в их обществах. Вот если бюрократические общества были бы изолированными друг от друга (или хотя бы изолированными от буржуазных обществ), то консервация бюрократических обществ (или по меньшей мере сильнейшая заторможенность развития) была бы молитвами бюрократов гарантирована. Однако политическая конкуренция и борьба за выживание в региональном (мировом) масштабе мешает этой идиллии. Вопреки своим групповым интересам все оказывающиеся под угрозой внешнего уничтожения бюрократы вынуждены принимать меры к развитию в своих обществах производства (естественно, обеспечивающего главным образом военную мощь: всё остальное тут развивается лишь на подхвате) и, соответственно, ОРТ (со всеми его неприятными для бюрократов последствиями).

 

ПРОЛЕТАРИАТ   Сказав «а», надо говорить и «б». Быстренько охарактеризовав буржуазию, нельзя обойти вниманием и её антагонистов – наёмных работников. В особенности занятых на крупных промышленных предприятиях (фабриках и заводах) и выступающих тем самым «друзьями-соперниками» наиболее мощной страты буржуа – капиталистов. Данная подгруппа наёмных работников (и даже конкретнее – наёмных рабочих), как известно, именуется пролетариатом. Что можно сообщить о нём?

      Первым делом, это, само собой разумеется, не функциональный слой, а совокупность таких слоёв, причём особого типа. Функционально всё это производители самых разных продуктов, то есть представители многих профессий. И даже, более того, промышленные рабочие не просто производят (в разбивке по предприятиям) различные продукты, но и в самом изготовлении оных функционально расщепляются на множество исполнителей отдельных специальных трудовых операций. Появление рабочих на исторической арене в качестве особого отряда (разновидности) разнообразных функционеров (в отличие от буржуа, то есть производителей отдельных благ, товаров) связано именно с проникновением ОРТ ещё и в эту глубинную сферу – сферу специализации трудовых операций при изготовлении одного и того же по типу продукта. Как конкретные функционеры промышленные рабочие суть исполнители отдельных видов трудовых операций, а не спецы по производству отдельных видов продуктов (токарь – он и в Африке токарь, фрезеровщик – всегда фрезеровщик, независимо от того, какую деталь вытачивает). То есть данная группа как множество разнообразных профессионалов – тоже «результат» ОРТ, но функциональность её членов – особая по типу. Что задаёт и особенности положений рабочих в экономике и обществе. Рабочие (каждый по отдельности) – не производители конечных продуктов, то есть не товаропроизводители и тем самым не хозяева товаров, не агенты рынка (таковыми они могут быть только все вместе, как трудовые коллективы предприятий) и т.п.

     Чем сие обусловлено? Конкретно происхождение пролетариата вызвано появлением сложных (в конечном счёте машинных) средств производства, которые:

а) чисто технически потребовали отмеченного расщепления трудовых операций в своём обслуживании (производственном использовании);

б) стали недоступны в силу своей дороговизны для тех, кто не обладает достаточным капиталом;

в) привели к резкому повышению производительности труда, массовому производству и значительному удешевлению конечной продукции, результатом чего стало разорение множества мелких товаропроизводителей индивидуального (ремесленного) толка, то есть создание рынка свободной рабочей силы.

Вот на почве всех этих следствий и сложилась система капитализма, при которой хозяевами заводов и фабрик являются и могут быть только богатые, при которой имеются массы неимущих, ищущих работы по найму, и при которой сама такая работа в основном представляет собой выполнение узкоспециализированных трудовых операций в процессе изготовления конечного продукта.

     Таким образом, положение пролетариев в обществе таково, что они, повторяю, суть (1) наёмные работники (2) промышленных предприятий, (3) исполняющие отдельные операции при изготовлении производимых на этих предприятиях конечных продуктов. Чем такое положение «чревато»?

     Начну с силового потенциала. Он у рабочих весьма значительный. Во всяком случае в их и капиталистов «классический» период (который, правда, весьма недолговечен и практически исчерпывается XIX и XX веками). В число имеющихся у рабочих силовых факторов входят:

а) большая численность (которая, однако, благодаря развитию всё тех же средств производства и вызванному им повышению производительности труда на сегодня уже снизилась до незначительного уровня примерно в 10% от общего населения развитых обществ);

б) известная сплочённость, порождаемая прежде всего совместностью труда в больших коллективах и взаимозависимостью исполнителей отдельных операций при изготовлении одного продукта. При этом сия сплочённость отчасти выходит (в виде солидарности) и за пределы отдельных предприятий, благодаря общему воспитанию у пролетариата привычки к коллективизму;

в) дисциплинированность, воспитываемая тем же процессом производства;

г) сравнительная (с крестьянами) грамотность (правда, её требуют не все типы организации производств: например, конвейер стремится превратить человека в тупой механизм);

д) непосредственное отношение к производству основных благ, отчего общество зависит от рабочих в их получении;

е) столь же непосредственное отношение к производству оружия;

ж) формирование из их представителей немалой части армии. И т.п.

     Отсюда, повторяю, в пору своего «расцвета» пролетариат являет собой серьёзную силу, способную составить немалую конкуренцию другим общественным группам. Вот только в каком разрезе и в борьбе за что?

     Это уже, во-первых, вопрос о способности рабочих установить и поддерживать своё господство в обществе. Сила-то у рабочих для этого есть (или, по крайней мере, сто лет назад была), но ведь тут требуется не только она. Разумеется, пролетариат (как и некогда крестьянство и даже много лучше него) в состоянии (при определённых благоприятных условиях) разрушить буржуазные (или бюрократические) порядки (то есть опять же смести конкретных капиталистов или бюрократов). Но может ли взамен им установить какие-то собственные? (Подчёркиваю: это ещё вопрос не о возможности «рабочих» порядков, то есть не о наличии у пролетариата ГСИ, а лишь о способности его таковые обеспечивать, если они имеются). Сие вызывает большие сомнения. Почему?

     Главным образом по субъективным причинам. Вот у крестьян обществоустроительной активности мешали их разобщённость, темнота, забитость и т.п. Рабочие же с разобщённостью покончили (точнее, с нею покончил навязываемый им обстоятельствами характер их экономической деятельности), но неграмотность-то у них в основном осталась. И это делает их де-факто политически недееспособными. Причём опять же не в том смысле, что рабочие не в состоянии «измыслить» нужные им порядки. Рабочие, конечно, не могут их «выдумать» сами по себе (максимум, на что рабочие тут способны – это изобретение «советов», то есть весьма примитивных институтов общинной (непосредственной) демократии, обладающих массой пороков, позволяющих подмять под себя данные «органы власти» входящим в их составы или стоящим вне них и над ними госуправленцам).

Но это-то преодолимо и, вообще, не имеет значения: всегда могут найтись сочувствующие специалисты, которые подскажут, что и как надо сделать. Так что проблема не в способности «выдумать». Она – в неспособности воплотить в жизнь более-менее сложные задумки. То есть тут пролетариат опять же сходен с крестьянством. Его «талантов» не хватает для установления и поддержания институтов, которые отдавали бы власть именно ему. Причём это неустранимый недостаток. Низкая политическая (да и любая другая) культура (грамотность) есть неискоренимое свойство пролетариата. Поскольку всякий индивид, овладевающий достаточными знаниями, просто тут же уходит из состава пролетариата, находя себе более лёгкое и прибыльное применение. Грамотные, энергичные, умные и т.п. люди вымываются из этой среды естественным образом. Тяжёлый физический труд неизбежно остаётся уделом наименее развитых в интеллектуальном и в культурном плане членов общества. (Сие, конечно, звучит некрасиво и даже оскорбительно, но цель науки – истина, как она ни была бы неприятна).

     Кроме того, важную роль играет также вышеупомянутая кратковременность силового пика пролетариата (и даже вообще периода его исторического существования). Ускорение развития средств производства, которое поначалу ведёт к интенсивному увеличению числа рабочих, затем столь же быстро сокращает их численность (как главный фактор силы). Выражаясь иначе, оперативный простор, предоставляемый пролетариям историей для мобилизации, для приведения в боевую готовность и наконец для использования своей мощи по назначению, является слишком узким.  

     Таким образом, способность наёмных промышленных рабочих к наведению и удержанию «их» гипотетических порядков оставляет желать много лучшего. То бишь даже если такие порядки возможны по объективной природе данной группы, они невозможны по её неотъемлемому субъективному характеру.

А теперь поразмышляю: есть ли эти порядки вообще? (Подчёркиваю, для меня не важно, что пролетариат – естественный антагонист капиталистов и что его интересы тем самым противоположны интересам последних. Для меня важно, имеют ли эти интересы не просто отрицательное к капиталистическим, но собственное положительное содержание. А то уж столько слышно речей об интересах пролетариата, но как копнёшь, что под ними разумеют, так только и обнаруживаешь один негативизм: уничтожение эксплуатации, господства капитала, частной собственности и пр. Уничтожение, конечно, тоже дело хорошее, но что строить-то будем?).

     В политической сфере предложить меры, формально (то есть оставляя за кадром возможность их реализации) обеспечивающие власть рабочих, нетрудно. Это, разумеется, та же демократия (как орудие покорения бюрократии), только подстроенная уже не под буржуа, а под рабочих (правда, тут имеется другая проблема – проблема точной идентификации представителей данной группы, то есть проблема выяснения того, под кого именно демократию надо подстраивать). В виде, например, отдачи только рабочим активного избирательного права (избирать). (Пассивное право (избираться) тут так ограничено быть не может, во-первых, ввиду необходимости грамотности управленцев, которой у рабочих в достаточной степени нет, а во-вторых, из-за того, что исполнять управленческие функции в развитом обществе можно только в отрыве от производства. И этот отрыв сразу делает людей вовсе не рабочими (по положению в обществе), а чиновниками. Со всеми сопутствующими переменами в их мировоззрении и т.д.).

Однако здесь возникает иное (связанное уже не со сложностями измышления системы власти пролетариата) затруднение. Невозможно быть господами в обществе, не являясь одновременно и господами в экономике. То есть для рабочих – на их собственных трудовых местах. Нельзя командовать в общественном масштабе, будучи подчинёнными в масштабе частном. Данное командование неизбежно должно распространяться на экономику, на распределение благ и т.п. Политическое господство не может не сопровождаться и соответствующей переменой в экономических порядках. Как на практике (поскольку одно не бывает без другого (причём взаимно)), так и из тех исходных соображений, что политическое господство в принципе для того только и нужно, чтобы обеспечивать выгодные господам экономические (распределительные) порядки. Иначе зачем политическое господство вообще сдалось? И вот тут возникает загвоздка.

     Какие экономические порядки выгодны рабочим? Только те, что превращают их из наёмников в хозяев предприятий. Но как это может выглядеть? Во-первых, как коллективная собственность, поднимаемая на щит анархо-синдикализмом. До которого и додумываются прежде всего «теоретики» пролетариата. Но это чистая утопия. Уже по одному тому (я ведь даю только краткую аргументацию), что сие предполагает рынок, конкуренцию и, стало быть, неизбежное разорение (и тем самым, выражаясь языком марксизма, полное «деклассирование») одних коллективных хозяев и обогащение-усиление других (с соответствующим превращением их далее в господ как на рынке, так и в обществе). Кроме того, управление предприятиями, как и всякое управление вообще, требует единоначалия, то есть подчинения хозяев-рабочих менеджерам и инженерам (которые тут, в свою очередь, видимо, должны быть на положении наёмников). Что опять же противоречит хозяйскому положению рабочих на предприятиях.

     Второй вариант – централизация («огосударствление») всего общественного производства. Это другая утопия, ибо тут требуется отмена рыночных отношений и введение взамен них планирования. При том что эффективное плановое управление сложным производством в общественных масштабах, обеспечивающее гибкое подлаживание этого производства под постоянно меняющиеся потребности людей, принципиально невозможно (да, к тому же, и не по зубам рабочим, а требует профессионального централизованного аппарата управления, который на деле и оказывается тут опять-таки хозяином положения). Короче, и этот вариант нереализуем – как вариант якобы именно прорабочих экономических порядков.

     Таким образом, в этой части обнаруживается клубок затруднений, не имеющих на деле разрешения. Что говорит о невозможности рабочих порядков в целом, то есть о фактическом отсутствии у данной группы ГСИ (но, естественно, не об отсутствии у неё политических и экономических интересов вообще: интересы более «мелкого» толка тут, конечно, имеются. Например, заинтересованность в том, чтобы подороже продать свою рабочую силу, в определённом трудовом законодательстве и т.п. Интересы всех групп вообще не сводятся только к обществоустроительным, просто в теории общества важны лишь последние).

     Ну и повторю, что все эти рассуждения актуальны лишь для того недолгого периода, когда пролетариат был более-менее силён и который давно пройден. Развитие средств производства, как отмечалось, отменило эту ситуацию, с одной стороны, значительно сократив (и продолжая дальше сокращать) численность промышленных рабочих, а с другой стороны, превратив (и всё больше превращая) тех из них, что остались, в основном в технических специалистов высокой квалификации, обслуживающих автоматизированные и даже роботизированные системы производства.

 

ЧТО НА ГОРИЗОНТЕ?   Итак, пролетарии – вовсе не та группа, которая может (или хотя бы некогда могла) прийти на смену буржуазии (капиталистам) в качестве третьего по историческому счёту особого обществоустроителя. Но если не пролетарии, то кто? Выясняя сие, следует, понятно, ориентироваться на очередные последствия развития ОРТ в виде либо:

а) появления новых, прежде не существовавших функциональных слоёв с их оригинальными особенностями положений и интересов,

б) изменения положения старых слоёв в новых (спровоцированных опять же дальнейшим развитием средств производства и обеспечиваемой (вызываемой) им дальнейшей специализацией) условиях (как это произошло с теми же крестьянами, преобразовавшимися в фермеров),

в) того и другого вместе.

Что же тут имеется?

     Ну, что касается старых слоёв, то важнейшей их метаморфозой, пожалуй, выступает только что отмеченное постепенное превращение пролетариата (непосредственно производящих работников промышленности) в технических специалистов по обслуживанию автоматизированных и роботизированных систем. Это ведёт, с одной стороны, к повышению образованности (и, параллельно, политической грамотности), с другой – к снижению численности и коллективизма (и тем самым относительному ослаблению), а с третьей и главной – к обратному переходу (то есть процесс общественного разделения труда тут идёт вспять; развитие техники может иметь и такой результат!) с положения исполнителей отдельных трудовых операций на положение производителей конечных продуктов (что снижает необходимость в непосредственном управлении их деятельностями, переводя её на более высокий уровень организации производства). (При этом, разумеется, данные спецы продолжают оставаться особыми функционерами, производящими всё те же и даже многие новые типы продуктов; то есть тут не только сохраняются старые, но появляются и новые функциональные слои, однако в плане их положения в обществе основными являются указанные преобразования).

     В части же появления принципиально новых функциональных страт наиболее существенным выглядит рост числа и общественной значимости (а) работников сферы услуг и (б) спецов, занимающихся научной и научно-прикладной (то есть изобретательской, инновационной и иже с ними) деятельностями. Начну с первых (поскольку на арене истории они появляются много раньше вторых; бурный рост «научных» профессий – дело относительно позднейшего и даже главным образом будущего времени: ныне мы, безусловно, отслеживаем только начальные его этапы).

     Практические наблюдения показывают, что самой фундаментальной переменой, произошедшей с обществом в рамках развития ОРТ (общественного разделения труда) за последние полвека-век, выступает значительное разрастание сферы услуг. То есть появление множества разнообразнейших услуговых профессий и взрывной рост численности занятых в них людей (в передовых современных обществах они, как известно, составляют уже до 70% членов этих обществ). Сие, понятно, отнюдь не случайно, а отражает логику развития ОРТ – в части, касающейся закономерностей распределения рабочей силы по отраслям и профессиям (читай: функциональным стратам).

Разъяснять здесь эту логику детально я, конечно, не могу (ибо сие требует чрезмерного погружения в экономическую проблематику), однако укажу хотя бы на самое простое и очевидное. А именно на то, что развитие производительности труда в любой отрасли сокращает число работников, нужных для производства запрашиваемых обществом объёмов её продукции (при, подчёркиваю, сохранении или даже увеличении объёмов тех общественных ресурсов, за счёт которых они до того «кормились» и могут продолжать «кормиться»). Отчего эти работники перетекают в сферы, связанные с удовлетворением иных общественных потребностей, причём, само собой, менее значимых, чем те, удовлетворением которых они занимались прежде (иначе они перетекли бы туда гораздо раньше, а точнее, исходно в них и сосредоточивались бы). То есть общее направление «потока» именно таково, что рабочая сила постепенно (по мере, повторяю, соответствующего роста производительности труда) переходит в массе своей (но, естественно, не полностью) из более жизненно важных (и тем самым первоочерёдно осваиваемых) отраслей в менее важные. Из земледелия и животноводства (то есть из производства самого насущного – пищи) – в промышленность (производящую в основном уже блага не столько первой, сколько второй необходимости), а из обеих данных сфер, далее, – в сферу услуг (то есть в отрасли, «производящие» блага третьей, четвёртой и т.д. необходимостей).

Так и получается, что подавляющее большинство людей (членов обществ) рано или поздно оказывается занято в производстве не продуктов, а услуг. Сельскохозяйственный и промышленный сектора всё больше сужаются (причём, разумеется, вовсе не по объёмам производимых ими благ (каковые объёмы, само собой, поддерживаются тут на нужном, то есть удовлетворяющем общественный спрос на эти блага уровне), а лишь в плане численности занятых в них членов общества (то есть никакого падения роли материального производства в жизни общества не происходит, как это утверждают Д.Белл, Гэлбрейт и др.; снижается лишь «удельный вес» его работников)), а услуговый разрастается. Что мы и наблюдаем ныне в передовых странах. БОльшая часть их членов оказывает именно услуги: менеджерские, торговые, транспортные, погрузочно-разгрузочные, финансовые, брокерские, охранные, бытовые, ремонтные, медицинские (речь не о производстве лекарств), оздоровительные (фитнес и пр.), образовательные, юридические, социальные, дизайнерские, туристические, развлекательные (досуговые), информационные, наконец, просто физиологически-личные (косметологические, парикмахерские и др.) и т.д. и т.п.

     При этом данные отрасли:

1) и в целом (то есть любая из них) по своей природе существенно отличаются от промышленных (производственных) отраслей, а кроме того,

2) ещё и промеж собой различаются на (а) имеющие то или иное (то есть тоже градуирующее) отношение к обслуживанию производства (например, в виде транспортировки и реализации его продуктов), и (б) не имеющие его вовсе, а являющие собой услуги, оказываемые непосредственно конкретным людям как конечным потребителям. Причём последние, чисто «человеческие» отрасли, с одной стороны, как ясно, больше всего отличны от промышленных, а с другой – разрастаются с течением времени (как по их числу, так и по численности занятых в них членов общества) опережающими темпами (в силу всё того же закона перетекания рабочей силы из более значимых в менее значимые (по «весу» погашаемых ими потребностей) сферы деятельностей).

     Чем услуговые отрасли отличаются от промышленных в целом? Решающим образом – существенно меньшей ролью в них машинных и даже вообще «капитальных» (то есть дорогостоящих) средств производства. И чем больше услуги носят непроизводственный, то есть «очеловеченный», характер, тем меньше эта роль. Что из этого следует? То есть что вследствие этого характерно для данных видов деятельностей?

     Во-первых, относительно низкий «порог» входа в соответствующие бизнесы. Приобрести необходимые орудия труда здесь намного проще, чем в промышленности, а то и вообще по плечу любому среднеобеспеченному индивиду. Куда бОльших затрат тут зачастую требует освоение конкретных профессий, то есть приобретение соответствующих знаний и навыков.

     Во-вторых, меньший (не очевидно разорительный) конкурентный разрыв между богатыми и бедными конкретными услугодателями. Сравнительная производительность труда в данных отраслях (особенно, «человеческих») определяется не столько применением высокопроизводительных средств производства (поскольку, повторяю, они тут в большей своей части доступны всем, отчего этот фактор не может работать только на богатых), сколько (а) кооперацией и (б) личными умениями, навыками и талантами самих отдельных тружеников. Причём в целом ряде занятий первые роли играют именно последние преимущества.

     В-третьих, сниженная или полностью отсутствующая «внутренняя» специализация на отдельных трудовых операциях в ходе оказания одной конечной услуги. Для многих услуговых отраслей такое суперразделение труда вообще нонсенс: клиент не будет бегать, скажем, по отдельным парикмахерским, чтобы в одной постричься, в другой завиться, а в третьей покраситься.

     В-четвёртых, сниженная или полностью отсутствующая возможность использования наёмного труда. Как со стороны нанимателей (из-за невысокой отдачи от такого рода «эксплуатации» (не приводящей в движение решительно повышающие производительность труда средства производства; более-менее значимый эффект тут может дать только кооперация, а также укрупнение бизнеса)), так и со стороны потенциальной рабочей силы. Зачем идти работать по найму там, где вполне можно работать на себя?

     Всё это обусловливает преобладание стабильно индивидуального (квазиремесленного) характера труда специалистов услуговых отраслей, и в особенности тех, кто занят оказанием лично-человеческих услуг. Причём, подчёркиваю, сие обусловлено именно самой природой данных занятий, а вовсе не, например, низкой и устранимой первоначальной их неразвитостью: никакое развитие подобных деятельностей не может привести к их машинизации и преобразованию в капиталистические предприятия по типу промышленных. Трудовой индивидуализм – их неотъемлемая особенность.

     Кроме того отмечу и ещё два немаловажных момента. Во-первых, то, что основные источники благ указанной сферы, коими выступают сами её работники с их специальными умениями, навыками, знаниями и талантами, нельзя у их «владельцев» отобрать (при отсутствии рабовладения). По каковой причине обладание ими не требуется защищать законом. Выражаясь иначе, данные «средства производства» не нуждаются в институте частной собственности на них: они и так не могут быть отчуждены от их носителей. Аналогично, во-вторых, и сами блага (а не только их источники) данных отраслей суть живой труд, который невозможно ни отделить от его агентов (то есть отнять и складировать в виде запасов (богатств) у себя под кроватью), ни произвести в излишнем количестве (излишним здесь может оказаться лишь число конкретных спецов). То бишь и здесь, с одной стороны, тоже нет нужды в институте частной собственности (за неимением его предмета), а с другой – невозможен ещё и кризис перепроизводства.

     Что из всего этого следует? Главным образом фактическая незаинтересованность значительной части (а со временем и большинства) данных функционеров в праве частной собственности, в особенности, – на капитальные средства производства. Вот в сохранении основной части рыночных порядков, то есть в свободе купли-продажи, а также в распоряжении самими собой и своим трудом они заинтересованы. А в защите прав промышленных капиталистов (пусть даже и формально акционированных) на их заводы и товары (а также в защите сопряжённых с этим возможностей работодателей нанимать работников на грабительских условиях) – нет. Сия защита трудно отделима лишь от защиты прав на предметы, орудия, средства и продукты труда «продуктовых» товаропроизводителей в целом (вообще). Но работникам услуговых отраслей она уже в основном по барабану.

     Более того, право частного распоряжения капитальными средствами производства и их продуктами не волнует большинство предпринимателей сферы услуг лишь по роду их деятельности. Вот как «производители» услуг они вполне индифферентны в данном отношении. Но ведь это всё не только услугодатели, а ещё и просто люди, члены общества. И как таковым им свойственны уже иные интересы. А именно: в ограничении указанных прав распоряжения – в той мере, в какой их реализация частными собственниками общественно значимых средств производства (подчёркиваю: во-первых, не капиталов в виде денег, недвижимости и пр., а именно средств производства, во-вторых же, не любых средств производства, а лишь тех, от использования которых зависит благополучие значимого числа людей) наносит ущерб обществу. То есть здесь налицо стандартная ситуация выбора: если что-то приносит человеку одновременно и пользу, и вред, то он смотрит, что больше: польза или вред? Но когда это что-то для человека бесполезно, то он миришься с бесполезным лишь до тех пор, пока оно безвредно.

В таком положении в отношении института частной собственности на общественно значимые средства производства и находятся в своей массе представители сферы услуг. Как просто люди они неизбежно враждебны данному институту. Поскольку неограниченное частное распоряжение указанными средствами (преследующее, естественно, лишь цели обеспечения эгоистических интересов их собственников) способно причинить значительный вред обществу (в силу именно значимого общественного характера этих средств) и реально его обычно приносит. (Вопроса о справедливости частного присвоения данных средств производства и вообще общественных богатств я тут не касаюсь; стремление к справедливости, конечно, тоже является мотивом нашего поведения, но практически важны лишь интересы: чтобы люди принялись вдруг отстаивать справедливость, надо, по меньшей мере, чтобы несправедливость не была им выгодна).

     Таким образом, представители сферы услуг являются на деле интересантами ограничения института частной собственности. Во всяком случае той его, института, части, что защищает неограниченность прав распоряжения общественно значимыми средствами производства. И этот интерес представителей сферы услуг тем больше, чем общественно значимее становятся указанные средства производства (рост значимости коих – закономерное следствие всё большего совершенствования техники, ведущего к росту её производительности). Стало быть можно заключить, что экономические интересы данной группы функционеров сводятся к коррекции рыночных порядков в означенной их части. Что в принципе уже и осуществляется постепенно (в тех же передовых странах) отдельными шажками в виде антимонопольного, экологического и даже прогрессивно-налогового (то есть чисто распределительного) законодательства. (Отмечу ещё, что пошаговое ограничение распоряжения объектом есть на деле не что иное, как ползучая отмена частной собственности на объект: право собственности и есть право распоряжения; полномочия первой – это объёмы второго).

     А каково отношение ко всему этому деятелей науки, определяемое их положением в обществе? Оно в основных чертах сходно с описанным (с некоторыми нюансами типа того, что спецы данного толка мотивируются в своём поведении целями не столько обогащения, сколько реализации творческого потенциала). Отчего частная собственность на средства производства для них как для особых профессионалов также не является священной. А как люди вообще они заинтересованы в её ограничении на общих основаниях. При одновременной поддержке экономической свободы людей во всех прочих отношениях.

     В результате указанные две группы (каждая из которых есть, напоминаю, совокупность функциональных страт особого сорта) составляют на деле единую группу членов общества, обладающих сходными ГСИ (во всяком случае экономическими, но также, как будет ясно чуть ниже, и политическими). Дело остаётся только за их силой и способностями эту силу с толком употребить. Чем же они располагают в данных областях?

     К числу главных факторов их силы относятся (а) преобладающая численность (тем более в союзе с квалифицированными рабочими и с остаточными представителями индивидуального товарного производства типа фермеров и др.) и (б) относительно высокий общий уровень культуры, включая политическую грамотность. Обращаю внимание, что этих двух обстоятельств вполне достаточно для завоевания и удержания власти в условиях обычной (без каких-либо изысков в виде особых цензов и т.п.) устоявшейся демократии. Ибо в ней побеждают те интересанты определённых порядков, которые составляют большинство избирателей и притом устойчивы (благодаря своей грамотности) к различного рода популизму, вождизму и пр. Так что можно утверждать, что формой власти рассматриваемой группы в нормальной ситуации выступает именно стандартная демократия (со всеобщим избирательным правом и т.д.). (На всякий случай оговорюсь, что таково положение дел только в нормальной теоретической ситуации, то есть при изолированном бытии общества и при достижении им должного уровня развития; во всех иных случаях, например, при ведущем к порче электората неконтролируемом притоке в состав общества отсталых и маргинализированных мигрантов, картина, конечно, кардинально меняется).

     Сверх того, в качестве иных важных факторов силы рассматриваемой группы отмечу ещё её (в) значительное и, к тому же, всё возрастающее богатство (ибо по мере роста производительности труда у людей всё меньше (пропорционально) средств уходит на удовлетворение их жизненно важных нужд и всё больше – на погашение второстепенных, то есть в карман их погашателей), (г) зависимость основных современных производств от науки и (д) доминирование представителей данной группы в средствах массовой информации. Всё это, конечно, тоже добавляет данной группе авторитета и способности влиять на общественные дела.

     Суммируя все перечисленные моменты, заключаю, что данная группа, по всей видимости, является новым претендентом на доминирование в обществе.

     Как же эту группу следует назвать? Не знаю. Я, конечно, могу назвать её горшком и даже задвинуть, вопреки пословице, от греха подальше в печку. Однако, боюсь, меня неверно поймут. Поэтому благоразумно устраняюсь от этого архиважного дела. Буду пока (в ожидании чьего-нибудь творческого прорыва на данном фронте) называть сих очередных предполагаемых доминантов новой буржуазией (ввиду сохранения ими в значительной степени всё-таки рыночного характера).

