А.Хоцей

          Мы, марксисты, не собираемся исходить из каких-либо лозунгов или идеалов — ни из абстрактной свободы, ни из такой же абстрактной справедливости. На наш взгляд, конкретный человек озабочен в первую очередь тем, чтобы лично ему жилось как можно лучше — главным образом, в материальном плане. Это устремление управляет поведением большинства людей, и именно на это устремление нужно ориентироваться в политике и политэкономии. Обеспечение материального благосостояния, как известно, напрямую зависит от степени развития и характера производительных сил общества — в первую очередь средств производства как их основы. Где лучше развиты и более эффективно функционируют средства производства, там и люди живут богаче, и общество там привлекательнее для них во всех отношениях: как идеологически, так и материально.

          С другой стороны, развитие и эффективное функционирование средств производства зависят, в свою очередь, от характера общества, от особенностей его устройства, от системы производственных отношений, закреплённой в его законах. То есть, в итоге, от того, как в этом обществе обстоит дело с управлением производством, в чьих руках это управление находится, кем и как распределяются произведенные блага и т.п. Все эти факторы должны соответствовать требованиям, вытекающим из особенностей средств производства, потому что именно характер последних является тем объективным обстоятельством, из которого людям приходится исходить в своих взаимоотношениях по производству, в формировании этих взаимоотношений. Характер средств производства диктует формы отношений по поводу производства: с изменением характера производства люди должны менять формы своих отношений, чтобы вести хозяйствование эффективно. Тот, кто задерживается на этом пути — тот тормозит развитие производительных сил и, соответственно, своё продвижение к материальному благосостоянию.

          Современные средства производства имеют общественный характер. Это проявляется многогранно, но мы укажем пока лишь на одно важнейшее обстоятельство: производительная сила технических устройств приобрела сегодня глобальные масштабы и неэффективное их функционирование отражается на жизни общества подчас даже катастрофически. То есть общественный характер нынешних средств производства выражается в их колоссальном воздействии на общество. И это такой фактор, который, однажды возникнув, никогда уже больше не исчезнет, а, напротив, будет постоянно усиливаться вместе с ростом мощности производительных сил.

          И потому сегодня всё более актуальным становится контроль за использованием данных сил со стороны всего общества. Действительно, как можно допускать, чтобы при таком громадном значении и глобальном влиянии средств производства на общество, при такой зависимости благосостояния и самой жизни миллионов людей от нормального функционирования этих средств производства, — как можно допускать, чтобы данными средствами производства распоряжались по своему произволу какие-то частные лица или группы (коллективы) частных лиц?

          Таким образом, имеющими общественный характер средствами производства должно полностью распоряжаться именно всё общество. Право полного распоряжения — это не что иное, как право собственности. И, значит, речь должна идти об обобществлении средств производства, об установлении общественной собственности на них, которая вот уже десятки, а кое-где даже и сотни лет является достаточно настоятельной потребностью. По существу, даже на капиталистическом Западе распоряжение средствами производства давно уже не носит чисто частного характера, а так или иначе поставлено под определённый контроль общества через государство. Вся беда только в том, что сам госаппарат, контролирующий капиталистов, их частное производство, в решающей степени зависит от тех же капиталистов. В результате там не столько общество контролирует капиталистов, сколько сами капиталисты как совокупный властитель, как господствующий класс, контролируют каждого отдельного члена своего класса. Преследуя тем самым свои общеклассовые интересы, одним из которых является и интерес в воспроизводстве конкуренции, в недопущении победы всех соперничающих на рынке представителей этого класса одним-единственным монополистом. В основном, именно во имя соблюдения данного интереса капиталисты и идут сегодня на уступки, смягчают режим частной собственности, ограничивают своей классовой волей частное распоряжение производством. Но слабость и половинчатость такого контроля очевидны. Капиталисты, контролирующие сами себя (хотя, впрочем, учитывающие при этом отчасти и давление общества в целом), конечно, никогда не пойдут на попрание собственных классовых интересов, на сознательную самоликвидацию. Таким образом, проблема обобществления средств производства принципиально не может быть решена при сохранении господства класса капиталистов — класса, само существование которого основано на частной собственности на средства производства.

          Но что это значит: ввести общественную собственность? Если воспользоваться решением от противного, то ввести общественную собственность — значит отменить собственность частную. Ответ этот, конечно, правильный, но всё же слишком уж неопределённый. Потому что следом встаёт такой вопрос: а что надо понимать под частной собственностью? Что касается нас, то мы понимаем под нею все формы полного распоряжения любой части общества — в противовес всему обществу. Независимо от масштабов данной части. Это может быть собственность (право распоряжения) личности, корпорации, компании акционеров, трудового коллектива и проч. Во всех данных случаях мы имеем перед собой собственников, обособленных друг от друга и от общества в целом, видим перед собой те или иные формы частной по отношению к обществу собственности. Формой связи таких собственников средств производства закономерно является рынок, арена продуктообмена экономически независимых друг от друга частников, со всеми присущими ему, рынку, антагонизмами.

          Сегодня некоторые отечественные теоретики пытаются объявить общественной собственностью собственность трудового коллектива предприятия, то есть, фактически, акционерную, корпоративную собственность. Эти теоретики, несомненно, заблуждаются. В общественной собственности находится только то, что принадлежит всему обществу в целом. А то, чем распоряжается только часть общества, — то принадлежит лишь самой данной части и в силу этого не находится в общественной собственности.

          Указанное заблуждение наших теоретиков появилось, видимо, из-за того, что люди сейчас достаточно активно ищут альтернативу существующей у нас государственной форме собственности, которую по ленинско-сталинской тоталитарной традиции ошибочно отождествляют с общественной формой собственности. Однако теперь до многих людей наконец-то стало доходить, что "общественное" далеко не равнозначно "государственному". И тогда некоторые наши теоретики ринулись в противоположную крайность. И стали трактовать понятие "общественное" в вульгарно-бытовом смысле, рассматривая общество как всем нам хорошо известную "общественность". И, соответственно, принялись ратовать за передачу средств производства вниз, "обществу", "общественности", совершенно неправомерно путая общество, представляющее собой единый организм — с обособленными друг от друга трудовыми коллективами, противостоящими друг другу как отдельные, как частные субъекты.

          Между тем передача средств производства в распоряжение трудовых коллективов есть переход просто к несколько иной разновидности всё той же частной собственности, — а вовсе не к общественной собственности. Данная акция не соответствует потребностям современных производительных сил, а значит, и потребностям большинства членов общества. С другой стороны, эта акция в нашей конкретной обстановке всё же прогрессивна, поскольку указанный переход предлагается осуществить именно от государственной собственности, — которая ныне является ещё более консервативной разновидностью частной собственности. Таким образом, всё, что предлагают упоминавшиеся выше теоретики — это просто заменить одну разновидность частной собственности (более отсталую) другой её разновидностью (менее отсталой, но почти столь же изжившей себя с точки зрения общественных потребностей).

