А.Хоцей

          Уважаемый Всеволод Михайлович, когда в 1999 году вышел в свет первый том моей работы "Теория общества", в числе реакций на него со стороны отдельных немногочисленных читателей была и такая: почему я не учёл в данном труде Ваше сочинение? Соответственно, когда недавно мне попалось на глаза второе издание Вашей книги, я её купил, прочёл и вот — даже решил донести до Вас своё мнение по поводу некоторых Ваших основополагающих взглядов.

          Прежде всего отмечу, что мне глубоко импонирует Ваша исходная позиция, то есть то убеждение, что всякая теория по её собственной природе обязана быть идеальным продуктом, описывать идеализированный объект. Правда, я сомневаюсь в том, что "теория — не обобщение фактов... а логическое развитие аксиоматических исходных посылок" (с. 16). Конечно, теория есть дедуктивная система выводов из посылок, однако сами посылки всех РЕАЛЬНЫХ (естественнонаучных) теорий представляют собой не что иное, как обобщения фактов (или, на худой конец, абдуктивные выводы из них: в этом случае данные посылки гипотетичны). Только математика и, может быть, ещё неклассическая логика позволяют тут себе чистое умозрение, интуиционистский произвол (чему есть свои особые причины). Вы сами, например, принимаете за "аксиому" вовсе не умозрительную выдумку, а некий факт, который признаёте за фундаментальный и, тем самым, за всеобщий, тотально определяющий последующую историю. Но это мелочи. Хорошо уже само то, что Вы выступаете за "идеальный", то есть нормальный теоретический подход к обществоведению.

          При этом, как Вы понимаете, в общеметодологическом плане такой подход не является новостью. То, что теории оперируют с идеальными объектами и в этом смысле являются идеализациями (здесь следовало бы, конечно, прояснить сущность такой идеализации, показав её лишь вспомогательную роль в выявлении особого рода вполне действительных обстоятельств, но не буду слишком отвлекаться), известно давно. Однако очевидное для естественников почему-то плохо усваивается обществоведами. Последние упорно защищают сугубо особый-де характер своих объектов (общества, исторического процесса и т.д.), не поддающийся, мол, теоретизации и пр. Поэтому Ваш подчёркнуто теоретический методологический настрой меня как человека, размышляющего над теми же проблемами в том же общенаучном ключе, весьма порадовал. Вопить одному в пустыне, может быть, и увлекательное, но слишком утомительное занятие. Приятно услышать ещё чей-то голос.

          В то же время общность методологического подхода сама по себе не гарантирует одинаковости выводов. На одном и том же инструменте можно сыграть множество мелодий. Так получается и у нас с Вами. Хотя оба мы вроде бы пытаемся теоретизировать, но итоговые наши теории сильно различаются. В данном письме я и собираюсь вкратце остановиться на двух (и только на двух) важных моментах, обусловливающих эти различия, то есть разные понимания (истолкования) нами исторического процесса.

1. Проблема "теоретически составного" характера объекта

          Чтобы Вам стала яснее суть моего первого замечания, позволю себе привести простейший пример. Возьмём падение пушинки на землю. Что мы должны знать, чтобы предсказать (или, что, по сути, то же самое, — объяснить) её траекторию? Естественно, мы должны знать то, что определяет эту траекторию падения. А чем она определяется? Тут обнаруживается масса факторов и обстоятельств.

          Во-первых, падение как таковое обусловливается прежде всего силой взаимного притяжения пушинки и Земли (я уж пользуюсь терминологией Ньютона, хотя при желании можно было бы перейти и к полевому пониманию данного явления: для нас это не принципиально). Или, другими словами, тем, что оба данных гравитирующих объекта обладают массами. Не было бы этого, не было бы и падения вообще как определённого процесса. Так что можно считать тяготение тут, так сказать, центровым обстоятельством, задающим наличие самого исследуемого нами феномена (падения). Отсюда, чтобы вычислить траекторию данного падения в пространстве, надо знать, что закономерностью тяготения является движение по прямой оси (а не, допустим, по спирали), связывающей центры масс тяготеющих тел, а для того, чтобы вычислить его скорость, время и т.п., надо знать массы пушинки и Земли (а также их исходные положения).