 

ГДЕ «ЖЕРТВЫ», ВАНЬ?  Там, где имеется доминант, должны быть и те, над кем он доминируют. Кто же это в данном случае? Похоже, только представители тех групп, которые являются конкурентами и принципиальными («идейными») противниками новой буржуазии в борьбе за общественные порядки. То есть бюрократы и капиталисты. Больше некому. Ибо все прочие общественные слои (включая и мелких буржуа) отнюдь не враждебны ГСИ новой буржуазии: она их не грабит. Выгодная новой буржуазии система распределения благ носит не грабительский, а относительно справедливый характер (в той мере, в какой справедливость вообще достижима в человеческом общежитии). Во всяком случае я не вижу у представителей данной группы никакой возможности стянуть одеяло на себя, то есть не могу представить себе таких экономических порядков, которые были бы выгодны именно им и только им – в ущерб всем прочим членам общества. Это, конечно, не значит, что новая буржуазия тем самым непременно защитница обездоленных и угнетённых: она просто сама не в состоянии в массе своей быть угнетателем. Ну и, в силу своей повышенной образованности, – разве что более склонна к справедливости и гуманизму.

 

КЛАССЫ И КО   Теперь подытожу рассказанное. Итак, в истории, как можно видеть, встречаются разные виды групп с особыми положениями в обществе. Одни из этих групп (бюрократы, буржуа и новые буржуа) обладают и ГСИ, и силой, и способностями к установлению и поддержанию обусловленных этими ГСИ порядков. Другие же группы ущемлены в указанных отношениях либо полностью, либо частично (но всегда – в части ГСИ, отсутствие которых делает всё остальное (даже если оно имеется) бессмысленным). Первые группы я называю общественными классами. То бишь классы у меня – это группы людей, обладающие:

а) сходными особыми (то есть отличными от свойственных членам иных групп) экономическими и политическими обществоустроительными (а не просто разрушительными или вообще совершенно посторонними общественным порядкам) интересами (и, соответственно, единством целей и действий; впрочем, сие присуще и разрушителям). Это главный и решающий классовый признак. Без него классов нет в принципе (то есть группы, не обладающие им, – не классы), а с ним класс налицо даже в том случае, если его члены субъективно не дозрели до осознания своих ГСИ (впрочем, последнее несколько сомнительно: такого рода интересы обычно быстро дают о себе знать чисто практически. Тем, у кого они есть. Вот те, у кого ГСИ нет, оказываются тут в тупике, отчего в отношении них и приходится рассуждать о необходимости их дополнительного превращения из класса в себе в класс для себя);

б) достаточной (дающей шансы на победу) силой для борьбы за свои ГСИ, во всяком случае, в потенции. Вот этот признак, хотя и тоже необходим, но с оговорками. Поскольку, во-первых, значение имеет, как отмечалось, не абсолютная, а относительная величина силы. И поскольку, во-вторых, накопление силы – процесс исторический. Отчего принципиальным является не сиюминутное значение силы (которое может и не дотягивать до нужного уровня), а перспектива (или – для тех, у кого всё в прошлом, – ретроспектива);

в) способностью не только к захвату, но и к удержанию власти в обществе и, соответственно, к стабильному поддержанию обусловленных указанными ГСИ общественных порядков. С теми же оговорками, что и в отношении силы. 

     А как быть с теми группами, которые не дотягивают до нужного уровня или не проходят отбор вообще ни по одной статье? Некоторые из этих групп, а именно крестьяне и рабочие, тоже заслуживают определённого внимания. Почему? Потому что они (в отличие, например, от половых, этнических и т.п. групп) не чужие на этом празднике (или, вернее, с их точки зрения – похоронах) жизни. Ведь это никто иные, как главные «жертвы» соответствующих порядков и тем самым их противники, борцы против них. То есть они тоже (пусть и вынужденно) играют в данной пьесе важные экономические и политические роли. Отчего не учитывать их интересов и порождаемой ими активности (хотя бы и чисто разрушительного толка) нельзя. В связи с чем оные группы требуют и своего особого наименования. Допустим, «антиклассы» или «недоклассы».

     Ну и, наконец, обобщая обе данные разновидности групп (то есть классы и недоклассы) по их сходству в качестве участников борьбы за и против определённых общественных порядков, я даю им также общее имя «классоиды».

     Данное усложнение терминологии, разумеется, несколько усложняет пользование ею и придаёт иные смыслы ряду привычных словосочетаний (например, борьба классов тут – вовсе не то, что борьба классов и недоклассов (хотя именно так её обычно принято понимать): у двух этих видов борьбы разные борющиеся стороны, разные цели, разные перспективы и разное историческое значение). Однако, подчёркиваю, я ввожу сие усложнение вовсе не с кондачка, а по необходимости: опираясь на реальные различия соответствующих групп. Если имеются разные объекты, то им следует давать разные имена. Чтобы не путаться далее, рассуждая об этих объектах (из-за понятийного смешения всех их в одну кучу).

 

КАЖДОМУ – СВОЁ   Будучи разными видами рода групп, занимающих в обществе положения, имеющие отношение к общественным порядкам (то есть положения классоидов), классы и недоклассы закономерно играют и разные роли в теории общества. Причём не в том только (чисто идентификационном) смысле, что первые – выгодополучатели, а вторые – «жертвы» данных порядков, и не в качестве борцов за и против них. Такая идентификация классов и недоклассов не несёт никакой теоретической нагрузки (в рамках теории общества, но не других возможных теорий, касающихся иных объектов) и заслуживает только «технического» упоминания. Главным является куда более существенное различие.

Состоящее в том, что классы и только классы отвечают за характер указанных порядков; объяснение конкретики последних (то есть того или иного устройства общества) требует обращения к природе лишь данного вида групп. Недоклассы никакого отношения к этому делу не имеют. За исключением разве что того, что их силовая состоятельность (а вернее, несостоятельность) выступает одной из причин победы их противников. Отчего обращение к силовой состоятельности недоклассов является элементом объяснения этой победы. Но объяснение победы – не объяснение надстроечного устройства общества, которое гораздо важнее теоретически. Понять, почему энные социумы именно таковы, каковы есть (или были и будут) – одна из главных задач (целей) теории общества. И решить эту задачу, повторяю, можно, только исследуя природу (то есть общественные положения и вытекающие из них ГСИ) соответствующих доминирующих (теперь уже – в силовом отношении) групп (читай: классов).

     Ну а каково же тогда место в теории у недоклассов? Бог его знает. Оно – где-то на галёрке. Как объясняющее, например (помимо вышеупомянутой победы доминантов), те или иные нюансы классовых порядков в виде их сравнительной жёсткости-мягкости (что, понятно, зависит от силы сопротивления им со стороны их «жертв»). Но по большей части обращение к данным группам с их особенностями (как инструментам объяснения каких-то общественных реалий) оправдано при исследовании, видимо, не общественных порядков (то есть основополагающего устройства общества), а организации определённых типов производства, социальной структуры, форм политической и экономической активности (в том числе, борьбы) и тому подобных феноменов. То есть объектов не столько теории общества, сколько таких дисциплин, как экономика, политэкономия, социология, политология и пр.

 

ПОРЯДКИ СМЕНЫ ПОРЯДКОВ     Кратко опишу также вырисовывающийся из всего изложенного выше общий алгоритм развития общества. Глубинное течение этого процесса, как отмечалось, состоит в развитии функциональной структуры общества. В рамках этого развития, однако, на почве некоторых (вновь возникающих и преобразующихся старых) функциональных страт вырастают и некие побочные (уже вовсе не функциональные, а надстраивающиеся над ними) группирования людей – группирования по их особым обществоустроительным интересам. То есть в моей терминологии – классы. Каковые рано или поздно вступают в борьбу за свои ГСИ, то есть за выгодные себе общественные порядки (по итогам которой победители навязывают всем прочим членам общества свои правила игры (а также идеологию и мораль)).

     Причём – именно рано или поздно. То есть либо так, либо эдак. Вот само формирование классов всегда происходит не вдруг и сразу, а постепенно, маленькими шажками как качественного толка (то есть преобразующими именно природы функциональных страт и, соответственно, их ответственные за наличие ГСИ положения в обществе), так и по линии накопления классами силы для завоевания и удержания власти. Но ввязывание классов «в борьбу за это» может идти уже по-разному: и постепенно (эволюционно), и скачком (революционно). В зависимости от исторических условий (то есть степени исторического развития как социумов, так и самих людей), характера навязываемых перемен (определяемого по многим разным параметрам, например, степенью их соответствия общим интересам общества, их первичностью или вторичностью (задающими наличие или нет сопротивления этим переменами со стороны свергаемых классов) и т.п.) и, наконец (в случае вторичности перемен), – даже от природы свергаемых или захватывающих власть классов.

     При этом в первом (эволюционном) случае становление и упрочение новых порядков идёт параллельно процессу формирования заинтересованных в них классов, то есть столь же пошагово (мало-помалу), длительно (в рамках смены целого ряда поколений) и тем самым незаметно для людей. Общество здесь само собой постепенно перетекает из одной надстроечной формы в другую. Что имеет место при генезисе бюрократических и ново-буржуазных порядков.

     Во втором же (в революционном) случае смена общественных устройств происходит «взрывным» способом, то есть резко, одномоментно и по итогам ожесточённых силовых столкновений.  Что, как понятно, может иметь место только у вторичных перемен – при усиленном сопротивлении им со стороны старых, свергаемых господ. Тут эволюционные формирования новых классов не сопровождаются попутными преобразованиями политических и экономических систем, а вынуждены продолжаться без оных вплоть до накопления новыми претендентами на господство критической массы качественных и силовых метаморфоз. То есть до той поры, пока эти претенденты не станут наконец достаточно сильны, чтобы ввязаться в драку и победить в ней. Сие, как известно, характерно для смены бюрократических порядков буржуазными.

 

ФОРМАЦИИ И ФОРМАЦИОННОЕ РАЗВИТИЕ   Впрочем, для теории общества больше важен не порядок смены общественных порядков, а само то, что последние:

а) суть выражения обществоустроительных интересов конкретных доминирующих на энном этапе развития ОРТ классов и

б) так или иначе (то есть эволюционно или революционно), но сменяются вслед за сменой доминантности их бенефициаров.

Отсюда следует, что развитие общества в его надстроечной части носит стадиальный характер (ну, а поскольку всякая конкретная надстройка общества есть отражение столь же конкретного этапа развития функциональной структуры общества, то стадиальным надо признать и развитие последней: просто роль признака каждой стадии развития структуры общества играет характер соответствующей надстройки). В чём это выражается?

     С одной стороны, в наличии самих стадий. Даже в том случае, когда генезис определённых общественных порядков размазан на века или десятилетия (то есть когда грань между ними исторически размыта), всё равно выделяются целые эпохи явного преобладания тех или иных из них. То есть эпохи господства соответствующих классов. Ведь пока общество находится под контролем любого из последних, общественные порядки закономерно носят устойчивый характер, отвечая запросам господ, то есть отражая их положение в обществе (классовую суть). Тем самым тут неизбежными являются длительные пребывания общества в определённых стабильных состояниях.

     С другой же стороны, сами эти состояния, во-первых, не вечны, а сменяются, а во-вторых, сменяются не хаотически, а в определённом порядке – вслед за развитием (усложнением) функциональной и связанной с нею классовой структуры общества. Отчего смена указанных состояний происходит:

а) в направлении от менее к более «прогрессивным» и

б) во всех обществах в одной и то же последовательности. (Конкретно: тут всегда первичны бюрократические порядки, а им могут наследовать только буржуазные и т.д.; никакое перескакивание через этапы такого их следования невозможно, ибо данные порядки – не нечто, навязываемое обществам волей людей, а отражения их (этих обществ) функциональных и, соответственно, классовых структур, которые не прейдеши и которые изменяются только с развитием ОРТ. То есть исключительно естественным образом. Единственное, что может как-то ускорить данный процесс, – это развитие в рамках отсталых порядков (под давлением внешних обстоятельств, включая прямое внешнее вмешательство в дела конкретных обществ) функциональной структуры передового толка).

     Всё это вкупе и означает, что развитие общества стадиально, то есть представляет собой последовательную смену определённых его состояний (стадий). Данные состояния-стадии я именую (следуя в этом традиции марксизма) формациями, а их смену по ходу развития функциональной и классовой структуры общества – формационным развитием последнего. К сему добавлю ещё, что раз формационная идентичность выражается де-факто в определённых общественных порядках, а сами они отражают ГСИ и навязываются обществу с подачи определённых классов, то правильно будет называть соответствующие конкретные формации именами указанных классов (что, собственно, с тем или иным успехом обычно и делается). То есть в истории покуда имели и имеют место бюрократическая и буржуазная формации.

_________________________

 

     Такова моя концепция в общих чертах. (Если что-то важное осталось недоразжёванным и тем более непонадкусанным, то в этом прошу винить моего стоматолога). 

Теперь посмотрю с данной колокольни на предлагаемое нам Марксом. Ведь, с одной стороны, нас призывают вернуться к его учению. С другой стороны, на примере разбора его позиции нужно дать дополнительные разъяснения своей (ведь всё познаётся в сравнении). А с третьей стороны, попутно можно осветить ряд важных методологических вопросов.

     При этом писать я буду в основном о недостатках марксизма, а не о его достоинствах. О последних незачем и упоминать: на них достаточно лишь указать пальцем. А вот с недостатками нужно разбираться и разбираться. Поскольку тут, помимо тыканья в них пальцем и голословного объявления их недостатками, требуется ещё и как-то доказывать, что это именно ошибки, заблуждения, неправильности и т.п. Критика, увы, куда более трудозатратна, чем славословия.

Итак, приступаю.

 

3. Вопросы методологии

 

     Раз моей задачей является критический разбор концепции Маркса (и Ко в лице его продолжателей), то правильнее всего начать с разъяснения того, как вообще следует критиковать, то есть с методологии самой критики. Нельзя придираться к чему-либо, не зная, как это следует делать.

 

ТИПЫ КРИТИКИ   Характер критики (то есть набор возможных критических приёмов) определяется характером критикуемого. Так, умозаключения любого толка (взятые именно как таковые, то есть как выведения из посылок) могут быть подвергнуты только логической критике. То есть проверке этих выведений на соответствие законам и правилам логики. Суждения (утверждения) разных видов допускают уже более широкий круг проверочных операций. Некоторые из них, правда, тоже подвержены лишь логической критике (но уже не только по линии правильности их выведения (это касается суждений, являющихся выводами умозаключений), а и в части их осмысленности, непротиворечивости, совместимости составляющих их понятий, правильности формирования этих понятий и др.), а другие, напротив, поддаются лишь критике (подтверждению или опровержению) фактами (таковы чисто практические утверждения типа «этот дом выше того», «этот лист – жёлтый» и т.п.). Однако имеется и весьма обширный пласт суждений, к которым можно подступиться как с логической, так и с фактической критикой.

     Ещё более сложный случай – теоретические концепции (а все концепции по определению – теории, то есть обязаны быть таковыми; концепция, не являющаяся теорией, – не концепция). Во-первых, все они суть комплексы многочисленных и разнообразных суждений и умозаключений, отчего их критика неизбежно может быть как логической (во всех её нюансах), так и фактической. Причём, с одной стороны, её (критики) объектами являются тут именно сами данные составляющие теории отдельные суждения и умозаключения. Обнаружения тех или иных их ошибочностей компрометируют состоящие из такого «недоброкачественного материала» концепции (нередко даже этого уже вполне достаточно для их опровержения). С другой же стороны, возможна также логическая и фактическая критика теорий, взятых (каждая) в целом. Логическая критика сводится к показу того, что куски  конкретных теорий не стыкуются друг с другом, то есть к обнаружению «внутренней» противоречивости теорий. А фактической проверкой теорий в целом выступает практическое обнаружение или нет предсказываемых ими явлений. При этом обнаружения таких явлений выступают фактами, подтверждающими предсказывающие их теории (и тем самым повышающими их авторитет, но ещё не доказывающими их истинность), а необнаружения – вчистую опровергающими оные. (Добавлю, что делу опровержения тут служат и обнаружения противоречащих данным теориям фактов). Но этим их критика не исчерпывается.

     Ибо, во-вторых, теории – не просто сваленные в кучу или даже как-то (например, по сходствам) систематизированные наборы суждений и умозаключений, а именно их системы, выстроенные по особым правилам. Соблюдение коих тоже может быть отдельным предметом разбирательств. Иначе говоря, теории могут быть подвергнуты ещё и методологической критике, касающейся правильности их выработки, построения, идентификации составляющих их суждений в качестве именно теоретических и т.д., то есть касающейся соответствия требованиям, предъявляемым к теориям. Что же это за требования?

 

ВСЕГДАШНОСТЬ   Прежде всего повторю то, что уже написано выше. Простейшим из указанных требований является всегдашность того, что является теоретическим. То есть обязательность его присущести тому, что выступает объектом теории. То, что встречается не всегда, не в любом её объекте, случайно для него, не теоретично. Отчего обращение к такому необязательному (то есть включение его в теорию объекта) – ошибка.    

     В данном случае важным примером сего является представление об особом азиатском способе производства. «В предисловии к работе «К критике политической экономии» (да и во многих других местах – А.Х.) К.Маркс выделял азиатский, античный, феодальный и буржуазный способы производства» (при цитировании я буду специально отмечать только авторство Маркса, Энгельса и Ленина, а цитаты из работ советских учёных оставлю безымянными). Данные способы производства явно не наследуют друг другу как этапы развития общества вообще. При том что способы производства в марксизме – основания (и даже синонимы) формаций (сие видно уже из того, что в приведённом ряду, наряду с азиатским и античным, упоминаются также феодальный и буржуазный способы производства). Отсюда получается, что формации – это не последовательные ступени развития, через которые в обязательном порядке проходят все общества (то есть каждое из них) – хоть азиатские, хоть нет, – а сугубо региональные явления, никак не соотносящиеся между собой стадиально (то есть тут наблюдается несоответствие логике формационной концепции).

Азиатские общества движутся по одному историческому маршруту, средиземноморские – по другому, западноевропейские – по третьему (а есть ведь ещё и мезоамериканские, африканские, российское и пр. общества, да и сами азиатские, античные и западноевропейские социумы далеко не однородны по своим экономическим порядкам, то есть по «способам производства»). При чём же здесь тогда теория общества вообще (то есть взятого как род)? Тут должны фигурировать уже вполне автономные друг к другу теории, по меньшей мере (согласно приведённой цитате), трёх разновидностей обществ.

     И такие теории возможны. Но – в качестве теорий (во множественном числе), описывающих исключительно цивилизационные особенности тех или иных видов социумов, а не как теория (в единственном числе) общества вообще (любого общества). Последняя должна игнорировать видовые различия обществ, ухватывая только их родовые (всегдашние, общие для всех для них) черты. В ней нет места ни азиатской, ни античной, ни какой-либо ещё подобной региональной уникальности (в связи с чем, кстати, неудачным выглядит и термин «феодализм», ибо специфическая система феодов даже в самой Западной Европе не была всеобще распространенной, не распространяясь уже о её нехарактерности для многих прочих обществ древности и средневековья (а тем более бюрократических обществ современности)).

Все эти уникальности (различности) должны быть тут «сняты» обобщением, то есть отброшены в процессе выявления их «альтер-эго» – сходств, которые только и могут быть приняты во внимание в подлинно общей теории общества. И это тождество практически всех древних и средневековых обществ (за исключением лишь отдельных торгово-ремесленных, то есть как раз протобуржуазных, городов-социумов Малой Азии (Финикия), Северной Африки (Карфаген), Греции (Афины), Италии (республиканский Рим, Генуя, Венеция), Северной Руси (Новгород, Псков) и пр.) обнаруживается именно в том, что они – бюрократические, то есть находятся под властью управленцев (хоть азиатских, хоть европейских) и функционируют в рамках устанавливаемых последними порядков.

 

ИЗОЛИРОВАННОСТЬ РАССМОТРЕНИЯ   В то же время всегдашняя встречаемость чего-то в объекте не означает ещё его (этого всегда встречающегося) непременной теоретичности. Вот невсегдашняя встречаемость – явный признак нетеоретичности, но не наоборот. Всегда встречающееся тоже может быть вполне случайным для данного объекта, то есть обусловленным внешними ему стабильными обстоятельствами. Подлинно закономерным для объекта (и, тем самым, теоретичным для него, элементом его теории) является лишь то, что непосредственно вытекает из самой его природы. То есть всегда присуще ему именно по этой причине – как имманентное и потому неотъемлемое. Отсюда всякая теория, как опять же указывалось выше, должна брать свой объект лишь как изолированно существующий, то есть в том, что он представляет собой и как проявляет себя по собственной природе.

     Этому требованию в марксизме не отвечает, в частности, уже идея рабовладельческого способа производства. «В последующих трудах К.Маркса и Ф.Энгельса речь идёт только о пяти общественно-экономических формациях: первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и коммунистической». Здесь, конечно, тоже не всё ладно со всегдашностью, а именно – то же рабовладение вовсе не тотально для ранних (первичных) обществ. Мысль о нём как об особом способе производства внушена классикам марксизма исключительно реалиями античных обществ: нигде больше в древности рабство не играло заметной (а тем более ведущей) экономической роли. Как сие ни пытались бы доказать (притягиванием всего подряд за уши) советские учёные (о рыночном происхождении собственно античного рабства (равно как и позднейшего рабовладения в южных штатах США) и его, тем самым, особым образом искажённой буржуазной природе я тут распространяться не буду: см. на этот счёт «Теорию общества», т.2, часть четвёртая, раздел второй).

     Тем не менее в указанной «пятичленке» всё-таки хотя бы формально выдерживается логика стадиальности развития обществ: все перечисленные формации мыслятся как последовательно сменяющие друг друга, как «этапы большого пути» (правда, в пятичленный ряд напрасно включена первобытность, которая является периодом становления, а вовсе не развития социумов (о коммунизме же я просто молчу)).

Однако этот плюс перекрывается, помимо невсегдашности рабства, ещё и минусом в виде нарушения требования изолированности. Ибо рабовладение в его классической античной (да и позднеамериканской) форме не существовало (и не могло существовать) в отдельно взятых обществах: для него требовалась внешняя им социальная среда, так называемая периферия, откуда главным образом и черпалась (посредством войн и набегов) рабская рабочая сила. То есть развитые рабовладельческие общества (в которых рабство только и является реально экономически весомым) по самой своей природе не могут быть изолированными и, стало быть, рассматриваемыми как таковые. Это объект уже не теории общества, а теории взаимодействий обществ (или, если угодно, «мир-системного» анализа). Отсюда рабовладельческий «способ производства» не теоретичен (с точки зрения теории общества) и, соответственно, не формационен (не представляет собой особую этапную формацию). (Ну, а то, что даже в своём «классическом» античном варианте этот «способ производства» по всем статьям не отвечает канонам общественно-экономической формации, я подробно показываю в «Теории общества», т.3/1, часть шестая).

 

СМЫСЛ «МЕРОПРИЯТИЯ»   Следующий блок требований, предъявляемых к теориям, связан с их предназначением. Зачем они вообще нужны? Что за цели люди преследуют, вырабатывая теории?

     Таких целей, по сути, две. Одна – чисто практическая. Это – обеспечение предсказаний. Теории надобны нам в первую очередь для того, чтобы, опираясь на них, предвидеть те или иные явления, события и пр. (важность чего для обеспечения эффективности любых наших действий очевидна). Вторая цель теорий уже как будто бы менее «меркантильна», ибо сводится по внешней видимости к удовлетворению лишь нашей любознательности. В этом плане мы используем теории для объяснений того, что само по себе уже дано нам и не требует предсказаний, но что нам хочется не просто наблюдать, фиксировать и как максимум обобщать (что суть чисто индуктивные операции), а ещё и понимать: почему сие происходит (произошло), что это такое в действительности (какова его сущность) и т.п.

     При этом данные две решаемые теориями задачи теснейшим образом связаны между собой. Поскольку предсказывать явления и события в любой области можно, только оперируя относящимися к делу закономерностями, а познать эти закономерности с должной уверенностью возможно в основном путём объяснения аналогичных известных нам явлений и событий. Объяснения суть важнейшие и необходимые умственные операции (в особенности в не допускающих экспериментирование «нелабораторных» ситуациях; впрочем, и при возможности экспериментов невозможно обойтись без объяснения (то есть без интерпретации) их результатов), в ходе которых мы выявляем закономерности (которые затем и используем для предсказаний). То есть объясняя, мы не просто удовлетворяем наше любопытство, нет: объяснения играют ещё и серьёзнейшую практическую роль (сам инстинкт любознательности недаром навязан нам естественным отбором) в качестве главного способа познания закономерностей (являющегося обычно абдуктивным их выведением; другими способами тут выступают дедукция (то есть выведение из более фундаментальных фактов) и индуктивное обобщение (в том числе, экспериментальных данных)).

     Отсюда первоочередной целью любой теории является объяснение того феномена, теорией которого она является. Умозаключения об объекте, которые никак не объясняет его происхождение, устройство, функционирование и развитие (а отчасти – со стороны объяснения реакций объекта на внешние воздействия его внутренней природой – и эволюцию), – это по меньшей мере не его теория. Ну а если умозаключения не объясняет вообще ничего (хотя бы в отношении других объектов), то это и не теория вообще.

     Предлагаю рассмотреть в этом разрезе мою концепцию. Она сплошь носит объясняющий характер. Я ставлю перед собой и в меру сил решаю задачу именно объяснения основных общественных реалий, то есть устройства (базового и надстроечного) общества и процессов его происхождения, функционирования (в рамках регулирующих оное определённых порядков) и развития (обусловливающего смену указанных порядков).

А как в этом плане обстоят дела у Маркса и Ко? В принципе его концепция также нацелена на объяснение. Тех же самых реалий. Однако её объяснительный потенциал оставляет желать много лучшего. Ввиду её, с одной стороны, недостаточной проработанности, а с другой – существенной ошибочности (каковые недостатки, по-видимому, обусловливают друг друга). Что конкретно я и постараюсь показать (доказать) при непосредственном анализе положений марксизма.

     Пока же проясню некоторые важные особенности объяснений чуть подробнее. Во-первых, с прицелом на то, что все они должны быть свойственны теориям, а во-вторых, потому что непонимание того, что такое объяснение, ведёт к тому, что за объяснение принимается то, что им на самом деле не является.

 

ФОРМА   Прежде всего отмечу, что объяснения бывают разные. Можно объяснять, что это такое (в том числе, например, значение слова «объяснение», чем я сейчас и занимаюсь), как это устроено, что нужно сделать, чтобы добиться этого, как проехать из пункта А в пункт Б, куда это движется, откуда пришло и т.д. и т.п. То есть объяснения в широком (бытовом) смысле – это ответы на самые разные вопросы. Однако меня интересуют только теоретические объяснения, то есть те, что связаны с выявлением закономерностей. Такие объяснения представляют собой ответы главным образом на вопрос «почему?», требующие обращения к неким фактам и закономерностям, то есть выведения объясняемого из первых с помощью вторых.

     Тем самым любое теоретическое объяснение по форме – дедуктивное умозаключение (или цепь таких умозаключений, цепочка прослеживаемых зависимостей), элементами коего выступают (а) посылки (констатации фактов), (б) законы (описания закономерностей) и (в) выводы (из первых с опорой на вторые). (Кстати, обнаруживаемые в ходе объяснений закономерности чаще всего – вовсе не те, что обусловливают данное выведение: последние, скорее, обязаны тут быть уже установленными; обнаруживаемые же законы в основном суть как раз то, что выводится).

Возьму, к примеру, классику. Сократ – человек (это факт, посылка). Все люди смертны (это закон). Сократ смертен (это вывод). Ну а всё данное умозаключение в целом – объяснение такого явления, как смертность Сократа (ответ на вопрос «Почему он смертен?»), и одновременно установление закономерности (неизбежности) его смерти.

     Таким образом, повторяю, объяснения суть умозаключения, то есть дедуктивные выведения объясняемого из чего-то другого с помощью третьего (законов). Сему как будто бы противоречит написанное выше утверждение, что большинство объяснений носит абдуктивный (то есть предположительный) характер. Но это противоречие – кажущееся. Абдуктивный характер объяснению придаёт лишь либо:

1) сомнительность (гипотетичность) его посылок и/или законов (в этом случае достоверность и того, и другого как раз удостоверяется верностью выводов, то есть подтверждением их фактами);

2) возможность следования объясняемого ещё и из иных посылок и закономерностей (то есть другого его объяснения), ну и,

3) всё это вместе, взятое в той или иной комбинации.