          Почему же государственная собственность является сейчас формой собственности именно частной? Потому, что это положение обусловлено самим характером нынешнего государства. Ведь общественная собственность предполагает управление средствами производства именно всем обществом в целом. А распоряжение необходимо включает в себя управление — как часть общей функции. Всё общество, общество в целом, не может заниматься управлением непосредственно, заниматься им на профессиональной основе. Поэтому для управления появляется необходимость в какой-то централизации общества, в каких-то органах управления, осуществляющих это управление от лица общества и под его контролем. Мы здесь имеем в виду в первую очередь органы управления народным хозяйством (а в принципе есть ещё органы управления собственно обществом. Хотя без второго первого быть не может, раз общество и есть в основе своей производственный организм).

          Вот почему сегодня анархические, анархо-синдикалистские мечтания о немедленном уничтожении государства наивны и беспочвенны. В этих условиях вынужденного сосуществования с государством реальность обобществления средств производства будет зависеть от того, насколько управленческий аппарат окажется поставленным под контроль общества. Меры такого контроля должны быть поэтому гораздо более радикальными, чем в условиях негосударственного управления, при котором контроль осуществляется естественным образом в силу простого перевеса сил большинства общества.

          Анархисты предлагают отменить государство и даже вообще само централизованное управление, не замечая, что достаточно было бы отменить лишь те структуры и те средства насилия, которые, собственно, и позволяют аппарату обособиться. Похоже, анархисты просто не понимают того, что отменить всякое управление вообще — никак невозможно. Марксисты, в принципе, тоже не прочь отменить государство, но они всё же отдают себе при этом отчёт, что осуществить сегодня такую отмену — значит расписаться в собственном легкомыслии, поскольку в нашей конкретной исторической ситуации пока ещё есть необходимость в профессиональных средствах насилия. Поэтому марксисты выступают тактически за временное сохранение государства при обязательном жёстком контроле над аппаратом, выступают за подчинение его обществу. И чем выше опасность насилия государства над обществом, тем жёстче должен быть этот контроль.

          Какие же можно найти средства для такого контроля? Средства эти можно найти, например, изучая соответствующий опыт буржуазных стран, в которых капиталисты тоже когда-то ломали себе головы над тем, как им обезопасить себя от своего собственного госаппарата — и, надо отметить, кое-чего достигли в этой области. Из изучения и осмысления их опыта следует, что нужно в максимальной мере избавиться от всех — как внутренних, так и внешних — средств насилия, стоящих особняком от общества. Потому что именно эти средства в первую очередь и препятствуют развитию демократии и самоуправления.

          Кстати, следует заметить, что в обществе, где отменено господство частной собственности и тем самым ликвидировано классовое противостояние собственников и несобственников, эксплуататоров и эксплуатируемых, — в этом обществе гораздо легче и проще контролировать средства насилия. Потому что у общества появляется возможность ликвидировать наиболее опасную для себя часть государства — средства внутреннего насилия. Средства эти необходимы, например, капиталистам для подавления рабочих, отчего для самих капиталистов задача борьбы со своим госаппаратом существенно усложняется. А вот для рабочих, находящихся у власти, такой проблемы нет: они никого не эксплуатируют и в отличие от эксплуататоров не нуждаются в средствах внутреннего насилия. В силу этого общество без господства частной собственности гораздо радикальнее в смысле установления самоуправления, в смысле отмены государственных институтов.

          Демократию можно охарактеризовать как ограничение власти аппарата государства. Ограничение как прямое — в пользу прав народа, так и косвенное — через систему внутриаппаратных противовесов. По существу, если принять имеющуюся в обществе власть за единицу, то всё будет сводиться к тому, у кого находится большая её часть, большее количество прав и полномочий: у аппарата или же у масс. Ведь у кого будет больше прав, тот и окажется всегда прав, за тем и будет сила, у того и окажутся реальные возможности распоряжаться средствами насилия. И поэтому теперь перед нами уже встаёт вопрос о конкретном распределении прав между народом и аппаратом. Один из существенных моментов ограничения власти аппарата — это передача важнейших прав непосредственно обществу. Всякая демократия тем самым носит в себе элементы самоуправления. Демократия существует только тогда, когда самые основные, имеющие главное отношение к власти права находятся в руках народа. Какие же это права?

          Рассмотрим вопрос о структуре власти, о её составляющих. В принципе, власть есть не что иное, как способность навязать свою волю. Соответственно, для реализации этой способности по отношению к обществу имеет значение несколько феноменов.

          Главным средством власти, средством достижения власти как цели являются, конечно, орудия насилия, если они есть. Гипертрофированные, поставленные на профессиональную основу орудия насилия характерны для государственной формы власти.

          Вот на данном моменте надо остановиться особо. Независимость всех органов власти друг от друга реализуется не столько в формальном разделении функций — которое существует уже само по себе, объективно — сколько именно в обеспечении их, если можно так выразиться, "взаимонезаменяемости", которая, в свою очередь, возникает только в результате автономного формирования этих органов. То есть на практике всё сие означало бы, например, введение запрета на совмещение должностей в разных аппаратах (здесь должно быть полное разделение). Не должно быть и никакого взаимного подчинения функциональных органов — типа нынешнего подчинения прокуратуры Советам: все они должны вести работу самостоятельно. Но главное правило заключается здесь всё же конкретно в том, что формирование властных структур должно стать исключительным правом народа — что связано с отменой назначенчества и широким внедрением выборности управленцев всех направлений и уровней.

          Формирование кадров органов власти — это важнейшее властное право. Кто ведает кадрами, кто расставляет и увольняет людей, тот сосредоточивает в своих руках весь контроль над аппаратом. Ведь тем самым он определяет судьбы управленцев, имея возможность требовать от них выполнения своей воли как от зависимых людей. Сталин нам всё это доказал с максимальной убедительностью, а КПСС доказывает и по сей день постоянной практикой, жёстким контролем над кадровой политикой как основой полновластия партийного аппарата.

          С разделением властных структур по функциям мы бы ввели политическую независимость и служебную конкуренцию, обезопасив себя от диктатуры одного центра. Но каков должен быть сам механизм обеспечения этой независимости? Прежде всего, это должно быть независимое от каких-либо органов формирование их аппаратов, то есть подлинно свободная и широкая выборность кадров народом. Абсолютно независимых органов власти не бывает; нужна независимость их лишь друг от друга. А такая независимость может быть достигнута только путём постановки их всех в зависимость от общества через всеобщую выборность.