          Однако, как известно, в реальной жизни пушинки крайне редко падают по прямой. Потому что их обычной "средой обитания" является воздух (скопление молекул газов), в котором постоянно происходят различные пертурбации. Тут тебе и сопротивление данной среды, и разнообразные движения указанных молекул (порывы ветра), и т.д. и т.п. И всё это отражается на траектории изучаемого нами падения. Следовательно, во-вторых, для предсказания этой траектории мы должны познать ещё целый спектр обстоятельств: плотность и влажность атмосферы (атмосферное давление), характер распределения и смещений воздушных слоёв, а также и аэродинамические свойства самой пушинки — степень её пушистости, местонахождение центра её тяжести, ту же её массивность и пр. Всё это, как понятно, тоже кардинальным образом влияет на траекторию её падения (в воздухе).

          Впрочем, даже если бы пушинка падала в вакууме и мы избавились бы от необходимости выяснять указанные крайне пёстрые обстоятельства, это ещё не означало бы, что мы остались наедине лишь с тяготением и его законами. Ибо и в вакууме происходят разные катаклизмы. Так, в-третьих, тут мы должны были бы убедиться, что пушинка в её падении на Землю по прямой не подвергается никаким механическим воздействиям посторонних ей пушинок, пылинок, метеоритов и астероидов, обладающих импульсом и движущихся не в ту же, что она, сторону. В противном случае мы должны были бы привлечь к объяснению траектории падения пушинки ещё и законы динамики и знания характера динамических воздействий на неё (импульсов воздействующих тел, направлений их движений и т.п.).

          Кроме того, тут (то есть даже и в вакууме), в-четвёртых, не обойтись без учёта магнитного поля Земли: ведь у пушинки вполне может наличествовать некоторый электрический заряд. Стало быть, желательно также знать законы электромагнетизма, характер указанного заряда, местоположение магнитного полюса Земли относительно местоположения пушинки и т.д. А если бы мы ещё представили, что пушинка летит в потоке солнечного света, то пришлось бы учитывать даже давление фотонов.

          Таким образом видно, что данный реальный процесс (я подчёркиваю: реальный, а не идеализированный) представляет собой чрезвычайно сложное явление, для объяснения которого необходимо привлекать знания самого различного толка, то бишь (если писать только о теоретических, а не о конкретных знаниях о том, каковы параметры пушинки и воздействующих на её падение факторов) целого выводка теорий. Тут должны быть задействованы теории и тяготения, и динамики, и термодинамики, и электромагнетизма. И ещё бог весть чего.

          Но разве это касается только движений пушинки? А не любого вообще реального процесса (объекта)? На мой взгляд, столь же сложен именно любой реальный процесс (объект). Каждый из них для своего объяснения (или предсказания его будущего) требует использования не одной, а многих теорий. Отдельно взятая теория объясняет лишь некий фрагмент реального бытия конкретного явления, взятый обособленно, абстрактно, идеализированно. Например, мы могли бы утверждать, что если отсеять всё-всё-всё прочее, а оставить только массы пушинки и Земли, то пушинка падала бы на Землю строго по вертикали, то бишь по предписаниям закона тяготения. (Чистое содержание которого, кстати, мы как раз и устанавливаем, максимально упрощая, идеализируя ситуацию: недаром формула данного закона первично выведена Ньютоном путём анализа отнюдь не падения пушинки, а движений небесных тел, естественным образом "свободных" от каких-либо посторонних воздействий, помимо взаимного притяжения и исходных импульсов этих тел).

          Вот и исторические процессы эволюции человечества или изменений тех или иных отдельных обществ (например, российского) суть реальные процессы. А это значит, что адекватно объяснить их силами только какой-то одной теории невозможно. Всякое общество, с одной стороны, развивается, то есть становится всё сложнее и сложнее, переходит от одного формационного состояния к другому, и это его "движение" от стадии к стадии должна описывать теория развития, или, в более привычной терминологии, формационная теория. Данная теория есть теория не чего иного, как данного особого процесса (а именно: развития), обусловленного какими-то внутренними "импульсами", наличествующими в основании развивающихся (способных к развитию) объектов (в нашем случае — обществ), присущими этим объектам. Этот процесс — с целью создания его теории — необходимо изучать обособленно, в идеализированном виде, каким-то образом (хотя бы в уме, в виде, так сказать, мысленного эксперимента) представляя его себе текущим без искажений, без посторонних влияний, изменяющих его собственную теоретическую, логическую) "траекторию".