Сама же по себе форма объяснения – чисто выводная, дедуктивная; объясняемые явления должны быть тут необходимыми логическими следствиями энных посылок и законов, то есть соответствующих умозаключений. (Поясню примером: предположим, найден труп с характерной вмятиной на голове и лежащий рядом кирпич. Какие тут могут возникнуть соображения? 1. Кирпич проломил голову пострадавшего, упав с крыши. 2. Кирпичом пострадавшего ударил кто-то другой, а потом бросил кирпич рядом и ушёл. 3. Пострадавшего убили чем-то иным, а кирпич просто или валялся тут же случайно, или брошен специально, дабы запутать следствие. И т.д. И всё это – предположения, равно возможные ответы на вопрос о том, что произошло. Выбор любого из них в качестве версии – гипотеза, абдуктивное объяснение произошедшего. Но вот сами суждения, что упавший с крыши кирпич обязательно имел бы следствием подобное повреждение или что удар сходным предметом так же неизбежно привёл бы к нему суть уже – каждое в отдельности – дедуктивные умозаключения).

 

ПРЕДПОСЫЛКИ ТЕОРИЙ   Далее отмечу, что и посылки, и законы, и выводы суть утверждения (суждения). Со всеми их особенностями. В числе которых выделю, во-первых, наличие у этих суждений разной достоверности (высшей степенью которой выступает истинность), а во-вторых, то, что место каждого из суждений в умозаключении в виде либо посылки, либо закона, либо вывода определяется не столько содержанием умозаключения, сколько решаемой задачей. Например, байка о Сократе может быть переиначена и так: «Разумны только люди. Сократ разумен. Сократ – человек» (где последнее утверждение – вывод, а не посылка). Или: «Сократ разумен. Сократ – человек. Некоторые люди разумны» (где то же самое утверждение – закон). То есть любое вообще суждение может играть любую из отмеченных ролей; то, что в суждении утверждается, само по себе значения при этом не имеет: конкретную роль суждениям сообщает лишь контекст, в котором они используются.

     Отсюда то, что является выводом одного умозаключения, может быть посылкой другого или законом третьего. Именно благодаря этому умозаключения и выстраиваются в целые системы, включая теоретические. Теория – это комплекс умозаключений, объединённых «изнутри» – их логической связью (то есть как раз тем, что выводы одних умозаключений выступают посылками либо законами других), а «извне» – единством объясняемого объекта (я не добавляю здесь «взятого в том или ином его аспекте», ибо понятие «объект» и без того обозначает некий (любой) предмет нашего внимания в некой его определённости).

 

ЯНУС: ВИД СЗАДИ   Теперь укажу, что дедуктивное выведение – форма не только объяснения, но и любого логического доказательства. Что это означает? Что объяснения, по сути, – прежде всего доказательства (принадлежат к роду доказательств). Объяснять, значит доказывать. В то же время это не доказательства вообще, а лишь особый их вид – логические доказательства. Наряду с коими имеются ещё и фактические подтверждения (доказывание в этом плане есть антитеза критики, которая, как отмечалось, тоже бывает как логической, так и фактической). Ибо доказывать можно также простыми апелляциями к непосредственным наблюдениям.

 

НЕТЕОРЕТИЧНОСТЬ ИНДУКЦИИ   Однако, подчёркиваю, объяснения – это только логические доказательства. Поскольку при объяснениях требуются именно умозаключения, выведения одного (объясняемого) из другого. Простые констатации каких-либо фактов, то есть данных опыта, ничего не объясняют. Независимо от их содержания. Это лишь констатации и всё. Отчего простые констатации и не являются элементами теорий, то есть не теоретичны. Теории не оперируют индуктивными доказательствами – как именно доказательствами. Они, конечно, пользуются эмпирически доказываемыми фактами, но лишь в качестве своих исходных положений, то есть посылок и законов своих отправных (первичных по месту в составляющих их логических цепях) умозаключений. Сами же по себе любые ссылки на опыт – не собственные инструменты теорий. Такого сорта аргументация в теориях (как объяснениях по природе) неприменима.

     Кроме того, эмпирически установленные (и преобразованные нашим разумом в утверждения) факты – это лишь знания (утверждения) в лучшем случае о всегдашнем, то есть всегда встречающемся. При том что одного только обнаружения такового, как указывалось выше, мало для заключения о его теоретичности. Тут требуется ещё доказательство его имманентности объекту теории, то есть выведение этого всегдашнего из природы последнего.

 

НЕДОСТОВЕРНОСТЬ ИНДУКЦИИ   Изложенное касается нетеоретичности эмпирических доказательств. Но они хромают и на другую ногу. А именно: доказывания ссылками на опыт всегда имеют ограниченную достоверность (убедительность, доказательность). Точнее, они являются абсолютно достоверными лишь в тех случаях, когда речь идёт (суждения высказываются) о сугубо конкретных объектах. То есть таковы лишь утверждения типа «Этот «X» есть (обладает свойством) «Y»». Если наблюдения подтверждают (доказывают) сие, то это истинное суждение. Однако теории – не суждения об отдельных конкретных фактах. Они всегда касаются их целых классов, то есть толкуют о родовых сущностях своих объектов. Отчего теоретические утверждения носят форму «Все «X» суть «Y»». И вот это доказать опытным путём уже куда труднее. И даже в принципе в подавляющем большинстве случаев (а то, пожалуй, и во всех, кроме одних только онтологических утверждений, касающихся всего сущего и выводимых (дедуктивно!) из природы существования) невозможно. Почему?

     Во-первых, потому что зачастую практически нельзя пронаблюдать все объекты «X». Из-за чего вывод «Все «X» суть «Y»» приходится делать только по аналогии. Если все наблюдённые «X» обладают данным свойством («Y»), то есть резон предположить, что оно присуще и тем «X», что остались вне поля зрения. При этом понятно, что чем больше таких наблюдений, тем авторитетнее (убедительнее) выглядит соответствующее индуктивное умозаключение. Но всякая аналогия тем не менее лишь гипотеза, а не строгое доказательство. 

     Во-вторых, потому что и полная индукция не даёт абсолютной уверенности в основывающемся на ней обобщении. Вот, допустим, удалось пронаблюдать все известные нам «X», и всюду мы обнаружили обладание ими свойством «Y». Это, конечно, делает обобщение «Все «X» суть «Y»» куда более достоверным, чем простое умозаключение по аналогии (исходящее из ограниченного числа наблюдений). Однако и здесь истинность этого умозаключения всё равно остаётся под вопросом. Ибо не исключено бытие ещё каких-то «X», которые нам просто здесь и сейчас неизвестны (не даны) и которые не имеют указанного свойства. То есть даже полная индукция не является абсолютным доказательством, устанавливающим истину (повторяю: в части не конкретных, а обобщающих суждений, которые только и используются в теориях).

 

ТЕНЬ НА ПЛЕТЕНЬ   Таким образом, все эмпирически установленные факты в той или иной степени недостоверны (я не пишу «не истинны», ибо недостоверность – не неистинность, а лишь недостаточная доказанность). Сие порождает проблему. В том числе, и для теорий. Ведь их посылки и законы тоже суть суждения о фактах. Эти суждения, конечно, сами могут быть выводными и даже выводными из также, в свою очередь, дедуцированных посылок и законов (цепочки дедуктивных умозаключений, приведших к отправным посылкам и к законам энной конкретной теории, могут быть крайне протяжёнными), однако как верёвочке ни виться, а конец будет. В каком-то исходном звене вся сия логическая цепь всё равно обязана упираться в посылки и законы, установленные чисто опытным путём. С их отмеченной врождённой не абсолютной достоверностью. Бросающей тень и на достоверность всего, что из них следует, включая соответствующие теории. Как быть с этим печальным обстоятельством? На его счёт имеются четыре успокаивающих психотерапевтических соображения.

 

«БОГ В ПОМОЩЬ!»   Во-первых, не всё так плохо с исходными фактами. Потому как среди них попадаются и такие, которые даны наблюдателям не только эмпирически, но обладают и абсолютной логической убедительностью. Это касается факта существования. Каковое, безусловно, (а) есть и, к тому же, (б) тотально (ибо Ничто не существует по определению). То есть наличие существования и отсутствие Небытия являются неоспоримыми фактами. Суждения «Бытие есть» и «Небытия нет» абсолютно достоверны. Или истинны. Ибо иное просто невозможно. Утверждения «Бытия нет» и «Небытие есть» явно алогичны.

     Отсюда следует многое. Из природы феномена существования и его тотальности можно вывести характер любого сущего (существующего вообще), то есть необходимость (логическую!), в частности, его определённости (и тем самым наличие свойств и связанных с ними закономерностей), относительности (и тем самым наличие отношений с их закономерностями), структурности, множественности, активности, изменчивости и длительности (как предпосылок идеи времени), отдельности, ограниченности и протяжённости (как предпосылок идеи пространства) и т.д. и т.п. То есть всего того «материала», установление коего есть дело философии (как онтологии), и который лежит в основании всего нашего знания (как его базовая конструкция) и познания (как направляющая его методология) – в любых конкретных областях.

     Например, в самом начале данных заметок я сходу заявил, что общество – система. Что это – эмпирически установленный факт? Разумеется. Но не только. Данное утверждение можно доказать и логически. Дедуцировав его именно из отмеченного онтологического «материала». Каким образом? Показав, с одной стороны, что все материальные объекты (сущее) необходимо системны (состоят из каких-то элементов, внутренне структурны), а с другой, что общество – материальный объект (последнее легко доказать методом исключения, то бишь показав сначала, что все существующие объекты категориально суть либо материя, либо её действия, свойства и отношения, а затем, что общество – не действие, не свойство и не отношение).

     Таким образом, имеется большое количество фактов, притом из числа самых фундаментальных, обладающих достоверностью наивысшей пробы. На них можно опираться в рассуждениях без каких-либо сомнений.

 

МАТЕМАТИКИ, ПОДВИНЬТЕСЬ!   Во-вторых, проблему достоверности теорий можно и объехать на кривой козе. Попросту отделив их логические содержания от практического применения. Подобно тому, как это сплошь и рядом делают математики, выдвигающие основоположения многих своих теорем чисто произвольно (предваряя сие хитрым выражением «допустим, что…»), а потом исследующие то, что из допущенного вытекает. И тем самым выдающие в результате на-гора не что иное, как теории. Которые впоследствии иногда вдруг оказываются удачными описаниями устройств и «поведений» каких-то вполне реальных объектов, то бишь находят и практические применения (что, впрочем, ценят уже не сами математики, которых волнует лишь логическая строгость их построений, а физики, химики, биологи, экономисты и пр.).

     Вот так и мне ничто не мешает просто от фонаря взять и представить себе систему с заданными свойствами, то есть образованную взаимодействиями элементов, обладающих потребностями и разумом (с соответствующими, конечно, определениями всех этих понятий). И затем вывести отсюда все закономерные следствия, построив теорию данного сочинённого объекта. Будет ли эта теория недостоверной? Логически (при условии соблюдения в ходе её построения правил и законов логики) – ничуть нет. Сомнения может вызывать лишь наличие описываемой ею системы в реальности. Но это уже совсем другой компот. Это проблема приложимости данной теории к тем или иным реальным объектам, а не её собственная сомнительность в качестве чисто логической конструкции. Тут всегда можно с уверенностью утверждать, что если обнаружится реальная система с указанными свойствами, то она непременно будет такова, какой её описывает моя придуманная теория. То есть право последней на существование в таком случае никак не зависит от степени достоверности каких-либо фактов вообще.

 

ЧЕМ ДАЛЬШЕ В ЛЕС, ТЕМ БОЛЬШЕ ДРОВ   В-третьих, обозначу ещё раз тот момент, что протяжённость иных цепочек умозаключений может быть весьма большой. При том что от их длины зависят достоверности конечных выводов. Ведь чем больше цепи умозаключений, тем, с одной стороны, фундаментальнее (и, стало быть, достовернее) лежащие в их истоках эмпирически установленные факты (обобщения), а с другой – весомее их (этих цепей) логическая составляющая в сравнении с эмпирической. Отсюда:

а) при большой длине цепочек умозаключений достоверность связанных с ними теорий обычно вполне достаточна, чтобы смело руководствоваться ими в объяснениях и предсказаниях, а кроме того,

б) всегда есть возможность удлинить эти цепочки умозаключений и тем самым повысить достоверность связанных с ними теорий (если сия достоверность кого-то не устраивает в её имеющемся состоянии).

    Например, то индуктивное обобщение, что все люди смертны, вполне (как будто бы) убедительно и само по себе. Однако при желании его можно дополнительно подкрепить, обратившись к тем особенностям людей, которые обусловливают их смертность, далее – к тем обстоятельствам, которые обусловливают эти особенности и т.д. Чем больше тут углубляться в тему, тем убедительнее будет вывод, что все люди смертны, причём уже не как чисто индуктивное обобщение данных соответствующих наблюдений, а как дедукция из более фундаментальных фактов. Одновременно при этом достоверность указанного утверждения будет повышаться – вплоть до того, что сомнения в правильности утверждения на каком-то этапе станут пренебрежимо малы.

 

НЕ ДОВЕРЯЕШЬ? ПРОВЕРЯЙ!  Ну и, наконец, в-четвёртых, напомню, что достоверность теорий (и вообще любых умозаключений) определяется не только достоверностью их исходных положений, но и соответствием выводов теорий реальным фактам, то бишь объяснительным и предсказательным потенциалом теорий. Иные концепции строятся даже на весьма сомнительных (неочевидных) фундаментах (постулатах) и тем не менее завоевывают всеобщее признание в силу именно успешной их работы на указанных поприщах. Аксиоматичность или хотя бы явная эмпирическая очевидность (аксиомы, строго выражаясь, – это не просто то, что не требует доказательств в силу своей очевидности, ибо очевидность бывает двух сортов – логическая (по определению) и эмпирическая; аксиомы – логически очевидные положения; эмпирическая же очевидность даёт лишь постулаты, и она для них вовсе не обязательна: постулаты, как только что отмечалось, могут быть и неочевидными положениями) основоположений является для теорий лишь желательным, но вовсе не обязательным идеалом. (К которому, впрочем, надо стремиться, что я в своих писаниях в меру сил и делаю).

 

ИТОГОВАЯ ДИСПОЗИЦИЯ    С этим оставлю тему достоверности и обращусь к тому, что цепочки умозаключений, помимо протяжённости, обладают ещё и прерывистостью. То есть состоят в конечном счёте – в виде этих же умозаключений – из отдельных звеньев. Которые далее различными способами могут быть сгруппированы между собой в разнообразные их классы и соединения. В том числе по таким основаниям, как:

1) отнесённость выводов энных умозаключений к реалиям какого-то одного определённого объекта (взятого в качестве представителя рода и в целом, а не в той или иной его разновидности или части) и

2) логическая связанность этих умозаключений друг с другом, делающая их единым комплексом (тут имеется в виду взаимосвязанность умозаключений не одной, а ряда цепочек, то есть не «продольная», а «перекрёстная»).

Вот эта особая «закомплексованность» и есть не что иное, как теория указанного объекта.

     При этом всякая теория, с одной стороны, конечна и обоими своими «концами» (в виде её (а) исходных положений и (б) выводов, служащих исходными положениями более частных теорий) выходит во «внешний ей мир», а с другой – замкнута на себя, представляет собой вполне самодостаточное (взаимосвязанное) в плане его внутреннего содержания образование. В связи с чем задачами теоретика являются: по первому пункту – обращение в качестве основоположений концепции к максимально достоверным фактам, а по второму пункту – доказательство всех собственных (внутренних) положений концепции.

     Вот, к примеру, теория общества. Что является её объектом? Во-первых – именно общество вообще, а не та или иная его разновидность или отдельная часть (институт) (в отношении коих, конечно, тоже могут быть выработаны свои теории, но уже более частного порядка). Во-вторых – только общество как особое образование, а не, например, любые другие соединения людей. И тем более не люди или соединения (то есть их типы), взятые по отдельности в качестве особых феноменов. Теорию общества интересуют лишь те заморочки и примочки (институты, закономерности и т.п.), которые присущи обществу вообще как особому объекту.

     При этом данный объект по своей сущностной природе есть всё-таки, одним боком, совокупность людей, а другим – особое их соединение. И все его особенности обусловливаются в конечном счёте характерами того и другого. Отчего описания этих характеров выступают основоположениями теории этого объекта. Хотя их установления – дело совсем иных дисциплин: философии, физиологии и т.п. Выводы коих теория общества вынуждена принимать без доказательств. Но вот все дальнейшие, касающиеся уже самого общества, следствия из данных заимствованных исходных положений должны быть в его теории выводными в обязательном порядке и в полном объёме. Всё содержание теории, выстраиваемое на этом фундаменте, обязано быть доказанным. Даже в тех случаях, когда сие как будто бы и не требуется в силу очевидности соответствующих фактов. Отчего человек со стороны может тут недоумевать, зачем всё это делается, и требовать прекращения банкета. Но теоретик не вправе себе такое позволить. Его обязанность – вывести всё содержание своей теории от и до. Не доверяя ни эмпирической очевидности иных (подсудных ей, а не отправных) фактов (поскольку эта очевидность, как отмечалось, и не теоретична, и ничего в действительности не доказывает), ни тем более мнению толпы, то есть общеизвестности и общепризнанности чего-либо (ибо общеизвестным, общепризнанным и даже кажущимся эмпирически очевидным (каковое – всего лишь привычное) может быть и ложное: тысячелетиями, например, считалось, что после того, значит – по причине того).

____________________

                                                

     С этим обращусь наконец к изложению имеющихся у меня претензий к марксизму. Причём, напоминаю, только в той его части, которая касается теории общества, а в рамках самой последней – лишь её главных заслуживающих внимания, но нуждающихся в уточнении-исправлении или же отбрасывании положений (а не различных второстепенных «теорем» и явно ошибочных измышлений типа пресловутой «диктатуры пролетариата», формационной «пятичленки» и концепции коммунизма). Политэкономические и философские взгляды Маркса и его последователей я оставляю в стороне. Хотя они не менее (если не ещё более) уязвимы. И несмотря на то, что всё в данном учении, «вылитом из одного куска стали», взаимосвязано (впрочем, как и в любом другом: все частные (сиречь относящиеся к конкретным объектам) научные теории так или иначе несут в себе отсветы общих онтологических представлений их авторов; и марксизм – не исключение. Многие его обществоведческие заблуждения вызваны тем, что в качестве методологии исследования (и одновременно схематического образца исследуемого объекта) Маркс взял на вооружение спекулятивную диалектику Гегеля (и одновременно идею устройства исследуемого объекта в виде совокупности противоположных  элементов, «единства борющихся сторон»), всего лишь перелицевав её с идеалистического на материалистический лад (хотя для того времени, надо признать, уже простое соединение гегелевской диалектики с материализмом являлось революционным шагом и научной заслугой). Тогда как тут требовалась (и поныне требуется) куда более капитальная содержательная переработка, а вернее, создание соответствующего учения (об изменениях всех сортов и состоящих их них ещё более разнообразных процессах изменений, включая процесс развития) заново на совершенно ином материале и в принципиально ином виде).

 

4. Ущербность родовидового понимания

 

ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ И МОЁ ЕЁ РЕШЕНИЕ    Начну по порядку с определения родовидовой сущности общества. Ибо с этого, то есть с должного установления самого того, о чём идёт речь (предмета разговора), вообще обязано начинаться, дабы иметь шансы на успех, любое теоретическое исследование, то есть разработка (а также изложение) теории любого объекта. Чем я в первой главе данного отклика исходно и занимаюсь. Причём идя в указанном направлении обычным (для родовидовой дефиниции) путём последовательной (производимой по ряду различных оснований) конкретизации сути исследуемого объекта, то бишь от некоего общего его понимания ко всё более частному вплоть до конечного необходимого (достаточного для выработки адекватной его теории). Общество у меня:

в первом приближении – СИСТЕМА, то есть это выделенное множество элементов и принадлежит к классу-роду систем вообще;

во втором – система, состоящая из МАТЕРИАЛЬНЫХ элементов, сиречь принадлежащая к классу-виду материальных систем (что определяется характером именно элементов; у общества ими являются матобъекты, а не свойства, действия, идеи и пр.); 

далее – СОЕДИНЕНИЕ оных элементов, то бишь общество принадлежит к подклассу-виду систем-соединений (что определяется уже характером связи элементов; у общества это реальные их связи, а не простые сходства, формирующие такие системы, как классы);

в-четвёртых – соединение, образуемое такой особой разновидностью связей его элементов, как ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ (а не, например, практические или – для идей и суждений – логические зависимости одних элементов от других типа порождения, вхождения-принадлежности, выведения и пр.);

и, наконец, в пятом приближении – соединение элементов, образуемое такими особыми их взаимодействиями, которые ФУНКЦИОНАЛЬНО СПЕЦИАЛИЗИРОВАНЫ (представляют собой исполнения функций). В силу чего система этих взаимодействий представляет собой кооперацию, а само образуемое ими матсоединение – кооператив.

     Кроме того, попутно я также уточняю, что элементами системы в рассматриваемом конкретном случае выступают люди, но это для базовой онтологической идентификации общества большого значения не имеет. Точнее, сие лишь соответствующим образом окрашивает («очеловечивает») все эпифеномены означенного кооператива (в частности, сама кооперация в нём предстаёт в виде разделения труда, который свойственен только человеку), однако никак не сказывается на их родовой природе, сообщаемой им их принадлежностью к числу кооперативных эпифеноменов вообще. Или, выражаясь иначе, «человеческость» элементов определяет тут лишь форму упомянутых эпифеноменов, но не их содержание. Конкретные особенности людей как элементов (разумность и её производные) оказываются важны только:

1) в первой главе – при выяснении необходимости и возможности (причин и условий) развития общества, то есть усложнения его функциональной структуры (ФС) (ибо: а) развитие любого кооператива базово сводится именно к усложнению его ФС, б) эта структура в данном случае имеет, как отмечалось, форму ОРТ и в) «движущими силами» её развития выступают потребности людей);

2) на следующем (излагаемом мною во второй главе) этапе построения теории – когда требуется уже не первично идентифицировать онтологическую сущность общества с выяснением всего того, что из неё вытекает (пусть и представая в особой «человеческой» форме), а объяснить его надстроечное устройство, то есть главным образом само наличие у общества (в отличие от всех иных разновидностей кооперативов: сообществ общественных насекомых, многоклеточных организмов и т.п.) дополнительной надстройки над базовой функциональной структурой (частные же характеры этих надстроек на различных стадиях развития  общества обусловливаются уже характерами соответствующих, то есть как раз стадиальных, функциональных его структур).

 

«ОПРЕДЕЛЕНИЕ» В МАРКСИЗМЕ     А что написал по этому поводу Маркс? Он должным определением общества (равно как и выработкой сколько-нибудь подробной и связной теории общества вообще) сильно не заморочивался (как потому, что главный предмет его интереса вовсе не общество как таковое, а экономика (в её традиционном узком понимании), так и в силу того, что в эпоху Маркса для подобного теоретизирования ещё не был накоплен достаточный объём знаний). У Маркса можно обнаружить только отдельные фрагментарные высказывания на сей счёт. Самым общим из которых, пожалуй, выступает утверждение, что общество есть «продукт взаимодействия людей». Каковой тезис – по крайней мере, в качестве именно определения общества, – на мой взгляд, не удовлетворителен.

     В нём прежде всего смущает использование слова «продукт». Продукты всегда суть нечто внешнее их производителям, суть результаты деятельности последних, тогда как общество не внешне людям, а и есть они сами в этих их деятельностях-взаимодействиях-связях. Кроме того, данное «определение», с одной стороны, начинает сразу со взаимодействий, пренебрегая изложением целого ряда более общих признаков, а с другой – столь же сходу отсылает к «человеческому» характеру элементов общества, каковой признак для понимания родовидовой принадлежности данного образования на деле не важен. Но это всё, конечно, мелочи. Главным недостатком приведённой «дефиниции» является то, что указанным идентификация общества у Маркса ограничивается. Он не доходит до опознания оного в качестве разновидности кооперативов, то есть до отнесения его к роду-классу последних. И, соответственно, не придаёт данной определённости общества сколько-нибудь существенного (если не сказать – никакого) значения.

     И сие характерно для марксизма в целом. Максимум, что в нём можно обнаружить в указанном плане – это разве что различные экивоки да косвенные намёки «на подступах». Так, по разделу экивоков проходят тут распространённые «чистосердечные признания» марксистами (да и не ими одними) общества «органическим целым», именования его «организмом», сближения с биоорганизмами и т.п. «Общество рассматривается как живой, находящийся в постоянном развитии организм (а не как нечто механически сцепленное и допускающее поэтому всякие произвольные комбинации отдельных общественных элементов)». Да, это справедливо.

Только ведь эти особенности суть не что иное, как особенности кооперативов, то, что свойственно именно им и только им, что проистекает из их природы, то бишь порядка организации. «Органическая целостность» – следствие функциональной специализации элементов систем, выражение порождаемой ею их неразрывности, взаимосвязанности и взаимозависимости (вплоть до неспособности к раздельному существованию). Отчего такие системы и есть кооперативы. Причём, естественно, в любых их конкретных разновидностях: хоть социальной, хоть организменной, хоть клеточной.

Бросающиеся в глаза сходства социумов с биоорганизмами – это просто тождества тех их свойств, которые суть свойства всех кооперативов как таковых. Эти одинаковые свойства присущи обществам, организмам и клеткам просто в силу общей их принадлежности к соответствующему классу систем. В силу этого все вышеотмеченные признания, именования и сближения являются по сути признаниями обществ кооперативами. Но без ясного осознания сего факта и без постановки его во главу всех последующих теоретизирований. (Хуже того, иные марксисты и организмами-то позволяют себе порою именовать не собственно общества, а общественные формации, отчего у них получается, что это не общество-организм развивается от одного его состояния к другому, а сами эти состояния представляют собой какие-то «организмы», сменяющие друг друга в ходе развития непонятно чего: общество при этом, похоже, уподобляется вовсе не организму, а чему-то вроде популяции или экосистемы).

     Ну а под «тонкими намёками на толстые обстоятельства» я имею в виду такие суждения на разные темы, которые де-факто выступают посылками умозаключений, приводящих к выводу о кооперативной природе общества, но не собственно данным выводом. Примером подобных намёков является прояснение Энгельсом того, откуда действия (включая взаимодействия) людей вообще берутся. По этому поводу он пишет: «Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются)». То есть действия людей, согласно Энгельсу, вызываются в конечном счёте их потребностями или, иными словами, имеют своими целями («движущими причинами») удовлетворения оных. Из чего легко заключить, что и образующие общество взаимодействия людей преследуют те же цели, а затем, размышляя над тем, какого рода взаимодействия людей могут способствовать более успешному удовлетворению их нужд, прийти к выводу, что лишь функционально специализированные (полезность взаимодействий для удовлетворения нужд людей может проистекать, как я уже отмечал в первой главе, только из их (взаимодействий) кооперативного характера: выгода тут доставляется лишь кооперацией; никаким иным образом способствовать лучшему удовлетворению нужд взаимодействия не могут). Отсюда и общество закономерно является кооперативом. Однако предложенное умозаключение с его выводом делаю, основываясь на отмеченной фразе Энгельса, лишь я, а не сам Энгельс. И не все прочие представители марксистского лагеря.

     Таким образом констатирую, что в качестве кооператива марксизм общество чётко не опознаёт.

 

ТРАКТОВКА КООПЕРАЦИИ В МАРКСИЗМЕ   Сие, впрочем, не означает, что феномен кооперации полностью ускользает от внимания марксистов. Отнюдь нет. Однако данный феномен Маркс и его продолжатели трактуют не так, как я.

     Во-первых, они трактуют кооперацию как чисто общественное явление, как форму организации лишь совместного труда людей. Тогда как у меня это комплекс функциональных (и тем самым по определению специализированных) действий (взаимодействий) элементов любой кооперированной матсистемы. Где этот комплекс ни обнаруживался бы – хоть в обществе, хоть в сообществах различных общественных насекомых, хоть в организмах, хоть в клетках. (Более того, термин «кооператив» я использую ещё шире, относя его ко всем вещам вообще, но здесь ни к чему излишне углубляться в онтологию).

     Во-вторых, поскольку Маркс, как отмечалось, разрабатывал теорию не столько общества, сколько экономики, постольку и кооперация интересовала его только в её экономическом и даже чисто производственном воплощении. Кооперирование за пределами производства Маркс в основном игнорирует. И та же ограниченность наблюдается у его продолжателей.

Я же подчёркиваю, что не производством единым жив человек, что не менее важным для жизни общества (то есть для всестороннего выживания составляющих его людей) является его непроизводственное функциональное расслоение. Начиная с обслуживающих то же производство добытчиков сырья, транспортников, грузчиков, организаторов производственных (и околопроизводственных) процессов, реализаторов (скупщиков и продавцов продукции) и т.п. и кончая вообще чуждыми производству врачами, учителями (общего профиля), юристами (по гражданским и по уголовным делам), управленцами (общественно-политического толка), воинами и т.д. У меня кооперация есть разделение труда в рамках общества в целом, а не только при производстве продуктов. (На всякий случай уточню, что выражение «в рамках общества в целом» не надо путать с выражением «в общественном масштабе» ввиду лишь количественной «окраски» последнего; я пишу не об охвате конкретным разделением труда всего общества (например, о тотальном отделении в нём производителей молока от производителей мяса), а об ассортименте профессий, который имеется в нём).

