А.Хоцей

          Г.Х.Попов, однако, как сторонник рынка, очень не хочет лицезреть нагие и ясные факты (это ведь не таллинский стриптиз!), а предпочитает драпировать их словесной псевдонаучной эквилибристикой. Как это конкретно делается? А вот как.

          Прежде всего, Г.Х.Попов ставит под сомнение трудовую теорию стоимости К.Маркса, опираясь при этом... на самого же К.Маркса. Как известно, нынче стало модно талдычить, что в поздних своих работах Ленин пересмотрел ту концепцию социализма, которой придерживался в работах ранних. Вот точно так же и наш профессор и поборник народных интересов попытался побить Маркса из первого тома "Капитала" Марксом "во втором и особенно в третьем". Здесь якобы "у самого К.Маркса" появились иные интерпретации теории стоимости, "из которых можно и даже нужно исходить". К сожалению, Г.Х.Попов так толком и не указал, какие же именно интерпретации он имел в виду, а собственных наших знаний и сил хватает, увы, только на то, чтобы увидеть в данных томах лишь развитие всё той же трудовой теории стоимости в приложении к специфическим отраслям труда.

          Но зато Г.Х.Попов куда подробнее остановился на другом обстоятельстве, видимо, гораздо более существенном, чем какие-то там "интерпретации" Маркса. Это обстоятельство —

          "изменения характера труда за прошедшие полтора века, связанные с превращением значительной части видов человеческого труда в преимущественно информационные. Они слабо связаны с энергетическими затратами, вещественными преобразованиями, материалом и орудиями труда. В то же время эти виды труда очень тесно связаны с прошлым, накопленным во время учёбы запасом знаний. В свете этого проблема роли прошлого труда в созидании новой стоимости явно требует и нового обоснования, и новых подходов. И тогда такой практический вопрос, как выплата процента по акциям, приобретает новое звучание, и процент этот можно рассматривать в качестве одного из видов дохода от таких результатов прошлого труда, как знания, навыки. Процент по акциям встаёт в один ряд с оплатой учёных степеней, изобретений, переиздаваемых книг и т.п." ("ВЭ", 1990 г., № 1, стр. 3-4).

          Ну почитаешь профессора — и прям-таки уверуешь в то, что информационные виды труда в нашем обществе уже напрочь доминируют. Но, надеемся, речь идёт всё же не о такого рода информаторах, как доносчики и сексоты? О преобладании же иных видов информтруда слухи, похоже, всё-таки несколько преувеличены. Так что с чисто практической стороны все эти рассуждения насчёт оправдания акционерных форм доходов неким "прошлым трудом" явно не проходят. Не тот компот, как говорится.

          Ну да бог с ним, с компотом. Обратимся-ка мы лучше к нашему пролетарскому грузинскому чаю (пока он ещё местами есть на прилавках) и попробуем взяться за дело чисто теоретически. Для начала давайте зададимся таким вопросом: а какова, вообще, роль прошлого труда в создании новой стоимости?

          Говоря с лягушачьим акцентом, — никакова. Новую стоимость создаёт только новый труд, а от прошлого труда на товар лишь переносится какая-то часть уже существующей старой стоимости — через износ средств производства. Однако всё это вряд ли будет понятно читателю так вот с ходу, поскольку Г.Х.Попов в своих рассуждениях о прошлом труде и о его роли в создании стоимости наворочал целую кучу ошибок. Он ведь писал не просто о прошлом труде, а о весьма специфическом прошлом труде — о труде по накоплению знаний, навыков и пр. Простой прошлый труд овеществляется, то есть воплощается, например, в средствах производства, сырье, в реальных стоимостях, заключённых в этих товарах, продуктах труда. И при использовании этих товаров в процессе производства новых продуктов данная прошлая, накопленная стоимость переносится или целиком (сырьё), или же частично (средства производства, их износ) на вновь произведённые товары. Стоимость последних как раз и составляется из перенесённой старой стоимости и стоимости вновь созданной рабочими.