          Расширение выборности означает, таким образом, во-первых, увеличение числа выборных должностей, а во-вторых, ограничение непрямых выборов в пользу прямых. Совершенствование выборности — это максимальное освобождение выборов от зарегламентированности, от тех помех, которые не дают народу выражать свою подлинную волю, не дают ему стать субъектом кадровой политики.

          По сути, выборность есть непосредственное ограничение кадровых прав аппарата в пользу народа. Об этом праве мы поговорим особо как о важнейшем, обеспечивающем принцип разделения и независимости органов власти друг от друга.

          Итак, мы изложили ряд принципиальных подходов к обеспечению контроля общества за аппаратом. А как они могут реализоваться конкретно?

          Здесь в первую очередь необходимо перейти к непосредственным формам разработки и принятия законов, то есть тут нужно отобрать у аппарата права законодательной инициативы и принятия решений. Разумеется, такое возможно только в отношении довольно ограниченного круга вопросов. Непосредственное законодательство должно касаться жизненно важных для общества тем — конституционных, связанных со строением управления и функционированием основных институтов власти, которые перечислены выше. Все законы в этих сферах, а также существенные политические и экономические вопросы незаконодательного характера, то есть разовые решения типа реформы цен и проч., должны приниматься и решаться всенародным голосованием. Круг этих вопросов должен быть заранее определён, причём также референдумом. Необходимо скорейшим образом разработать "Закон о референдумах", широко обсудить его и принять всеобщим же голосованием по пунктам с выбором альтернативных вариантов.

          Кроме прямого ограничения органов управления в их праве принимать решения законодательного, а также разового характера (решения второго типа относятся уже больше к компетенции исполнительных органов), возможно ограничить и их право разрабатывать проекты этих решений, то есть возможно расширить право законодательной инициативы, распространив его на избирателей. Если правом законодательной инициативы у нас пользуется любой депутат (каждый на своём уровне и в рамках компетенции своего уровня), то демократично и логично будет предоставить это же самое право тому количеству избирателей, которое принимало участие в выборах данного депутата. То есть все полномочия конкретного депутата должны распространяться и на соответствующее его статусу число избирателей. Мнение их может быть выражено любым способом — к примеру, тем же голосованием с использованием технических средств или же простым сбором подписей. Эта процедура в масштабах района для постановки районных проблем достаточно проста. Куда сложнее реализовать её в масштабах страны, — однако и тут все проблемы технически вполне разрешимы: например, возможно участие средств массовой информации в качестве инициатора и сборщика подписей. То есть граждане через СМИ могут выдвигать законодательные инициативы на обсуждение населения (вопрос о работе самих средств информации мы рассмотрим чуть ниже). Но и при любых других способах выражения народом своего мнения распространение права законодательной инициативы на избирателей — это всегда активизация их, это всегда стимулирование законотворчества населения, привлечение его внимания к проблемам большой политики — без чего, собственно, и не может быть полноценного гражданского общества.

          Надо отметить, что как право законодательной инициативы, так и право принятия законов и решений должно быть распространено на население согласно статусу территориальной единицы, согласно количеству избирателей. То есть на местах по местным вопросам также обязательно должны проводиться местные референдумы.

          Непосредственное ограничение власти исполнительных органов состоит в передаче части их прав и, соответственно, обязанностей самому обществу. Мы уже указали на право принятия некоторых существенных разовых решений, не подпадающих под компетенцию законодательных органов. Путь реализации такого права — референдумы. Кроме того, необходимо перейти и к исполнению простыми гражданами некоторых организационных, управленческих обязанностей без отрыва их от основной работы. В первую очередь это должно коснуться вопросов распределения материальных благ. При этом желательно соблюдать принцип — право на решение того или иного исполнительского вопроса принадлежит тем, кто в нём прежде всего заинтересован.

          Например, вопросы распределения жилья должны решаться не кем-то со стороны, не начальниками всех мастей, а собраниями очередников. Вопросы распределения продуктов — союзами потребителей и т.п. Весь контроль за этими и другими сферами распределения вообще должен сосредоточиться в руках населения, соответствующим образом организованного. Надо переходить к тому, чтобы исполнителем всё в большей и большей мере становился сам народ, сознательная, самоорганизующаяся масса. Кстати, ведь и сегодня исполнительные органы, по существу, в значительной степени уже не нужны. Сегодня они существуют у нас главным образом только для навязывания народу чуждой ему воли. При отмене же средств внутреннего насилия реальной исполнительской силой останется лишь сам народ. Который будет исполнять только то, что ему выгодно. Но зато уж исполнять на совесть, без всякой насильственной организации, самоорганизуясь без внешнего принуждения. Современные органы исполнения ведь, по сути, почти ничего и не исполняют. Реально они занимаются сегодня законодательством, распределением благ, а также организацией принуждения населения к выполнению тех или иных вредных для него чиновничьих решений. Если полностью отделить от органов исполнения законодательную функцию, сделать принятие разовых решений прерогативой народа, уничтожить средства принуждения и передать распределение в руки общественности, то исполнительные органы как властные фактически исчезнут. Полномочия их сведутся к мизеру. Чиновники сразу станут исполнителями не управляющего, не организующего, а чисто технического характера. Полновластным исполнителем своей собственной воли в этом случае станет сам народ. А технические специалисты — это уже вовсе не субъекты власти. Управление ведь не обязательно сопряжено с полновластием. Таким образом, можно констатировать, что исполнительное управление современного характера тут исчезнет. Организация претворения в жизнь решений законодательных органов станет делом самих масс, использующих технических руководителей лишь в специальных целях. Функцией управления останется ещё только контроль.

          В этой области также необходимо опереться на самые широкие слои общества. Ограничением судов в пользу общества является институт присяжных заседателей. В их руках должен находиться контроль за исполнением союзного уголовного, трудового и прочих законодательств. Необходим также Конституционный суд, контролирующий сами законодательные органы. Суть суда присяжных состоит в том, что все дела в нём решает выборная общественность, а профессионалы-юристы выполняют лишь роль консультантов, то есть тех же технических помощников, что и в исполнительной ветви власти. С точки зрения контроля за аппаратом суд присяжных тем более эффективен, чем более многочислен, представителен его состав. Число присяжных заседателей должно соответствовать степени важности рассматриваемых дел. Самым многочисленным, очевидно, должен быть Конституционный суд.

          Важно и то, что контроль должен быть развёрнут прежде всего не против народа, как ныне, а против самого нашего аппарата, который сегодня вовсю злоупотребляет властью. Должно быть разработано специальное законодательство по подобным злоупотреблениям и надо будет жёстко проводить его в жизнь как руководство к действию для контролёров, судей. Злоупотребления властью вообще должны расцениваться, как антиобщественные, как государственные преступления, являющиеся самыми опасными для сохранения народовластия.