          Однако, с другой стороны, общества не только развиваются, но одновременно ещё и как-то контактируют между собой — конкурируют или сотрудничают экономически и политически. И чем теснее становится на Земле, тем больше. Это тоже особый процесс — теперь уже не развития отдельного общества (абстрактного Общества вообще), а взаимодействия обществ. У него свои закономерности и последствия. И в частности, эти последствия, естественно, не нейтральны к процессам развития отдельных обществ, а оказывают свои влияния на метаморфозы последних. Примерно так же, как столкновения с внешними телами меняют траектории падения пушинок. Данный процесс взаимодействий-"столкновений" тоже следует изучать сам по себе, отдельно, идеализированно, иначе его собственные особые закономерности не будут установлены в адекватном виде, а будут путаться с законами развития и иже с ними. И у нас попросту получится теоретическая каша. В указанном направлении работают сегодня многие западные учёные, а также и целый ряд российских. Отмечу хотя бы столь рьяно поднимаемые ныне на щит концепции "мир-систем" Валлерстайна, исследования Коллинза, многочисленных глобалистов и прочих. Все эти исследователи занимаются как раз не чем иным, как изучением взаимодействий обществ (а не их внутренних потенций к усложнению, то есть не закономерностей их формационного развития). (К этой же области факторов, кстати, можно и нужно отнести и влияния природной среды: её воздействия так же, как и влияния среды социальной, во многом определяют исторические "траектории" эволюции конкретных обществ и человечества в целом: вспомним хотя бы последствия Великого оледенения).

          Кроме того, с третьей стороны, есть ещё и целая группа исследователей, озабоченных прежде всего изучением "параметров самих пушинок", то бишь обществ. Понятно, что каждое из последних весьма своеобразно — по менталитету, характеру занимаемой территории (в чисто географическом, геополитическом, климатическом и т.п. планах) и пр. И, само собой разумеется, что все эти обстоятельства также значимы для путей исторического "движения" данных обществ. Все они развиваются, шагая со ступеньки на ступеньку, но каждое из них прыгает по этим ступенькам по-своему. Все пушинки падают на Землю, но те, у которых центр тяжести смещён, — падают по спирали, вращаясь, причём сугубо специфически в сравнении даже с теми другими пушинками, у которых указанное смещение носит иной характер. Равным образом и общества, различаясь по множеству своих конкретных параметров, не обходятся без того, чтобы не соригинальничать в своём движении по общему (предписанному законами развития) формационному маршруту. И опять же для прояснения всех этих сугубо конкретных обстоятельств (то бишь того, как сказываются на истории того или иного общества те или иные его особенности) нужна отдельная теория. Выработкой которой и занимаются представители так называемого "цивилизационного" подхода.

          То есть, как можно видеть, все указанные направления исследований вовсе не исключают друг друга, и нет такого, что какое-то одно направление является верным, а все остальные — ошибочными. Это просто исследования различных факторов, определяющих ход истории (как человечества в целом, так и отдельных обществ) в качестве РЕАЛЬНОГО процесса. Надо понимать, что тут формируются просто разные теории, не отрицающие, а дополняющие одна другую в рамках объяснения такого сложного реального объекта, как исторический процесс. Для понимания перипетий последнего необходимо знать и законы развития общества вообще, и законы взаимодействий обществ, и законы, описывающие влияния цивилизационных особенностей различных обществ на "траектории" их метаморфоз. Ошибочным является как раз недоучёт предписаний какой-либо из этих теорий, который, как правило, имеет место тогда, когда адепты отдельных из указанных теоретических школ абсолютизируют свои подходы, свои теории в качестве единственно верных, пытаясь объяснить всю Историю с опорой только на выявленные в их рамках закономерности. Естественно, что результат тут неизбежно оказывается плачевным: факты не желают вписываться в схемы столь однобоко трактующих реальность теорий. Пушинки падают вовсе не так, как должны были бы падать по предписаниям отдельно взятых теорий тяготения или электромагнетизма.

          Вот и у Вас я замечаю некоторое чрезмерное увлечение формационным подходом. Нет, в принципе я и сам выдвигаю этот подход в качестве основного и всячески защищаю его от нападок разного рода цивилизационщиков или миросистемщиков. Но для того чтобы реально объяснить ход исторического процесса (хоть в отношении всего человечества, хоть в отношении отдельно взятого общества), опора только на теорию развития — недостаточна. При такой однобокости мы неизбежно ничего в Истории не поймём и не объясним. И нам не помогут ссылки на идеальный характер наших теорий, которые вовсе не обязательно должны-де отражать практические реалии. Теории-то идеальны по определению, но сии идеальности должны всё-таки служить целям объяснения и предсказания реального. А эту роль они могут выполнять только сообща, только "сворой". Что следует понимать каждому теоретику, берущемуся не просто за выработку той или иной конкретной теории, а за целостное объяснение реального исторического процесса.