          При этом общая тенденция такова, что доля переносимой стоимости, то есть доля прошлого труда, в общей стоимости производимых товаров постоянно повышается. Это совершенно естественный процесс, отражающий тот факт, что рост затрат на производство средств производства всегда опережает рост затрат на производство продуктов потребления (см. №№ 6-7 журнала). (Материал по данной проблеме в ещё более полном виде приведён в третьей книге работы А.Хоцея "Теория общества", уже опубликованной на нашем сайте. — Сост.) Ведь понятно, что повышение производительности труда идёт прежде всего за счёт развития техники. Что, в свою очередь, ведёт к вытеснению живого труда — механизированным. А ведь лишь живой труд создаёт новую стоимость. Механизированный же труд только переносит стоимость механизмов на продукцию, никакой новой стоимости при этом не создавая. Рост доли машинного труда относительно доли труда живого и есть рост доли прошлого, переносимого труда относительно нового, живого труда, то есть новой стоимости.

          Новая стоимость является в историческом плане величиной практически постоянной. В любую историческую эпоху одно и то же число среднеквалифицированных работников за один и тот же промежуток времени при труде с одной и той же средней интенсивностью создаёт одинаковое количество новой стоимости — независимо от производительности их труда. Разумеется, если их производительность станет в два раза выше, то и количество их продукции будет в два раза больше, но стоить вся эта продукция будет по-прежнему ровно столько же, сколько стоила прежде, — то есть теперь каждая единица продукции будет стоить ровно в два раза меньше, чем прежде. Допустим, на современных станках можно выточить за час среднего по затратам энергии труда сто деталей. Такое же точно количество труда за тот же час, но на старых станках, предположим, позволяло изготовить двадцать аналогичных деталей. И эти двадцать прежних деталей по своей новой стоимости были равны, естественно, современным ста. То есть каждая деталь прежде объективно обходилась (стоила) намного дороже. Но зато в детали, произведённой на новом станке, теперь оказалось заключено уже несколько больше старой, то есть перенесённой стоимости, чем в той детали, которая была сделана на старом станке. Обо всём об этом, как уже отмечалось, куда более подробно было рассказано в №№ 6-7.

          Так что доля прошлого труда и прошлой стоимости в общей стоимости вновь производимых товаров постепенно повышается, и тут Г.Х.Попов совершенно прав, тут его рассуждения ни в чём не расходятся с наукой. Только этот нормальный рост доли прошлого труда никоим образом не оправдывает того факта, что новая стоимость всё-таки отнимается у рабочего и распределяется несправедливо. И это именно новая, вновь появившаяся, дополнительная стоимость, а вовсе никакая не прошлая, не старая, уже давно созданная и потому абсолютно неизменная. Наш профессор безбожно запутал дело, утверждая, что прошлый труд может приносить какой-то процент, то есть каким-то образом прирастать с течением времени, и приросшая частица этого труда может проявляться, может вести себя точно так же, как и живой актуальный труд. Прошлый труд ничего не создаёт: он прошёл и создал всё, что мог в своё время. И эта некогда созданная стоимость существует объективно и уже неизменно в определённом объёме, разве что исчезая под воздействием сил природы параллельно исчезновению потребительских свойств товара. Но и тут в принципе меняется одна лишь цена, но отнюдь не стоимость; ведь стоимость и цена — это два достаточно разных феномена.

          Прошлый труд — это мёртвый труд, уже воплощённый в чём-то как стоимость. Он не может ничего создавать, ибо он не функционирует как живой труд живого работника, то есть он не может созидать новой стоимости. Созидает новое один лишь живой труд. И только это новое, созданное вновь, можно уже делить по-новому. Учитывая при этом, понятно, и перенесённую на новую продукцию долю прошлой стоимости. Её, конечно, действительно надо компенсировать владельцам используемого имущества, обладающего этой самой прошлой стоимостью. Но реальный-то процент на акцию всё-таки исчисляется вовсе не за счёт этой прошлой стоимости, то есть прошлого труда: ведь прошлый труд ничего дополнительного не приносит — а за счёт того, что в хитрой капиталистической системе живой, актуальный труд рабочих оплачивается несоразмерно произведённой ими новой стоимости, и эту отобранную часть новой, дополнительной стоимости предприниматели имеют возможность распределять уже между собой согласно величине своих вкладов. Кому сколько положено, то есть какой кому причитается процент на вложенный капитал.