     Оба приведённых понимания кооперации представляют собой, как можно видеть, более узкие, чем у меня, её истолкования. Но имеется и иного рода расхождение.

В-третьих, Маркс и его последователи различают кооперацию и разделение труда, а я – в своём контексте – нет. В частности, по мнению советских учёных, «Кооперацией называется такая форма труда, при которой много лиц планомерно и совместно участвуют в одном и том же процессе или в разных, но связанных между собой процессах труда». «Другая форма совместной деятельности людей в производстве – разделение труда… Оно заключается в специализации работника на изготовлении какого-нибудь одного продукта или отдельных деталей продукта, или же на совершении определённой трудовой операции». В этих конкретных формулировках, конечно, суть дела изложена крайне плохо, отчего уловить из них, чем различаются кооперация и разделение труда, практически нельзя. Однако указанные два феномена действительно различны: они соотносятся как род и вид. Как в том вышеотмеченном смысле, что разделение труда встречается лишь в обществе (у людей), а кооперация вообще – ещё и в организмах и клетках. Так и в том, что кооперация бывает простой и сложной, а разделение труда (закономерно понимаемое как его специализация) являет собой только вторую её форму. Но я тем не менее данным различием пренебрегаю. Поскольку речь у меня идёт не о формальном соотношении кооперации и разделения труда как таковых, а об обществе, которое явно есть (коли оно есть) лишь сложный кооператив. То есть обязано своим возникновением и наличием лишь функциональной специализации людей. В нём кооперация (в качестве системообразующего фактора, а не в качестве спорадически используемой в отдельных трудовых операциях формы организации) имеет место быть исключительно в виде ОРТ. Отчего оба соответствующих термина в данном их приложении де-факто синонимичны.

 

«КАК ВЫ ЛОДКУ НАЗОВЁТЕ, ТАК ОНА И ПОПЛЫВЁТ»   Теперь чуть подробнее разъясню, чем важно адекватное определение общества. Почему я уделяю этому вопросу столько внимания? Потому что от того, как определён объект, зависит как общее представление о нём, имеющееся у исследователя, так и выбор методологии познания-объяснения объекта. Сущностное определение даёт тут соответствующие ориентиры и даже директивы.

     Так, из опознания общества в качестве кооператива закономерно следует, что и изучать оное во всех аспектах его бытия нужно так, как положено изучать кооперативы. То бишь помещая в центр внимания функциональную специализацию составляющих его элементов-людей. Главными предметами изучения-объяснения при этом должны быть процессы становления и развития данной специализации (то есть ОРТ), а также конкретные расклады и особенности исполнений функций на каждом этапе-стадии указанного развития. Ибо к этому тут и сводятся становление, развитие и конкретные стадиальные (формационные) базовые устройства (то есть функциональные структуры) и функционирования самой системы (общества). Такой подход я и практикую (см. первую главу). 

(В скобках подчеркну ещё, что требуется именно обобщение-конкретизация некоего достаточного, то есть в нашем случае – отмеченного уровня, определяющего в оконцовке общество как кооператив. Из простого отождествления обществ с теми же биоорганизмами, равно как и из признания их системами, образуемыми взаимодействиями людей, методологически ничего не выжмешь. Ибо и сами биоорганизмы можно теоретически исследовать-объяснять, только опознав их как кооперативы клеток: простое сравнение их с обществами ничего не даёт, кроме пустых аналогий. И утверждение, что общество есть система, созданная взаимодействиями людей, никак методологически не ориентирует, поскольку таких систем множество и все они разные: даже те же люди, как известно, взаимодействуют многими «способами» вплоть до ньютоновского тяготения. Установление особого характера именно того взаимодействия, которое образует общество, при выборе путей объяснения (построения теории) последнего обязательно).

     Если же идентифицировать общество иным образом, то и исследовать-объяснять его придётся по-другому – с упором на это другое. В частности, если счесть, что родовая суть общества заключается не в том, что оно кооператив, а в том, что это «единство противоположностей» по Гегелю, то в центре внимания так понимающих общество исследователей закономерно должны оказаться не ОРТ и не отражающая оное структура общества (в их становлении и развитии), а именно некие напряжения-противостояния в последнем и, соответственно, противостоящие друг другу (и одновременно неотделимые друг от друга) его фракции. Или, иными словами, не функциональные (и тем самым сотрудничающие) страты общества, а занимающие противоположные положения в нём (и тем самым противоборствующие) группы его членов.

А что в социуме может разделять людей, порождая их антагонизм и борьбу? Простейшим, то есть наиболее очевидным, зримым образом, различия либо имущественного, либо социального положения. В виде в первом случае расслоения на имущих и неимущих (богатых и бедных), а во втором – на эксплуататоров и эксплуатируемых (господ и рабов). Эти деления и выпячивает на первый план марксизм (в том числе, связывая с ними своё истолкование классов). Да притом ещё при таком их (означенных делений) спорном (не подтверждаемом должным образом фактами) истолковании (помимо всего прочего, видимо, диктуемом материалистичностью марксизма), будто первичным и главным является первое (имущественное расслоение), а второе (социальное расслоение) производно от него. Каковая зависимость характерна только для буржуазных порядков. В то время как в бюрократическую эпоху дело обстояло (и по сей день обстоит там, где властвует бюрократия) ровным счётом наоборот: власть давала (даёт) богатство, а не богатство – власть.  

     Впрочем, кто кого из них породил – второстепенный вопрос. Всего важнее само обращение марксизма к указанным расслоениям людей и к борьбе соответствующих страт между собой как к базовым для общества факторам. В этом состоит коренная ошибка марксистского учения. Ибо имущественная и социальная дифференциации членов общества на самом деле отнюдь не базовые, а надстроечные его эпифеномены. Да к тому же ещё и не те, что составляют саму надстройку, то есть не конкретные политические и экономические порядки-устройства общества (в виде тех или иных его институтов), а лишь побочные следствия последних, результаты их функционирований. Увы, центр тяжести в марксизме смещён в сторону даже не вторичных, а третичных явлений. Которые рассматриваются им, однако, вовсе не как третичные (производные от тех же конкретных общественных порядков и в конечном счёте характера ОРТ), а в качестве главных (системообразующих) и самодовлеющих (становящихся и развивающихся как-то сами по себе) сущностей. При каковом подходе толком объяснить отмеченные процессы (имущественной и социальной дифференциации) совершенно невозможно, отчего удовлетворительных их объяснений в марксизме, разумеется, и нет.

     И всё это, повторяю и подчёркиваю, – плоды «диалектического» а-ля Гегель истолкования природы общества. Ну а коли с сущностью исследуемой системы в указанном необходимом базовом смысле не удаётся определиться, то становится непонятным, как её можно изучать, теоретизируя. В таком случае остаётся рассчитывать только на интуитивные прозрения и индуктивные обобщения, но не на системный дедуктивный подход, увязывающий и объясняющий все факты (соответствующего уровня) единой теорией. И подобные прозрения и обобщения, не вытекающие из указанной «диалектической» идентификации общества, а стоящие к ней особняком, конечно, тоже присутствуют в марксизме. Причём в их числе – наиболее фундаментальные и ценные его положения.

 

5. Расхождения концепций

 

ГЛАВНЫЕ ТЕЗИСЫ МАРКСИЗМА    Этими ключевыми положениями являются утверждения о том, что ведущую роль в «жизни» (то есть опять же в становлении, в организации, в функционировании и в развитии) общества играет производство, а в отношении самого оного – используемые в нём производительные силы. В наиболее известном виде сии положения Маркс изложил в предисловии к работе «К критике политической экономии»: 

«Общий результат, к которому я пришёл и который послужил затем руководящей нитью в моих дальнейших исследованиях, может быть кратко сформулирован следующим образом. В общественном производстве своей жизни люди вступают в определённые, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определённой ступени развития их материальных производительных сил».

Это так называемый закон зависимости характера производственных отношений (далее также ПО) от характера производительных сил (далее также ПС) и, стало быть, следования развития первых за развитием вторых. А затем Маркс написал уже о значении детерминированных таким образом производственных отношений для устройства общества, а точнее, всех его прочих институтов. 

«Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще».

     Примерно то же самое обнаруживается и в письме Маркса П.В.Анненкову: 

«Возьмите определённую ступень развития производительных сил людей, и вы получите определённую форму обмена… и потребления. Возьмите определённую ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определённый общественный строй, определённую организацию семьи, сословий или классов, – словом, определённое гражданское общество. Возьмите определённое гражданское общество, и вы получите определённый политический строй, который является лишь официальным выражением гражданского общества».

     Марксу вторит Энгельс: 

«…согласно материалистическому пониманию истории (читай: развития общества – А.Х.) в историческом процессе определяющим моментом в конечном счёте является производство и воспроизводство действительной жизни».

     А вот как Маркс изображает смену стадиальных состояний ПО и общества в целом. Исходным процессом тут, естественно, является совершенствование ПС. 

«На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы (или «экономических условий производства», как пишет Маркс чуть ниже – А.Х.) более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке»,

то есть в 

«юридических, политических, религиозных, художественных или философских» 

формах общественного бытия. Всё сие, ещё раз, проистекает 

«из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями».

При этом 

«Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она даёт достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества».

     Что можно написать по поводу этих суждений?

 

КАРДИНАЛЬНОЕ ОТЛИЧИЕ   Прежде всего поясню кардинальное отличие концепции Маркса от предлагаемой мною (подчёркиваю, что разговор об отличиях марксизма от иных учений – это ещё не разговор о его недостатках. Отличия таковыми не являются: они, наоборот, могут быть и достоинствами. Недостатки любой теории следует выявлять, рассматривая её саму по себе – на предмет её внутренней непротиворечивости и соответствия требованиям, предъявляемым к теориям. Чем я займусь несколько ниже).

У Маркса характер («определённая ступень развития») производительных сил определяет характер производственных отношений, а тот, в свою очередь, – характер надстройки. Тем самым, центральным звеном («передаточной шестернёй») данной цепочки детерминаций и участвующих в них факторов являются ПО (их характер). У меня же аналогичное «свято место» занимает функциональная структура общества (её расклад). И даже ещё сложнее: эта ФС своей конкретикой задаёт соответствующую классовую структуру социума и соотношение сил имеющихся в нём классов. И уже только сии последние факторы (их расклады) обусловливают установление и поддержание в обществе определённых порядков или особой надстройки (со всеми её вспомогательными аксессуарами в виде определённой идеологии, навязываемой морали и т.п.).

То бишь моя «цепочка» включает не три, а как минимум четыре звена (а то и пять звеньев, ибо определённый классовый расклад общества и соотношение сил составляющих его классов – тоже разные (отдельные) явления. Оба они задаются, конечно, характером функциональной структуры и в своих изменениях следуют за её метаморфозами, однако становление новых классов (и обеспечиваемое этим изменение классовой структуры социума) – это одно, а накопление ими силы, достаточной для завоевания господства в обществе и для установления в нём своих порядков (то есть изменение соотношения классовых сил), – другое: первое в своём происхождении закономерно опережает второе). В силу чего я исследую совершенно иную, чем Маркс, ситуацию: иной список «действующих лиц» и иные их связи.

 

МОЯ КОНЦЕПЦИЯ: ПЕРВАЯ ЧАСТЬ МАРЛЕЗОНСКОГО БАЛЕТА    В рамках моей концепции (конспективно и тезисно):

1. Общество – особый кооператив. Поэтому его развитие в основе своей есть развитие (усложнение) его функциональной структуры (или общественного разделения труда, взятого не как процесс, а как результат в виде конкретного набора составляющих общество профессиональных групп). Соответственно, факторы (причины и условия), определяющие первое (развитие общества), суть те же, что определяют второе (усложнение ФС).

2. Развитие ОРТ (или ФС), как и всё, происходящее в обществе (но не с обществом: в последнем случае возможны также влияния внешних чисто природных факторов), есть следствие (или, менее точно, но более «понятно» выражаясь: результат) действий людей.

3. Действия людей, с одной (мотивирующей, понуждающей, активирующей) стороны, направляются их потребностями (имеют своей конечной целью удовлетворение оных), а с другой (при выборе того, какие именно нужды и в каком объёме удовлетворять, а также какие конкретные действия для этого предпринять), – имеющимися у людей возможностями.

4. Удовлетворение любых потребностей обеспечивается (осуществляется) потреблением соответствующих благ. Отсюда действия людей промежуточной своей целью имеют приобретение данных благ.

5. Потребности подразделяются, с одной стороны, по их значимости – на первостепенные или витальные (удовлетворяемые потреблением благ первой необходимости) и на второстепенные, а с другой, по их «природе» – на материальные (или телесные) и на психические (или духовные).

6. Между потребностями и возможностями их удовлетворения всегда имеется разрыв: некоторая часть первых (ассортиментно и/или по величине) неизбежно остаётся неудовлетворённой.

7. Этот разрыв может быть сокращён только путём расширения возможностей (вариант сокращения потребностей не проходит, поскольку от того, что человек отказывается от части оных, потребности вовсе не исчезают; хуже того, потребности людей, наоборот, постоянно растут). Отсюда люди заинтересованы в росте своих возможностей: остающиеся неудовлетворёнными потребности понуждают людей к действиям в данном направлении.

8. Сии возможности (повторяю и подчёркиваю: речь идёт пока исключительно о возможностях удовлетворения потребностей вообще) определяются, с одной стороны, внешними условиями, то есть характером среды обитания людей, а с другой – способностями этих людей. Следовательно, расширение возможностей может быть обеспечено либо сменой менее благоприятной среды обитания на более благоприятную, либо увеличением способностей людей (либо сразу и тем, и другим).

9. Наиболее доступным (в особенности при исчерпании незанятых благоприятных территорий), перспективным и эффективным из данных двух путей является второй.

10. Способности людей определяются: а) их физиологическими данными, б) трудолюбием (определяемым соответствующим воспитанием), в) знаниями и умениями (практические приложения каковых в процессе приобретения благ суть определённые технологии), г) характерами имеющихся в распоряжении людей орудий и средств труда (каковые вкупе именуются в марксизме средствами производства, а я буду именовать техникой: термин «средства производства», на мой взгляд, неточен, ибо в число указанных орудий и средств входят и те, что носят непроизводственный характер), д) степенью специализации-кооперации (то есть разделения) труда людей и, соответственно, е) порядком организации (организованностью) этого разделённого труда.

11. Отсюда рост способностей (и, далее, расширение возможностей) людей задаётся совершенствованиями всех указанных факторов. При этом наиболее доступными усовершенствованиям и дающими наибольшую отдачу в указанном плане (повышения способностей) являются факторы, отмеченные в пунктах «в», «г» и «д», а в рамках самого данного трио первые роли играют техника и технологии, а вторую – ОРТ.

12. Результативно и консолидированно рост способностей людей выражается в росте производительности их труда (далее также ПТ).

13. Помимо данных способностей производительность труда определяется также благоприятностью среды обитания, то есть продуктивностью природных предметов труда.

14. Все факторы, определяющие производительность труда людей, суть их производительные силы. Тем самым в состав ПС входят факторы, задающие как способности людей, так и имеющиеся в распоряжении людей природные ресурсы, взятые в разрезе их продуктивности.

15. Перечисленные в п.10 факторы определяют способности людей в некоторой степени не зависимо друг от друга. Равно как и совершенствования факторов п.10, ведущие к росту указанных способностей, могут происходить и отчасти происходят автономно. В особенности – на ранних этапах их (этих факторов (и, соответственно, обществ)) развития. Однако по мере оного развития-совершенствования самостоятельность тут постепенно уступает место взаимозависимости. Не в смысле полного устранения означенной самостоятельности, а в смысле относительного уменьшения её значения в сравнении со всё возрастающим значением зависимости развития и «работы» одних факторов от развития и «работы» других. В частности, определённая специализация труда закономерно вызывает (поощряет) специализацию применяемых в нём орудий и средств и, наоборот, эксплуатация определённой техники требует соответствующей специализации её пользователей.

16. Отсюда с ростом сложности применяемых обществом техники и технологий (и с учётом их главенства в определении величины способностей людей) их характер всё больше определяет характер (впрочем, как и определяется характером) общественного разделения труда. Во всяком случае в той его части, которая связана с использованием данных техники и технологий.

 

ВЫВОДЫ ПО ПЕРВОЙ ЧАСТИ   Таким образом, развитие функциональной структуры общества в общем плане (магистрально) обусловливается стремлением людей к удовлетворению своих (неизбежно превышающих их возможности и, к тому же, постоянно растущих) потребностей; основным условием решения этой задачи является рост способностей людей (и в итоге – производительности труда), а сам этот рост, в свою очередь, имеет вторым (а в иных ситуациях (например, при разрастании человеческих сообществ до масштабов, требующих профессионального управления ими, или при обострении внешних угроз, требующих выделения профессионалов-защитников)) – даже и первым) по значимости (начиная с отдачи) его фактором углубление общественного разделения труда.

      Кроме того, указанное развитие функциональной структуры выступает также обеспечительным (разрешающим) условием как совершенствования, так и непосредственно эксплуатации ряда других ответственных за способности людей (за повышение их ПТ) факторов. В особенности, техники и технологий. Отчего развитие последних тоже необходимо сопровождается интенсификацией ОРТ.

     При этом:

а) масштаб (характер) специализации-кооперации не только определяется уровнем развития (характером) орудий-средств и знаний-умений, но и сам в той или иной мере (в зависимости от его величины) способствует или мешает их развитию;

б) все факторы роста способностей, включая и специализацию, в равной мере суть элементы производительных сил общества: их взаимовлияния-взаимоотношения – внутреннее дело данных ПС, а не отношения оных с чем-то вне их (обусловливаемым ими в целом);

в) будучи элементами производительных сил, специализация и кооперация не являются ни какими бы то ни было отдельными от них производственными отношениями (хотя взаимодействия различных специалистов в производстве той или иной продукции, конечно, можно назвать и таковыми), ни собственно производством. И, вообще,

г) в данной части моей концепции даже не требуется упоминание о производстве, о ПО же в ней (то есть теперь уже не только в данной части, но и в концепции в целом) речи нет вовсе. Рассматриваемое здесь пока (то есть со стороны необходимости) отношение ОРТ к производству таково, что ОРТ изначально и вплоть до конца средневековья носит преимущественно непроизводственный характер. Значит, как всеобщего, как встречающегося всегда и везде там, где есть общество, и тем самым претендующего на теоретический статус (на место в теории общества), данного отношения нет. Специализация и кооперация проникают непосредственно в производство главным образом лишь по мере соответствующего развития техники и технологий. Но и в этом случае сие производственное разделение труда вовсе не отменяет непроизводственного и не исчерпывает собой всего ОРТ: масса новых профессий и тут по-прежнему возникает за пределами производства. Функциональная структура общества во все времена лишь отчасти носит производственный характер.

 

ВТОРАЯ ЧАСТЬ МАРЛЕЗОНСКОГО БАЛЕТА   Теперь напомню, что всё написанное касается лишь расширения возможностей удовлетворения потребностей вообще. Развитие ОРТ выступает одним из средств достижения данной цели (расширения возможностей) и условием развития и использования других аналогичных средств (техники и технологий). Этим обусловливается необходимость (нужность, важность) его развития для людей, то есть полезность и вынужденность их действий в данном направлении.

     Но помимо оной необходимости для развития ОРТ (сиречь отмеченных действий людей по его углублению) требуется ещё и его собственная возможность. Каковая определяется уже количеством витальных благ и, соответственно, всего того, от чего зависит сие количество, то есть вкупе – объёмом ресурсов, имеющихся в распоряжении общества. Ибо выделение в нём новых профессиональных страт (в особенности, чисто услуговых) может происходить только тогда, когда общество способно их содержать: прокормить, одеть, обеспечить жильём и пр. То бишь как раз – снабдить благами первой необходимости. Данные же блага в подавляющем большинстве суть продукты либо добычи, либо производства. При явно большей перспективности последнего, приводящей со временем (по мере развития производства) к полному его доминированию на указанном поприще.

     Отсюда общественное разделение труда по большому счёту может развиваться лишь «параллельно» развитию (вслед за развитием) производства витальных благ. Если с точки зрения его (ОРТ) необходимого (то есть отвечающего, во-первых, раскладу потребностей, а во-вторых, сложности применяемых людьми во всех сферах их деятельности техники и технологий) расклада оно, как отмечалось, в массе своей непроизводственно, то в плане возможности ОРТ имеет своим основанием решающим образом объём наличных витальных благ и, соответственно, величину ресурсной базы общества. Чем больше у последнего ресурсов, тем сложнее может быть и рано или поздно (в зависимости от влияний иных факторов) становится его функциональная структура. Объём же ресурсов, имеющихся у общества, определяется развитостью практикуемого им производства продуктов первой необходимости (при том вдобавок, что сама эта необходимость тоже определяется раскладом исторически сформировавшихся у людей потребностей: многое из того, что считается необходимым сегодня, вовсе не было таковым тысячу лет назад, и наоборот) и обслуживающих его сфер (в виде, например, производства соответствующих средств производства, добычи нужного сырья, энергии, транспортировки того, другого и третьего от мест производства-добычи к местам потребления и т.п.). Из чего и следует вывод, что характер (читай: расклад) ФС, помимо всего прочего, базово определяется ещё и характером (читай: производительностью) ресурсного производства.

     А чем определяется сам этот последний характер? Разумеется, всё теми же рассмотренными выше факторами, которые обусловливают способности людей – просто в узкой привязке этих факторов только к ресурсному производству. Или, выражаясь иначе, характер ресурсного производства обусловливается характером используемых производительных сил, сиречь их производительностью. От производительности ПС зависит эффективность ресурсной части экономики, эффективность ресурсной части экономики зависит от объёма выдаваемых этой сферой экономики ресурсов, а данный объём зависит от возможности соответствующего общественного разделения труда. (Кроме того, как отмечалось, значение имеет и производительность во всех прочих сферах приложения труда людей, ибо от неё зависят затраты на единицы выдаваемых этими сферами благ, а чем меньше ресурсов уходит на удовлетворение потребности «X», тем больше их остаётся на долю иных потребностей, то есть для содержания-выделения удовлетворяющих их функционеров).

     Таким образом, в данной части моей концепции обнаруживается некоторое сходство с концепцией Маркса. Однако весьма отдалённое и ограниченное по всем статьям. Во-первых, я толкую лишь о производстве, а не о каких-либо производственных отношениях. Во-вторых, производство у меня играет важную роль в развитии ОРТ, а не надстройки. В-третьих, эту роль производство играет у меня лишь как обеспечивающее возможность (задающее пределы), а не необходимость данного развития. В-четвёртых, сию возможность обеспечивает главным образом ресурсное производство (и его обслуга), а не производство вообще. Ну и, в-пятых, помимо указанного производства развитие ОРТ определяется ещё рядом иных не менее важных факторов влияния.

 

ОПРЕДЕЛЁННОСТИ ХАРАКТЕРОВ    В дополнение к изложенному детальнее проясню сущности зависимостей, которые имеют место между теми или иными «действующими лицами» разбираемой «пьесы», и, соответственно, сущности обусловливающих эти зависимости характеров данных «действующих лиц». Вот я постоянно пишу, что характер «Y» определяется характером «X», и о том же самом толкует, пусть и в отношении несколько иных «героев», Маркс. А что имеется в виду под всеми этими характерами? В чём состоят их определённости в том или ином конкретном случае (то есть как у конкретных «X» и «Y», так и на различных стадиях их «личных» развитий, в ходе которых определённости характеров «X1» и «Y1» сменяются определённостями характеров «X2» и «Y2»)? Причём не какие-то посторонние (ибо разных типов определённостей у любого объекта полно), а именно те, которые определяют в каждой паре наших «X» и «Y» одна другую.

     Что тут имеется в моей колоде на данном этапе исследования? В качестве определяемого – ОРТ. Что в ОРТ определяется (в качестве его характеров, значимых для теории общества и сменяющихся по мере развития последнего, то есть различных на разных этапах его развития)? Конкретные качественно-количественные расклады ОРТ, то есть, с одной стороны, ассортиментные наборы составляющих его профессионально выделенных групп, а с другой – интенсивности (узости-«узкости») образующих данные группы специализаций и тем самым их, этих групп, (а) общая и индивидуальные численности (то есть то, сколько таких групп имеется в обществе вообще, и то, насколько каждая из них многочисленна: чем выше их специализированности, тем больше первое число и меньше второе), а также (б) степени взаимозависимости (то есть невозможности автономного существования без обмена продуктами своего труда или непосредственно трудом).

     А чем определяется и то, и другое (то бишь как качественный расклад ФС, так и все отмеченные количественные параметры входящих в неё страт функционеров)? Что играет тут роль определяющих факторов с их особыми характерами? По линии необходимости (и практических ориентиров специализации) – наличные расклады потребностей составляющих общество людей (конкретики коих раскладов и являют собой особые характеры данного детерминанта), а также требования, предъявляемые используемыми для удовлетворения этих потребностей техникой и технологиями, то есть уровнями собственной специализации последних (каковые уровни и есть искомые определённости указанных факторов). По линии же возможности – производительность труда, достигнутая прежде всего в ресурсных отраслях, но кроме того и в экономике в целом. Или, иными словами, – характер производительных сил, сводящийся просто к их производительности (и только к оной): чем выше ПТ, тем больше возможность углубления ОРТ.

     А что в этой области предлагает марксизм? По сути ничего. Или, по меньшей мере, ничего вразумительного. Определяемое в нём – производственные отношения, а определяющее – производительные силы, то бишь какие-то особые их характеры. Какие именно? И как конкретно определённый характер ПО зависит от аналогичного характера ПС? На сей счёт, увы, внятных разъяснений марксизм не даёт. Хуже того, в нём не даны удовлетворительные интерпретации даже самих ПО и ПС (то есть того, что это за «фрукты-овощи»), а не то что их особых определённостей и их зависимостей.

     Но это уже – из числа недостатков данного учения, о которых подробнее будет рассказано ниже. Здесь же лишь констатирую, что различия моей и марксовой концепций в отмеченном отношении суть попросту различия более и менее разработанных теорий.

 

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ МАРЛЕЗОНСКОГО БАЛЕТА   Иду дальше. Итак, я выяснил, чем и как определяется развитие ОРТ, а также в чём состоят различия порождаемых данным развитием ОРТ состояний (характеров). Однако конечная цель данного мероприятия – объяснение «движения» общества не от одной его функциональной структуры к другой, а от формации к формации. То есть объяснение происхождения и особых определённостей соответствующих (формационных) надстроек. ОРТ с его развитием выступают тут лишь промежуточным звеном цепи детерминаций. Более того, функциональная структура общества изменяется в совершенно ином темпе, чем формационная, а именно: функциональная структура общества изменяется постоянно и постепенно, малыми «шажками», с каждым появлением-выделением новой отдельной профессии. Тогда как смена формаций, то есть определённых регулирующих общественную жизнь порядков, происходит далеко не с каждым таким изменением ФС, а только по мере определённого их накопления, то бишь приобретения ими критических значений. Как же изменения функциональной структуры общества влекут за собой смены общественных порядков? И каковы определённости тех её предельных состояний, достижением которых обусловливаются смены формационных разновидностей общественных порядков?

     Отвечая на эти вопросы, я также стараюсь (во второй главе) рассуждать логически и отталкиваться от кажущихся мне (и, надеюсь, не только мне) очевидными обстоятельств. Начиная опять же с ряда тех базовых постулатов, которые уже описаны выше. В данной части набор моих тезисов выглядит так:

1. Любые общественные порядки (равно как и всё, что имеет место в обществе) устанавливаются не сами собой, а в результате действий людей.

2. Действия людей направляются их потребностями, то есть имеют целями максимальное удовлетворение потребностей.

3. Потребности погашаются потреблением благ. Отсюда промежуточными целями действий людей выступают приобретения благ. Или, выражаясь иначе, люди заинтересованы в приобретении благ, интересы людей состоят в получении нужных им благ (и только в этом: что люди ни делали бы, они всегда преследуют этим удовлетворение каких-то своих нужд и тем самым занимаются не чем иным, как приобретением и/или потреблением соответствующих благ). Причём в первую очередь, витальных и материальных, а кроме того, второстепенных и психических.

4. Блага поступают в «закрома» общества в результате как индивидуального, так и совместного труда его членов. Однако получение благ каждым из этих членов определяется вовсе не «происхождением» благ, а установленным в обществе порядком их распределения.