          Можно выделить в особую группу ещё и некоторые другие виды ограничений управленческих органов. Это ограничения сроков полномочий, прав быть избранными и проч. Например, можно ввести институт принудительной ротации, обеспечивающей обязательную сменяемость чиновников всех органов. Возможно сократить до года-двух полномочия избранных составов парламента и проч., чтобы регулярно, гораздо чаще и радикальнее, чем это обычно принято, производить перевыборы. Из истории известно с самой древности, что тех чиновников, которые долго засиживаются на своих постах, с каждым годом бывает всё труднее с этих постов сковырнуть. Ибо чиновники за время своей работы обрастают связями, формируют вокруг себя лично преданный аппарат. А это опасно. И это надо предупреждать — учащением выборов и принудительной сменяемостью кадров, которые необходимо возвращать на старое место работы. При кратком сроке пребывания у власти никто не успеет забыть своей старой профессии.

          Есть смысл широко вводить в управленческую работу коллегиальность. В области законодательства и контроля это вообще единственно возможная форма работы, но можно предпринять аналогичные перемены и в исполнительной ветви власти. Там, где она ещё, конечно, сохранится, то есть, в основном, в высших эшелонах.

          Одним из центральных пунктов демократии является характер выборной системы. Как уже отмечалось, все органы власти, в том числе и те, о которых ещё не было речи, должны избираться отдельно, а не назначать друг друга. Причём избираться они должны, конечно, непосредственно самим народом. Только в этом случае органы власти окажутся реально подотчётны массам, только тогда они и будут зависеть от масс, ориентироваться на их интересы в своей деятельности.

          Подлинная демократичность выборов зависит от их максимальной свободы и незарегламентированности. Как же это обеспечить? Во-первых, отменой всяческих институтов кандидатов и процедур их выдвижения. Такие процедуры — это первая ступень контроля за выборами со стороны тех, кто организует и обеспечивает выдвижение кандидатов согласно принятой процедуре. Нелеп сам официальный статус кандидатов, какая-то их регистрация или нерегистрация государственными органами. Это абсолютно недемократическая вещь, ставящая выборность в зависимость от регистрирующих органов. Нигде в по-настоящему демократических странах нет официального утверждения выдвигаемых выборщиками кандидатов органами прежнего государственного аппарата. Это же ведь просто завуалированная форма государственного контроля за выборами со стороны аппаратчиков, позволяющая им отбирать, то есть по существу назначать кандидатов в депутаты будущих органов. Это канал самоназначения бюрократии.

          Вся процедура выборов с организационной точки зрения должна быть полностью изъята из ведения переизбираемых управленческих органов. Даже срок проведения выборов может быть установлен раз и навсегда, как конституционная норма. Например, первое воскресенье июня, каждый год или два. Любая группа людей, трудовой коллектив, отдельная личность — все могут предлагать избирателям кого угодно в качестве кандидатов, могут агитировать за них в течение всего срока между двумя датами выборов. При этом использование средств массовой информации надо или вообще запретить, или же упорядочить. То есть допускать к ним по закону только тех лиц, которые в ходе предварительной агитации сумели собрать за себя определённое, соответствующее статусу формируемого органа число голосов избирателей. Например, чтобы иметь право на выступление по телевидению и проч., для человека, выдвигающегося в высшие органы, необходимо любым способом, хоть сбором подписей, найти 500 сторонников, желающих, чтобы его программа была доведена до населения средствами массовой информации.

          В день выборов задача избирателей должна состоять только в том, чтобы отметить в бюллетенях фамилии тех, кого они выбирают. Выдачу бюллетеней, учёт и контроль целесообразно поручить комиссии, составленной из делегатов "команд" выдвигающихся кандидатов — по одному делегату от "команды" независимо от её величины. Конечно, обязательным должно быть участие в избирательной комиссии представителей средств массовой информации, прямая трансляция подсчёта голосов, допуск к присутствию при подсчёте голосов, как свидетелей, любых заинтересованных лиц (впрочем, все эти сложности нужны будут, видимо, лишь до той поры, пока мы, как всякая цивилизованная страна, не сделаем голосование и подсчёт голосов простым техническим процессом путём их автоматизации).

          Процедура выборов должна распространяться на все важнейшие управленческие должности. Среди них особенно существенны, как это уже отмечалось, выборы в законодательные органы всех рангов — от высших до местных, выборы в контролирующие органы, в исполнительные, а также в органы информации, органы руководства армией и т.п. Само собой разумеется, что необходимо строгое соблюдение принципов равенства, прямоты и тайны голосования, которые сегодня у нас кардинально нарушены.

          Аналогичным образом, свободной должна быть и процедура отзыва депутатов. То есть необходима полная свобода агитации за это, привлечение на равных основаниях с процедурой предвыборной кампании средств массовой информации для выражения недоверия к депутату — при условии сбора определённого числа голосов. Наконец, и сам вопрос об отзыве депутата должен обязательно ставиться на голосование его избирателей, если за это высказывается известное число выборщиков — высказывается любым способом, вплоть до сбора подписей. Это число, очевидно, должно быть достаточно большим и составлять хотя бы десятую часть от числа голосовавших за депутата на выборах или же от числа избирателей вообще. Вероятно, в течение первого года исполнения депутатских обязанностей — даже половину.

          Здесь также возможно непосредственное ограничение прав редактората в пользу общества. То есть те материалы, за публикацию которых высказывается известное количество людей в любой форме, должны публиковаться независимо от мнения редакции. Печать и другие средства информации — это не орган редакции: это орган народа.

          Другим средством контроля является уже упоминавшаяся выборность редакторов, руководителей органов СМИ. Статус газеты для выборов должен определяться исходя из её тиража, то есть из её значения — местного, республиканского, союзного. Вероятно, такими избирателями должны быть подписчики данного издания. А в отношении телевидения и проч. — вообще всё население. Кстати, общим принципом выборов, наверное, целесообразно сделать такой, что победа на выборах принадлежит тому, кто набрал простое большинство голосов. Хотя возможно, видимо, и проведение выборов в два тура, с новым голосованием по двум сильнейшим кандидатам.