          Это всё касается роли прошлого труда вообще. Новой стоимости он, как уже отмечалось, вообще не создаёт; а распределяться как нечто новое может лишь вновь созданное. Если нет этого вновь созданного, то есть дополнительно прибавившегося, то все останутся при своих. Процент на капитал, приращение капитала может существовать лишь за счёт присвоения вот этой самой новой стоимости путём хитрой системы объегоривания тех, кто её создаёт своим живым трудом. Но Г.Х.Попову мало того, что он запутал читателя в этом тонком вопросе. Наш профессор, к тому же, вообще завёл речь как о создающем стоимость о весьма специфическом виде труда — о труде умственном.

          Типа труда писателя, художника, учёного, к которым приближается по своему характеру труд современных программистов, инженеров и т.п. В статье Г.Х.Попова фигурирует даже такой интересный перл, что овладение знаниями тоже есть труд, созидающий некие стоимости, которые приносят процент. Что это, дорогой профессор? Неужто вы всерьёз в это верите? (Через несколько месяцев после опубликования данной статьи её автор в процессе более основательного анализа затронутой проблемы вынужден был признать правоту Г.Х.Попова в отношении того, что умственный труд в определённых случаях всё же создаёт стоимость. См. на данном сайте ""Марксист" № 17."— Сост.)

          На самом-то деле стоимость создаёт лишь материально-производительный труд. Умственный же труд — ни прошлый, ни нынешний — стоимости не создаёт: и отнюдь не только из-за малых энергетических затрат, а просто по самой своей природе. Гонорар за переиздание книги получить, конечно, можно, но ведь гонорар — это вовсе не результат "работы" старой, прежде созданной стоимости, а тем более это не процент на прошлый труд. Умственный труд имеет цену, ценность, но вовсе не стоимость. Постараемся всё это разъяснить.

          Для начала — откуда вообще берётся стоимость, какую роль она играет? Тут придётся повторить кое-что, о чём уже было написано в одном из прежних номеров "Марксиста". Разделение труда порождает необходимость для разделённых производителей обмениваться продуктами их труда. Обмен этот может осуществляться и стать стабильным только в том случае, если он будет справедливым. Обменивая свой кусок хлеба на чужой кусок масла, человек — дабы согласиться на такой обмен — должен знать, что он не прогадает. Кусок хлеба в каком-то смысле должен быть равен куску масла. Приравнять такие разные продукты друг к другу можно, только найдя возможность сравнивать их по каким-то параметрам. Сравнению же поддаётся лишь что-то качественно однородное. В принципе, вещи однородны во многих отношениях. Например, хлеб и масло можно сравнить по весу — и за килограмм хлеба давать килограмм масла. Это вряд ли будет справедливым. Впрочем, продукты можно сравнивать ещё и по калорийности. Но тогда килограмм ананасов будет обмениваться, дпустим, на тридцать граммов жира. Тоже не годится. Так какое же качество нужно взять за отправную точку, чтобы перевести разговор в плоскость количественного сравнения — то есть, допустим, чтобы за такое-то количество носителя данного качества, содержащегося в вашем шкафу, вы получили бы аналогичное количество того же носителя того же качества, но воплощённого уже в нашем пальто? Общим качеством, общей особенностью и вашего шкафа, и нашего пальто является то, что и шкаф, и пальто во что-то нам всем обошлись, то есть мы на них потратились. Купили за определённые деньги. А деньги эти нам выплатили не за что иное, как за работу, за труд, за какие-то траты энергии, сил, мозгов и пр. К этому-то, в конечном счёте, всё всегда и сводится. И тот гражданин, который в начальном пункте движения шкафа на рынке соорудил его своими руками, тоже ценит его, как минимум, ровно во столько, во сколько он ему непосредственно обошёлся — то есть в те же затраты физического труда. Труд — это вполне материальный феномен, на который можно опереться и от которого можно оттолкнуться. Ваши затраты сил на пальто равны нашим затратам на шкаф. Все довольны, все смеются: у вас теперь есть шкаф, в который нечего вешать, а у нас есть пальто, которое приходится держать на спинке стула, — но зато мы совершили справедливый обмен!