5. Будучи разумными существами, люди по определению индивидуалисты. Каждый член общества заинтересован в таком порядке распределения благ, который выгоден лично ему, отчего прилагает усилия к установлению именно данного порядка.

6. Любой общественный порядок, выгодный лишь одной части общества, обратной своей стороной невыгоден другой части общества. Следовательно, установление и поддержание такого «перекошенного» порядка непременно сопровождается борьбой и происходит по итогам борьбы между его сторонниками (интересантами-выгодоприобретателями) и противниками (страдающей частью общества). Более того, без борьбы не может обойтись даже установление и поддержание равно выгодного всем членам общества порядка (если он вообще возможен), ибо и таковой неизбежно будет рассматриваться всеми, желающими перетянуть одеяло на себя (а имя им – легион) и, главное, имеющими такую возможность «сообщниками», как невыгодный лично для них (не устраивающий их).

7. По этой причине любой общественный порядок, включая и порядок распределения благ, устанавливается и устойчиво поддерживается «на плаву» только силой. Силовое доминирование в обществе сторонников того или иного порядка распределения благ есть необходимое условие «работы» последнего. Посему любому конкретному порядку распределения благ обязательно должно (дабы он имел место) предшествовать аналогичное, то есть отдающее преференции тем же сторонникам, распределение факторов силы.

8. Распределение факторов силы частью является естественным, данным от «природы» (что под нею ни понимай – хоть физическую конституцию индивидов, хоть преимущества, порождаемые иными их неотъемлемыми особенностями – например, исполняемой ими в обществе функцией) и потому не требующим никакого специального упорядочения, но частью – в отношении «неприродных» факторов силы (например, оружия, правил доступа к общественной власти и т.д.) – определяется ещё одной системой норм, которая есть уже политический порядок. 

9. Хотя главным предназначением конкретных политических порядков является, как отмечалось, наведение и поддержка соответствующих порядков распределения благ, однако политические порядки имеют и собственную потребительскую ценность. Ибо даруемая ими власть ещё и сама по себе есть благо или, во всяком случае, источник ряда важнейших психических благ (типа почёта, славы, высокой самооценки и т.п.), ценность которых весьма велика и даже нередко (то есть на «вкус» немалого числа людей) превышает ценность иных матблаг первой необходимости (при условии, конечно, получения хотя бы такого количества матблаг, которое достаточно для минимального (жизнеобеспечивающего) удовлетворения круга соответствующих потребностей). Поэтому борьба за дающие власть политические порядки ведётся не только во имя обеспечения соответствующих порядков распределения благ, но и как борьба непосредственно за блага. Политпорядки тоже в немалой степени суть порядки распределения благ, но только благ психического толка.

10. К числу важнейших естественных факторов силы относится численность сторонников определённых распределительных и политических порядков. Чем больше у оных порядков сторонников, тем последние сильнее как группа и тем больше в состоянии добиться (совместными усилиями) успеха «в борьбе за это». Вообще, установление и бытование любого порядка в обществе может иметь место лишь при условии выступления в его защиту достаточного по совокупному силовому потенциалу числа членов этого общества. Одиночкам сия задача не по плечу.

11. Отсюда на данной почве обязательно требуется и неизбежно происходит соответствующее группирование-размежевание членов общества. Определяемое, с одной (качественной, «связующей») стороны, сходством (в удовлетворяющей всех членов каждой группировки степени) их обществоустроительных интересов, сиречь выгодных им общественных порядков (если таковые имеются в качестве реально возможных, то есть принципиально реализуемых), а с другой (количественной) – такой их численностью, которой довольно – с учётом всех прочих находящихся в распоряжении группы факторов силы – для захвата власти в обществе.

12. Совокупности членов общества, имеющих принципиально реализуемые сходные обществоустроительные интересы, суть классы. Не зависимо от того, способны ли они по уровню развития и достигнутому силовому потенциалу к захвату власти. Последнее необходимо лишь для превращения классов из негосподствующих в господствующие, то есть наводящие в обществе свои порядки.

13. Соответственно, упомянутые обществоустроительные интересы суть классовые интересы.

14. Из рассказанного вытекает также, что смена общественных формаций определяется генезисом в обществе новых классов и их усилением до уровня силового преобладания.

15. Появление и усиление новых классов в обществе происходит «параллельно» развитию функциональной структуры общества и даже, точнее говоря, как особое надстроечное выражение («проекция на иную плоскость») её усложнения. Во-первых, потому что к этому усложнению ФС и сводится в базе развитие общества и, соответственно, всех его значимых эпифеноменов, к числу каковых, безусловно, принадлежат классовые расклады, обусловливающие господство тех или иных формационных порядков. Во-вторых, поскольку сходство классовых (обществоустроительных) интересов членов общества определяется (может определяться только) сходством занимаемых ими в нём положений, в числе которых главными выступают функциональные положения. Ну и, в-третьих (для любителей индуктивных аргументов), поскольку лишь последние положения единственно способны порождать отмеченные интересы: анализ потенций всех прочих типов групп людей показывает, что им сие не по зубам.

16. Отсюда конкретный классовый расклад общества (со всеми его последствиями) определяется конкретным раскладом его функциональной структуры. Буквально это означает, что классы формируются («рекрутируются») и состоят из функциональных страт, объединяемых сходством своих положений в обществе и, соответственно, порождаемых ими обществоустроительных интересов. Появление новых функциональных страт, обладающих такими особыми положениями и интересами, и есть появление новых классов.

17. При этом особости указанных положений могут носить и носят разные характеры. То есть это особости не какого-то одного по большому счёту толка (за исключением, конечно, самого того, что все они – особости именно функциональных страт, а не чего-то иного), а различающиеся содержательно. В одном случае такой особостью (положений) может выступать и выступает, например, непосредственно конкретика исполняемой членами общества функции.

Так, класс бюрократии образуют страты функционеров, тем или иным образом (то есть в той или иной сфере) управляющие обществом или обеспечивающие данное управление (принуждением и убеждением). В другом (известном истории) случае сходство положений функциональных страт состоит в их (а) узкой специализации и (б) трудовой разобщённости (то есть автономности исполнения каждым из их членов своих функциональных «обязанностей») (в отличие, например, от той же бюрократии, требованиями самой своей профессиональной деятельности связываемой в единый иерархический аппарат).

Первое обстоятельство делает данных узких специалистов зависящими друг от друга в их жизнеобеспечениях, ибо каждый из них «производит» блага, удовлетворяющие только какую-то одну потребность, отчего вынужден выменивать недостающий их спектр на стороне. Второе же – придаёт указанному вымениванию-обмену неорганизованный, случайный, хаотический, то бишь рыночный характер (а «производимым» и обмениваемым так благам – статус товаров). В силу чего коренным интересом данной совокупности функциональных групп, именуемой классом буржуазии, оказывается свобода данного обмена, то есть распоряжения своим трудом и его продуктами. Наконец, в третьем случае существенное сходство положений и, соответственно, общность социоустроительных интересов обнаруживается у сильно «размножившихся» в последние полвека «оказывателей» различных «человеческих» услуг, технической и прочей интеллигенции, а также «людей науки». Это сходство состоит в особом «индивидуалистическом» характере их труда и используемых в его процессе техники и технологий.

Данная совокупность функциональных страт, видимо, и станет определять в будущем (и местами уже существенно определяет в настоящем) характер общественных порядков (впрочем, разумеется и к сожалению, лишь в тех пределах, в которых каждое достигшее указанной стадии общество развивается «теоретически правильно», то есть само по себе, без искажающих влияний со стороны в виде, например, неконтролируемого притока мигрантов, давления иных обществ и т.п.).

 

ОПРЕДЕЛЁННОСТИ ФОРМАЦИОННЫХ ХАРАКТЕРОВ    В завершение данного краткого изложения моей концепции опять-таки остановлюсь на том, как описанные особости положений различных функциональных страт, своими сходствами объединяющие людей в классы, связаны с особыми характерами ФС. Вот я установил, что конкретные формационные порядки (а в их лице – и формации вообще) обязаны своим существованием: содержательно – обществоустроительным интересам определённых классов, а практически – господству данных классов в обществе, обеспеченному их силовым преобладанием в нём. При этом появление, качественное развитие и количественное разрастание указанных классов с их интересами и силой отражает усложнение функциональной структуры общества: одной конкретной ФС последнего соответствует один его классовый расклад (со всеми описанными последствиями оного), а другой ФС – другой классовый расклад. Что же это за особые конкретики ФС (а до того – задающих их производительных сил), порождающие отмеченные расклады классов и тем самым носящие формационные характеры? К выяснению этого следует (или по крайней мере удобнее всего) подходить уже не «снизу», а «сверху», то бишь идя не от причин к следствиям, а от следствий к причинам.

     Чем обусловлено появление (выделение) в обществе профессиональной страты управленцев с их особым положением и с порождаемыми оным интересами?

1. В общем случае – таким усложнением сообществ людей и/или среды их обитания, при котором их (этих сообществ) существование уже невозможно без означенной специализации.

2. Это усложнение, в свою очередь, прежде всего вызывается количественным разрастанием и оседлостью (постоянством мест обитаний) данных сообществ, ведущими к росту числа («плотности») и многообразия их внутренних и внешних контактов (взаимодействий и конфликтов), как раз и требующих профессионального регулирования.

3. Сам же рост численности и оседлости социумов определяется главным образом развитием их способа жизнеобеспечения, то есть достигнутым им уровнем продуктивности-производительности. При этом решающий скачок тут в большинстве случаев происходит с переходом от добычи основной части витальных матблаг к их производству. В то же время возможно (в истории встречается) и такое, что большие человеческие коллективы с их следствиями в сфере ОРТ возникают также на почве добывающего хозяйства – при большой и стабильной продуктивности последнего.

4. Отсюда появление профессионального управления обществом связано с достижением практикуемым им способом приобретения благ такой продуктивности-производительности, которая дозволяет компактное совместное оседлое проживание больших масс людей (что у большинства обществ Земли происходит лишь со становлением и должным развитием производства).

     Это – что касается генезиса класса бюрократии (со всеми его «причиндалами» в виде особого положения в обществе и интересов, порождаемых этим положением). А чем обусловливается силовое преобладание класса бюрократии и тем самым господство на всём протяжении древней и средневековой истории человечества (с забеганием для иных отсталых обществ даже в Новую и Новейшую)?

     Всякое силовое преобладание класса есть явление относительное: оно определяется, с одной стороны, силой самого данного класса, а с другой – слабостью его конкурентов. При этом сила бюрократии носит в основном «природный» характер, то есть сообщается ей самим её функциональным положением в обществе (в качестве организованного аппарата, включающего в себя управленцев, силовиков и идеологов). Но на всякую косу может найтись свой камень. Почему он отсутствовал в указанные ранние эпохи?

     Главной причиной этого является тотальная разобщённость представителей второй системообразующей функциональной страты первичных обществ в лице добытчиков-производителей сельскохозяйственной продукции (прежде всего пищи) – так называемых крестьян. В этой разобщённости крестьян заключается их главная слабость. Сама же эта слабость, в свою очередь, обусловливается полной атомизированностью жизнеобеспечения крестьян, то бишь натуральностью их хозяйствования, тем, что всё необходимое для себя каждый из крестьян производит самостоятельно. Ну а натуральность хозяйствования крестьян определяется, с одной стороны, крайне малой специализированностью применяемых техники и технологий, то есть тем, что последние не требуют никакой особой специализации от своих пользователей, а с другой – низкой производительностью техники и технологий, не дозволяющей (в силу скудости производимых с их помощью ресурсов) выделения в обществе иных сколько-нибудь значимых функциональных групп производителей, с которыми крестьяне могли бы обмениваться излишками своей продукции (если оная была бы).

     Кроме того, стоит отметить и отсутствие у примитивных сельхозпроизводителей принципиально реализуемых классовых интересов. В лице крестьян бюрократии противостоит не класс, а лишь классоид-недокласс. Его обществоустроительная ограниченность проистекает тоже из полной хозяйственной автономии и вызванной ею разобщённости крестьян. Ибо единственный отвечающий интересам крестьян общественный (а не просто локально-местечковый) порядок – это отсутствие оного, анархия, то есть предоставленность каждого индивида (или хотя бы каждого их малого обособленного коллектива) его собственной воле. Что в рамках более-менее многочисленного общества (а тем более при обилии внешних политических угроз) есть утопия.

     Таким образом заключаю, что формационная определённость производительных сил, задающих функциональный и, далее, классовый расклад древней эпохи, состоит в их натуральности. А сами указанные расклады сводятся в решающей степени (различные мелкие примеси и вызванные внешними влияниями исключения тут не в счёт) к делению обществ на натурально-хозяйствующих сельхозпроизводителей и на управленцев, или (не в функциональном, а в классоидном именовании) на крестьян и на бюрократию.

     Соответственно, наследующая бюрократической формации буржуазная эпоха основывается на отрицающем сию натуральность товаропроизводящем характере производительных сил. Последние достигают тут такого уровня специализации, при котором становится необходимым рыночный обмен, «производимые» блага превращаются в товары, а сами их крайне разнородные в функциональном смысле производители (включая и бывших крестьян, ставших фермерами) – в буржуа. С их уже вполне «вменяемыми» особыми классовыми интересами и с куда более внушительным, чем у крестьян, силовым потенциалом. 

     Ну а в том, что характерно (в формационном смысле) для ПС настоящего времени и каковы связанные с ними функциональный и классовый расклады современных развитых обществ, каждый может разобраться сам (а тех, кому недосуг или лень, я отсылаю к соответствующему параграфу второй главы). Так что здесь мне осталось только задаться всё тем же вечным вопросом: а как дела у марксизма? Что он сообщает по всем вышеперечисленным поводам?

В марксизме характер надстройки определяется характером неких «производственных отношений». Что же это за характеры и как второй определяет первый, да притом в тех или иных их формационных определённостях? Вразумительных ответов на эти вопросы я ни у Маркса, ни у его продолжателей, увы, тоже не нашёл. Ситуация тут аналогична отмеченной выше. Но сие опять-таки – из числа недостатков данного учения. К конкретному рассмотрению этих недостатков я теперь и перехожу.

                                                              

6. Моя твоя не понимай 

«ТУМАННОСТИ АНДРОМЕД»   Первое, о чём здесь следует рассказать (и что я уже мимоходом отметил выше), это небрежность или неясность или сомнительность многих используемых в марксизме понятий и формулировок. Я, например, почти ни черта тут не понимаю. И не потому, что просто туп (хотя и не без этого), а потому как раз, что всегда тупо стараюсь понять то, что мне толкуют, а не глотаю всё подсовываемое непережёванным. Но в результате сплошь и рядом только запутываюсь. С марксизмом – та же история.

     Вот, например, что такое не к ночи помянутая Марксом «экономическая структура общества», составляемая «совокупностью производственных отношений»? Каким образом какая-либо (хоть экономическая, хоть нет) структура общества может состоять из отношений (хоть производственных, хоть бытовых, хоть гендерных)? Общество – это материальный объект, элементами любой (хоть пространственной, хоть функциональной, хоть ещё какой) структуры которого могут выступать только тоже матобъекты (взятые в соответствующей их определённости), но никак не отношения, свойства или события. Отношения могут быть элементами структуры лишь той или иной системы отношений и не более того.

     Или: как это производственные отношения из «форм развития производительных сил… превращаются в их оковы»? Разве ПО – формы развития ПС? То есть, во-первых, чьи это формы? Собственно ПС (которые по ходу их развития меняют оные свои формы, «как перчатки») или их развития (которое «протекает» то «слева направо», то «справа налево»)? Во-вторых, что вообще имеется в виду в данном контексте в качестве значения термина «форма»? Боюсь, что что-то типа условий развития, круга его возможностей, ограничивающе-разрешительных рамок (исчерпание коих и делает ПО «оковами», то есть мешающим дальнейшему развитию ПС фактором).

     Хуже того, у Маркса-то использование в указанном контексте термина «форма» вызвано, скорее всего, просто тем, что он не нашёл (или не удосужился поискать) для выражения своей мысли более подходящего слова, а его последователи из числа советских марксистов, ничтоже сумняшеся, принимают сие за чистую монету и повторяют то же самое всерьёз. То есть реально сводят отношения ПО и ПС к отношениям формы и содержания. «Производительные силы как отношение людей к природе образуют содержание способа производства, а производственные отношения – его общественную форму. Развитие производительных сил немыслимо вне общественной формы – производственных отношений». (Также обращаю внимание на то, что ПС в данной цитате опять-таки объявляются отношением людей, да ещё и почему-то к природе).

     И подобных блох по страницам марксистских (впрочем, как и немарксистских) сочинений скачут целые стада (табуны, прайды, стаи?). Но я не собираюсь вычёсывать их все, а отмечу лишь наиболее важные огрехи. К числу каковых принадлежат главным образом неясности значений самих основных понятий рассматриваемого учения: «производительные силы», «производственные отношения» и «надстройка». При этом печальнее всего дело в данном отношении обстоит с пониманием производственных отношений. Им я и уделю основное внимание.

 

«ЧЕЙ ТУФЛЯ?»    Итак, что такое производственные отношения? Или, вернее, как их истолковывает марксизм (ибо я, убей меня бог, сам ничего подходящего измыслить тут не могу. По крайней мере так, чтобы эти измысленные ПО оказались способны играть приписываемые им в марксизме роли).

     На данном направлении прежде всего задамся вопросом о локализации ПО, то есть о том, где, в какой области взаимодействий (и вообще жизнедеятельности) людей указанные ПО имеют место. Ответ на данный вопрос кажется очевидным: под производственными отношениями в рассматриваемом учении имеются в виду как будто бы лишь отношения, возникающие в производстве, взятом в буквальном смысле – как производство продуктов. Оказание и потребление услуг, то бишь «услуговые отношения», в состав ПО вроде бы не входят. Во всяком случае образовательные, лечебные, охранные, информационные, развлекательные (и в целом «психованные», то бишь удовлетворяющие психические потребности) и тому подобные «неприпроизводственные» услуги явно чужие на этом празднике жизни. Ну а политику, право, искусство, философию (и, надо думать, соответствующие деятельности людей вкупе с имеющими место в рамках этих деятельностей их, людей, взаимоотношениями) марксизм относит уже вообще к надстройке, то есть к тому, что определяется производственными отношениями, а не выступает их частью.

     Однако все употреблённые мной в данных рассуждениях оговорки «как будто бы», «вроде бы», «кажется» и проч. появляются не на пустом месте (не в качестве слов-паразитов: в этой части мне хватает и глистов), а именно по причине плохого определения марксизмом предмета разговора. Так, в вышеприведённых цитатах Маркс связывает ПО с «общественным производством жизни» и «способом производства материальной жизни» людей, а Энгельс – даже с «воспроизводством действительной жизни». Однако производство, а тем более воспроизводство ЖИЗНИ людей куда шире производства как такового, ибо в него входит не одно лишь производство продуктов, но и защита этой жизни от внешних угроз и болезней, предотвращение и урегулирование внутриобщественных конфликтов, обучение-воспитание младших поколений старшими и даже порождение первых вторыми в процессе, если можно так выразиться, исполнения супружеского долга. В таком ли широком смысле употребляют указанные выражения основоположники марксизма (тем самым сближаясь отчасти с моей концепцией, выдвигающей на авансцену ОРТ в целом)? Конечно, нет. Под производством жизни основоположники марксизма разумеют на деле лишь производство «материальных благ». Сомнения в этом вызывает лишь (и однако) неточность используемых ими выражений.

     С другой стороны, советские авторы определяют ПО как отношения, «которые складываются между людьми в производстве благ, необходимых им для жизни», тем самым, наоборот, сужая «место их обитания». Поскольку подлинно необходимыми для жизни являются только витальные блага (для собственно производства – продукты). Тогда как производством выступает ещё и производство второстепенных благ (например, предметов роскоши). Так что же – отношения, складывающиеся между людьми в производстве этих последних, не производственные отношения?

     Короче, полной ясности у марксистов нет даже в истолковании сферы «пребывания» производственных отношений. И все эти «непонятки» возникают вследствие недостаточной продуманности Марксом и Ко уже самого того, о производстве ли вообще и, если да, то о каком именно производстве в рассматриваемом контексте идёт у них речь.

 

ДВА ВИДА РЕАЛЬНЫХ ПРОИЗВОДСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ   Что же производственные отношения представляют собой содержательно?  

     В буквальном смысле это – отношения, в которые люди вступают в процессе производства тех или иных продуктов. Во что же люди тут вляпываются? В указанном процессе возможны только два вида отношений людей. Во-первых, – отношения чисто «технические», то есть отношения в рамках соответствующего разделения труда: между добытчиками-поставщиками сырья и его переработчиками, между переработчиками разных стадий или разных одновременных операций изготовления конечной (сиречь готовой к заключительному потреблению, погашающему непосредственно потребности людей) продукции, между тружениками, просто складывающими свои усилия в рамках осуществления одной операции (например, подъёма какого-то тяжёлого предмета) и т.п.

Повторяю и подчёркиваю: данные отношения по определению могут иметь место только при совместном (кооперированном) производстве конечных продуктов. Индивидуальное же их производство (то есть такое производство, где весь цикл изготовления осуществляется одним производителем) этот вид отношений исключает. Так что «технических» производственных отношений, по сути, не было (во всяком случае в качестве существенных, системообразующих для производства и общества и тем самым теоретически значимых) на всём протяжении господства натурального хозяйствования. То есть в классическую бюрократическую эпоху. «Технические» производственные отношения появились только с появлением и развитием узкой специализации. И тем самым получили широкое распространение лишь в рамках буржуазного строя.

(Одновременно отмечу, что становление данных ПО не надо путать со становлением товарного характера производства, то есть производства продуктов на обмен. Эти два «растения», конечно, одного корня, но одно «голо-», а другое «покрытосеменное». Причиной появления и основанием «технических» отношений выступает специализация работников на различных промежуточных операциях и стадиях изготовления конечных продуктов. Однако переход полуфабрикатов из рук одних узких спецов в лапы других узких спецов совсем не обязательно должен происходить в форме рыночного обмена. Последнее обстоятельство обусловливается уже полной обособленностью соответствующих специалистов не только в процессах их труда, но и «по жизни» в целом).

     Помимо «технических» ПО в процессе производства продуктов люди вступают между собой, во-вторых, в отношения по поводу используемых в этом процессе предметов труда, техники, технологий и даже (в форме рабства и найма) непосредственно труда. Каковые отношения сводятся к порядкам распределения всех этих факторов между конкретными отдельными (обособленными «по жизни») производителями (или их коллективами). То есть суть отношения «это – твоё, а это – моё», выражающиеся в определённых правах распоряжения указанными факторами, начиная с простого права пользования, продолжая чуть менее «поражённым в правах» владением и кончая полным правом распоряжения, то есть собственностью (по линии же не набора прав, а их субъекта тут имеет место деление на в той или иной степени групповое (или коллективное) и частное (или индивидуальное) присвоение).

Это уже так называемые «экономические производственные отношения». И они в той или иной форме (тех же пользования, владения или собственности) имеются везде и всегда, где и когда наличествуют хоть какие-нибудь отдельно хозяйствующие производственные единицы (индивиды либо коллективы). В том числе как в рамках любой формации (любого общественного строя), так и в рамках любого типа производства – хоть натурального, хоть товарного (переход от первого ко второму сопровождается развитием данных отношений просто в сторону более чёткого оформления и радикализации соответствующих прав, то есть как раз превращением ПО из прав пользования или владения в право собственности (а также –всё большей их индивидуализации)).

    Правда, относительно данных отношений я испытываю некоторые сомнения. По части правильности именования их собственно производственными. Ибо, во-первых, в них люди вступают не только и не столько непосредственно в ходе производства продуктов, сколько до и после него. Распределённость факторов производства, выражаемая оными отношениями людей, сама по себе, вообще-то, в основном, внепроизводственна (предпроизводственна) и имеет к производству только то отношение, что её предметы – факторы именно производства. Во-вторых же, поскольку конкретный расклад этой предшествующей распределённости оказывает влияние на организацию производственного процесса (при его последующей актуализации) лишь в его, если можно так выразиться, социальном аспекте: им (указанным раскладом) определяется только «кто в доме хозяин» (и, соответственно, основной выгодополучатель), а кто – привлечённая со стороны рабсила. Так что это, скорее, околопроизводственные, а не подлинно производственные отношения. Однако не нужно забивать себе голову ещё и этими тонкостями. Пусть указанные «экономические» отношения – тоже разновидность ПО.

     Так обстоит дело с производственными отношениями в действительности. А как они определяются в марксизме?

 

ЧТО ЛАПТИ, ЧТО «ГУЧЧИ», ВАЛИ ВСЁ ДО КУЧИ?   Здесь сразу отброшу множество псевдоопределений ПО типа того, что это отношения, складывающиеся в процессе производства. В силу тавтологичности этих определений. Ведь само собой разумеется, что ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ отношения по определению суть отношения в производстве. Весь вопрос в том, какова их конкретика, что они собою представляют содержательно? (Упомяну лишь, забавы ради, странную попытку углубиться в этом русле в идентификацию самого производства – не в плане выделения той его части, которая связана с ПО (о чём шла речь чуть выше), а вообще. Есть такие авторы, которые определяют производство как воздействие людей на природу и заключают, что это «воздействие на природу они (люди – А.Х.) оказывают внутри определённого общества, вступая друг с другом в определённые отношения», каковые, мол, и есть производственные отношения. То есть мало того что это всё та же тавтология, так в ней ещё и производство сводится бог знает к чему. Конечно, производство – это воздействие на природу, но опять же – какое именно? Ибо воздействиями на природу являются и добыча ресурсов, и выезд на пикник с оставлением после себя обгорелых пеньков и куч мусора, и вообще почти все прочие действия живых организмов).  

     Как же ищут и в чём находят означенную необходимую конкретику марксисты? Прежде всего, в полной нелепице. То есть не в преодолении на деле в дефиниции понятия «производственные отношения» отмеченной тавтологии, а попросту в расширении её за счёт отнесения к числу ПО отношений людей не только в процессе производства благ, но и в процессах обмена, распределения и потребления произведённого. 

«Производственными отношениями называются отношения, возникающие между людьми в процессе производства, обмена, распределения и потребления материальных благ».

Это популярное, но весьма неудачное определение. Во-первых, опять же потому, что в нём говорится лишь то, где «обитают» определяемые отношения, а не что они собою представляют. Во-вторых, потому что выраженное в такой общей форме данное определение неверно: тут следовало бы уточнить, что речь идёт не об обмене, распределении и потреблении (матблаг) вообще, а лишь об их частных производственных формах. То бишь об обмене, распределении и потреблении, носящих производственный характер, связанных с процессом производства благ. В-третьих, так как даже и указанное уточнение не спасает ситуацию полностью. Ну и, в-четвёртых, потому что на отнесение к числу «экономических» отношений из указанного набора могут претендовать разве что отношения, возникающие при распределении благ (выступающих, повторяю, в роли факторов производства), а во всех прочих означенных «местах обитания» обнаруживается в лучшем случае лишь «техническая» их (производственных отношений) разновидность, которая в теории формаций (как будет видно чуть ниже) нафиг не нужна. Поясняю.

     Вот потребление – отнюдь не всё оно имеет непременное отношение к производству и тем самым к производственным отношениям. Таковы только потребления сырья и полуфабрикатов, являющиеся на деле лишь промежуточными этапами изготовления конечных продуктов, то бишь всё теми же производственными процессами. Эти потребления и есть производственные операции, происходят в ходе и в виде оных. «Потребление» и «производство» в данном случае лишь разные имена одного и того же процесса, взгляды на него с разных сторон. А имеется ещё, как известно, потребление самих конечных (готовых) продуктов, которое уже (а) никак не «производственно» по своему характеру и, вдобавок к тому, (б) является сугубо личным делом каждого, отчего обходится вообще без каких-либо отношений с другими людьми (в кое-какие непроизводственные отношения между собой люди вынуждены вступать лишь при удовлетворении психических и половых потребностей, но отнюдь не тех, которые удовлетворяются потреблением продуктов).

     Кроме того, производственному потреблению как непосредственно осуществляющемуся процессу обработки сырья или полуфабрикатов могут сопутствовать только «технические» ПО. Все «экономические» отношения людей (напоминаю: по поводу распределения факторов производства между отдельно хозяйствующими производителями) тут имеют место лишь за пределами данного акта, то есть либо до, либо после него (по его итогам, в отношении его продуктов). Но и с «техническими» ПО не всё ладно. Ибо они в процессе производства-потребления ведут себя вполне по-гамлетовски, то бишь могут как быть, так и не быть. Они присутствуют в процессе потребления-производства лишь тогда, когда оно (сие потребление-производство) представляет собой операцию, в которой участвуют сразу несколько производителей, то есть при её, данной операции, сложном или хотя бы простом кооперативном характере. Если же конкретный акт такого потребления-производства осуществляется одиночным индивидом, то в этом акте нет никаких даже чисто «технических» отношений с другими людьми.