          (В скобках отметим ещё одно обстоятельство: сегодня некоторые наши теоретики выступают против выборов, критикуют саму систему выборности всего лишь на том основании, что люди, мол, по первоначалу не смогут толком разобраться во многих неизвестных им кандидатах, не смогут с ходу найти среди них наиболее достойного, того, кто будет наилучшим образом защищать их интересы. Но разве это так уж страшно? Пусть люди и впрямь не будут толком знать того, кто занял выборный пост, но зато они уж точно будут знать того, кого станут отзывать с выборного поста за неудовлетворительную работу. Сам принцип выборности и "отзываемости" депутатов ставит выборных лиц в такое положение, в котором даже самый недостойный депутат вынужден будет думать об интересах тех, кто его избрал, чтобы не слететь с поста. Вопрос ведь не в личностях, а в системе, которая определяет поведение этих личностей. Выборность, если она не фикция, неизбежно ориентирует выборных лиц на избирателей. Глупо бояться ошибок народа и на основании одной только возможности этих первоначальных ошибок критиковать сразу сам принцип выборности. Ошибки не страшны, если работает система. Система нивелирует и оптимизирует поведение депутатов, сглаживая все ошибки. А к тому же позволяет легко их исправлять).

          При осуществлении данных реформ средства массовой информации станут полностью независимыми от органов госуправления, станут ещё одним средством контроля за деятельностью администрации, ещё одним её противовесом, зависящим напрямую от народа. Средство ограничения их самих — законодательство о средствах массовой информации, принимаемое референдумом. В этом законодательстве должно быть предусмотрено резкое ограничение секретности, как абсолютно, так и по срокам, уничтожение любой предварительной цензуры при ответственности редактората по закону перед судом присяжных. Необходимо обеспечить гражданам возможность выражать своё мнение и на индивидуальном уровне, ликвидировав все запреты в области самодеятельных средств массовой информации, разрешив свободный ввоз, продажу и использование множительной техники, наладив скорейшее отечественное её производство, развернув сеть множительных аппаратов для общедоступного пользования.

          В идеале армия как особый орган должна быть распущена. Именно её наличие, собственно, и сохраняет государство и государственную форму управления. Однако, если подойти к этому вопросу с другой стороны, то армия, к сожалению, пока всё же необходима — для защиты от возможной внешней угрозы. Следовательно, задача общества состоит в том, чтобы максимально застраховать себя от угрозы насилия со стороны своей собственной армии. Такое насилие, как известно, неоднократно имело место за последние 70 лет. (Как, впрочем, и гораздо раньше — при самодержавии. А то ведь теперь у нас кое-кто стал односторонне выпячивать уже только эти последние 70 лет, совершенно игнорируя предшествовавшее им насилие буржуазии и царской администрации над дореволюционными рабочими и крестьянами — такими же точно человеческими существами, как и наши современники.)

          Поэтому, во-первых, необходимо распустить все внутренние войска, целью которых является как раз внутреннее насилие. С обязанностями охраны правопорядка могут и должны справляться милицейские части при демократической их организации.

          Во-вторых, мерой непосредственного ограничения армии является приближение её к народу, то есть переход известной её части к милицейскому типу формирования. Это значит, что нужно или вообще ввести там, где это возможно, службу по месту жительства, уничтожив казарменное содержание, или же частично ограничить его, обеспечив всем военным прохождение службы не далее, чем, допустим, в шести часах езды от дома с предоставлением обязательного еженедельного отпуска. А в тех военных частях, где такой возможности нет — например, морском флоте и т.п., — там выходные должны суммироваться, предоставляясь затем разовым отпуском. Или же можно предложить вариант вахтового несения службы.

          Такой подход, разумеется, противоречит нынешней военной доктрине и массовым предрассудкам военных и населения, но это и не удивительно, и нас не смущает. Сегодня армия формируется принудительно и практикует принудительную дисциплину, потому что является орудием аппарата, которому сознательность не нужна. Но народная армия должна практиковать совершенно иное: по-настоящему сознательное исполнение гражданского долга — что сегодня, увы, только декларируется. Гражданский долг — это долг перед обществом, перед гражданами, а не перед своим командиром. У нас же ныне этот долг превратился в обязанность беспрекословного подчинения командиру. Тем самым наши солдаты поставлены в условия полной своей оторванности от общества, бесконтрольности с его стороны, но зато полной подконтрольности офицерству. Такая армия нужна угнетателям, но не самому обществу. Она — прямая угроза ему, а не его защитник и слуга. Конечно, нынешние военные чиновники хотели бы сохранить существующее положение. Им не может быть понятна такая вещь, как гражданский долг и сознательное исполнение команд. Но нам-то нужна именно армия граждан, существование которой невозможно при изоляции солдат от гражданского общества и гражданской жизни.

          Аналогично должна строиться и служба в милиции. Здесь есть прямая возможность и необходимость прохождения службы по месту жительства, как это имеет место сегодня. Задача поэтому состоит в том, чтобы приравнять милицейскую службу по охране порядка к службе в армии с точки зрения срока этой службы. Это должна быть именно срочная служба, а не кадровая, не профессиональная. И как армия должна приблизиться к милиции в смысле ограничения казарменного содержания и отрыва от общества, так и милиция должна приблизиться к армии в смысле уничтожения в ней, милиции, массовых кадровых, профессиональных частей, тоже тем самым оторванных от народа. По существу, милиция должна быть особой частью армии. Разумеется, речь идёт именно об охране порядка, а не об исполнении специальных функций типа сыска, экспертизы и проч., которые требуют профессиональной подготовки. Осуществление всех этих мер резко сузит возможность использования армии и милиции против населения.

          Целесообразно повысить и возраст призыва на службу, чтобы в армию приходили уже окрепшие и граждански сформировавшиеся люди. Призыв желательно проводить с 25 до 28 лет, сохраняя при этом, по возможности, связи военнослужащего с местом основной работы, с прежней профессией. При службе по месту жительства все вышеперечисленные меры можно осуществить прямо вместе с сокращением рабочего дня в пользу служебного. При вахтовом несении службы — всё то же самое, но только с другим распределением рабочего времени. И вообще, нужно практиковать больше индивидуального подхода в определении характера службы.

          Сегодняшняя армия — это прежде всего техника. Воевать массой живой силы — это пережиток, тем более для оборонительной армии, которой не нужно занимать территории. Поэтому армейский контингент должен быть ограничен достаточностью защиты. В силу этого и время, необходимое для обслуживания военной техники, может быть посменно разделено между военнослужащими так, чтобы на каждого военнообязанного его приходилось совсем понемногу. То есть эти обязанности можно будет исполнять без отрыва от производства, от гражданской работы. К чему, по крайней мере, и надо стремиться.

          Советскую публику сегодня назойливо агитируют за профессионализацию армии. Но на самом-то деле профессионализация армии является грубейшей ошибкой. Армия как обособленный профессиональный орган — это опасная игрушка, это чрезвычайно самостоятельная сила, способная в любой момент совершить военный переворот. Такая армия резко отделена от гражданского общества и обладает своими особыми корпоративными интересами. Её обществу контролировать гораздо труднее, чем ту армию, которая как бы растворена в самом обществе.

