А.Хоцей

          Здесь я считаю нужным выступить не по существу, то есть коснуться тем, непосредственно к философии не относящихся. Накопленный кое-какой опыт общения с отечественной научной средой убедил меня, что подавляющее большинство представителей учёной части нашего населения сделано на одну колодку. Например, деловой критики от них добиться очень трудно, от спора они норовят улизнуть, отделываясь от оппонента чисто формальными придирками. Это, впрочем, и не удивительно: на что же иное и может быть способна заформализированная учёность? Ну что ж, тем проще мне на эту стандартную "критику" будет заблаговременно дать обобщающие ответы.

          Прежде всего, неприятие специалистов, очевидно, вызовет мой изначальный отказ от неопределённо-безличного, псевдоколлективистского стиля изложения. Не буду выяснять, каким образом этот стиль утвердился в нашей научной литературе в качестве признака хорошего тона, но похоже, что появился он не от скромности авторов, выражающихся на манер коронованных особ. Без влияния принижающей индивидуальность бюрократизации науки здесь, по всей видимости, не обошлось.

          В то же время я обращаюсь к личному стилю, к изложению от себя не только из чувства протеста против официальных норм. Вести речь от своего лица нормально для человека, общающегося с массами читателей. А моё глубокое убеждение состоит в том, что наука, и тем более общественная, должна быть достоянием масс. Всякому подлинному учёному нужно приближать свой язык к простому языку народа. Воздвижение искусственных языковых барьеров, кастовый стиль изложения и т.п. — на руку только тому, кому нечего сказать людям, тому, кто хочет отгородиться от них, запудрить им мозги ультранаучной терминологией, за которой — пустота. Бюрократически-элитарный стиль изложения, искусственно навязываемый даже талантливым учёным — это серьёзная болезнь сегодняшней науки, это способ маскировки примазавшихся к ней и задающих в ней тон бездарностей. Если у учёного есть мысли, то ему самый резон излагать их просто и доступно, чтобы они быстрее входили в научный оборот. В.И.Ленин не зря жестоко воевал с профессорским словоблудием казённых философов. Ф.Энгельс не случайно выступал против балласта "философских выражений, употребление которых отнюдь не всегда неизбежно" (ПСС, изд. 2-ое, т. 21, стр. 285). Увы, этот балласт у некоторых деятелей и поныне компенсирует отсутствие полезного груза.

          Вторая претензия, разумеется, будет предъявлена к моему научному статусу. Философия сегодня сильно профессионализирована. Право на соответствующие исследования признаётся сегодня практически только за обладателями соответствующих дипломов. А уж по их числу мы, безусловно, значительно обскакали древних греков. Ах, сколько дипломированных философов кормится сегодня толкованиями трудов солдата Декарта, оптика Спинозы, помещика Фейербаха или рабочего Дицгена (а пуще того — журналистов Маркса, Энгельса и Ленина) и как снисходительно-иронично относятся они к философским работам нынешних дворников, рабочих и журналистов... Но "мышление — не привилегия профессоров" (И.Дицген "Избранные философские сочинения". — М., Огиз, 1941, стр. 238). Более того, как подметил Л.Фейербах: "Это характерная особенность профессора философии, что он не философ и, наоборот, характерная черта философа, что он не профессор". Конечно, здесь великий материалист слегка перегнул палку — но ведь только слегка...

          Учёность вообще не есть признак учёного. Натаскать можно и собаку. Дипломом оцениваются знания, но отнюдь не философский склад ума. Подлинный же учёный не только и не столько накапливает знания, сколько оплодотворяет их, пропуская через горнило своего разума. Результат его деятельности — новые мысли, а не жвачка из старых. Ещё Гегель — редкий случай профессора-философа — иронизировал: "учёная эрудиция состоит именно в том, чтобы знать массу бесполезных вещей, то есть таких вещей, которые сами по себе бессодержательны и лишены всякого интереса, а интересны для учёного эрудита лишь потому, что он их знает" (Собр. соч, М., 1932, т. IX, стр. 18). Разве мало сегодня подобных эрудитов, щеголяющих цитатами, но абсолютно неспособных даже продумать толком их содержание?

          Поэтому я с лёгким сердцем признаю свою "неостепенённость", которую вовсе не считаю недостатком. Напротив, на мой взгляд, это, скорее, даже достоинство. Отсутствие чинов и званий, как мне кажется, вообще благотворно для учёного. Оно лишает искуса авторитарности. Оно заставляет рассчитывать не на казённый авторитет, а исключительно на убедительность предлагаемых соображений. Впрочем, я знаю также, что логика на первых порах всегда побивается привычкой, стандартом мышления, той же авторитарностью в союзе с косностью; и лишь последующие поколения, привычек ещё не заимевшие, постепенно начинают прислушиваться к новым доводам разума. Но на то и расчёт.

          Третий повод для "критики" моей работы патентованные философы, очевидно, отыщут в моём отношении к авторитетам. Преклонение перед авторитетами, многократно освистанное, тем не менее, чрезвычайно живуче — как раз, на мой взгляд, вследствие засилья тех псевдоучёных, которые, не имея собственных свежих мыслей, кормятся процентами с капиталов классиков, стараясь и других людей лишить независимого мнения. Я же полностью согласен со словами авторитета, приведёнными в качестве эпиграфа к этому труду. ["Философия спрашивает: что есть истина? — а не: что считается истиной?" (К.Маркс, ПСС, изд. 2-ое, т. 1, стр. 101) — составители сайта.] Не мнение большинства или выдающейся личности значимо в поисках истины, а свидетельства практики. Между нами, атеистами, говоря, не ошибается только господь бог, — а к суждениям любого смертного надо подходить критически, поверяя их прежде всего фактами. Увы, это совершенно очевидное требование у нас постоянно игнорируется. В качестве аргументов в научных спорах у нас зачастую используются не факты и логические выводы их них, а понащипанные отовсюду цитаты. Чтобы не быть голословным, приведу пример.

          Вот типичное суждение: "Поскольку творцами материалистической диалектики были К.Маркс и Ф.Энгельс, а продолжателем их учения — В.И.Ленин, то при обсуждении любых вопросов, связанных с пониманием и толкованием проблем материалистической диалектики, а тем более коренных её проблем, следует прежде всего обращаться к первоисточникам" ("Диалектика отрицания отрицания". — М., Политиздат, 1983, стр. 4). Что это? Призыв изучать работы классиков? Однако напоминать об этом учёному — всё равно, что убеждать голодного в необходимости периодически принимать пищу. Но нет, здесь, оказывается, выражена совершенно иная позиция: в поисках истины обращаться рекомендовано не к действительности, а к авторитетам. Чуть далее автор (а им является известный советский философ, академик Б.М.Кедров) как раз и демонстрирует образец такой авторитарной аргументации. Рассмотрев взгляды В.И.Ленина на последовательность изложения трёх известных законов диалектики и обнаружив, что у Ленина в этом отношении нет какой-либо определённой системы, академик так прямо и заключает: "Это показывает, на наш взгляд, что последовательность изложения основных законов диалектики особого значения не имеет" (там же, стр. 10). Помилуйте, да неужто? А мне кажется, что отсюда можно уяснить только то, что Ленин просто не имел чёткого мнения по данному вопросу. И ни грана сверх этого. Более того, даже если бы Ленин и имел какое-то мнение — то и тогда это его мнение ещё никак нельзя было бы принимать за истину. От любого, даже от самого авторитетного учёного все мы вправе требовать не просто однозначно выраженной мысли, но именно её развёрнутого доказательства.

          Исходя из таких убеждений, я полностью отвергаю саму бюрократическую традицию использования цитат из классиков в качестве зубодробительных аргументов. Первоисточниками для меня являются не чьи-либо труды, а общественная и естественнонаучная практика. Любой вере в науке — не место; в этом плане совершенно прав Т.Гексли: "Принимая что-либо на веру, наука совершает самоубийство".

          В то же время, как можно убедиться, в своей работе я отвожу цитатам немалое место. И этому есть три причины. Первая: поскольку моя работа носит критический характер, без обильного цитирования в ней никак не обойтись. Второе: лень прежде нас родилась — подчас просто нет смысла излагать своими словами то, что уже хорошо выражено предшественниками. Третье: неприлично было бы изображать из себя оракула, выдавая давно известное за только что открытое; ссылки на предшествующих авторов необходимы уже хотя бы как признание их приоритета. Тут, пожалуй, уместно будет заметить, однако, что львиная доля материала данного моего труда была сработана совершенно самостоятельно. И лишь гораздо позднее я вдруг стал обнаруживать, что многие мои мысли давно уже приходили в голову какому-нибудь древнему греку. В этом смысле значительная часть моей "научной деятельности" связана с получением со стороны классиков серии увесистых ударов. Разумеется, такой способ познания, при котором мысль опережает элементарную грамотность, смешон. Но по большому счёту именно он-то и является наилучшим. Ибо всё остальное есть не рождение знаний, не творчество, а простое потребительское поглощение, зазубривание информации, оставляющее разум в сонном бездействии.

          Конечно, пишу я всё это отнюдь не затем, чтобы поощрить невежд к пустому фантазированию. Просто я хочу дать понять сведущему читателю, что если где-то далее он вдруг обнаружит какую-то уже известную ему мысль, то виной этому не моё злокозненное посягательство на чей-то приоритет, а всего лишь моё незнание. Везде же, где мне удалось найти себе предшественников, я аккуратно информирую об этом читателя.

          И, наконец, последний аспект темы. Именно потому, что ссылки на классиков сегодня в широком ходу в научной полемике, я считаю своим долгом с особой придирчивостью подойти к поиску и разбору отдельных ошибок и неточностей в работах классиков. Чтобы потом никто не размахивал цитатами, крича, что я их замолчал, увильнул от спора и т.п. Нет, на такого рода удары надо отвечать загодя, чтобы не было и соблазна их наносить. Тем более что ошибки классиков выливаются у нынешних начётчиков в фундаментальные заблуждения.

          Суммируя вышеизложенное, я утверждаю: наука есть общественное достояние и должна быть максимально популярной; в ней не должны иметь никакого веса официальные звания и заслуги учёных; теория должна, во-первых, опираться исключительно на логику, оплодотворяющую современную ей человеческую практику, а во-вторых, критически относиться к мнениям любых авторитетов. Всё это вещи совершено очевидные и заявлять о них здесь мне пришлось лишь потому, что в сегодняшней науке положение по всем трём данным пунктам сложилось диаметрально противоположное.

          Пусть так! — но я высказался по данному поводу и потому впредь претензий к стилю, некомпетентности и непочтительности к чинам и классикам не принимаю.