     Аналогично и с обменом матблагами. Если предметы обмена, эти самые матблага, – конечные продукты, то целями обмена опять же являются лишь личное потребление матблаг. Такой обмен не имеет никакого отношения к производству, то есть не выступает «местом обитания» каких-либо (хоть «технических», хоть «экономических») производственных отношений обменивающихся сторон. Только в случае обмена сырья на полуфабрикаты и пр. (который, правда, в качестве распространённого явления представить себе трудно: в норме такой обмен может носить только однобокий характер; вряд ли какой-нибудь владелец сырья нуждается для продолжения его добычи в каких-либо полуфабрикатах: ему тут могут понадобиться разве что готовые орудия, средства труда и т.п.), то есть обмена, имеющего целью последующее доведение выменянного «до ума», отношения сторон этого процесса худо-бедно (то есть с известной натяжкой) можно рассматривать как часть производственных отношений. Хотя в действительности это тоже не столько ПО, сколько простые отношения «продавцов» и «покупателей» (я ставлю тут кавычки, ибо обмен может носить и не рыночный характер), обслуживающие перемещения продуктов между «продавцами» и «покупателями» и тем самым возобновления соответствующих производств: в отношении к последним это чисто подготовительные, снабженческие, обеспечивающие их условия-предпосылки операции.

     Наконец, указанная сомнительность «производственности» «обменных отношений» мешает и их отнесению к тому или иному виду ПО. Это не «технические» и не «экономические» отношения, а нечто среднее между ними. Как элементы обеспечения продолжения банкета (то есть производства) и притом в его конкретном виде, это вроде бы «техотношения», но как основывающиеся в своём осуществлении на правах каждой стороны на свои продукты, – «экономические».

     А что с распределением матблаг? Оно также не обязательно является обслуживающим производство процессом (о том, что распределение не происходит в рамках самого производства как его собственный элемент, я уж не буду распространяться). Таково только предшествующее производству распределение его факторов. Тогда как распределение опять же конечных продуктов, в особенности не опирающееся в своём порядке на исходное распределение факторов производства (примером чего выступает распределение конечных продуктов между крестьянами (и вообще подданными) и бюрократами – в виде сбора налогов с первых в пользу вторых), никакого касательства к этому делу не имеет (и тем самым соответствующие отношения суть не ПО). Зато как предшествующий производству и тем самым определяющий в вышеуказанном «социальном» смысле его организацию процесс, распределение средств производства (без кавычек, раз речь идёт именно о производстве), технологий (в виде тех или иных прав на них, закреплённых лицензиями и патентами) и пр. выступает уже «местом обитания» «экономических» производственных отношений: последние определяются тут порядком этого распределения и формируются по его результатам.

     Таким образом, рассмотренная дефиниция ПО в целом неприемлема. А что приемлемо?

 

СВЕДЕНИЕ К СОБСТВЕННОСТИ   Приемлемо, разумеется, только вышеотмеченное содержательное понимание производственных отношений в качестве «технических» и «экономических». Которое тоже присутствует в марксизме. Хотя и в несколько путаном виде, в частности, в тесном сплетении с только что описанной расширенной локализацией ПО. По мнению советских авторов, «техническая и экономическая стороны имеются и в разделении труда, и в кооперации, и в обмене деятельностью, и в распределении». Какая-такая «экономическая сторона» (трактуемая как собственническое право на факторы производства) имеет место в разделении труда или кооперации? Что имеется в виду под «технической стороной» распределения, рассматриваемого в плане возникающих в оном отношений людей? Всего этого я в толк взять не могу. Но бог с ним. Важно уже само то, что производственные отношения признаются обладающими указанными двумя сущностными определённостями.

     При этом и понимаются последние достаточно адекватно. Так, по словам тех же авторов, «технические отношения непосредственно связаны с технологией производства и организацией труда». С чем нельзя не согласиться. Однако эта разновидность ПО марксизм не интересует, и он её отбрасывает. Во-первых, по-видимому, потому, что «техотношения», взятые как отношения производителей, как отмечалось выше, практически отсутствуют в эпоху бюрократической формации. Отчего связывать характер надстройки последней с их характером нельзя: у того, чего нет, не может быть и никакого характера. Во-вторых, так как эти отношения, взятые уже как отношения не между специализированными производителями одного продукта, а между ними и представителями господствующих классов, отсутствуют не только при бюрократизме, но вообще всегда, при любом строе: капиталисты тоже, наравне с бюрократами, вовсе не трудятся вместе с нанятыми ими работниками непосредственно в процессе производства выпускаемой на их предприятиях продукции. В-третьих, в силу того что на данной почве не может иметь места несоответствие характеров ПО и ПС, ибо чисто «технически» любые более-менее значимые изменения производительных сил должны тут же отражаться в изменениях организации производства и соответствующих производственных отношений людей. Ну и, в-четвёртых, поскольку связывание ПО с разделением труда (характерное для «технического» их понимания) опасно сближает их с производительными силами, ведь специализация-кооперация является одним из элементов оных.

     Впрочем, всё это лишь мои доводы в пользу того, что «технические» ПО не годятся на роль, отводимую производственным отношениям в марксовой теории формаций (то есть в той части теории общества, которая объясняет стадиальность его развития). Возможно, сами марксисты тут руководствуются какими-то иными соображениями. Но как бы то ни было, «под производственными отношениями» представители данной школы «подразумевают обычно одну их сторону – экономическую». То есть ту, в которой это суть отношения по поводу распределения факторов производства (или, что то же, элементов задействуемых в нём производительных сил): его предметов, орудий и Ко.

     Уже Маркс, как было видно выше, называет «юридическим выражением» производственных отношений «отношения собственности». О том же толкуют и его продолжатели: 

«Производственные отношения всегда являются отношениями по поводу присвоения средств производства и продуктов труда, то есть выступают как отношения собственности на средства производства и продукты труда».

Что тоже вполне верно. Разве что с той оговоркой, что лучше было бы вести речь не о средствах производства и продуктах труда, а о факторах производства в целом, которые включают в себя также технологии, собственно труд и предметы труда (если, конечно, последние не относить к средствам производства) и тем самым «поширше будут». Но это не существенно.

 

МЕЛОЧЬ, А НЕПРИЯТНО   БОльшие недоумения вызывают последующие разжёвывания-конкретизации данного общего положения. Например, в виде всё того же рассмотренного выше неоправданного его расширения, согласно которому 

«присвоение осуществляется посредством процесса производства, обмена, распределения и потребления». 

Неужели? А как быть, например, с тем фактом, что присвоение средств производства, осуществляемое посредством их потребления, явно не то присвоение, о котором идёт речь в случае отождествления его с отношениями собственности: непосредственно в производстве эти средства производства всегда потребляют-«присваивают» только те, кто ими пользуется в качестве собственно предметов, орудий и средств труда, то есть работники. А последними далеко не всегда (при капитализме же – так и никогда не) выступают собственники-хозяева этих факторов: чаще это наёмные рабочие, батраки или вообще рабы.

     Или возьму продолжение той же цитаты, утверждающее, что 

«следует различать право собственности, которое регулируется юридическими законами… и экономическое содержание собственности, которое определяется совокупностью производственных отношений, складывающихся объективно».

Что же тут имеется в виду? То, что между правом и его применением может иметь место нестыковка, то бишь что законы сами по себе далеко не всегда обеспечивают их реальное исполнение? (Ибо последнее определяется вовсе не красивыми словами о свободе, равенстве и братстве, а соотношением сил имеющихся в обществе классов). Или речь идёт просто о том, что становление и развитие определённых собственнических отношений опережает их юридическое оформление? (Понятно, что чем проще и «народнее» правила общежития, включая и имущественные права, тем меньше они нуждаются в кодификации; пользование и даже владение в добуржуазных обществах сплошь и рядом регулировались лишь традицией, обычным правом, никак не кодифицированным и сложившимся, если можно так выразиться, «объективно», естественным образом, а не благодаря творчеству особых законодателей).

А может, это намёк на то уже чисто гносеологическое обстоятельство, что реальные феномены – это одно, а наши их описания с помощью слов и суждений – совсем другое? (Что в теории общества совершенно ни к чему). Наконец, не поднимают ли авторы рассматриваемой цитаты в очередной раз вопрос о соотношении формы и содержания? (Путая тем самым формальную запись принятых в обществе правил поведения «на бумаге» с якобы особой формой этих правил).

     Впрочем, боюсь, что спроси означенных авторов о смысле данного их высказывания, сиречь о каких именно конкретных различиях практических собственнических отношений (с их загадочным отдельным экономическим содержанием) и описывающих-фиксирующих оные юридических норм они написали, и авторы не ответят не то что ни так, ни сяк, ни наперекосяк, а и вообще никак. Думается, речь об этих непонятно что представляющих собой различиях марксисты заводят просто потому, что их смущает фактическое родство права собственности – как именно права – со всеми прочими правовыми общественными установлениями и тем самым сомнительность избирательного его исключения из «дружной семьи» обычных надстроечных институтов. (Ведь если я вывожу все общественные порядки из характера ОРТ (при посредничестве порождаемого оным классового расклада), то Маркс, по сути, сводит тут всё дело к зависимости одних из этих порядков (политических, этических и пр.) от других («экономических», или, в моей терминологии, распределительных), то есть к чисто внутринадстроечным отношениям). Вот и приходится, объясняя и оправдывая такой эксклюзив, лукаво мудрствовать в том духе, что, мол, юридические нормы в данном (и почему-то только в данном, хотя то же самое можно утверждать о соотношении любого закона и регулируемой им сферы деятельности людей) случае совсем не то, что реальные отношения.      

     Но и это пустяки.

 

В ЧЁМ СОЛЬ, И СТОИТ ЛИ ИСКАТЬ ЕЁ В ПЕРЕЧНИЦЕ?   Ибо в нашей игре в бирюльки решающее значение имеют вовсе не те или иные нюансы понимания производственных отношений, а показ-доказательство того, что последние реально занимают приписываемое им марксизмом место в историческом процессе. Для признания «экономических» ПО (читай: отношений собственности на факторы производства) ключевым звеном теории формаций важно не столько составить себе верное представление о них, сколько обосновать претензии их характеров на формационный статус. Или, другими словами, конкретно продемонстрировать, как эти характеры, с одной стороны, определяются соответствующими характерами производительных сил, а с другой – определяют формационные характеры надстроек. Как же решают эту задачу марксисты?

      Да, по сути, никак. Многие из них ею толком даже и не задаются. Что-то предпринять тут пытаются разве что единицы (причём преимущественно из числа историков, по роду своей «приземлённой» профессии вынужденных не просто витать в эмпиреях отвлечённых абстракций, но и сообщать что-то по существу), но усилия их безуспешны (подробнее об этом см. «Теорию общества», т.3/1, часть шестая). Большинство же марксистов ограничивается общими рассуждениями-уверениями о наличии указанных зависимостей – без прояснения их конкретик.

     Хуже того, и на этом направлении марксизму ставит подножку его исконное гегельянство. В силу какового «врождённого порока сердца» сами характеры формаций – как предметы, подлежащие итоговому объяснению (итоговому – в том смысле, что их объяснением должно завершаться исследование, если же вести речь о цели исследования, то озадаченность данным объяснением, конечно, первична) – он представляет себе неадекватно.

Вот я считаю, что объяснять тут надо в конечном счёте (или, повторяю, в качестве исходно ставимой задачи) соответствующие общественные порядки, их происхождение. Ибо именно оными определяются «лица» формаций (сиречь обществ, находящихся в особых формационных состояниях). И все мои изыскания по поводу классов с их интересами и «генеалогией» преследуют именно эту цель. А марксисты за нуждающийся в данном случае в объяснении предмет де-факто принимают, увы, не указанные порядки, а особые типы общественных противостояний (антагонизмов) и связанные с ними формы эксплуатации. Согласно «диалектическим» установкам марксистов, 

«в обществах, в которых господствует частная собственность и существуют антагонистические, враждебные друг другу классы, экономические отношения характеризуются прежде всего как отношения эксплуатации одних людей немногими другими, завладевшими средствами производства».  

     Как прикажете понимать эту фразу? Тут возможны два толкования. Либо такое, что собственность (причём почему-то непременно только частная, но не групповая) и эксплуатация суть одно и то же, суть два лица одного Януса (сие следует из того, что эксплуатация (правда, фигурирующая у авторов цитаты под маской «экономических отношений», но очевидно, что эти «экономические ПО» и есть отношения собственности на средства производства) объявляется характеристикой собственности, то бишь особой её определённостью и даже одной из определённостей, хотя и самой важной, первостепенной). Либо такое, что это разные, но тесно связанные «по жизни» феномены.

    Какая трактовка предпочтительнее (и даже единственно возможна)? Безусловно, вторая. Тогда о какой связанности собственности и эксплуатации идёт (может идти) речь? По расстановке ролей – о такой, в которой первая – коренник (детерминант, ведущий), а вторая – пристяжная (детерминируемое, ведомое). По содержанию же – о такой, в которой эксплуатация – не характеристика собственности, а её ближайшее порождение, то есть то, в чём она первейшим образом отражается, выражает себя.

     Но если собственность на факторы производства выражается прежде всего в эксплуатации, то:

а) формы второй должны соответствовать формам первой, то бишь формы первой должны определять формы второй (раз именно «завладение средствами производства» порождают эксплуатацию собственниками этих средств тех людей, которые этих средств лишены, то, стало быть, формы указанного «завладения» (присвоения) обусловливают формы этой эксплуатации: условно говоря, пользование даёт рабство, владение – «крепостничество», а полная собственность – наёмный труд), и

б) «лица» формаций (общественных строев) задаются формами эксплуатации, господствующими в обществах, находящихся в соответствующих состояниях.

В связи с чем все усилия исследователей в первую очередь должны быть направлены на выяснение генезисов именно тех или иных форм эксплуатации. Причём путём непременного выведения их из порождающих их своими особенностями форм собственности на средства производства. И, увы и ах! (копирайт – А.П.Чехов) – вместо того чтобы выводить из этих особых «экономических» ПО собственно особые надстройки в виде политических институтов, права, идеологии и т.п.

     Впрочем, отставлю этот «изыск» марксизма в сторонку (тем более что и на данном пути прилагаемые им усилия и достижения невелики) и займусь лучше рассмотрением того, как в действительности соотносятся формы присвоения факторов производства (то есть характеры «экономических» ПО) с характерами тех или иных конкретных производительных сил и надстроек (то есть общественных порядков).

 

ГДЕ ПС, ТАМ И ППС    Начну с производительных сил (каковые, напоминаю, по существу и являются факторами производства). Как от них зависят формы собственности (на них же)? Так, что чем развитее, то есть чем специализированнее и производительнее предметы присвоения, тем развитие, то есть формализованнее и радикальнее права присвоения. Можно также сообщить, что натуральному характеру ПС (точнее, использующего их производства) соответствует обычное (неписанное, традиционное) право, регулирующее порядки пользования и владения факторами производства, а товарному характеру ПС (точнее, использующего их производства) – кодифицированное и поднимающее на щит уже полное право собственности на них. Так что известная связь между характерами производительных сил и формами собственности на факторы производства прослеживается – как по части оформления, так и по части содержания этих форм.

     Правда, при классическом и в особенности раннем (древнейшем) бюрократизме (раз буржуазный строй именуют капитализмом, то бюрократический строй – это бюрократизм) значимая роль на данном поприще принадлежала не только ПС с их характерами. Поскольку в эту эпоху в указанной сфере (распределения факторов производства) преобладало именно ОБЫЧНОЕ право. То есть нормы, задаваемые не только и не столько определённым (примитивным) характером средств производства, сколько господствующими в различных конкретных обществах ментальными (цивилизационными – по А.Тойнби) установками, сиречь «правилами игры», прорастающими своими корнями в глубокое ещё «доисторическое» (дообщественное) прошлое соответствующих этносов.

     Так, в обществах, унаследовавших благодаря древности своих происхождений, и сохраняющих на протяжении всей дальнейшей истории (в том числе и «молитвами» их бюрократий, извлекающих из такого положения вещей свою выгоду в виде как повышенной управляемости таких подданных, так и лёгкости собирания с них налогов) сильные традиции так называемого «первобытного» коллективизма (пример: восточноазиатские социумы), частные права распоряжения даже орудиями и средствами труда, не распространяясь уже о его предмете – земле, были куда менее чётко выражены, чем в позднейших (то бишь в запоздало вступивших на «путь исправления», сиречь государствообразования) ярко индивидуалистических (например, западноевропейских) (детально я это разбираю в «Теории общества» – из тома в том).

     И всё сие, повторяю, никак не связано с характерами используемых данными обществами средств производства. То есть не обусловлено существенными различиями последних. Общий натуральный характер производительных сил древней эпохи порождал разве что лишь повсеместную «тягу» её производителей (крестьян) к индивидуализации их хозяйствований и, соответственно, собственнических отношений к факторам производства. Но то, насколько данная «тяга» могла реализоваться и реализовывалась на практике и как сильно это сказывалось на нормах обычного права, определялось ещё и «народными» традициями, либо тормозившими, либо поощрявшими указанный процесс.

     Тем не менее по большому счёту всё-таки можно согласиться с тем, что примитивность форм присвоения факторов производства в бюрократическую эпоху обусловлена главным образом примитивностью самих этих факторов, взятых как элементы производительных сил. В равной мере можно согласиться и с тем, что последующее вызревание радикальных собственнических отношений в данной области вызвано ростом специализированности ПС. Так что же – в этой части (трактующей о зависимости форм собственности на средства производства от характеров ПС) марксистская концепция «срабатывает»? (Отмечу к слову, что в моей концепции сия зависимость тоже, безусловно, присутствует, но только понимается как зависимость от ПС (через ряд посредствующих звеньев в виде функционального и классового раскладов) просто особой (по предмету присвоения) части распределительных порядков, то бишь правовой надстройки). Увы, нет.

 

ОТ ПС ДО ППС НЕ ДОЙТИ БЕЗ ДЖИПИЭС   Марксистская концепция не срабатывает прежде всего потому, что картина выглядит благообразно лишь с высоты птичьего полёта, из заоблачных высей общих рассуждений. А если спуститься пониже, где дым пожиже, то становятся различимы многие тонкие детали, которые преобразуют марксистское понимание указанного обусловливания в моё.

     Вот как, например, частная собственность на средства производства конкретно обусловливается высокой специализацией оных? В качестве юридической нормы данный правовой институт вводится победившей (в борьбе с бюрократами) буржуазией, то есть проводит в жизнь её интересы. Как практическая же система отношений сия форма присвоения порождается реальными положениями (отражает реальные положения) отдельных буржуа (сиречь товаропроизводителей) в, с одной стороны, узкоспециализированном, а с другой – в разобщённом до полной хозяйственной автономии производстве благ (при этом, что и вышеуказанные интересы представителей буржуазии определяются тем же, то есть означенным особым положением каждого из них). То есть уже здесь (на этом этапе) можно видеть, что отмеченная форма собственности является на белый свет не как прямое следствие товарного характера производительных сил (а точнее, использующего их производства), а как «продукт» положения указанного класса и как выражение его интересов.

     А откуда берутся сами эти положение и интересы, то бишь собственно класс буржуазии как таковой? Это результат определённого, то есть достигшего довольно высокого уровня общественного разделения труда (ибо буржуазия представляет собой набор соответствующих функциональных групп). Лишь наличие этого расклада функциональной структуры общества в конечном счёте упирается, как в свою главную причину, в товарный характер производства и тем самым в определённую (по уровню и по ассортименту) специализированность применяемых в нём производительных сил. Цепочка зависимостей тут, увы, именно такова, а вовсе не столь проста и непосредственна, как её изображает марксизм (утверждающий, что формы собственности на средства производства напрямую определяются характером этих средств).

     И то же самое – с зависимостью форм присвоения факторов производства от характера производительных сил в классическую (и тем самым в только и подлежащую отражению в общей теории) бюрократическую эпоху. Однако тут картинка выглядит ещё более «антимарксистски».

 

ПС-ТО – ПС, НО ППС – НЕ СПС   Ибо в данную эпоху собственнические (в широком смысле слова, то есть включая также пользовательские и владельческие права) отношения по поводу факторов производства (читай: «экономические» ПО) существовали (на практике – главным образом, а теоретически – так и абсолютно) лишь между крестьянами (непосредственными производителями), а не между ними и бюрократами. Бюрократам по роду их общественных занятий ни до каких средств производства как раз не было никакого дела, и в любые отношения по их поводу бюрократы ни с кем (то есть ни с крестьянами, ни друг с другом) не вступали. Орудиями бюрократии были вовсе не орала, а мечи, право ношения которых обычно и монополизировалось. А как там крестьяне делят между собой плуги и пахотные земли, бюрократам было в основном до лампочки: лишь бы налоги платились исправно.

     Однако марксисты настаивают на том, что, мол, и в отношениях крестьян и бюрократии (как позднее – в отношениях капиталистов и рабочих) центральное место (то есть место фундамента всех их прочих отношений-взаимодействий) занимал делёж факторов производства. Что управленцы, мол, господствовали при бюрократизме именно и только благодаря тому, что являлись собственниками последних. При этом, естественно, не в полном их (указанных факторов) объёме-ассортименте, а в некотором узком, но решающем сегменте. Поскольку ни орудия, ни средства труда, ни технологии в указанное время явно:

а) не представляли собой (ввиду их примитивности) существенной ценности (богатства),

б) не играли никакой обществоустроительной роли и

в) не принадлежали (за редчайшими исключениями) собственно бюрократам,

то марксизм «назначает» главным фактором производства, присвоение которого давало-де общественную власть, основной предмет труда эпохи, то есть землю (а также отчасти и сам труд, в особенности в его рабской и крепостнической форме). Дескать, владение землёй стоит тут во главе всего и определяет господство её хозяев-бюрократов в обществе. Но это ошибка. Неверная интерпретация имевших место в соответствующей истории реалий. (Я уж не распространяюсь о странности самого обращения как к признаку, отличающему бюрократию от буржуазии, не к особой форме собственности, а к её особому предмету).

     А именно: принятие за собственническое отношение к земле как к предмету труда – суверенного отношения к ней как к подвластной территории со стороны, во-первых, определённого госаппарата (класса бюрократии) в целом (в его нескончаемой борьбе с другими аналогичными претендентами, посягающими на занимаемое им «свято место»), во-вторых (теперь уже в рамках внутреннего распределения управленческо-властных полномочий между членами указанного аппарата), той или иной составляющей его группы бюрократов (клана) и, в-третьих, конкретных отдельных членов данного класса. Или, иначе говоря, различные групповые и частные отношения БЮРОКРАТОВ МЕЖДУ СОБОЙ по поводу территорий, насельников которых каждый из них вправе рассматривать как своих подданных, обязанных ему податями, воинской повинностью и прочими службами (это обычное отношение госаппарата к занимаемой государством территории и населяющим её людишкам), марксисты объявляют отношениями БЮРОКРАТОВ И КРЕСТЬЯН по поводу земли, взятой как производственный фактор.

     Откуда у марксистов взялся такой «обман зрения»? Прежде всего, разумеется, от их собственной концептуально-методологической «настроенности на данную волну», понуждающей марксистов повсюду искать гегемонию форм собственности на средства производства. Под давлением чего марксисты и признают собственностью всё, что хоть как-то на неё похоже (то есть в данном случае собственническим владением землёй – суверенное владение территорией с её обитателями). Ибо кто ищет, тот, как известно, всегда найдёт.

     Но, помимо того, к отмеченному «косоглазию» сторонников данного учения подталкивает ещё и то обстоятельство, что во многих (к тому же, исходно наиболее доступных наблюдениям западноевропейских учёных) бюрократических обществах указанное суверенное отношение бюрократов к управляемым ими территориям («землям») было сильно индивидуализированным. Хотя любой бюрократ получал в управление и «кормление» определённую область (графство, «мандаринство», удел, феод, поместье) лишь как член соответствующего госаппарата (благодаря принадлежности к нему), но внешне это нередко выглядело как (и даже постепенно перерастало в) его (этого «госслужащего») частные отношения с управляемыми аборигенами и даже с местами их обитания. Вот частность этого суверенного отношения к территории с её населением и добавляет огоньку в понимание марксистами оного отношения как частнособственнического.

     А чем обусловливалась сама отмеченная индивидуализация отношений? Ну, во-первых и в общем случае, опять-таки всё той же традиционной ментальностью конкретных обществ (или хотя бы их господ, если это были пришлые завоеватели): там, где издревле доминировал и долго сохранялся первобытный коллективизм, подобные частные отношения наблюдались куда меньше, а то и вовсе отсутствовали. Но там, где менталитет социума носил ярко выраженный индивидуалистический характер (в частности, в обществах как раз Западной Европы), они (упомянутые частные отношения), конечно же, сильно бросались в глаза.

     Во-вторых, степень индивидуализации отношений определялась «возрастом» конкретного госаппарата. Все госаппараты по «молодости лет», то есть в первые годы-десятилетия (а для сильно коллективистских обществ – так и в первые столетия) своего прихода к власти закономерно являлись жёстко централизованными (так как без этого нельзя победить в «борьбе за это»). То есть госаппараты управляли подотчётными территориями как единые организмы – со всеми последствиями сего в плане отношений отдельных представителей госаппарата к вручённым им в доверительное управление областям и подданным. Однако со временем (согласно уже собственным закономерностям «внутреннего» развития бюрократии – см. «Теорию общества», т.3/1, часть пятая) отмеченные управляющие «на местах» неизбежно начинали рассматривать своё положение как синекуру, как нечто неотъемлемое, как нечто принадлежащее им именно как таковым (то есть как частным лицам) и подлежащее передаче потомкам по праву рождения (на почве чего дело нередко доходило даже до того, что периоды централизма в бюрократических государствах постепенно – в рамках процесса всё усиливающегося сепаратизма – сменялись так называемой «феодальной раздробленностью», то бишь чередовались с ней). И вот эта периодическая бюрократическая индивидуализация в виде упрочения-закрепления положений отдельных бюрократов в качестве «хозяев» (первых секретарей обкомов партии) тех или иных «земель» с их насельниками, тоже запутывает марксистов, подбивая их принимать устанавливающиеся в результате описанного процесса отношения к территориям за частнособственническое отношение к земле.

     Но догмы и иллюзии, чем они ни питались бы и как ни были бы прожорливы, – это одно, а реальность (да к тому же теоретически осмысленная, очищенная от посторонних помех и примесей) – совсем другое. В последней, повторяю, «экономические» ПО (сиречь собственнические отношения по поводу средств производства) бюрократической эпохи являлись лишь внутренним делом производителей-крестьян, а вовсе не отношениями крестьян и бюрократов, как сие требуется согласно «букве и духу» учения Маркса. Лишь в буржуазных обществах (реалии коих и послужили основным материалом для марксовых обобщений) порядок распределения средств производства и, соответственно, производимых с их помощью благ приобретает решающее значение. Ибо только здесь (в данных особых условиях), как уже отмечалось, богатство даёт власть. То есть кто богаче, тот и у руля. (Тогда как во всё предшествующее время дело обстояло обратным образом: власть делала её обладателя богатым). Однако сие «срабатывание» марксизма в отношении реалий буржуазного строя ничего не значит. Ибо одного «бюрократического» «исключения из правил» довольно, чтобы признать его вовсе не исключением, а само правило – не правилом. Так как теории не допускают никаких исключений. Входящие в них (да тем более в качестве основоположений) законы должны работать всегда и везде. Иначе они попросту неверны. 

 

ТЕМ ЖЕ КОНЦОМ – ПО ДРУГОМУ МЕСТУ     Теперь обращусь к отношениям «экономических» ПО и надстройки. Марксисты утверждают, что 

     «Производственным отношениям принадлежит особая, определяющая роль среди всех общественных отношений, они являются их основой, базисом. Каковы производственные отношения, таковы в последнем счёте и правовые, политические и другие виды отношений между людьми».

     При этом под ПО имеются в виду отношения собственности на средства производства. Так определяют ли те или иные формы собственности на средства производства соответствующие надстроечные институты? Нет.

     Вот только что отмечено, что при бюрократизме в указанные собственнические отношения вступают только сами производители, а вовсе не производители и управленцы общественными делами. Стало быть, на нет и суда нет, эти вторые отсутствующие отношения здесь ни при чём: общественные порядки определяться ими никак не могут. Если оные порядки и определяются отношениями крестьян и бюрократов, то отнюдь не производственными, не предварительным дележом между крестьянами и бюрократами факторов производства.