          Помимо такого прямого растворения армии в народе не помешает ещё и косвенный контроль. Прежде всего — всё та же выборность. Обязательно должны выбираться руководящие работники милиции: на обычных основаниях и той частью населения, интересы которой напрямую связаны с деятельностью данных подразделений милиции. Для армии эта процедура затруднена, так как командование армией является специальной профессией, требующей особых знаний и способностей. Здесь невозможен прямой, выборный контроль населения за кадровой политикой. Но здесь всё же возможны косвенные методы контроля — через специальные органы, состоящие из выборных лиц, которые обладали бы в области кадровой политики армии правом "вето". Такие представители народа, своего рода комиссары, были бы ограничителями назначенчества в офицерском корпусе вплоть до генералитета. Возможна коллегиальность таких выборных органов, особенно на высоком уровне. А высших чинов армии вообще следует избирать на обычных основаниях, как и всех государственных служащих. (Речь идёт о работниках министерства обороны, главном командовании и т.п.)

          Кроме того, стоит повысить и роль солдат в кадровой политике через организацию полномочных солдатских комитетов. И вообще — надо постараться демократизировать сами армейские порядки. Повторяем, тут нужна именно сознательная, а не палочная дисциплина. Особенно в мирное время, когда не требуется чрезвычайных полномочий командования.

**********

          В результате осуществления вышеперечисленных мер все основные органы власти, её аппарат, средства информации и армия будут поставлены под контроль народа. Конечно, эти меры не исчерпывают всех возможных демократических преобразований. В частности, необходимо ограничить деятельность КГБ одной лишь контрразведкой, опять же поставив кадровую политику органов госбезопасности под контроль закона и общественности. Можно, впрочем, наметить и другие ограничивающие аппарат управления меры, но не наше дело заниматься детализацией: мы остановились лишь на принципиальных моментах. Всё остальное будет вытекать из них. Потому что перечисленные нами меры дадут власть народу, который уже сам сможет распорядиться ею так, как сочтёт нужным.

          Теперь, видимо, нужно немного рассказать об отношении описанной выше демократической структуры власти к диктатуре рабочих. Чтобы понять суть этого отношения, надо уяснить себе и всегда иметь в виду, что демократия ни при каких обстоятельствах не являлась и не может являться властью именно всего народа. По крайней мере, в современном обществе и во всех предшествовавших ему обществах. Почему?

          Потому что народа как чего-то единого и однородного в политэкономическом, во властном отношении — нет. Любой народ — это всегда неоднородное в политэкономическом смысле образование, в нём всегда присутствуют различные слои, группы, классы людей с достаточно разными политическими и экономическими интересами. Интересы этих групп порой достаточно непримиримы — например, при наличии в обществе эксплуататорских и эксплуатируемых классов. У разных групп и классов, естественно, довольно разные стремления, да к тому же и разные возможности воздействия на обстановку в обществе. Каждая из групп борется, конечно же, за проведение в жизнь именно её собственных интересов и идеалов — в соответствии со своими возможностями. И демократия на деле есть только свободная арена для особой, для корректной борьбы всех этих групп, — но всё же именно борьбы, причём борьбы, естественно, за власть.

          А точнее — за органы власти, используя которые, можно принудить всех к проведению в жизнь интересов того, кто выиграл борьбу за власть. Понятно, что в данной, пусть даже и достаточно корректной борьбе, как и всегда и везде, побеждает только сильнейший. Таким образом, демократия обеспечивает лишь политическое равенство, равенство в политических правах, но она отнюдь не обеспечивает фактического равенства людей. Она не уничтожает объективно существующего неравенства, например, в заинтересованности людей или их групп в тех или иных преобразованиях, в политическом их влиянии — и даже их чисто экономического неравенства. Именно поэтому при системе частной собственности на средства производства демократия, обеспечивающая одно лишь всеобщее политическое равенство, на деле всегда оказывается формой господства тех, в чьём распоряжении находятся средства производства и информации — то есть она оказывается формой господства богатых, капиталистов.

          При отмене частной собственности на средства производства класс капиталистов в обществе исчезает. Кто же остаётся? Рабочий класс, крестьянство, интеллигенция, мелкая буржуазия. Кто из них сильнее? Конечно, рабочий класс — в силу своей сплоченности, коллективизма, дисциплинированности, многочисленности, теснейшей связи со средствами производства, непосредственно находящимися именно в его руках. Закономерно, что в борьбе почти всегда побеждает более организованный. При отмене частной собственности на средства производства, то есть при отмене частного распоряжения этим важнейшим фактором экономики, при полной, таким образом, демократии, при подавлении частного распоряжения аппарата и буржуазии единственным кандидатом на роль политического гегемона останется рабочий класс. Отменой господства частной собственности в экономике как класс будет ликвидирована крупная и средняя буржуазия. Максимальная демократия уничтожит как класс бюрократию. Обладателями власти как способности наибольшего влияния на общество, таким образом, реально окажутся именно рабочие. Интеллигенция ведь не в состоянии составить им в этом плане серьёзного соперничества, ибо она неизбежно разобщена в силу самих особенностей своего индивидуального труда, индивидуального способа своего политэкономического существования. К тому же она не имеет общего консолидирующего её материального интереса, то есть классового интереса. О крестьянстве же как о политическом сопернике нечего и думать: история уже многократно демонстрировала его полное бессилие как самостоятельного субъекта политики. Тем более, что сегодня крестьянство уже потихоньку почти целиком превратилось в сельскохозяйственный рабочий класс. Поэтому полная демократия при отмене частной собственности на средства производства неминуемо окажется формой господства в обществе именно промышленных рабочих. То есть полная, неограниченная демократия и является формой диктатуры рабочего класса.

          Любое же ограничение демократии в пользу аппарата приведёт как раз к диктатуре последнего. Поэтому задача пролетариата — бороться за максимальную демократию, за свою власть.