          Кто пожелает, тот пусть попробует найти какие-то другие качества вещей, носителей которых можно было бы количественно сравнивать на рынке для того, чтобы обеспечить справедливый обмен. А мы пока вынуждены придерживаться изложенной версии, которая называется трудовой теорией стоимости. Вещи, товары сравниваются и обмениваются по количеству заключённого в них труда. Какого труда? Чем он, собственно, определяется — хотя бы чисто в количественном отношении, то есть чем этот труд измеряется? Понятно, что, прежде всего, своей длительностью, то есть временем, а кроме того, напряжённостью, то есть интенсивностью, количеством расходуемой физической энергии в единицу времени. Можно, например, устраивать перекуры каждые полчаса, а можно устраивать их... каждые пять минут (на примеры совсем без перекуров у редакции "Марксиста" просто не хватает фантазии). Стало быть, количество труда в единицу времени здесь будет затрачено разное. Имеет тут своё значение ещё и качество рабочей силы, то есть мастерство, навыки и т.п. Все они ведут к повышению производительности труда, хотя вовсе ещё не прямиком к повышению количества создаваемой стоимости. Затраты труда мастера могут быть равны затратам труда подмастерья, но первый создаст в два раза больше изделий, чем второй. И тут встаёт вопрос: как же можно напрямую приравнять друг к другу по стоимости изделия мастера и подмастерья? А их так напрямую и не приравняешь. Они приравниваются только через рынок. На котором естественным образом затраты труда мастера на единицу его продукции плюсуются с затратами труда подмастерья на единицу аналогичной продукции, и полученная сумма потом делится на два. Получается средняя величина, некая результирующая от средней умелости. Стоимость создаётся трудом, усреднённым по всем существенным при сравнении затрат параметрам, то есть трудом, усреднённый по интенсивности, по мастерству, по производительности, связанной со средним техническим оснащением.

          Впрочем, всё это можно прочитать в учебниках. Здесь же нужно лишь ещё раз во избежание недоразумений отметить, что такая средняя стоимость является основой обмена — без неё, без объективной меры, обмен не мог бы существовать, происходить.

          Но в то же время нигде и никогда обмен не совершается в точности по стоимости — ну разве что чисто случайно. Обмен по стоимости — это идеал, это ориентир, это тот предел, к которому стремится рынок. Но сплошь и рядом масса посторонних влияний ведёт к колебаниям цен.

          Товары продаются то дороже, то дешевле средней общественной их стоимости — и это похоже на то, как синусоида пляшет в рамках своей амплитуды. Но ведь синусоида пляшет всё-таки именно вблизи от некоей центральной своей линии, а не произвольно, не в полный разброс — что как раз и делает синусоиду синусоидой. Точно так же и цены не постоянны и не совпадают чаще всего с реальной средней стоимостью товаров — однако они обязательно имеют её своей отправной точкой, своей базой, от которой им не больно-то удаётся удаляться. Это происходит чисто стихийно. Если цена товара ниже его стоимости, ниже затрат на его производство, то кто же будет производить такой товар? Производство его, естественно, свернётся, предложение сократится, цена вырастет и придёт в соответствие со стоимостью или, скорее всего, даже проскочит её значение в сторону превышения. Если же цена товара, напротив, окажется выше его стоимости, то тогда множество производителей из других областей экономики тут же сломя голову бросится изготавливать этот товар, его предложение вырастет, цена упадёт до уровня стоимости или, скорее всего, даже проскочит ещё дальше в силу того, что возникнет кризис его перепроизводства. Вот так цена всегда и бродит вокруг стоимости, как коза на верёвке вокруг кола, будучи привязана к ней интересами производителей товаров, ориентирующихся в своём рыночном обмене на затраты труда. Последние представляют собой объективно существующий ориентир, критерий сравнения, соизмерения товаров; ориентир, присутствующий в товарах как их материальное, твёрдое, ощутимое, обнаруживаемое свойство.

          Вот именно на это и нужно обратить особое внимание. Сравнение и измерение должны быть реально осуществимыми. Иначе они будут просто невозможны. Такой феномен, как затраты физической энергии, при всех сложностях этого процесса всё-таки возможно обнаружить и измерить в разных товарах. А вот как измерить умственный труд? Энергетические затраты тут, как это правильно замечено Г.Х.Поповым, действительно, совершенно мизерны. Да и плоды этих затрат так катастрофически разнятся у гения и идиота, что о какой-либо средней их величине вести речь крайне затруднительно. Умственный труд практически невозможно как-либо измерить непосредственно — по конкретно обнаруживаемым параметрам, поддающимся взаимному сравнению. Если труд столяра легко сравнить с трудом плотника по затратам энергии — в том числе и в виде продуктов этого труда, — то озарение Ньютона вряд ли можно как-то сопоставить с открытием Левенгука и тем более, — с пятью часами того среднего труда, за которые редакция "Марксиста", к примеру, может сколотить табуретку (ну это мы, понятно, немного прихвастнули). Во всяком случае нашу табуретку мы этому Ньютону никогда не отдадим, пусть даже и не мечтает! Он, видите ли, груши — простите, яблони околачивал, пока ему яблоки на темечко падать не начали, а мы тут, понимаешь, пахали как проклятые, два кубометра досок извели и вдруг — меняться? Дудки! Явно несоизмеримые сами по себе вещи. Умственный труд не создаёт стоимости уже хотя бы потому, что он — вне непосредственных измерений. Тут просто не за что прочно ухватиться, если взять умственный труд сам по себе. Этот труд лишён той качественной однородности, которая могла бы сделать его самостоятельным фактором рынка.

          Второе важнейшее обстоятельство заключается в том, что умственный труд не создаёт вообще ничего такого, что можно было бы непосредственно потребить, не создаёт ничего такого, что имело бы конкретную, удовлетворяющую жизненно важные запросы потребительную ценность. Ценность идеи, пусть даже и самой гениальной, лишь тогда перестаёт быть потенциальной и становится актуальной, когда идея эта воплощается в материальные вещи. И, кстати, сие касается лишь технических идей, которые можно реализовать в новых товарах, в повышении производительности и т.п. Чисто же гуманитарные идеи вообще бесценны. И это не только лирическое преувеличение, а просто экономический факт. Ибо тут не может быть и речи о практической отдаче, об опредмечивании идей — а ведь стоимость всегда есть свойство именно материальных, но вовсе не идеальных товаров. Физический труд овеществляет идеи, одновременно создавая стоимости тех продуктов, которые на базе этих идей производятся. Идею непосредственно потребить нельзя: она несъедобна, да и вместо штанов её не наденешь — засмеют ведь, если появишься на людях, прикрыв нижнюю часть своего тела одной лишь идеей о том, что умственный труд создаёт стоимость. Поэтому идея — ничто, пока она не преобразится в горниле материального труда, не воплотится в некие обладающие стоимостью конкретные товары. Лишь эти вульгарные и грубые в своей материальности конечные продукты, которые могут нормально обмениваться друг на друга, и воплощают в себе конкретные затраты труда и чего-то действительно стоят. Стоимость актуальна, объективна, она есть свойство актуально сущих вещей, а не бестелесных озарений, витаний духа. Последние имеют лишь потенциальную ценность, но вовсе не стоимость. То, что возможно, то, что потенциально, то, что ещё только нуждается в реализации, то, что не актуально, — то вовсе и не есть объект, носитель стоимости. Именно таковы идеи — продукты умственного труда.

          "Но, извините, — скажет вдумчивый читатель, — а как же тогда быть с тем фактом, что идеи патентуются, покупаются и т.д., то есть, выходит, всё-таки имеют цену — и нередко немалую? Откуда же всё это берётся?" А вот откуда. На рынке есть сколько угодно товаров, которые имеют цену, но не имеют стоимости. В одном из предыдущих номеров журнала мы уже приводили пример с землёй, которая уж явно никем не произведена, не обработана, но, тем не менее, обращается на рынке. Имея при этом отнюдь не произвольную, а вполне объективную и стабильную цену. Было показано (ну, разумеется, не нами — мы лишь популярно пересказали Маркса), что цена земли формируется как отражение от зеркала средней прибыли. То есть всегда имеется некая стабильная, объективная точка отсчёта — средняя норма прибыли, которая, опять же, опирается в конечном итоге не на что иное, как на среднюю прибавочную стоимость и на факт бытия стоимости товаров вообще. Каким конкретно образом наличие такого явления, как средняя прибыль, порождает цену земли, мы по второму разу тут разъяснять не будем. Но аналогичные процессы имеют место и при формировании цены идей. Вот как это происходит.

          Саму по себе идею оценить невозможно, ибо критериев объективной оценки тут просто нет. Но зато на рынке есть средняя норма прибыли капиталистов. И вот если отолкнуться от неё (а напоминаем, что сама она зиждется на фундаменте актуально овеществлённой стоимости), то нетрудно просчитать, насколько ценна та или иная техническая идея. Можно прикинуть, сколько её реализация даст экономии, повышения произодительности труда, снижения его затрат, в конечном счёте. То есть измерить ценность этой идеи можно всё через тот же физический труд. Ну а при капитализме эти прикидки происходят, естественно, с прицелом на то, что должна повыситься прибыль. Никто не будет возвращать учёному весь объём того общественного труда (в виде денег, конечно), который сэкономлен в результате реализации его открытий и изобретений. Это экономически бессмысленно для предпринимателей.

          Примерно то же самое происходит и при оценке труда писателей. Только тут всё ещё больше замыкается на средней норме прибыли. Идею технаря можно всё-таки оценить более или менее напрямую — через экономию (предполагаемую) труда. Хотя никто ему его идею по этой полной цене оплачивать, конечно, не будет. Идеи же гуманитария практического выхода на производство, на котором создаются стоимости, не имеют. И цену свою они приобретают уже прямо на рынке. Если их можно продать и купить (в виде книг, картин и т.д.), если на них есть спрос, то всегда найдутся и охотники заняться их, идей, сбытом. На что же при этом можно ориентироваться? На имеющуюся среднюю норму прибыли. То есть бизнес на сбыте идей возможен только в том случае, если продажа духовных ценностей приносит доход. Соответственно, в виде гонорара писатель может получить не больше того, что составляет излишек в продажной цене книги сверх реальных затрат на издание этой книги, сплюсованных с нормальной среднерыночной прибылью издателя.

          Таким образом, умственный труд и его продукты, как не имеющие собственной меры и потому не воплощающие в себе стоимость, могут, тем не менее, как-то измеряться через те или иные количества физического труда, которые они экономят при собственном овеществлении. То бишь если они и могут всё-таки получать свою цену на рынке, то цена эта всегда является лишь отражённым светом, отблеском от пламени средней прибыли. В общем, всё сводится к наличию физического труда, создающего стоимость, а также к наличию даже такой специфической вещи, как средняя норма прибыли. Не будет их — и оценка продуктов умственного труда станет невозможной. Ибо у неё не будет объективной, стабильной базы. Не будет точки отсчёта, земной тверди, на которую можно опереться. Умственный труд потеряет свою цену, как теряет отражение зеркало, когда нечего отражать. Ну а стоимость как меру объективного свойства вещей, товаров данный труд, как отмечалось, вообще не создаёт. Просто диву даёшься, чего только по этому поводу не нафантазировал Г.Х.Попов всего лишь в одном абзаце.

          Ну и, наконец, подчеркнём ещё раз то правильно подмеченное профессором обстоятельство, что доля умственного труда в обществе с течением времени растёт. И отсюда следует вывод не о чём ином, как о неизбежной кончине рыночного обмена. С той самой минуты, как из-под него будет выбита табуретка живого физического труда, создающего стоимость и обеспечивающего возможность сравнения товаров, рыночный обмен повиснет в воздухе — в петле аморфного, несравнимого, не оцениваемого никак умственного труда. К тому всё дело помаленьку и идёт.