     Но, может, уже сами собственнические отношения крестьян между собой как-то определяют политику, право, идеологию и пр.? Навряд ли. Общественные порядки в бюрократических обществах устанавливаются и поддерживаются бюрократами. И содержательно отвечают лишь их интересам. Крестьянство с его внутренними взаимоотношениями тут «нервно курит в сторонке». Максимум, что в данном случае способно хоть как-то повлиять на ситуацию, это «народный» менталитет, традиционные ценности – в той мере, в какой они разделяются самими бюрократами как представителями того же этноса. Однако, где менталитет, а где распределение средств производства (в качестве «агентов влияния» на надстроечные институты)? 

      (Отмечу ещё, к слову, что данные имеющие место в условиях бюрократизма «экономические» ПО никак не обусловливают также ни формы столь любезной сердцу марксистов эксплуатации, ни даже наличие оной вообще. Эксплуатация здесь (и везде-всегда) появляется и принимает тот или иной вид под «давлением» совершенно других обстоятельств. Главными её причинами выступают, конечно, желание бюрократии «хапнуть побольше» и её силовое доминирование в обществе. Ну а «четыреста сравнительно честных способов отъёма денег у населения», какими данный господствующий класс реализует эту свою мечту, сиречь формы устанавливаемой эксплуатации (в первую очередь в виде грабительских налогов), определяются уже конкретными условиями, в которых всё это действо происходит: теми же традициями конкретных обществ, практикуемыми их производителями типами производств (земледелие, животноводство и пр.), коренным или пришлым (завоевательским) происхождением самой бюрократии и т.д.).

     Таким образом, никакой прямой связи между «экономическими» ПО и общественными порядками (надстроечными институтами) в бюрократическую эпоху не обнаруживается. (Подчёркиваю, что речь в данном контексте идёт (что у меня, что у Маркса) и должна идти именно и только о прямой, а не о косвенной связи, то есть о непосредственном обусловливании одного другим, а не, например, об обусловливании того и другого чем-то третьим, то есть о возможном бытии их двумя разными следствиями одной причины. Косвенные связи того или иного толка и степени связности имеются между любыми «X» и «Y», но никому (в особенности, из теоретиков) не интересны). И это «исключение из правил» опять-таки хоронит всё соответствующее (прокламируемое марксизмом) «правило», как оно ни оправдывалось бы реалиями буржуазного строя (где власть принадлежит богатым, а ими являются прежде всего собственники основных источников благ – средств производства).

 

ПОНИМАНИЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ И НАДСТРОЙКИ    Ну и коснусь в завершение данной главы марксистского понимания производительных сил и надстройки. В этом плане дело в данном учении обстоит более-менее благополучно, а кроме того, ни то, ни другое (вкупе с их особыми трактовками) не играет в теории Маркса столь же важной («центровой») роли, как производственные отношения (ибо в теории Маркса всё привязано в конечном счёте к характерам последних). Поэтому буду краток.

     Главным недостатком истолкования производительных сил в марксизме является их сведение в общем случае лишь к факторам производства (с забвением той их части, которая «обслуживает» сферу услуг), а в частном случае – только к «материальным» ПС. То есть, по сути, к средствам производства (технике и предметам труда). Выходит, все прочие отвечающие за производительность труда факторы к производительным силам не принадлежат? Или же просто не имеют значения как не порождающие особых характеров производственных отношений (поскольку последние мыслятся собственническими «разборками» исключительно по поводу средств производства)?

     С надстройкой чуть сложнее. Здесь, во-первых, не совсем ясно, что под ней подразумевается: общественные институты (госучреждения, правовые установления, особой формы семья, идеология, этические нормы), сферы «супернепроизводственной» деятельности людей (политика, искусство, наука (впрочем, упоминаемая Марксом философия понимается им не как наука, а как мировоззрение, отчего должна быть помещена, скорее, в число институтов)), отношения (политические, гражданские, гендерные, семейные, бытовые)? Во всяком случае у разных авторов (и даже у одних и у тех же, но в разных местах) речь идёт то об одном, то о другом. Или под надстройкой следует понимать всё это, вместе взятое (что вполне правомерно)?

     Во-вторых, сомнения вызывает, как уже отмечалось, выделение из общего свода законов на особое положение права собственности на средства производства. Вот право вообще (и в целом) почему-то относится марксистами к надстройке, а указанный его элемент – нет.

     В-третьих, неясен статус «определённого общественного строя, определённой организации семьи, сословий или классов, – словом, определённого гражданского общества», которое Маркс (в письме Анненкову – см. выше) помещает между «определённой ступенью развития производства, обмена и потребления» (то есть ПО) и «определённым политическим строем, который является лишь официальным выражением гражданского общества». Что это? – ещё одно соотношение «юридической формы» и «объективного содержания»? Или под гражданским обществом следует понимать именно его (этого общества) «сословно-классовый» (по Марксу) расклад, который ближе уже не к надстройке, а к базису (и на деле выступает ещё одним звеном в цепочке факторов, последовательно определяющих характеры друг друга и в конечном счёте характер надстройки)?

     Ну и, в-четвёртых, «непонятки» возникают с вышеописанными взаимоотношениями особых надстроек и форм эксплуатации, то есть подмена первых вторыми в качестве главных порождений (выражений) формационных характеров ПО.

     Но, повторяю, всё сие уже не так существенно. Ибо как горшок ни назови (и даже чем его ни замени – хоть котлом, хоть кастрюлей), природа той пищи, которая в нём варится, от этого не зависит. А «пищей» у Маркса выступают производственные отношения с их характерами.

 

7. Недостатки марксизма как теории

 

     Следующий (за неясностями и сомнительностями употребляемых понятий) заслуживающий упоминания блок недостатков марксизма носит уже чисто «теоретический» характер. То есть это его недостатки в качестве собственно теории.

 

И ТУТ БРУТ?  На этом направлении первым делом претензии опять-таки вызывают ложные методологические установки рассматриваемого учения в виде гегелевской «диалектики», обращением к которой марксизм грешит всегда, когда дело касается процесса развития. Взять приведённые выше цитаты Маркса: если в первых трёх из них де-факто наблюдается лишь один голый («голимый») материализм, без «диалектики» (их тезисы, как отмечалось, сформулированы автономно от гегельянства, не в русле его логики и без характерной для него лексики), то в последней, четвёртой, где речь заходит именно о развитии общества, появляется термин «противоречие».

     Аналогичная картина наблюдается и у советских авторов (творивших под жёстким идеологическим прессом правящей бюрократии и потому не имевших возможности отклониться от классиков ни на йоту): 

     «Смена различных эпох в истории человечества» (читай: общественных формаций – А.Х.) – «закономерный процесс смены прогрессирующих от эпохи к эпохе способов производства». «В основе изменения способов производства лежит постоянно возникающее противоречие между уровнем производительных сил, выступающих в качестве внутреннего содержания процесса развития, и определёнными производственными отношениями». «В качестве основного противоречия способа производства выступает противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Оно обусловлено тем, что развитие производительных сил как наиболее подвижной стороны способа производства опережает развитие производственных отношений». И т.п.

     Эти высказывания, для начала, содержат чисто терминологическую неточность. Слово «противоречие» в данном контексте употреблять нельзя. То, что людям кажется нормальным выражение «противоречия развития», объясняется лишь его привычностью, а вовсе не адекватностью. Ибо противоречие буквально – это противоРЕЧие. То есть то, что может встречаться только в речи, в различных высказываниях, в мыслях (также выражаемых в вербальной форме) и в тому подобных «идеальных» (относящихся к миру идей) феноменах. Вот у Гегеля этот термин вполне уместен. Поскольку гегелевская «диалектика» носит идеалистический характер не только онтологически, но и по отражаемой в ней действительности: это, по сути, главным образом как раз учение о развитии идей. Но учения Маркса и его последователей имеют своими предметами вовсе не знания, теории, понятия и проч., а объекты материального мира. И даже вообще матобъекты, вещи (а не свойства или отношения сами по себе). Матобъекты не противоречат, а реально противостоят (если противостоят) друг другу. Относительно них правильно будет говорить не о противоречиях, а о противоположностях – их зарядов, направлений движения, расположений в пространстве, интересов и т.д.

     Но это, понятно, далеко не главное. Сомнительность приведённых суждений не сводится просто к неточности применяемой в них терминологии, а носит более существенный содержательный характер. Замена в означенном контексте слова «противоречие» словом «противоположность», которое у марксистов тоже в широком ходу, не спасает ситуацию. Вот, к примеру, характерная цитата: «Марксистский анализ развития общества состоит в том, что взаимодействие противоположных сторон общества рассматривается с точки зрения того, что первично, а что вторично, что определяет, а что определяется». Каковыми «противоположными сторонами» далее объявляются как раз надстроечные институты общества и «способ производства», а в рамках самого последнего – производительные силы и производственные отношения. 

     Но разве ПС и ПО (или ПО и надстройка) – противоположные стороны? Чем это они противоположны? В данном плане, во-первых, в характерах производительных сил и производственных отношений обнаруживается в лучшем случае лишь их несоответствие. Которое возникает тогда, когда ПС в своём развитии опережают ПО (что возможно только для «экономических» ПО). Но несоответствие – отнюдь не противоположность.

     Во-вторых, само это несоответствие носит тут временный и преходящий характер, имеет место лишь до его устранения. БОльшую же часть исторического времени своего существования ПС и ПО «живут душа в душу». Так правильно ли тогда именовать их противоположными сторонами?

     В-третьих, если один объект своими изменениями обусловливает изменения другого, то они эти изменения вряд ли могут быть противоположными, то есть отрицать друг друга. Сомнительно само утверждение, будто «взаимодействие противоположных сторон общества» можно (а у авторов – даже нужно!) рассматривать с «точки зрения того, что первично, а что вторично, что определяет, а что определяется», то есть понимать антагонизм как детерминацию. Когда А отрицает Б, то это, скорее, означает, что никакой зависимости между ними нет и быть не может (во всяком случае прямой и взятой в одном и том же смысле). Отрицание – это не определение одного другим, а невозможность их совместного наличия в одном и том же месте в одно и то же время. Когда может быть лишь либо то, либо другое. Что никак неприложимо к отношениям производительных сил и производственных отношений, которые по логике марксистской концепции (да и просто «по жизни») как раз не существуют друг без друга. ПС в марксистской концепции вовсе не отрицают ПО, а, наоборот, выступают их основанием (это только у их характеров может наблюдаться несоответствие). А сами производственные отношения играют ту же роль в отношении надстроечных институтов общества.

     Более того, в-четвёртых, подлинные противоположности не только взаимоотрицательны, но и равны в этом взаимном отрицании. То есть в их отношениях нет и не может быть ещё и никакой иерархии и односторонности, то бишь доминирования одной стороны над другой. А отношения ПС и ПО (или способа производства и надстройки) преимущественно односторонни: тут решающим образом вторые определяются первыми, но не наоборот.

     Впрочем, и это всё – лишь хождения вокруг да около главной ошибки. Отмеченное показывает лишь неверность (или хотя бы сомнительность) сведения отношений ПС и ПО к их противоположности и антагонистической «борьбе». А суть проблемы – гораздо глубже, то бишь носит куда более общий характер. Эта суть заключается в том, что развитие вещей (не распространяясь уже о развитии материи в целом) вообще протекает вовсе не в форме противоборств каких-либо их противостоящих друг другу частей-элементов, сиречь «противоположных сторон». В данной (материальной) сфере этот процесс (а вернее, процессы во множественном числе, ибо развитие вещей и развитие материи в целом тоже происходят не одинаково, они суть два разных процесса) совсем не таков, каким его рисует Гегель, взявший за образец развитие идей.

     Ну и, наконец, тявкну из-под забора ещё и по тому поводу, что неправильно называть зависимость характера производственных отношений от характера производительных сил (равно как и надстроечных институтов – от производственных отношений) их взаимодействием. Реально взаимодействуют (и вообще действуют) только материальные объекты и даже только вещи (да к тому же, опять-таки – лишь одного уровня!): атомы, молекулы, клетки, организмы (и в их числе – люди), общества. Но не какие-либо силы и отношения. Если между оными и имеются некие зависимости (связи), то вовсе не в виде взаимодействий.

     Так что надо бы, с одной стороны, аккуратнее обращаться со словами. А с другой – не пытаться всякую ситуацию, в которой обнаруживаются две (и только две, ибо противоположность требует данного ограничения: там, где в игре участвуют три фактора и более, её уже быть не может) соотносящиеся стороны, осмысливать «диалектически», то есть как антагонизм и борьбу этих сторон, определяющую их развитие.

 

«КАКИЕ ВАШИ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА?»   Второй моей претензией к ключевым положениям марксизма (о зависимости ПО от ПС и надстроечных институтов от ПО) является «неблагородство» их происхождения, то бишь слабость обоснований и тем самым недостаточная достоверность.

     Вот у меня сходные (но не идентичные) положения носят выводной характер (отчего их истинность-достоверность равны истинности-достоверности их посылок). А именно: положения дедуцируются всё из того же базового признания общества кооперативом, возникающим в целях обеспечения наилучшего выживания его членов, то есть наилучшего удовлетворения потребностей людей. Благодаря такому подходу развитие общества (в виде смены его формационных состояний) в самом общем плане (то есть опять же базово) отождествляется с развитием его функциональной структуры (ибо к её усложнению и сводится развитие любого кооператива) или общественного разделения труда. Отсюда своей следующей задачей (в рамках выработки теории общества) я вижу установление того, как происходит оное развитие (усложнение). И в конечном итоге прихожу тут к выводу, что в основе развития общества (по линии его разрешительных возможностей) лежит развитие производства благ (в первую очередь витальных) как главного способа их приобретения, а в основе самого развития производства лежит совершенствование производительных сил общества как главного (и даже единственного) способа повышения производительности труда. 

     (Отмечу ещё к слову, что наличие подобного «стержневого» детерминанта развития, похоже, присуще только обществу, но не иным кооперативам. Поскольку наравне с классоидностью и надстроечностью общественных порядков оно (указанное наличие) обусловлено разумностью людей. Клетки, биоорганизмы и сообщества насекомых не знают не только классов и надстроек, но и, по-видимому, особо выделенных способов обеспечения выживания, развитие которых было бы доминирующим фактором развития этих кооперативов. Только люди с их разумностью осваивают производство матблаг, благодаря чему, с одной стороны, добиваются значительной независимости от среды, но с другой, взамен тому, оказываются вынуждены приспосабливаться в своей организации уже к нуждам самого этого способа жизнеобеспечения – в том виде, до которого способ жизнеобеспечения развился).

     А как пришёл к своему «общему результату» Маркс? Выводит ли он указанные тезисы (в особенности, о ведущей роли в жизни общества производства (ибо зависимость организации и эффективности самого производства от характера ПС достаточно очевидна и не требует мудрёных доказательств) и производственных отношений) из более общих положений? Нет. Уже хотя бы потому, что место общих положений у Маркса занимают «диалектические» представления об обществе, из которых ничего подобного вывести нельзя. Маркс, повторяю, формулирует свои тезисы просто и сразу в качестве исходных руководящих идей, то есть как постулаты (но не аксиомы – в силу отсутствия у них логической очевидности). Значит, тезисы Маркса являются лишь плодами смеси (а) индуктивных обобщений наблюдённых им фактов реальности с (б) интуитивными догадками, направляемыми общим инстинктом материалиста. Предъявление аудитории таких обобщений и прозрений в качестве аргументов, во-первых, чрезвычайно трудоёмко (ибо тут требуется перелопачивание-перечисление всей массы относящихся к делу фактов), во-вторых, сомнительно (по причине отсутствия уверенности в полноте обобщаемых фактов), а в-третьих, вообще бессмысленно (ибо ни любые по полноте обобщения данных опыта, ни, тем более, гипотезы-догадки в принципе ничего не доказывают). Отчего Маркс от этого дела (то есть от какой-либо аргументации в пользу оглашаемых им тезисов) и уклоняется.

 

ОБОСНОВАНИЕ У ЭНГЕЛЬСА     А что можно найти у Энгельса? Как он обосновывает руководящую роль «партии», сиречь производства в «жизни» общества? По мнению Энгельса, 

     «В основе такого выделения лежит тот простой и естественный факт, что люди, прежде чем заниматься наукой, политикой, философией, религией и т.п., должны есть, пить, одеваться, иметь жилище и т.д.».

     То есть Энгельс апеллирует лишь к тому, что производство-де обеспечивает первостепенные нужды людей, а все остальные виды занятий людей – второстепенны. Но это неверно, причём в двух смыслах.

     С одной стороны, поскольку производство производству тоже рознь, жизненная важность производимого – вовсе не общая его отличительная черта: немало и продуктов, погашающих (при их потреблении) второстепенные потребности. Как же быть с их производствами? Определяют ли они «жизнь» общества?

     С другой стороны, жизненно необходимыми для общества и, стало быть, для каждого его члена являются не только пища, одежда и т.п., но и целый ряд услуг: услуг управленцев, воинов-защитников, врачей, учителей, наконец, учёных, без труда которых сегодня невозможно развитие самого производства. Являются ли оказания этих услуг тоже обществоустроительными «занятиями»? Влияют ли соответствующие «услуговые отношения» (в пандан к производственным) на общественные порядки, идеологию и проч.?

     Чем, вообще, определяется ведущая роль тех или иных сфер деятельности людей? Их производственным (производящим) характером или значением удовлетворяемых ими потребностей? Раз, как можно видеть, первое не совпадает со вторым один в один.

     Или, может, Энгельс имел в виду примерно то же, что и я, то есть приписывал производству витальных благ (с его конкретными объёмами) роль разрешительного условия соответствующих ОРТ? Хорошо бы, если так. Только зачем он тогда с этого «верной дорогой идёте, товарищи» сбивается обратно на речи о совершенно чуждых сему производственных отношениях?

     Короче, данный аргумент Энгельса лишь на поверхностный взгляд кажется убедительным, а чуть копни – вызывает вопросы. Так что, повторяю, указанные центральные (в рамках теории общества) положения марксизма никак в нём не доказываются, а попросту принимаются за исходные постулаты. (В скобках замечу ещё на случай, что указанная постулируемая роль производственных отношений не обусловливается также и тем, что в них люди вступают независимо от своей воли, то есть вынужденно, под «давлением» характеров используемых ими производительных сил. По этому признаку выделить производительные силы на главенствующее положение тоже нельзя. Ибо вынужденно люди вступают в подавляющее большинство всех своих общественных отношений: им навязываются не только ПО, но и нормы поведения, мораль, идеология, вообще все общественные порядки и представления о мире. И навязываются они явно сами по себе, а вовсе не с подачи производства и производственных отношений. Характер последних обусловливает в лучшем случае (то бишь если он вообще тут хоть как-то «при делах») лишь содержание данного навязываемого, а не способ его доведения до адресатов).

 

НЕ УВЕРЕН – НЕ ОБОБЩАЙ    В дополнение к изложенному подчеркну далее (и не в первый раз) частную природу самих тех фактов, обобщениями которых являются рассматриваемые суждения. Этими фактами, как отмечалось, выступают главным образом реалии буржуазного общества, да ещё и в их развитой капиталистической форме. Так у Маркса и Энгельса получилось прежде всего объективно. Поскольку в их времена знания о реалиях предшествующих эпох были ещё крайне незначительны и недостоверны. Вот Марксу с Энгельсом и пришлось играть лишь теми картами, которые имелись на руках.

     Однако не обошлось (и поныне не обходится) и без попыток методологического оправдания данного подхода. Он вообще объявляется в марксизме правильным, то есть не только допустимым, но и желательным. В силу, мол, наибольшей наглядности и ясности обобщаемого в его развитой форме. Дескать, 

     «В условиях капитализма общество достигло такого уровня, когда основные закономерности и противоречия его развития стали эмпирически осязаемы. Ф. Энгельс писал, что «…в наше время связи эти до такой степени упростились, что решение загадки стало наконец возможным»».

     В развитом обществе все его сущностные моменты присутствуют, мол, в наиболее ярком и адекватном выражении, в чистом виде, без помех и искажений. Вот прежде дело обстояло-де иначе. 

     «К.Маркс подчёркивал, что в «средние века собственность, торговля, общность людей, человек имеют политический характер…». В связи с этим могло создаться впечатление, что на этой исторической почве… политическая сфера выступает причиной социальных делений». «Рабовладельческая и феодальная формации характеризовались тем, что в причинных связях сфер общественной жизни (экономической, идеологической и пр. – А.Х.) ещё не было ясности. Более того, для докапиталистических формаций характерны запутанность, смазанность этих детерминационных зависимостей». «Личная зависимость, внеэкономическое принуждение как бы скрывали экономическую сущность отношений». Но пришёл капитализм и всё, дескать, исправил.

     Верно ли это? И да, и нет – смотря по тому, какие сущностные (то есть содержательные, имеющие общетеоретический статус) моменты имеются в виду или, точнее, что за них принимается. (Вообще, в развитии любого объекта на всём протяжении этого процесса сохраняется и всё яснее выявляет себя лишь его, данного объекта, содержание, тогда как форма, в которой содержание выражается, напротив, постоянно меняется. Отсюда главной заботой теоретика является отличение того, что относится к содержанию, от того, что относится к форме). Вот у меня, например, сущностным признаётся кооперативный характер общества, функциональность его базового строения. И это обстоятельство по мере развития общества (то есть как раз – усложнения его функциональной структуры) действительно предстаёт всё более наглядно и без затемняющих суть дела напластований (в виде, например, завоеваний и эксплуатации одних этносов другими или адептами одной религии адептов другой: по мере углубления ОРТ все этнические и конфессиональные различия членов общества постепенно стираются и отходят на задний план, уступая место профессиональным и произрастающим на почве оных классоидным).

     Но можно ли то же самое сказать о тех «основных закономерностях и противоречиях его (общества – А.Х.) развития», которые имеет в виду марксизм, то бишь о зависимостях характера ПО от характера ПС и характера надстройки от характера ПО? Нет. Уже хотя бы потому, что, как показано выше (в главе 6), данные зависимости в их марксистском истолковании обнаруживаются только в буржуазную эпоху, а при бюрократизме ничего такого нет. Очищаться от примесей и помех (дабы явить себя на следующей стадии в «полной боевой раскраске») тут попросту нечему. Становление поднимаемых на щит в марксовой теории отношений ПС и ПО, а также ПО и надстройки происходит одновременно с генезисом капитализма, только в его рамках и как становление их (означенных отношений), по сути, «с нуля». Отсюда обобщение Марксом соответствующих реалий буржуазного строя в качестве общетеоретически значимых, увы, неверно.

 

«ЧТО ЖЕ ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ? СЛЕДУЕТ ШИТЬ?»  Обратной стороной отсутствия в марксизме сколько-нибудь проработанных обоснований его ключевых положений (и тем самым ещё одним недостатком данного учения) выступает крайне незначительное практическое использование этих ключевых положений. Почему это две стороны одной медали? Потому что конкретные показы того, как характер ПС обусловливает характер ПО, а характер последних – характер надстройки, являются (или, точнее, являлись бы, если были бы произведены) не только доказательствами наличия данных зависимостей, но и объяснениями самих указанных характеров. Одно тут на деле сводится к другому. Отчего там, где нет первого, неизбежно нет и второго. Не доказывая свои главные тезисы, марксизм одновременно и не применяет их по предназначению – для объяснения соответствующих общественных процессов и институтов.

     Вот Маркс написал, что он-де не просто сформулировал для себя указанные положения, но и руководствуется ими во всех дальнейших своих изысканиях. А в чём именно обнаруживается данное руководствование? По факту – только в том, что последние десятилетия своей научной деятельности Маркс посвящает в основном исследованию проблем экономики (причём, как отмечалось, главным образом товарной, рыночной и даже капиталистической), то есть политэкономии. Но политэкономия – не теория общества, её цели – не объяснения его реалий. И вообще в попытках дать таковые объяснения марксизм исходит уже не столько из рассматриваемых его базовых тезисов и результатов экономических исследований, сколько опять же из «диалектики». В данном плане он ограничивается преимущественно общими разговорами о классах и о классовой борьбе – без конкретных разъяснений происхождения и природы данных феноменов и даже при объявлении классами попросту «всего, что движется», то бишь любых больших антагонистических групп людей. Однако заявить, что всему виной классы с их интересами, – не означает показать, каковы конкретно эти вина и интересы (в части устроения общества).

     При этом в наибольшей степени такими общими фразами и отсылками ко всем подряд противостоящим группам марксисты отделываются при «объяснениях» реалий докапиталистических обществ. Если с более «экономическим» по своей природе буржуазным строем данное учение ещё худо-бедно ладит (согласуется), то в отношении «чисто политической» бюрократической формации обнаруживает полную беспомощность. По причине, естественно, его, с одной стороны, «собственнических», а с другой – «диалектических» установок. В результате каковых в марксизме и появляются представления то об азиатской и античной (с их различными собственническими отношениями к земле и рабсиле), то о рабовладельческой и феодальной (с их особыми «классовыми» раскладами-антагонизмами) формациях. Без какой-либо внятной привязки всех этих «общественных строев» к соответствующим особым характерам производительных сил.

     Короче, повторяю, базовые тезисы марксизма не только бездоказательны, но и бесплодны, суть лишь декларации о намерениях, но не практические их реализации.

 

8. Учение о классах

 

КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ ЗА ПАЗУХОЙ     Напоследок напишу также по поводу марксистского понимания классов. Учение о них является (или, по крайней мере, должно быть) центральным пунктом любой теории общества. Классы выдвигаются на эту роль просто естественным ходом исследования.

     Я уже написал мельком выше, что если изложение теорий, будучи объяснением, идёт от объясняющего к объясняемому (от «причин» к «следствиям»), то изначальная разработка теорий происходит обратным образом: от объясняемого к объясняющему. Тут первичной является постановка задачи, требующей решения. При этом у обществ первым делом привлекают к себе внимание и их обличиями выступают господствующие в них порядки. Конкретные характеры и различия каковых и нуждаются в объяснении. Почему в одних социумах приняты одни «правила общежития» (и соответствующие поддерживающие их институты), а в других – другие? Ответы на данный вопрос и составляют конечную цель и плоть теории общества.

     А во что упираешься сразу же при поисках указанных ответов? В то, что отмеченные порядки:

а) даны обществам не свыше, а суть «продукты» действий составляющих их людей (то есть членов обществ), 

б) устанавливаются усилиями не одиночек, а групп, достаточных по их силовому потенциалу, и

в) отражают в своих конкретных содержаниях сходные обществоустроительные интересы представителей данных групп.

     «Суммируя», получаю: за конкретными общественными порядками (и институтами) стоят конкретные группы людей с общими интересами, а за сменами этих порядков (сиречь формаций) – смены данных групп в качестве господ общества. Тем самым, главным делом теоретика оказывается прояснение сущности, во-первых, указанных групп с их особыми обществоустроительными интересами и, во-вторых, того, откуда эти группы берутся. То есть прояснение их происхождения. Во всяком случае таков закономерный выход на проблему классов в моём её понимании. Ибо именно отмеченные группы я и именую классами.

 

БУЛЫЖНИК – ОРУЖИЕ ПРОЛЕТАРИТА?     А как обстоит с этим дело у марксистов? Они, конечно, тоже исповедуют классовый подход. Причём при рассмотрении его в самом общем виде чуть ли не тождественный моему. По их словам, 

       «Давно было замечено, что в обществе существуют различные по своему положению, интересам и стремлениям социальные группы, или классы».

      Тут тебе в качестве признаков классов выдвигаются и разность положений, интересов и стремлений оных, и их групповой характер. Более того, утверждается даже, что 

      «Основной предпосылкой расслоения общества на классы явилось наличие двух процессов: развития производительных сил и разделения труда».

       Что также выглядит совершенно в духе моей концепции. Однако данное впечатление обманчиво. Ибо в действительности марксисты вкладывают в приведённые тезисы совсем не те смыслы, которые имел бы в виду, произнося то же самое, я. Что и обнаруживается при дальнейшей конкретизации указанных общих суждений.

     Возьму вопрос положений классов (и порождаемых этими положениями интересов). Я истолковываю классы как функциональные и производные от функциональных (в виде определённых их обобщений). А марксизм понимает под классами места, занимаемые в системе эксплуатации, то есть положения эксплуататоров и эксплуатируемых. Что, понятно, опять-таки связано с «диалектическими» установками марксизма, понуждающими его повсеместно искать и выдвигать на роль основополагающих факторов общественной «жизни» некие «единства противоположностей». То бишь, подчёркиваю, не только антагонистичные друг другу, но ещё и находящиеся друг с другом в неразрывном единстве «противоположные стороны». Вот у меня (и в реальности) бюрократия и буржуазия тоже враждуют, борясь за власть в обществе, и именно эта борьба с её результатами составляет основное содержание смены соответствующих формаций. А марксисты (как гегельянцы) идут иным путём уже просто потому, что бюрократия и буржуазия вовсе не являются «полюсами одного магнита», как этого требует «диалектика». Бюрократия прекрасно может обходиться без буржуазии (и повсеместно по возможности её изничтожает), да и буржуазия в своём частном классовом бытии вовсе не нуждается в бюрократии. На роль указанных «полюсов» подходят только «полярные стороны» единой системы эксплуатации. К ним закономерно и обращается марксизм. И именно их объявляет классами.