          Итак, при неограниченной демократии политика, проводимая органами власти, окажется обязательно в интересах рабочего класса. Чем же она будет лучше, чем политика в интересах буржуазии или других классов? Лучше она будет, прежде всего, тем, что классовые интересы рабочих наиболее прогрессивны, так как эти интересы заключаются в максимальном развитии производства, основы благосостояния общества. Кроме того, — и это тоже важно, — интересы пролетариев практически никак не противоречат интересам других неэксплуататорских слоев населения, то есть интересам практически всего общества. Понятно, что мы говорим о подлинных, об объективных интересах рабочих, а не о тех субъективных представлениях, которые, к сожалению, бытуют сегодня у значительной их части. Объективные интересы рабочих состоят в том, чтобы обеспечить себе материальное благосостояние и создать для этого все политические и экономические условия. В таком общем виде это, конечно, самые обычные интересы, характерные для представителей абсолютно всех классов и социальных групп, в том числе и вполне эксплуататорских. Разница тут заключается лишь в том, какими способами эти разные классы и группы могут достигать своих интересов. Для капиталистов и феодалов наиболее лёгким, наиболее эффективным в достижении их интересов является путь эксплуатации, организованного ограбления производителей, путь создания соответствующей политической системы обеспечения эксплуатации. Для пролетариата же этот путь закрыт принципиально. Дело в том, что эксплуатировать, то есть отнимать произведённые блага можно только у того, кто их производит. А пролетариат сам является основным производителем благ. Самого себя он эксплуатировать, естественно, не может. Кроме того, у него нет и возможности наладить систему эксплуатации крестьян и интеллигенции — ему это просто невыгодно (доказательство чего мы здесь не приводим из-за ограниченности места — но зато отсылаем читателя к № 2 журнала). Поэтому власть в руках рабочих означает уничтожение вообще всякой эксплуатации. В этих условиях единственным способом улучшения благосостояния рабочих может стать только всемерное развитие материального производства. Отчего социализм (коммунизм) создаёт в этой области такие стимулы и привлечение интересов масс, каких ещё не знала история.

          Как уже отмечалось, рабочие могут взять власть, а также собственность на средства производства в свои руки только сообща; при обособлении же отдельных трудовых коллективов в качестве собственников средств производства они тут же наплодят из своей среды богатых и бедных, эксплуататоров и эксплуатируемых. И тогда история пойдёт по второму кругу капиталистического рабства — вместе с созданием эксплуататорского государства, вместе с нерациональным, а ныне даже и угрожающим существованию человечества частным использованием средств производства.

          Рабочий класс должен взять в свои руки всю полноту распоряжения средствами производства в целом ещё и для того, чтобы наконец-то наладить рациональное распоряжение ими в интересах всего общества, а не какой-то отдельной его эгоистической части. Как мелкий хозяин с толком управляется на своём подворье, как крупный капиталист вполне рационально хозяйствует на своём предприятии, так и объединённый политически рабочий класс, несомненно, сможет с успехом управиться с народным хозяйством в целом. Относительно возможности этого управления многие люди сегодня испытывают определённые сомнения. Иные теоретики договорились даже до того, что вообще отрицают возможность удовлетворения общественных потребностей в рамках плановой экономики. Они утверждают, что удовлетворить эти потребности может только рыночная стихия — централизованно не регулируемое подстраивание предложения под спрос. Но разве это не нелепость?

          Ведь господства такого подстраивания нет в экономике ни одной страны мира — ибо тем или иным образом центральные органы всегда и везде регулируют свои экономики, не давая рыночному разгулу довести хозяйство до кризиса. В самом деле: неужели то, что делается стихийно и с немалыми издержками, люди не смогут делать осознанно, избавляясь от издержек? Странами Запада на пути ограничения и регулирования рынка уже достигнуты немалые успехи — мы имеем в виду прежде всего систему маркетинга, систему изучения спроса и управления им, а главное — контроль над денежной системой, антимонопольное и экологическое законодательства, а также всевозможные программы развития или подавления отдельных субъектов экономики типа американской программы "ЭСОП", типа программ поддержки фермерства и малого предпринимательства, типа всевозможных налоговых и таможенных льгот и прессингов и т.д.

          Отечественные же противники плановости критикуют последнюю с совершенно неверных позиций. Они берут за единственный образец нашу нынешнюю "плановость", которая, не будучи научной, плановостью как таковой вовсе и не является. Наши критики плановости почему-то исходят из якобы обязательных жёсткости плана и детальной, мелочной его регламентации, считая данные бюрократические извращения сущностными характеристиками плановости вообще. Но сие является серьёзным их заблуждением. Наука давно уже доказала, что наибольшую устойчивость имеют системы именно с определёнными допусками, степенями свободы, резервными, дублирующими органами. Нормальное, настоящее планирование, естественно, также должно быть гибким, допускающим определённое корректирование в соответствии с изменяющимся спросом, в особенности, например, в области лёгкой промышленности. Для индустрии же планирование должно быть, конечно, гораздо жёстче уже в силу самого, если можно так выразиться, "высокоинерционного" характера её отраслей, не контактирующих непосредственно с переменчивым массовым спросом. Для оперативности вообще необходимо предусматривать всевозможные резервы и фонды. Естественно, надо искать и разумное сочетание самостоятельности в выполнении намеченных сообща планов с обязательным — по большому, конечно, счёту, обязательным — характером этих планов. При господстве рабочих "вверху" и "внизу" все эти сложности планирования будут вполне преодолимы; при этом ни верхи не будут подминать низы, ни наоборот — поскольку везде окажутся одни люди, одни интересы. Это ныне верхи подминают низы, а низы показывают фигу верхам. Потому что верхи бюрократизированы, оторваны от низов.

          Сегодняшние же наши горе-теоретики предлагают, напротив, неограниченное господство низов, трудовых коллективов, абсолютную самостоятельность их с полным уничтожением верхов, управления вообще, безотносительно к тому, в чьих оно находится руках. Бюрократическое управление, конечно, лучше уничтожить. Лучше никакого управления, чем бюрократическое. (В самых последних номерах журнала "Марксист" его редакция пришла уже к менее эмоциональным и, соответственно, более взвешенным оценкам роли бюрократии и её управления в нашем обществе. Бюрократическое управление было оценено редакцией уже как наилучшее из объективно возможных для нашего нынешнего политически отсталого общества. — Сост.)

          Но вот насчёт пролетарского управления мы бы так спешить не стали. Потому что пролетариат больше всех других слоёв заинтересован в рациональном управлении в интересах общества. Нужна как раз гармония, нужно, чтобы низы планировали свою деятельность самостоятельно, — однако с ориентацией всё же не только на свои эгоистические интересы, но и на нужды всего остального общества, всех трудовых коллективов. Такая координация интересов и усилий на производстве и есть совместное управление этим производством, и есть ограничение частной собственности в пользу общей. Главное, чтобы центральное планирование и управление на местах, выполнение планов непосредственно у станков и в шахтах осуществляли одни и те же люди в своих собственных интересах. При этом гармония будет устанавливаться естественным образом, и тогда вполне возможным станет примирение общих и частных интересов в рациональном взаимовыгодном компромиссе.