          Таково моё первое чисто методологическое замечание. Естественно, более подробно я выразил своё мнение на сей счёт собственно в "Теории общества", где также и применил практически все перечисленные теоретические подходы.

          Теперь давайте обратимся ко второму пункту Вашей теории, то есть к той якобы аксиоме (на деле это, конечно, не аксиома, а постулат, то есть не нечто самоочевидное, а априорно и произвольно обобщённая интерпретация реально наблюдаемых фактов), которую Вы кладёте в основание всей Вашей теоретической системы. Причём я не буду здесь критиковать те Ваши рассуждения, в ходе которых Вы вывели из этой "аксиомы" какие-то следствия и тем самым создали теорию то ли общества, то ли исторического процесса (хотя и логика данного Вашего выведения меня не убеждает). Я постараюсь лишь показать, что само то первичное утверждение, от которого Вы отталкивались, скорее всего, ошибочно.

2. Проблема "аксиомы"

          В качестве аксиомы Вы сформулировали положение о том, что наши животные предки, протогоминиды, были ущербными существами. Конкретно, Вы утверждали, что они представляли собой вид с совершенно ничем не регулируемым поведением, то есть обделённый не только разумом (который управляет поведением современных сформировавшихся хомо сапиенсов и который, само собой, ещё отсутствовал у гоминоидов), но и напрочь лишёнными даже инстинктов как чисто животных механизмов указанной регуляции. Откуда у Вас взялось такое убеждение?

          Судя по всему, оно проистекает из простой констатации фактов наблюдаемой Вами вокруг себя реальности. А именно — из того обстоятельства, что современный человек практически не обладает инстинктами, что его поведением решающим образом управляет разум, то есть некие новообразования головного мозга. За исключением разве что простейших рефлекторных реакций, которые нельзя именовать поведением, а также ограниченного круга собственно инстинктивных поведенческих актов новорождённых — таких, как сосание и пр., — все наши действия опосредствуют рациональная оценка и рациональный выбор. Вот эту современную ситуацию Вы и приняли за исходную для антропогенеза, только, естественно, с поправкой на отсутствие у наших далёких предков разума. Вы сочли, что протогоминиды в данном плане (отсутствия инстинктивной регуляции поведения) были такими же, как и мы сегодня, отличаясь от нас лишь по части ещё и неразумности.

          В связи с этим, в частности, я и подчёркиваю, что Ваша так называемая "аксиома" де-факто вовсе не аксиома, ибо она отнюдь не представляет собой очевидную истину, устанавливаемую чисто умозрительно, необходимую по самому своему содержанию (как аксиоматичен, например, логический закон непротиворечия). Ваша "аксиома", по сути, лишь гипотеза, произвольно постулированное Вами положение, которое нуждается в доказательствах и никак не может быть принято без оных. Но это формальное замечание. Куда существеннее вопрос о самой обоснованности указанного предположения.

          Почему, собственно, Вы так уверены, что наши животные предки — в части отсутствия инстинктов — были таким же, какими являемся сегодня мы как представители вида "хомо сапиенс"? Я вот, например, придерживаюсь в этом отношении иной и, на мой взгляд, куда более вероятной версии. А именно, полагаю, что наши предки в указанном плане были обычными животными, ни чем не ущербнее всех прочих приматов. То есть я думаю, что их поведение вполне тривиально управлялось инстинктами. Просто историческое развитие гоминоидов в гоминид и далее в "человеков разумных" как раз конкретно и выражалось, в частности, в том, что место инстинктов в качестве регуляторов поведения у данных животных (по мере их превращения в людей, то бишь именно в РАЗУМНЫХ существ) постепенно занимал разум. Инстинктивные поведенческие реакции вытеснялись, тормозились, подавлялись, загонялись, так сказать, в подпол, уступая свою роль и место новым и более эффективным способам управления поведением. (Об этом я более подробно написал в 1 томе "Теории общества").

          Инстинкт и разум суть два особых механизма управления поведением, два игрока, действующих на одном поле и тем самым естественным образом соперничающих друг с другом за право владения мячом. Само собой разумеется, что становление разума как нового и более эффективного "управленца" должно было сопровождаться отменой старых, конкурирующих механизмов управления. Точно так же, как наши ноги в процессе приспособления их к функции хождения утратили те конструктивные особенности, которые позволяют обезьянам использовать задние конечности при лазании по деревьям. При наличии конкуренции за место под солнцем всегда в конечном счёте побеждает что-то одно, а другое или отмирает вообще, или загоняется на подчинённое положение. Вот такая конкуренция за главенство в качестве управляющего поведением механизма и имела место в истории между инстинктом и разумом в ходе превращения животного в человека. Отчего мы и имеем в итоге человека в виде преимущественно рационально организующего своё поведение существа, почти вчистую утратившего работавшие прежде на этой ниве инстинктивные регуляции. Как мне кажется, такой путь антропогенеза куда более естественен и уж, во всяком случае, не менее вероятен, чем тот, который предполагаете Вы.

          Но и этого мало. Поскольку Ваш вариант не только предположен произвольно и не является единственно возможным (не находится вне конкуренции как якобы очевидный, аксиоматический), — но ещё и сам по себе крайне сомнителен. Ведь Вы предполагаете не что иное, как то, будто бы в истории биоты мог возникнуть и выжить такой вид животных, поведение которых ни чем не управлялось. То есть вид именно ущербный, совершенно не приспособленный к существованию в окружавшей его среде. Беспомощный сам по себе. Это уж вообще ни с чем (ну, по крайней мере, с законами эволюции) не вяжется. Как бы такое вообще могло быть?

          Подчёркиваю: речь идёт не об отдельной мутации, которая странным образом отменила вдруг все инстинктивные программы поведения отдельной особи (правда, в Вашей версии — при избирательном сохранении инстинкта подражания). Здесь, конечно, во-первых, странно само указанное действие этой мутации: как мне кажется (при моих скромных познаниях в области генетики), такого рода мутации "массового избирательного поражения" просто невозможны или, по крайней мере, в ужасающей степени маловероятны. Но бог с ним. Допустим, что подобная мутация действительно могла произойти и на белый свет некогда появилось абсолютно беспомощное существо — полностью дезориентированное в отношении среды, способное только подражать кому-то, но не самостоятельно регулировать своё поведение. Во-вторых и в главных, тут важно ведь ещё и то, что такая особь должны была для начала появиться как именно отдельная, а не сразу как сложившийся вид. Чтобы образовался указанный вид, генотип данной ущербной особи должен был как-то распространиться, конкурируя с генотипом всех прочих неущербных особей. А это значит, что сия особь почему-то должна была обладать как раз наилучшей выживаемостью (это при её-то ущербности!) или хотя бы размножаемостью, то есть должна была иметь преференции при спаривании с особями противоположного пола. Возникает вопрос: какие преимущества при спаривании могла дать указанная гипотетическая ущербность? И кому она их давала — самцам или самкам?

          На мой взгляд, в данной допущенной (произвольно!) ситуации появления вдруг лишённой всех жизненно важных (за исключением подражательного) инстинктов особи естественным результатом должна была бы быть гибель данной особи — даже ещё до достижения ею половой зрелости. Ущербные существа элиминируются естественным отбором, а отнюдь не поддерживаются им и уж тем более не выводятся в число доминирующих в своих популяциях (без чего их генотипы не могут победить в конкуренции и послужить основой формирования нового вида). Ежели какой-то мутировавший генотип распространяется, то это возможно только в том случае, когда он обеспечивает программируемому им фенотипу некие серьёзные адаптационные преимущества (так что тут нельзя вести речь даже и об ущербности, хотя дело, конечно, вовсе не в терминологии). Выдвигая свою "аксиому", Вы просто не дали себе труда задуматься над тем, как описываемый ею гипотетический феномен мог бы возникнуть, сложиться. И мог ли он сформироваться вообще — по условиям и законам эволюции живого? Мне кажется, в этом отношении Ваша "аксиома" не выдерживает критики. И это, напоминаю, — вдобавок к тому, что она сомнительна уже с точки зрения алгоритма её формулирования (то бишь неправомерного перенесения в прошлое современной ситуации, являющейся продуктом длительного исторического развития).

          Этими замечаниями я ограничусь, хотя в Вашей работе присутствуют, разумеется, и другие спорные мысли. Надеюсь, мои соображения не будут для Вас бесполезными. И простите, если что не так.

          18 мая 2005 г.