     Отсюда в центре внимания марксизма оказывается противостояние эксплуататоров и эксплуатируемых, а вовсе не борьба старых господ общества и вновь нарождающихся претендентов на этот «пост». Именно указанное противостояние марксисты признают главным двигателем прогресса «в антагонистическом обществе». А исчезновение-уничтожение (со становлением так называемого «коммунизма») эксплуатации (путём отмены считающегося её причиной института частной собственности на средства производства) отождествляют с исчезновением-уничтожением классов (то есть классового деления вообще). Так что концепция классов, являясь, как и положено, краеугольным камнем марксизма, предстаёт в нём, однако и увы, в виде булыжника, оружия пролетариата.

 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРОЕВ    Теперь нужно ответить: откуда берутся указанные положения (эксплуататоров и эксплуатируемых)? Каково происхождение классов (то есть эксплуатации и заданного ею социального расслоения)? Отвечая на эти вопросы, марксизм, как отмечалось, отталкивается главным (а то и исключительным) образом от реалий развитого буржуазного, сиречь капиталистического строя. В условиях коего эксплуатация порождается имущественной дифференциацией и принимает форму ограбления неимущих имущими, бедных богатыми или, точнее, собственниками средств производства – тех, кто этих средств (и, соответственно, средств к существованию вообще) лишён и вынужден зарабатывать на жизнь, задёшево продавая свою рабочую силу. Данную особую ситуацию марксисты и представляют как всеобщую для классов. 

     «Истинно решающий признак общественного класса» заключается у них в том, «что его сущность находится в прямой зависимости от места, занимаемого им в общественном производстве: собственник ли он средств производства или лишён их». «Маркс установил, что причиной существования классов и классовой борьбы является частная собственность». «Главное, что выделяет классы как социальные группы людей, – это их место и роль в системе производственных отношений» (каковые, напоминаю, суть отношения собственности на средства производства). «Отношения собственности, которые в первобытной общине не играли самостоятельной интегрирующей роли, развиваются (в наследующем общине социуме – А.Х.) до уровня главного фактора конституирования классов». И т.п.

     Тем самым в марксизме «эксплуататорское» понимание классов плавно преобразуется в имущественно-собственническое. Главным признаком классов признаются положения, занимаемые в «экономических» ПО, то бишь в системе собственности на средства производства.

    А откуда берутся сами такие особые положения (богатых и бедных, собственников средств производства и тех, кто их не имеет)? На данном направлении марксисты также исходят из практики буржуазных обществ. Где имущественное расслоение обязано своим происхождением законам рыночного обмена. На рынке с его конкуренцией, как известно, богатые богатеют, а бедные беднеют, капитал идёт к капиталу. Это явление и объявляется марксизмом причиной классообразования вообще. Генезис классов в марксизме есть следствие рыночного обмена (и тем самым товарного характера производства).

     Ну а чем, наконец, вызвано становление и существование самого последнего? Естественно, специализацией или разделением труда. Каковые и оказываются в марксизме первопричиной всего (то бишь поначалу – рыночного обмена, затем – расслоения его агентов на богатых и бедных (сиречь собственников и несобственников средств производства) и в конечном итоге – эксплуатации вторых первыми, то есть превращения обеих этих групп людей в антагонистические классы). Причём указанное (то есть порождающее радикально сказывающийся на характере социумов рыночный обмен) разделение труда, согласно марксизму (вынужденному рассматривать рисуемый им процесс классообразования в качестве обязательного предшествия генезиса всех государств, включая и самые примитивные), начинается якобы уже с разделения земледелия и скотоводства, а «полную кондицию» приобретает-де с появлением-выделением ремесла, которое «значительно интенсифицировало обмен и углубило экономическое неравенство людей». (Кроме того, ведутся ещё речи об отделении умственного труда от физического, но что под этим имеется в виду (уж не выделение ли управленцев и идеологов?) и какое сие отношение имеет к становлению рынка, не понятно). «Таковы вкратце первоначальные истоки происхождения классов, их генетическая основа».

     Из процитированного видно, что роли, играемые ОРТ в моей и в марксистской концепции классобразования, существенно различны. У меня классы напрямую произрастают на почве функциональной стратификации (структуры) общества, а в марксизме общественное разделение труда мыслится лишь отдалённым условием-предпосылкой становления классов: здесь классы появляются по итогам целого ряда последовательно порождающих друг друга промежуточных процессов: генезиса на базе ОРТ рыночного обмена, становления в этом обмене имущественного расслоения и вызревания с подачи последнего эксплуатации бедных богатыми.

 

ЛЕНИНСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ   Описанное истолкование классов исходно выводится из того, что на их счёт утверждали Маркс и Энгельс. Однако соответствующие высказывания классиков носят в основном фрагментарный характер, разбросаны по разным сочинениям, не лишены некоторых противоречий и в целом не являются полноценной дефиницией понятия «класс». Классическое же (как считается) определение класса дал Ленин.

     У него «классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определённой системе общественного производства, по их отношению (большей частью закреплённому и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы – это такие группы людей, из которых одна может присваивать труд другой, благодаря различию их места в определённом укладе общественного хозяйства». Что можно сообщить по поводу данной дефиниции?

     Прежде всего констатирую, что в ней предлагаются четыре основных признака классов – один количественный и три, если можно так выразиться, «качественных». Это (а) величина соответствующих групп, (б) их место в производстве, (в) отношение к средствам производства и (г) роль в организации труда. Все сии признаки перечисляются через запятую и потому должны рассматриваться по отдельности как автономные друг от друга и дополняющие друг друга, то есть определяющие классы каждый со своей стороны. Кроме того, выдвигаются также два признака, признаваемые следствиями указанной базовой четвёрки: (д) способы получения и (е) размеры достающейся доли общественного богатства. Ну а заключительная фраза есть уже просто обобщение всего этого, резюмирующее, что классы – это группы, занимающие противоположные места в системе эксплуатации в силу их противоположных положений в общественном хозяйстве.

     Такова формальная структура ленинского определения. Теперь напишу о его содержании. Тут главными являются два момента.

 

ВИДЫ ВМЕСТО РОДА?   Во-первых, тот момент, что классы определяются как группы, «РАЗЛИЧАЮЩИЕСЯ по их месту.., отношению.., роли…» и т.д. Сия отсылка к различиям вызывает недоумение. Ибо она в данном случае совершенно излишня. Задача любой дефиниции – указать не на то, что определяемые объекты различны (между собой), а на то, в чём они одинаковы, то есть на тот общий их признак, которым они объединяются в логический класс объектов «X» (у нас – в класс общественных классов). Правильнее было бы выразиться: «классы – это группы, сходные в том, что все они занимают место в.., имеют отношение к.., играют роли в…» А к их различиям следует обращаться (если уж так приспичило) лишь с переходом разговора от родового определения классов к выделениям тех или иных их разновидностей.

     Из той же оперы упоминание об «ИСТОРИЧЕСКИ ОПРЕДЕЛЁННОЙ системе производства» (под каковой определённостью мыслится формационный характер системы). Зачем упоминать об этом в общей дефиниции? В общей дефиниции должно присутствовать только указание того, чем классы отличаются от неклассов, а не указание того, что классы отличаются ещё и друг от друга. Если отличительным (от неклассов) признаком классов признаётся их особое положение в системе производства, то это должно быть одинаковое для всех для них, для классов, положение – независимо от любых их видовых особенностей, включая формационные. Так что следовало бы просто написать: «группы, занимающие особое место в системе общественного производства».

     Однако Ленин напирал именно на различность. И это не случайно, ибо проистекает всё из того же «диалектического» подхода к делу. Различия у Ленина суть противоположности. Не помянуть которые Ленин просто не в состоянии. Хотя нужды в этом при общем (родовом) определении классов, повторяю, никакой нет.

 

А ПОКОНКРЕТНЕЕ НЕЛЬЗЯ?   Во-вторых, определение Ленина «раздражает» своей неконкретностью. Взять, например, те же различия: мало того, что они поминаются всуе, так ещё и остаётся неизвестным, каковы они. О каких именно различиях идёт в перечисляемых случаях речь? Ведь различий у всего, что ни возьми (включая места, отношения, роли, способы и пр.), имеется неисчислимое множество. И с классами связаны, надо думать, не все они вкупе и не любые из них, а только какие-то определённые. Как же можно было этого не уточнить?

     Или, например, Ленин утверждал, что классы – БОЛЬШИЕ группы людей. Что это значит? То есть что конкретно означает тут слово «большие»? Тысяча, сто тысяч, миллион человек? Или, точнее, каков отличительный признак данного «большевизма»? Поскольку слово «большой», равно как и противоположное ему слово «маленький», носит оценочный характер. Нельзя быть большим или маленьким вообще. Любой объект (независимо от его абсолютной величины-численности) является таковым только в сравнении с чем-то, выступающим в том же параметральном отношении «нормой». То есть средним по величине-численности объектом. Отсюда сообщать «большой», не конкретизируя указанную «норму» (чего Ленин, увы, не сделал), значит, ничего, по существу, не сообщать. (Я, кстати, в сходном контексте пишу не просто «большие», а «достаточно большие для захвата и удержания власти в конкретных (в том числе, и по их численности) социумах в конкретных условиях (в виде, в первую очередь, «оснащённости» оцениваемых групп иными силовыми факторами, а во вторую – соотношения их силы с силами соперников)).

     И та же картина относится ко всем остальным перечисляемым признакам. Идёт ли речь о месте в производстве, об отношении к средствам производства, о роли в организации труда, о способе получения доли в общественном богатстве или о размере этой доли, нигде не уточняется, что это за место, отношение, роль и пр. (при том что различных их разновидностей пруд пруди). Какое конкретно место (или пусть даже – с учётом различий – места) занимают классы в системе производства? Как относятся к средствам производства? Какую роль (роли) играют в организации труда? В отличие от мест, отношений и ролей групп, не принадлежащих к числу классов. Ведь классы делают классами, очевидно, именно особенности этих их положения, отношения и роли? Так что же это за особенности? Об этом, увы, опять молчок. Тут читатель должен догадываться сам.

     И люди, конечно, догадываются (ибо в курсе общего контекста марксизма). Что под отношениями к средствам производства имеются в виду собственнические отношения к ним. Что места в производстве – это места его хозяев и, если можно так выразиться, «привлечённых» (путём найма или прямым насилием) работников. Что роли в организации труда – это роли организаторов и организуемых. И т.д. Однако от таких догадок «страдает» уже сама ленинская дефиниция. Ибо с учётом этих догадок получается, что вместо трёх «качественных» признаков классов на руках остаётся лишь один. Вот без конкретизации казалось, что их три, а как начинаешь уточнять, что они собою представляют конкретно, так и обнаруживаешь, что всё это просто разные выражения одного и того же – собственнического (и несобственнического) отношения к средствам производства.

     Таким образом, Ленин не привнёс в обычное марксистское определение классов ничего нового. У него всё традиционно сводится лишь к признаку указанного собственнического отношения и к порождаемой оным эксплуатации несобственников средств производства собственниками оных. То бишь в конечном итоге и здесь классы – это просто эксплуататоры и эксплуатируемые. В их разнообразных формационных обличиях. И мыслимые базово как богатые и бедные. (В скобках отмечу также, что классы в ленинском определении опять же по-марксистски связываются с положениями людей только в производстве матблаг. Все прочие занятия людей, видимо, не делают их членами классов. Независимо от мест, занимаемых в системе эксплуатации (а ведь без неё и тут не обходится).      Бюрократия, взятая как таковая, то есть как исполнитель функции управления, а не как «собственник земли», – в марксизме не класс. И подавляющее большинство членов современных обществ, не имеющих никакого отношения к производству продуктов, – тоже. (Про неизбежное будущее отмирание так понимаемых классов вследствие растущей автоматизации производства (а отнюдь не вследствие силовой их отмены захватившим власть пролетариатом), я уж не распространяюсь).)

 

НЕ БЫЛО МАЛЬЧИКА!    Изложенное учение о классах, естественно, порождает многочисленные проблемы. Первой из которых выступает его явное несоответствие реальным историческим фактам.

     Сии факты показывают, для начала, неверность исходной гипотезы марксизма, будто имущественное расслоение людей всегда и везде обусловливается (обусловливалось) лишь законами конкурентного рыночного обмена. Ибо этого, конечно же, не было не то что в доцивилизованно-первобытной древности (то есть в период, предшествующий становлению классовых обществ-государств, в который, по логике марксистской концепции генезиса классов и государств, и должны были происходить все вышеотмеченные процессы: генезис рынка, имущественное расслоение и становление эксплуатации), но и вообще на всём протяжении добуржуазной, то бишь бюрократической эпохи. За неимением в ту пору самого рынка. Рынок имеет своей обязательной предпосылкой наличие развитого товарного производства, а в означенную эпоху господствовало натуральное хозяйство. Что очевидно. И, естественно, признаётся абсолютно всеми учёными, включая марксистов.

     Правда, последние пытаются оправдать свою гипотезу, «переводя стрелки» с внутреннего рынка на внешний, на так называемый «мировой». Который возник, конечно, гораздо раньше внутреннего и развивался в первоочередном порядке. Более того, само становление внутренних рынков в большинстве регионов мира происходило поначалу с подачи и под сильнейшим влиянием внешнего рынка, то есть благодаря включению древних социумов в международную торговлю. Однако это отнюдь не спасает классовую концепцию марксизма.

     Во-первых, эта классовая концепция не имеет никакого теоретического значения. Ибо все теории (включая и теорию общества) должны, как отмечалось, рассматривать свои объекты в их внутренней «логике», взятые изолированно, без помех со стороны. Тогда как мировая торговля, безусловно, представляет собой вовсе не внутреннее дело отдельных обществ, а их контакты между собой.

     Во-вторых, дело в том, что мировая торговля возникает вовсе не вследствие разделения земледелия и животноводства и, в особенности, выделения ремесла (как уже «искусственной» специализации), а питается сугубо природными (естественными) различиями отдельных регионов, то есть различиями добываемых и производимых их, регионов, аборигенами «диковинных» (с точки зрения обитателей иных мест) продуктов. В обмен тут поступает в основном лишь то, что обитатели разных областей не в состоянии добыть или произвести (по природным показаниям) у себя. И сие, разумеется, совсем не те блага, которыми традиционно обеспечивается жизнь на местах, а то, без чего вполне можно обойтись. Или, иными словами, данный обмен не носит витального характера: остаться без таких невитальных благ ещё не значит остаться без средств к существованию.

     В-третьих, поскольку международный обмен не только жизненно не важен для обществ (а тем более для предшествовавших им племенных образований), но ещё и лишь поверхностные затрагивает их слои, не проникая вглубь к широким массам производителей и не ведя к расслоению оных на богатых и бедных. Такое по плечу только внутреннему, а не внешнему рынку. Максимум, на что способен последний, это специализации на посреднической торговле целиком отдельных социумов типа древнего Карфагена, средневековых Генуи, Венеции, Великого Новгорода и пр. (античные Афины и Рим можно не брать в расчёт, ибо в них наравне с посреднической торговлей имело место также значимое товарное производство). В связи с чем в упомянутых социумах к власти, оттесняя бюрократию, пробивалось купечество – «передовой отряд» буржуазии. Но сие, повторяю, лишь исключения из главенствовавших тенденций: основная масса обществ соответствующей эпохи носила бюрократический характер и в своих становлениях (в виде особых классовых государств) никак не была связана с каким-либо рынком (включая и мировой) и с разделением его агентов на богатых и бедных.

     Таким образом, повторяю, в канун первичных становлений в различных регионах Земли классовых обществ никаких развитых внутренних (и даже внешних) рынков нигде не было. Внутренние рынки появились значительно позже – при наличии уже сложившихся государств и на совершенно ином уровне развития ОРТ. Поэтому если считать (как это делает марксизм), что возникновения указанных обществ-государств суть следствия предшествующих расслоений соответствующих социумов на богатых и бедных, то причины самих данных расслоений надо искать не в рынке и не в его законах, а в чём-то другом (например, в разном трудолюбии отдельных хозяев-производителей, разной продуктивности находящейся в их распоряжении земли и т.п. (разность их социальных положений нет смысла тут обсуждать, ибо оная в рассматриваемой версии мыслится следствием, а не причиной имущественного расслоения)). Только стоит ли этим заниматься?  

 

«ТЕНЬ, ЗНАЙ СВОЁ МЕСТО!»   Ибо проблемным для марксизма является не только отсутствие указываемой им причины имущественного расслоения, но и наличие этого имущественного расслоения в предшествующий генезису обществ-государств период, а также значение сего расслоения (если оно всё-таки было) для оного генезиса.

     Предшествовало ли имущественное расслоение становлению обществ-государств и играло ли оно какую-нибудь роль в нём? Местами – да, играло. Но играло только там, где соответствующие социумы в соответствующий период своей исторической эволюции «волею Зевеса» оказывались на путях развитой международной торговли и вовлекались в неё не верхушечно, а глубинно. Во всех же остальных случаях (коих подавляющее большинство) наблюдалась такая картина, что богатыми преимущественно (если не исключительно) являлись всяческие вожди и их «свита», то есть исполнители общественных должностей. А бедных, то бишь рядовых членов общин, лишённых средств производства и существования, в принципе, вообще не было (иначе как они платили бы налоги и кому были бы нужны в качестве подданных?).

     При этом зажиточность вождей проистекала, естественно, отнюдь не из участия оных в рыночном обмене (в качестве товаропроизводителей) и не из повышенного трудолюбия, проявляемого на личных «приусадебных участках», а из распоряжения ими, вождями, общественными ресурсами, из отчислений в их, вождей, пользу со стороны управляемых соплеменников, ну и, само собой (как же без этого!), из доли в добыче, получаемой в результате набегов на иные племена. Отсюда данное реально наблюдаемое повсеместно «доисторическое» имущественное расслоение никак нельзя признать предшествующим социальному: первое есть не причина второго, а, напротив, его следствие. Становление классов и государств не порождалось здесь делением на богатых и бедных, а, напротив, порождало это деление. Будучи само по себе выделением профессиональных управленцев и защитников-воинов в разрастающихся численно коллективах.

     Точно так же и позднее в уже сложившихся бюрократических государствах (как сие неоднократно отмечалось) не богатство давало власть, а власть давала богатство. Хуже того, просто богатые (не по должности, а в силу занятий, например, той же торговлей или ростовщичеством) в бюрократических государствах находились обычно на том же приниженном положении, что и бедные. Их, богатых, также третировали и обирали. Любой мелкий бюрократ был тут социально куда значимее, чем крупный богач из «третьего сословия». И это тоже широко известно. Не богатые господствуют в бюрократических обществах, а их управленческие аппараты.

      Ну и не имущественное расслоение, разумеется, явилось на заре цивилизации предпосылкой становления эксплуатации. Не богатые тут грабили бедных, а управленцы – подотчётное, то бишь податное население (включая и зажиточные его слои). Способом же этой эксплуатации был обычный сбор налогов, то есть выставление указанному населению указанных податей в объёме, значительно превышающем реальную ценность оказываемых бюрократией обществу управленческих услуг, и вводимых потому (речь о податях), понятно, силой.

     Таким образом, учение марксистов о генезисе и о сущности классов не проходит проверку практикой ни по одному пункту. Выработанное обобщением реалий капиталистических обществ, оно полностью проваливается при соотнесении его с реалиями обществ предшествующей эпохи. Но это не единственный недостаток марксизма. То есть данное учение сомнительно ещё и по ряду иных причин.

                                                                

ЗА ЧТО БОРЕТЕСЬ, НА ТО И НАПОРЕТЕСЬ    Так, в их числе, как уже отмечалось вскользь, – его слабая потенция в плане объяснения формационных порядков. И даже вообще ненацеленность на решение этой центральной для теории общества задачи. Вот у меня соответствующее учение целиком и полностью подчинено достижению указанной цели. Вплоть до того, что в качестве конституирующего классы признака я прямиком выдвигаю наличие у их членов реальных (то есть принципиально реализуемых) обществоустроительных интересов. А марксистская концепция классов этим пренебрегает. Хотя в ней постоянно идут рассказы о классовых интересах, но последние мыслятся исключительно как заинтересованности, с одной (с эксплуататорской) стороны, в поддержании, а с другой (с эксплуатируемой) стороны – в устранении эксплуатации (причём, естественно, некоторого конкретного толка: рабовладельческой, феодальной или капиталистической). Тем самым в расчёт в этом учении принимаются не только реальные, но и «ирреальные» интересы. То бишь не только те, которые могут быть реализованы в определённом порядке общественного обустройства, но и те, что ничем подобным не чреваты, а носят лишь негативный, разрушительный в отношении тех или иных эксплуататорских систем (сиречь «экспроприирующий экспроприаторов») характер.

     Иными словами, классами марксизм признаёт не только подлинные (в моём понимании) классы, но и недоклассы (причём чуть ли не в первую очередь). Чем и низводит признак обладания реальными обществоустроительными интересами на второстепенное положение. Центр тяжести при опознании групп в качестве классов смещён в марксизме с наличия и со способности установления своих «правил игры» – к желанию отменить чужие правила, ничего не предлагая взамен (из числа предложений, которые, повторяю, реализуемы и отражают реальные интересы их авторов). Эксплуатируемые «классы» здесь борются не за власть и не за даруемые ею привилегии-преференции, а лишь против системы, обеспечивающей их эксплуатацию. И даже всего лишь за смягчение форм последней (ибо на смену одной форме эксплуатации в результате отмеченной борьбы приходит обычно другая).

     Отсюда данное представление о классах мешает достижению той главной цели теории общества, средством достижения которой должно бы выступать. Феномен эксплуатации, конечно, (а) резче всего бросается в глаза, (б) вызывает наибольшее отторжение у жаждущей справедливости части общества, (в) радикально делит последнее на противостоящие друг другу группы людей и (г) порождает наиболее ожесточённую их борьбу, отчего феномен эксплуатации и кажется на поверхностный взгляд играющим решающую роль в жизни общества обстоятельством, понуждая марксистов (вдобавок к их «диалектическим» установкам) выдвигать его в качестве ведущего признака классов. Однако не всё то золото, что блестит. И указанный признак классовости следует искать не там, где «светлее», а там, где он реально находится.

                                                                

«МУЖИК, ТЫ СУСЛИКА ВИДИШЬ? НЕТ? А ОН ЕСТЬ!»   Далее, при марксистском понимании классов к их числу не может быть отнесена бюрократия (что и делает марксизм). С одной стороны, потому что у неё нет какого-то одного определённого эксплуатируемого ею «напарника». Бюрократия, конечно, эксплуататор, но эксплуатируемыми ею группами выступают все страдающие от чрезмерных налогов подданные без разбора – хоть крестьянин, хоть фермер, хоть ремесленник, хоть капиталист, хоть рабочий, хоть вообще интеллигент (или же необходимо признать крестьян, буржуазию и пролетариат бюрократических обществ единым антибюрократическим классом).

     С другой стороны, бюрократия в марксизме не класс в силу того, что она – не собственник средств производства. Её, конечно, объявляют таковым, отождествляя суверенное отношение бюрократии к территориям с собственническим отношением к земле, но это ошибка: по собственной (управленческой, функциональной) природе бюрократия вполне может не иметь (и сплошь и рядом не имеет) к указанному предмету труда (не распространяясь уже о его орудиях и средствах) никакого «экономического» отношения. Ибо вовсе не этим определяется положение бюрократии в обществе (включая и ту ситуацию, когда она господствует в нём).

                                                                

БЫЛИ, ДА СПЛЫЛИ?   Ну и последний момент (не потому последний, что тут нечего больше сообщить, а потому, что надоело): если бытие определённых классов тесно связано с соответствующей формой эксплуатации, то отмена второй равнозначна исчезновению первых. Что и утверждает марксизм. Все конкретные классы у него – явления исторические и преходящие (что при функциональном понимании феномена классов явно не так: например, вряд ли стоит надеяться, что профессиональное управление обществом когда-нибудь станет ненужным). При этом отмирание системы эксплуатации и связанных с нею классов, по логике марксизма:

1) имеет причинами, с одной стороны, борьбу эксплуатируемых, а с другой – тягу эксплуататоров к более выгодным формам ограбления трудящихся масс;

2) представляет собой то ли взаимоуничтожение (совместную гибель в борьбе) антагонистических классов, то ли их социальное перерождение.

     И всё сие опять-таки плохо подтверждается историческими фактами. Так, с бюрократизмом (или, если угодно, с феодализмом (про рабовладение и про «революцию рабов» я уж не буду распространяться)) покончили вовсе не противостоящие бюрократам крестьяне и не стремление самих бюрократов поменять власть на богатство (каковой мотив приписывал позднейшей советской номенклатуре Е.Т.Гайдар), а пришедшие со стороны, то бишь постепенно размножившиеся в обществе в силу интенсификации ОРТ, буржуа. Кроме того, последние боролись прежде всего за рыночные свободы, а отнюдь не за право эксплуатировать бедноту (и без того не ограничиваемое бюрократами). Не распространяясь наконец о том, что и сами неимущие в массовом порядке и в качестве промышленных наёмных рабочих, сиречь пролетариата, появились лишь с промышленным переворотом (со становлением машинного производства), произошедшим значительно позже завоевания буржуазией общественной власти.

     Однако это ещё цветочки. Ягодкой является то, что марксизм предрекает гибель не просто отдельных классов, но и классового расслоения общества как явления в целом. Как писал сам Маркс,  

     «То, что я сделал нового (в учении о классах – А.Х.), состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определёнными историческими формами развития производства, что 2) классовая борьба необходимо ведёт к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет просто лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов».  

 То есть, по Марксу, главное в его концепции классов даже не то, что он понимает их по-своему (как эксплуататоров и эксплуатируемых или как собственников и несобственников средств производства), а то, что он якобы доказал невечность классового деления вообще.

     Однако ничего такого Маркс, во-первых, не доказал, ограничившись на данном поприще одними лишь сомнительными обобщениями наблюдаемых им капиталистических реалий да спекуляциями в гегелевском духе.

     Во-вторых, не оправдались упования Маркса на пролетариат, который якобы, захватив власть в обществе, отменит частную собственность на средства производства, а вместе с ней и эксплуатацию. Ничего подобного ни в одном из развитых (а тем более ни в одном из отсталых) обществ по сей день так и не случилось и в будущем уж точно не случится (в связи с чем левые сегодня связывают все надежды лишь со странами «третьего мира», делают ставку на маргиналов и даже склонны сочувствовать радикальному исламизму).

     В-третьих, ситуация с эксплуатацией вообще становится всё более странной. Мало того что эксплуатация в тех же развитых обществах постепенно смягчается (причём главным образом благодаря росту производительности труда и общей культуры населения), так ещё и намечается тенденция к переходу всё большего числа менее успешных их (указанных обществ) членов на содержание к более успешным. Я имею в виду содержание типа пособий, выплат и т.п. И это получение содержания происходит без какого-либо давления получателей содержания на его плательщиков. Как такое следует понимать? Как эксплуатацию богатых бедными? И как сие согласуется с «эксплуататорской» концепцией классов? Не возрождаются ли тут оные – прямо-таки по Гегелю – в их полярных (в смысле «перемены мест слагаемых») обличиях? 

     И всё это – проблемы именно марксистского учения о классах. В моём же понимании классы не имеют прямого отношения к бытию или к небытию эксплуатации, а порождаются функциональным расслоением общества, то есть раскладом ОРТ. Судьбы коего (в виде не только появления-распространения новых профессий, но и в виде сокращения-исчезновения части старых профессиональных групп) определяются прежде всего развитием техники и технологий. Но об этом я тут рассуждать уже не берусь.

_______________________

 

     И, вообще, пора завершать данные мои инсинуации в адрес «всесильного, ибо верного» учения Карла Маркса. Надеюсь, достаточно ясно показано, что оно не столь безупречно, как убеждали и продолжают убеждать его адепты. Конечно, марксизм в своё время сильно двинул общественные науки вперёд (хотя, к сожалению, во многом и вбок). Но сколько же можно сидеть «на плечах великанов», свесив ножки (равно как и с тоской оглядываться из окружающего теоретического безвременья на это насиженное место)? Не лучше ли спрыгнуть наконец на землю, отряхнуть поднятую этим пыль с колен (и с ушей) и зашагать дальше самостоятельно?