          Критики нашей "плановости" почему-то напирают именно на невозможность планирования до мельчайших деталей. И скромно умалчивают о том, что основными недостатками существующей у нас "плановости" являются вовсе не бюрократические попытки регламентировать всё и вся. Куда более существенно сегодня то, что наше "планирование" ненаучно вообще, по большому счёту. Оно исходит из фальсифицированных данных, оно сплошь и рядом ставит невыполнимые задачи, ибо бюрократия частенько не желает считаться с реальностью, но зато всегда считается с бумажками, по которым учитывается её деятельность. Наконец, наше "планирование" исходит вообще не из тех приоритетов, которые важны для общества, то есть оно решает задачи вовсе не экономического развития в интересах общества. Оно преследует прежде всего интересы монополизированных ведомств и центрального аппарата. С точки зрения общества, его потребностей, вся наша 70-летняя экономическая деятельность представляет собой перманентный абсурд. У нас никогда не было научного планирования. Нормальное производство должно обеспечивать потребности общества, то есть населения.

          Вот почему планировать надо, исходя именно из данных потребностей и, ориентируясь на них, сначала развивать те отрасли, которые непосредственно обеспечивают эти потребности — лёгкую промышленность, сельское хозяйство. И лишь в зависимости от потребностей этих отраслей в станках, удобрениях и прочем развивать индустрию. Это и есть нормальный путь развития всякого производства, которое просто нелепо отрывать от потребления. Во имя чего же и существует тогда производство, если удовлетворяет оно потребности не общества, а неизвестно вообще чьи? У нас ведь даже это простейшее требование научности планирования на уровне "дважды два — четыре" грубейшим образом нарушалось и нарушается. Например, с 1913 года по 1986 год производство средств производства у нас выросло в 493 раза, производство предметов потребления — в 63, а вот валовая продукция сельского хозяйства — всего лишь в 4 раза ("Народное хозяйство СССР за 70 лет", М., 1987, с. 7). При правильном же подходе к делу пропорции должны были бы быть диаметрально противоположными. Вот потому-то мы и имеем сегодня такую картину, что, например, по подсчётам доктора экономических наук М.Я.Лемешева, в "шестидесяти процентах производимого продукта общество не нуждается" ("Знание-сила", 1987, № 11, с. 60). То есть у нас работает некий замкнутый цикл производства почти без выхода на потребление. Экскаватор вскрывает месторождение, добывает металл, который идёт на изготовление нового экскаватора, которым вскрывается новое месторождение и т.д. Это прямые бессмысленные расходы рабочей силы, средств, ресурсов. Ещё раз повторим: у нас никогда не было научного планирования. Критикам плановости не замечать таких слонов, сосредоточивая внимание на букашках, просто стыдно. Наш абсурд в планировании может существовать лишь потому, что он удобен министерствам и ведомствам, безразличен или даже выгоден чиновникам центральных управляющих инстанций — выгоден хотя бы тем, что позволяет им ничего не делать, не работать над рациональным планированием; а личное потребление этих чиновников от падения производства совершенно не страдает.

          Настоящая наша беда заключается, конечно, не в том, что рациональное планирование невозможно. То, что оно невозможно, — это ложь, усиленно пропагандируемая сегодня с подачи наиболее дальновидных чиновников, которые понимают, что по-старому работать уже нельзя. А по-новому, по-коммунистически, им работать не хочется. Ибо в первую очередь это означает для них передачу своей власти народу, означает расставание с привилегиями и личным благополучием. Вот они и ищут такие пути, которые позволят им выбраться из создавшейся ситуации, и находят их в провоцировании буржуазного, рыночного развития экономики. Им ведь легче найти компромисс с буржуазией, с другими эксплуататорами, чем с народом, с пролетариями. Поэтому именно к буржуазии взывают они о помощи в той ситуации, в которой оказалась по их милости наша страна.

          Беда наша заключается именно в том, что планирование у нас находится не в тех руках. Беда наша в том, что средствами производства у нас управляют как раз те люди, которые совершенно не заинтересованы в обеспечении интересов общества, а подчас монополистически заинтересованы даже в обратном. Поэтому сегодня наша задача состоит не в том, чтобы отказаться от управления производством, от планирования вообще, а в том, чтобы передать последние в руки общества, в руки рабочего класса, который в наивысшей степени заинтересован в удовлетворении и своих собственных, и общественных потребностей.

          При передаче управления производством (а, значит, в современных условиях, и при передаче политической власти) в руки тех, кто заинтересован в рациональном удовлетворении потребностей общества, научное планирование станет делом чисто техническим, а уже вовсе не социально-политическим. Ведь практически нет такой технической проблемы, которая не могла бы быть удовлетворительно решена при условии, что у общества есть настоятельная потребность в её решении. И есть политическая возможность её решать.

          Таким образом, экономическая часть нашей программы не может не носить политэкономического характера. Все проблемы сегодняшней экономики имеют чисто политическую подоплеку. При их решении экономические вопросы решатся сами собой в традиционном марксистском ключе — в рамках концепции научной плановости и централизации управления народным хозяйством. Задача состоит лишь в обеспечении демократичности этого управления, в смене его субъекта с бюрократии — на народ.

          Тактические же экономические задачи состоят сегодня в устранении всех тех несуразностей, которые наворочены в нашей экономике за годы бюрократического правления. Сие предполагает исправление ужасающих диспропорций в структуре народного хозяйства, ориентацию производства на потребление, это предполагает наведение порядка в денежном механизме на потребительском рынке. Это сегодня две первые главные задачи. Есть, конечно, ещё и масса других, более частных задач, но мы опускаем их, как опустили многое неосновное в политической части.

          Современные средства производства носят общественный характер и требуют для своего рационального и безопасного использования проведения обобществления, то есть передачи их в собственность обществу. Такая передача необходимо состоит в централизации управления этими средствами через какой-то аппарат, поскольку общество не может вести общую политику непосредственно, не централизуясь, не объединяясь через какие-то общие центральные органы. На этом этапе, при отмене таких форм частной собственности, как бюрократическая и капиталистическая, необходимо, чтобы обществу был реально подчинён весь его центральный аппарат. При условии сохранения — в силу внешних причин — государственных форм управления аппарат может оторваться от народа и сам стать частным собственником основных средств производства. Аппарат — это особый частный собственник. Особенность его состоит в том, что он единственный, монопольный собственник, по крайней мере, формально, законно. В силу этого ему не с кем вступать внутри страны в производственную рыночную связь — и, таким образом, рынку средств производства просто не из чего возникнуть. Правда, естественная раздробленность и слабость бюрократического аппарата всё же позволяет элементам рынка пробиваться во внутренние отношения собственников-аппаратчиков — в форме монополизации ведомств и министерств. Но это не законная, а только реально пробивающаяся тенденция. В целом же данная форма собственности отрицает рынок как связь обособленных и противостоящих друг другу частных производителей, оставаясь при этом, тем не менее, небуржуазно-частной — по отношению к обществу. Поэтому задача заключается в том, чтобы сделать государственную форму собственности по своей сути не частной, а общественной. Это достижимо только при существенном ограничении государства, при демократизации власти. А сама демократия обеспечивается: