М.М.Галиев

          Удивительное дело: перестройка, ускорение и гласность вкупе с "демократической", "буржуазной", "либеральной" революцией позволили плюрализму мнений внедриться в научную мысль России. К сожалению, весь этот плюрализм обычно выливается либо в бездумное копирование западных теорий, либо в поверхностную критику "бывших кумиров". Вот и А.Усов в своей статье "Критика "Капитала" Маркса", особо не задумываясь, бичует Маркса направо и налево, обвиняя последнего в таких грехах, что становится стыдно за уважаемого мной учёного. Конечно, Маркс ошибок не избежал. Но разве не было их у Ньютона, Максвелла или Эйнштейна? Когда читаешь Усова, то кажется, что Маркс просто мошенник от науки. Обидно за классика. А потому хочется немного покритиковать самого критика — может, тогда автор отнесётся более вдумчиво к теоретическим построениям папы Карла.

          Сначала давайте рассмотрим претензии Усова к трудовой теории стоимости в статье "Что такое стоимость?"

          Прежде всего, автор статьи, вслед за представителями австрийской школы, обвиняет Маркса в том, что теория последнего не может объяснить факт наличия цен у таких товаров, которые не имеют стоимости:

          "Прежде всего, мы должны вспомнить о том, что на товарном рынке обращается множество товаров, стоимость которых никак не связана ни с каким трудом. Это самые разнообразные вещи, — от произведений искусства, до земельных участков в крупных городах. Маркс должен объяснить нам — каким образом все эти вещи что-то стоят, несмотря на то, что они, с точки зрения трудовой теории, ничего не должны стоить."

          Усову известно, что

          "Маркс, отчасти следуя в этом вопросе за Рикардо, выходит из положения тем, что объявляет все эти случаи исключением из правила."

          Итак, на рынке имеются такие товары, которые продаются по определённым ценам, хотя стоимостей у них вроде бы и не должно быть. Это такие товары, как, например, картины, земля, а также, если мне не изменяет память, Бём-Баверковский водопад. Мы сейчас не будет на этом останавливаться, так как вернёмся к этой проблеме ниже. Сейчас только надо запомнить эти исключения из правил.

          "Далее встаёт следующее затруднение. Общеизвестно, что цены на рынке всегда отклоняются от трудовой стоимости товаров."

          "Маркс, разумеется, с этим соглашается, но, говорит он, стоимость, согласно его теории, и не есть цена; стоимость есть ТЕНДЕНЦИЯ цен, так сказать, центр тяжести, вокруг которого они колеблются (в случае периодических флуктуаций) и распределяются (в случае перманентного отклонения из-за различных органических составов капиталов)".

          "Допустим, что отклонение цены (сюртука или холста) по каким-либо — неважно каким — причинам произошло и 10 раб. часов обмениваются на 11. Откуда возникает или может возникнуть тенденция, возвращающая обмен в состояние равновесия? Каким образом "равенство" 10 = 11 САМО ПО СЕБЕ может превратиться в равенство 10 = 10? В одном случае мы видим, что обмен не эквивалентен, в другом — что он эквивалентен, но в обоих случаях мы не видим никакой внутренней причины, которая приводила бы в движение пропорцию обмена (цену товаров), склоняла бы её в ту или другую сторону."

          В данном случае проблема заключается в том, что Усов не совсем верно понимает трудовую теорию стоимости. При обмене товарами цены этих товаров никогда не стремятся к их стоимостям, то есть стоимость товара не есть тенденция или точка равновесия. Аксиома данной теории состоит только в том, что стоимость товара есть количество затраченного труда, то есть стоимость формируется в процессе производства. Обмен же данного товара происходит на рынке, где кроме данного товара присутствует множество аналогичных товаров со своими стоимостями. Допустим, товар А изготовили три производителя: 1, 2 и 3. Стоимость товара А1 равна 10 раб. часам, товара А2 — 20 раб. часам, а товара А3 — 30 раб. часам. По какой цене произойдёт обмен всех этих товаров (ведь их цена, естественно, должна быть единой)? Возьмём за цену обмена цену, равную стоимости товара А1. Тогда все товары будут обменены по цене 10 раб. часов, и общая покупка составит 30 раб. часов (количества товаров тут нам пока не важны, а потому все их можно принять за единицы). Но такой обмен будет неэквивалентным, так как общая стоимость этих товаров 60 раб. часов, а обменены они на 30 раб. часов. То же самое, только неэквивалентностью в другую сторону, произойдёт при обмене товаров по цене 30 раб. часов. При общей стоимости в 60 раб. часов, обмен будет произведён на 90 раб. часов. Эквивалентным обмен будет только при цене 20 раб. часов. Конечно, совпадение стоимости товара А2 с ценой товара — это случайность, появившаяся в результате моего произвола. Но сути дела сие не меняет, так как мы могли взять стоимости равными, соответственно, 10, 12 и 20 раб. часам, и тогда цена товара оказалась бы равной 14 раб. часам, то есть не совпадала бы не с одной из стоимостей. Именно эту цену обмена товара в нашем примере (или, иначе выражаясь, среднюю стоимость товаров) Маркс и называл общественно необходимой стоимостью товара. И нет никакой тенденции или колебания вокруг этой стоимости. Тут присутствует простая арифметика, а вовсе не алгебра, если так можно выразиться. Главное, что тут надо понять — это то, что стоимость возникает в процессе производства, а в процессе обмена цена товара так или иначе "корректирует" сию стоимость. При этом цена отдельного единичного товара может сильно отличаться от его стоимости, но стоимости всех аналогичных товаров в своей совокупности, в своей сумме дают равенство всех цен аналогичных товаров. Если обозначить стоимость i-того товара символом si, количество i-того товара — символом ni, общее количество аналогичных товаров — символом N, а цену товара — символом P, то можно записать:

          Каждый производитель приходит на рынок со своим количеством товара, который имеет свою стоимость. Рынок все эти товары уравнивает по цене, поэтому разные производители из-за разницы между ценой товара и стоимостью получают разную прибыль: кто-то больше, кто-то меньше, кто-то ровно столько, сколько и рассчитывал, ориентируясь на стоимость. В общем же, если представить, что все продавцы являются единым продавцом, общая выручка, определяемая как сумма всех цен, будет равна общим трудовым затратам, которые и являются суммой всех стоимостей. Здесь стоимость вовсе не есть точка равновесия, к которой, по мнению Усова, стремятся все цены. По Марксу, важно то, что сумма цен есть сумма стоимостей. Ещё раз повторяю, что стоимости созидаются в процессе производства, независимо от дальнейшего пути товара на рынок. А уж как там поведут себя цены — это зависит совсем от других факторов.

          Тут надо несколько отвлечься от политэкономии. В реальной жизни присутствуют вещи и процессы. Вещи взаимодействуют между собой, и мы можем изучать закономерности данного процесса. Результат такого изучения есть выводимый нами закон. Каждая закономерность имеет свой закон (хотя физики и утверждают, что любую закономерность можно описать несколькими равнозначными законами — однако мы не будем в это углубляться). Но реальная вещь в реальном мире подвергается одновременно множеству взаимодействий, и, соответственно, поведение этой вещи зависит от множества закономерностей. И задача учёного заключается в том, чтобы абстрагироваться на время от несущественных закономерностей; в идеале — до рассмотрения лишь одной закономерности. Так, например, при рассмотрении полёта воздушного шара мы видим, что поведение данного объекта исследования подвержено сразу нескольким влияниям и их закономерностям: гравитационному взаимодействию с Землёй, выталкивающему воздействию с атмосферой, толкающему взаимодействию с потоком воздуха (ветром) и т.д. Понять "общую" закономерность при таком рассмотрении объекта довольно трудно. Чтобы облегчить понимание, нужно исследовать каждое взаимодействие в "чистом", как бы единичном виде. И тогда, уже зная закономерности каждого взаимодействия, мы сможем предсказать их общую "равнодействующую". Это и есть тенденция закономерностей. (Кстати, у Усова эти мысли в статье тоже констатированы, но, увы, так и не применены).

          Маркс, собственно, именно так и поступает. Сначала он абстрагируется от всех влияющих на цены товаров факторов — таких, как мода, финансы, государство и другие. Маркс априори предполагает, что все производители одинаковы и что стоимости всех аналогичных товаров одинаковы, и рассматривает уже именно этот "обеднённый" обмен. После такого "обрезания" получается, что цена каждого вида товара равна его стоимости. Грубо говоря, Маркс представляет себе всех производителей конкретного вида товара как единого продавца. И поскольку сумма цен равна сумме стоимостей, то поделив то и другое на количество товара, Маркс находит, что цена единицы товара равна его стоимости. Это первая и самая "нереальная" закономерность.

          Далее Маркс предполагает, что внутри совокупности аналогичных товаров цена каждой единицы товара не равна её стоимости. Но чему же тогда равна эта цена? Она будет равна средней стоимости товара данного вида. Это вторая закономерность.

          Затем Маркс рассматривает обмен между неодинаковыми производителями, в частности, между производителями с разными органическими строениями капитала. И там исследуется своя закономерность.

          Данный процесс познания должен продолжаться и далее, всё больше и больше приближаясь к действительности. Маркс же останавливается на полпути. Это его ошибка, так как предсказания и прогнозы на том уровне, на котором остановился Маркс, ещё невозможны — в силу недостаточной конкретности его теории, в силу отбрасывания слишком большого числа значимых факторов. Именно в этом Маркса и можно было бы упрекнуть. Но отбрасывать саму теорию Маркса как негодную — неправильно, поскольку она достаточно логична. Усов просто не до конца в ней разобрался.

          "Какая-либо тенденция обмена может быть мыслима лишь в том случае, если сам обмен мыслить иначе, — не так, как Маркс. А именно: необходимо мыслить обмен не как обмен равных или неравных количеств труда, не как равенство или неравенство этих количеств, НО КАК ПРОЦЕСС, как ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ качественно противоположных сил."

          Уже было показано, что процесс обмена и не надо мыслить как тенденцию. Процесс обмена — это прежде всего сравнение, это "измерение". С таким же успехом можно и измерение длин, то есть сравнение разности пространственных координат (положений), считать тенденцией. Тенденция есть направление какого-либо процесса. Обмен же ни к чему не стремится. Он просто происходит. (Конечно, сами агенты обмена к чему-то стремятся, но это не есть тенденция самого процесса обмена). А поскольку обмен не стоит "мыслить" как тенденцию, то и "как ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ качественно противоположных сил" его тоже не следует "мыслить". Более того, силы вообще не могут взаимодействовать, ибо взаимодействовать могут только вещи (в нашем случае, агенты обмена), а сила есть параметр какого-либо взаимодействия. Но такого параметра, как сила взаимодействия, в процессе обмена нет. И уж совсем не могут взаимодействовать качественно различные вещи. Любое сравнение, измерение — это процесс чисто количественный, когда сравниваются качественно однородные параметры. Разные качества не могут быть единообразно измерены. Нельзя длину мерить килограммами, так как тяжесть и пространственное положение — это качественно разные свойства тел. Понятно, что взаимодействие противоположных сил понадобилось Усову только для того, чтобы прейти к собственной теории, критику которой я дал в предыдущем своём тексте.

          Но пойдём дальше.

          "Вне потребительной стоимости не только нельзя мыслить стоимость как тенденцию обмена, невозможно мыслить САМ ОБМЕН. Невозможно понять, зачем вообще обменивать труд на труд. (Это соображение высказывал Бём-Баверк). Можно менять холст на сюртуки или библию на водку, — во всём этом есть смысл, — но зачем менять труд на труд?"

          Согласно Марксу, на рынке обмениваются товары, у которых имеются потребительные стоимости, но в самом процессе обмена данные стоимости не участвуют. Маркс вовсе не выбрасывает потребительскую стоимость, как утверждает Усов. Маркс каждый параметр определяет в свой процесс.

          Возьмём такой пример. Мне нужно знать расстояние от Казани до Москвы. Имеет ли значение потребность в данном знании для самого процесса измерения? Возможно, эти сведения нужны мне для сравнения удалённости Казани и Саратова от Москвы или для того, чтобы рассчитать количество дней путешествия пешком от одного города до другого, или я собираюсь эти сведения продать иностранной разведке. Но вне зависимости от того, для чего мне надо знать, каково расстояние между этими городами, сам процесс измерения зависит лишь от меры длины. В метрах это расстояние будет равно 800.000, а в попугаях — 2.400.000.

          Точно так же и для обмена нет никакой разницы, для чего, собственно, я обмениваю товар. Возможно, я хочу его потребить, возможно, вновь обменять, возможно, я решил данный товар подарить, а возможно, даже уничтожить. Разница между потреблением и уничтожением явно есть. Тут потребительные стоимости совершенно различны. В реальности покупки ради уничтожения не так уж и редки. Например, в нашем городе милиция покупает у населения оружие для того, чтобы уничтожить. Но всё это неважно, так как для процесса обмена главное — трудовые затраты, а вовсе не потребительная стоимость. Потребительная стоимость возникает только после обмена товарами, перед потреблением предмета, но никак не в самом обмене. Ещё раз: до момента обмена продукт не имеет никакой потребительной стоимости. Она не появляется у продукта до пор, пока он не окажется в руках потребителя именно данного товара. Равным образом, если производитель и есть потребитель продукта, то у этого продукта не будет меновой стоимости, поскольку в процесс обмена он не войдёт. Если же производитель собирается обменять продукт, то у этого продукта ещё нет потребительной стоимости. Ну а желания потребителя тут на продукт (товар, предмет) никакого влияния не оказывают, ибо этот продукт с потребителем ещё не встретился. Можно приобрести библию для того, чтобы спасти душу, а можно для того, чтобы кого-нибудь шарахнуть ею по голове. Водку можно пить, а можно ставить с её помощью компрессы на шишку от удара библией.

          В общем, на самом деле, по Марксу, обменивается вовсе не труд на труд — как ловко передёргивает Бём-Баверк — а товар на товар. Стоимость (и её искажение — цена) есть мера обмена, которая зависит от всеобщих затрат труда, но не от потребительной стоимости. Если мне надо срочно попасть на балкон третьего этажа, то я буду искать лестницу высотой 10 метров. Я сравниваю расстояние от земли до балкона третьего этажа с длиной лестницы. Длину сравниваю с длиной. Можно задать вопрос: зачем длину сравнивать с длиной? Однако здесь сравниваются вещи (как и в случае обмена — товары) со множеством свойств, одно из которых — это удобство подъёма. Но сравнить дом и лестницу по этому свойству или вообще в совокупности свойств — невозможно. Нужно найти какое-либо тождественное для них обоих свойство, которое и будет мерой сравнения. Такое свойство — длина, то есть пространственная протяжённость вещей. Она характерна для всех тел, а потому мы и может измерять (сравнивать) все тела между собой, в том числе и лестницу с домом. Тождественное свойство (его иногда ещё называют качеством) у них одно (хотя остальные свойства тоже могут быть тождественны и, соответственно, по ним тоже можно будет сравнить), различаются же лишь количества элементарных носителей этого свойства. То же самое и с товаром. У каждого продукта есть множество свойств. Обмен может быть произведён с целью использования любого свойства, но сам процесс обмена должен вестись по одному тождественному всем продуктам свойству. Такое свойство — наличие во всех товарах определённого количества труда. (Продукт, сравниваемый по свойству меновой стоимости, как раз и называется товаром.) Это и становится мерой обмена. Кстати, в примере с лестницей ещё раз видно, что сам процесс сравнения длин не зависит от цели этого сравнения. То ли я учёный, который ищет закономерности топологии, то ли грабитель, подыскивающий подходящий предмет для проникновения в дом. Повторюсь, что и обмен товарами не зависит от цели этого обмена, а потому потребительная стоимость к самому процессу обмену не имеет прямого отношения.

          Теперь рассмотрим загвоздку, возникающую у Усова при рассмотрении товара, который не обменивается.

          "...если потребитель не испытывает никакой потребности в сапогах, то их стоимость = 0 раб. часов, если же его потребность в сапогах, напротив, весьма велика, то их стоимость может подняться, например, до 40 и более раб. часов. Следовательно, при одном и том же технически необходимом рабочем времени, затрачиваемом на производство двух пар сапог, их стоимость может быть какой угодно — от 0 до любой, в принципе сколь угодно большой величины. Но отсюда следует, что общественно необходимый труд, понимаемый как стоимость, есть нечто совсем другое, нежели общественно необходимый труд, понимаемый как некоторый реальный процесс труда."

          Как можно видеть, Усов опять ведёт речь вовсе не о стоимости, а о цене. Стоимость формируется в процессе производства, когда наличие или отсутствие потребности ещё не выявлено. Владелец товара, уже имеющего стоимость, лишь попав на рынок, окончательно узнаёт спрос на свой товар. Если спроса вообще нет, то тогда товар и не будет продан. Если же спрос, напротив, велик, то цена будет выше стоимости. Это опять же не учитываемые (но упоминаемые) Марксом факторы искажения "идеального" варианта обмена. Отдельные товар может продаваться по завышенной цене или же вообще не продаваться, то есть не иметь цены, но сумма цен и сумма стоимостей всех товаров будут всегда равны. Если отдельный товар продаётся по завышенной цене, то тогда какой-то другой обязательно будет продаваться по пониженной цене. Если же товар не продан вообще, то, значит, его стоимость перераспределится на другие товары так, что они будут продаваться по повышенной цене. Ведь платёжеспособный спрос, то есть количество противоположного товара, сохранится. И он потребует повышения цен продаваемых товаров.

          Кстати, тут можно объяснить и "парадокс" с ценами и стоимостями картин. Любая картина имеет стоимость в виде затрат труда на её создание. Но одни картины при этом имеют цены ниже стоимости, другие же продаются за баснословные деньги. Можно заметить, что тут на цену влияют несколько факторов, искажающих её относительно стоимости: во-первых, мода, которая есть простая случайность (и потому учесть её вряд ли возможно), во-вторых, то, что картины могут служить в качестве сокровищ, то есть могут иметь функцию накопления и сбережения стоимости. Это именно те картины, которые не могут быть воссозданы по причине, например, смерти своих создателей. Если у меня имеется стоимость, которая в данный момент требует отложения на чёрный день или, выражаясь иначе, сбережения, но имеет такую форму, что не может быть сохранена (в виде, например, продуктов), то я буду искать такую форму стоимости, которая может быть сохранена или даже приумножена. Подобных форм множество: например, золотые слитки или вклад в банк. Вот одной из таких форм и являются произведения искусства или любой другой объект коллекционирования. Этот объект должен существовать в единичном экземпляре, должен иметь возможность "долгожительства" и обладать всеми данными функциями в глазах многих людей. Картины лучших, а иногда и просто скандально известных авторов этим условиям вполне соответствуют. Но главное, конечно, чтобы картина не могла быть воспроизведена тем же лицом в том же виде, то есть она должна существовать в единичном экземпляре. Именно поэтому искусствоведы столь тщательно и определяют подлинность картин.

          Несколько сложнее случай с водопадом. Тут надо рассмотреть два варианта: первый — водопад, как зрелище, второй — водопад как средство производства (второй случай сродни случаю с землёй). При использовании водопада в качестве зрелища мы платим организаторам зрелища не за сам водопад, а за затраты труда организаторов. Водопад, конечно, ничего не стоит, то есть не имеет стоимости (если не требует своего воспроизведения, то есть поддержания в рабочем состоянии). Кроме того, данным зрелищем кто-то владеет. Капитализм — это прежде всего частная собственность. Владелец, то есть частный собственник — это распределитель стоимостей. Потребитель всегда платит владельцу чего бы то ни было, а уж владелец потом распределяет полученную выручку. Конечно, тот, кто распределяет, тот и себя не забывает. А потому эта возможность распределения произведённых благ и есть основа благосостояния отдельного индивида. Собственность нужна её владельцу именно для того, что иметь возможность распределения того, что с помощью этой собственности можно создать. Не удивительно, что при капитализме все мечтают стать собственниками. Все хотят распределять так, чтобы тенденция этого распределения загибалась в собственный карман.

          Владелец водопада, разумеется, ничуть не лучше и не хуже других. Распределяя выручку от платы потребителей, он себя, конечно, не забывает. Он так же, как и любой другой собственник, недоплачивает работникам, в том числе и организаторам его предприятия, оставляя часть выручки себе. Когда владелец водопада продаёт своё предприятие, то он продаёт не собственно водопад, который никакой, конечно, стоимости не имеет, а именно возможность распределения выручки от организации водопадного зрелища. Продавец и покупатель здесь как бы договариваются, что старый владелец водопада уступает новому владельцу возможность распределения выручки, но при этом сохраняет за собой право получения некоторой части этой выручки в течении некоторого времени. Пусть водопад приносил своему владельцу 10 единиц стоимости в месяц. Владелец обменивает право владения водопадом на 100 единиц стоимости. Следовательно, можно считать, что старый владелец оставляет за собой право получения того же дохода в течение 10 месяцев. (Не зря у экономистов есть показатель срока окупаемости). Если же я не покупаю водопад, а беру в аренду, то мне приходится платить постоянно, так как правом распоряжения выручкой владею не я, а собственник. В данном случае товаром выступает право собственности. У водопада нет стоимости, но есть цена, которая есть мера перераспределения возможности распределения стоимости организации зрелища между тем или иным владельцем. Причём, если исторически взглянуть на цену зрелищ, то в средние века шоумены были одними из самых бедных слоёв населения. Только тогда, когда физиологическое время рабочего дня (8 часов) за счёт производительности труда с лихвой покрыло удовлетворение самых необходимым потребностей основных слоёв общества, только тогда зрелища вышли на первый план. Когда-то человек нуждался только в хлебе, потом он стал требовать хлеба и зрелищ, в настоящее время люди всё больше отдают предпочтений (финансовых, естественно) зрелищам. Если бы мы не нуждались в зрелищах, то рабочее время всех людей могло бы сократиться до 2-3 часов в день. Но получать удовольствия очень приятно, а потому и приходится делиться с шоуменами и собственниками зрелищ, то есть работать дольше.

          Второй случай аналогичен, только водопад используется уже не как зрелище, а как средство производства, например, как источник энергии для вращения мельничного колеса. В данном случае водопад участвует в процессе производства. Он не имеет стоимости и потому в цене товара не учитывается. Но у водопада есть владелец, который имеет право распределять выручку, полученную при использовании водопада. Даже если я являюсь владельцем всех остальных средств производства (мельницы и проч.), то первым в распределении выручки участвует всё-таки владелец водопада, который диктует мне, какая часть выручки достанется ему. При продаже водопада как средства производства цена его будет не чем иным, как правом получать некоторое время ту же часть выручки. Старый владелец водопада уступает мне право распределения выручки, но с условием, что определённая её часть некоторое время будет отходить ему. Это, если можно так выразиться, возмещение материального ущерба за недополученный доход.

          Всё это феномены уже развитого капиталистического общества, не имеющие отношения к простому обмену. Потому Маркс их и не рассматривал, поскольку, во-первых, до таких сложных категорий он в своем исследовании просто не добрался, а во-вторых, в данных примерах наличествует отношения между капиталистами, тогда как Маркса прежде всего интересовали отношения между капиталистами и рабочими. Точно так же Маркса мало интересовали отношения между торговым, финансовым и производственным капиталами. А эти отношения не менее сложны и интересны. Не распространяясь уже о проблемах сбережений, инвестиций и государственных расходов.

          Но это я отвлёкся. Вернёмся в тому, что цена конкретного товара может как угодно отличаться от её стоимости. На рынке и в экономике действует статистический закон, которым учитывается, что отдельная единица товара ведёт себя случайно (в том плане, что на тенденцию цены товара воздействуют множество факторов, некоторые из которых учесть просто невозможно), но совокупность товаров ведёт себя именно как средний товар. Только в такой совокупности данный средний товар и продаётся по своей стоимости (хотя реально никакого "среднего товара", конечно, быть не может). Аналогичным образом, при постоянной температуре газа кинетическая энергия одной молекулы может быть какой угодно, но средняя кинетическая энергия молекул постоянна. Конечно, зная температуру газа, нельзя предсказать параметры отдельного соударения отдельной молекулы — поскольку неизвестна её конкретная кинетическая энергия — но зато тут можно с достаточной точностью предсказать поведение "средней" молекулы. Маркс как раз и не пытался исследовать отдельный конкретный акт обмена. Ему нужно было раскрыть механизм функционирования именно всей капиталистической экономики, которая базируется на обмене между капиталистами и рабочими, то есть у Маркса рассматривались обмены только между крупными социальными блоками. Если пользоваться аналогией с газом (хотя любые аналогии хромают), то Маркс рассматривает перераспределение тепла от нагретых стенкой сосуда нижних молекул во всём объёме газа. И здесь совсем не обязательно знать закономерности взаимодействия каждой отдельной молекулы, здесь достаточно знать законы переноса тепла или изменения температуры в совокупности, считая отдельные взаимодействия средними величинами. А потому претензии Усова к Марксу, чтобы тот в каждом отдельном акте обмена показал все имеющиеся в наличии закономерности, необоснованны.

          Вот теперь перейдём к рассмотрению отношений капиталиста и рабочего, для чего откроем работу Усова "КРИТИКА "КАПИТАЛА" МАРКСА, статья первая". Так что же смутило здесь автора статьи? А то, что, по его мнению, "РАБОЧУЮ СИЛУ нельзя ни купить, ни продать".

          "Рабочая сила есть способность к труду или просто ВОЗМОЖНОСТЬ труда".

          "Возможность труда или способность к труду есть некая неопределённая субстанция, в которой ещё совершенно скрыты все параметры процесса труда, характеризующие его как качественную, так и количественную стороны и относительно которых каждый может строить какие угодно предположения, но никто не вправе ничего утверждать положительно. Но капиталисту нужен реальный труд, а не какая-то призрачная возможность труда, или способность к труду, подобно тому как рабочему нужен реальный хлеб, а не возможность хлеба."

          Однако при совершении любой покупки покупатель получает именно возможность чего-либо. Например, рабочий покупает хлеб не потому, что он реален (мало ли реальных вещей), а потому, что хлеб может удовлетворить потребность человека в еде. Это её возможность. Человек обладает таким замечательным свойством, как предвидение. Именно благодаря ему он может позволить себе купить потенцию чего-либо.

          Капиталист, приобретая станок, заранее предвидит его использование. Он покупает возможность работы данного станка. Именно возможность, а не сам процесс его работы. Точно так же и потребитель покупает возможность потребления хлеба, а не сам процесс потребления. А потому покупка рабочей силы как возможности процесса труда рабочего не должна никого смущать. Покупается не труд, поскольку труд — это процесс, а процесс нельзя купить (обменять). Покупается потенциальный труд, то есть носитель этой возможности трудиться. В случае со станком или хлебом мы считаем, что эти вещи покупаются целиком как носители возможностей каких-либо процессов. Рабочего же целиком купить невозможно, ибо рабочий является человеком, а у любого человека кроме возможностей трудиться есть множество других качеств, которые остаются в стороне от отношений капиталист-рабочий. И потому в данном случае речь идёт о покупки рабочей силы, то есть одного из свойств рабочего — возможности трудится. Опять же не следует забывать, что сами возможности, как цель покупки капиталиста, на обмен не влияют. Капиталист при покупке рабочей силы ориентируется на неё как на абстрактный товар, держа в голове, что она является всё-таки вполне конкретным товаром. То, что капиталист имеет цель использования конкретной рабочей силы, на саму покупку не имеет влияния, и покупка ведётся по абстрактной (то есть очищенной от всех свойств, кроме одного) рабочей силе. Понятно, что данная рабочая сила всегда конкретна, Усов прав, когда на этом настаивает:

          "Капиталисту нужен труд, конкретный труд клерка, столяра, слесаря, техника, администратора; труд определённой интенсивности, продолжительности, квалификации, сложности и т.д. Никто никому не платит денег за простое обладание силой или умение что-то делать, деньги платят лишь за конкретную работу, которая либо уже выполнена, либо будет выполнена."

          Да, капиталисту нужно организовать и запустить такой процесс, как производство. Но для этого ему нужно купить элементы этого производства: станки, сырьё, рабочую силу — то есть приобрести носители возможностей участвовать в данном производстве. Труд есть один из процессов, составляющих производство, наряду с работой станка и использованием сырья. Труд — это расход энергии рабочего на преобразование сырья. Труд, таким образом, участвует в производстве. Обменом же занимаются носители возможностей процессов, участвующих в производстве. Нельзя спутывать процесс обмена (покупки) с процессом производства. Это разные процессы.

          "По сути дела, рабочую силу вообще невозможно продать. Рабочая сила сама по себе, без и вне реального процесса труда есть лишь простое заверение в том, что такой-то может выполнить такую-то работу. Но подобные заверения, как и всякие другие, мало чего стоят. Деньги платят за дела, а не за слова. Именно в труде, а не в рабочей силе существует ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ потребность, и именно удовлетворение этой потребности реально оплачивается. Что же касается рабочей силы, то есть возможности труда, то ей на рынке могут соответствовать лишь возможные деньги, то есть за обещание работы можно получить лишь обещание зарплаты, и не более того."

          Совершенно верно. Обмен и есть прежде всего обещания агентов обмена. Ты даёшь мне сюртук, а я тебе холст, при этом я обещаю, что холст удовлетворит твою потребность именно в холсте, а ты обещаешь мне, что сюртук можно будет носить. Рабочий обещает, что будет трудиться, а капиталист — что будет выдавать рабочему зарплату. Все условия обговариваются заранее до начала производства.

          "Конечно, цели рабочего и капиталиста прямо противоположны: рабочий заинтересован в том, чтоб за меньшую работу получить большую заработную плату, капиталист — в обратном. На этой почве возможны разнообразные коллизии: как и при купле-продаже любого другого товара покупатель может купить, а продавец — продать совсем не то, что он предполагал. Может случиться так, что рабочему придётся выполнять более тяжёлую и грязную работу, чем он ожидал, а капиталист, наоборот, может обнаружить, что он нанял нерадивого рабочего, труд которого не стоит выдаваемой ему заработной платы. Подобного рода ошибки и трения возможны, но не более, чем при купле-продаже любого другого товара. Если рынок труда более или менее развит, то как рабочий, так и капиталист прекрасно осведомлены относительно того, ЧТО первый — продаёт, а последний — покупает. И чем более цивилизован рынок, тем менее остаётся места для всякого рода недоразумений."

          Опять верно. Теоретически и капиталист и рабочий должны сдержать обещания, именно поэтому мы и говорим, что капиталист оплачивает рабочую силу. То есть априори предполагаем, что никаких препятствий к выполнению договорённостей нет. Всё честно и пристойно. "Откуда же тогда берётся прибавочная стоимость?" — недоумевает Усов.

          Но договорённости построены таким образом, что капиталист предполагает использовать рабочего несколько дольше (или интенсивнее) и получить стоимости немного больше, чем он отдаст последнему в виде зарплаты.

          Усова такое объяснение не устраивает:

          "На этом-то различии он (капиталист) и строит всю свою деятельность и из него извлекает свою прибыль. Но почему рабочему не дано "иметь в виду" это различие? Ведь он его должен чувствовать буквально на собственной шкуре: он потребляет продукт стоимостью в 6 часов, а производит продукт стоимостью в 12 часов! Возможно ли, чтоб он не заметил этого факта, а заметив, остался к нему безучастен?"

          Любой рабочий это прекрасно знает. Но, во-первых, капиталист является собственником средств производства, следовательно, с мнением этого собственника рабочему приходится считаться (напомню, что капитализм как строй и характеризуется наличием частной собственности на средства производства), тем более, что интересы капиталиста поддерживаются всей мощью государственного аппарата. А во-вторых, в реальной жизни часть своего труда рабочий отдаёт не только капиталисту, но и, например, педагогам, врачам, государству в конце концов. Да и капиталист не совсем паразитирует на труде рабочих, ибо есть ещё доход от предпринимательства, то бишь от умения организовать производство, а также и от владения собственностью. Последний доход выплачивается за социально необходимую функцию стабилизации данного строя. Без частной собственности и, соответствующего, вознаграждения за неё, капиталистическое общество просто перестанет существовать. Без этого института в наличии будет другое общество. Впрочем, не будем вести сейчас спор о прогрессивности того или иного строя. Но ясно, что если мы хотим сохранить капитализм (либо считая его прогрессивным, либо по привычке, либо под идеологическим нажимом, либо ещё по какой-то не важной здесь причине), то должны сохранить и институт частной собственности, а соответственно, и вознаграждение за собственность. Всё это в той или иной мере понимает рабочий и соглашается делиться частью своего рабочего времени с разными слоями общества. Полностью же паразитирующими являются лишь чистые рантье. Но их единицы. А остальные слои общества в большей или меньшей степени выполняют необходимые для общества, а следовательно, и для рабочих, социальные функции. Определить, где грань между прибылью предпринимателя, доходом владельца и процентом рантье, не так-то уж и просто. Тем более, что часть рабочих по необходимости или из экономических соображений сами вкладывают свободные средства в банки под процент, то есть являются маленькими рантье. Против чего же им тут выступать?

          Усов в данном случае опять же сравнивает чистую теоретическую модель Маркса с реальной жизнью и удивляется:

          "Ни в одной стране, в которой отношения труда и капитала приняли сколько-нибудь развитую и устойчивую форму не прошёл бы тот фокус, который описывает нам Маркс в "Капитале": рабочий, дескать, получает от капиталиста в виде заработной платы продукт, содержащий в себе лишь 6 часов рабочего времени, причём рабочему об этом последнем обстоятельстве не дано ни знать, ни догадываться; в обмен на эту заработную плату рабочий передаёт капиталисту пользование своей рабочей силой, причём он опять-таки, по Марксу, не имеет права знать, ЧТО ТАКОЕ эта его рабочая сила."

          В реальной жизни заработная плата в цене конкретного товара составляет небольшую часть, из которой делаются ещё и вычеты налогов. Товар сам по себе редко продаётся по стоимости, а потому исчислить стоимость вложенного труда не так-то легко. И уж совсем сложно найти в цене товара ту её часть, которая пойдёт не на необходимые выплаты другим функциональным слоям, а на чистое паразитирование рантье. В реальной жизни происходит предварительный договор между капиталистом и рабочим о величине заработной платы и условиям работы. При этом капиталист не скрывает, что он как владелец средств производства из общей выручки (из цены товара) произведёт ещё многие сторонние выплаты, в том числе и самому себе. Рабочий прекрасно осведомлён, что капиталист как рантье удержит себе не меньше, чем банковский процент на капитал. И если рабочий с этим не согласится, то капиталист просто не начнёт производства, а сам рабочий организовать этот процесс не в силах: и потому, что не владеет средствами производства, и потому, что для этого нужно умение, то есть опять же нужно оплачивать деятельность специалистов. Это в реальности. Но вернёмся к чистой теории.

          Усов нашёл в рассуждениях Маркса чисто математические проблемы:

          "Если я, как капиталист, беру товар, который стоит 6 рабочих часов, и затем, используя его в качестве заработной платы, нанимаю рабочего, который за эту заработную плату работает 12 часов, то сам этот товар (заработная плата) оказывается, очевидно, простым посредником в обмене труда на труд. Я располагал 6 часами труда, воплощёнными в каком-то продукте, затем при помощи этого продукта я получаю в своё распоряжение 12 часов труда. В результате этого обмена я просто обменял 6 часов труда на 12 часов, то есть получается, что 6=12! Вот что действительно поразительно и парадоксально, вот чем в действительности озабочен Маркс. Теория эксплуатации сводится к тому, что большее рабочее время обменивается на меньшее рабочее время, то есть на НЕЭКВИВАЛЕНТНОСТИ обмена между трудом и капиталом. Но ведь именно эквивалентность обмена (пресловутый закон стоимости), Маркс выдвинул в качестве первоначального условия, которое непременно должно быть соблюдено, ибо в противном случае все капиталистические отношения будут сведены к банальному надувательству: к тому, что капиталист покупает рабочую силу ниже её стоимости."

          Усов сосредоточил всё своё внимание на процессе обмена и совершенно забыл, что стоимость образуется в процессе производства. Капиталист не обменивает 6 часов труда на 12 часов труда. Он организует 12 часов труда — то есть при помощи капиталиста рабочий затрачивает 12 часов своей жизни на труд. Вот эти-то 12 часов и есть стоимость, появившаяся вновь. И в процессе обмена одни товары обмениваются на другие по стоимостям. Происходит смена владельцев стоимостей, но сами стоимости не претерпевают никаких изменений. Если есть 6 часов, то они и обменяются на 6 часов, а 12 часов — на 12 часов. В процессе же производства происходит увеличение стоимости, так как стоимость и есть затраты труда. Логика Маркса достаточно жёсткая. Если стоимость любого товара есть количество труда на его производство, то и стоимость такого товара, как рабочая сила, то есть способности человека к труду, равна количеству труда, необходимого для воспроизводства этого товара, то есть для восстановления сил человека. Но человек, в отличие от других предметов природы, ещё и создаёт стоимость. Причём он может создать стоимости куда больше, чем ему необходимо для восстановления. Или наоборот, лентяи могут подохнуть с голоду. Но раз человек выжил в непрестанной борьбе с внешним миром, то уж он, наверное, имеет способность создания большей стоимости, чем необходимо ему, его семье и другим членам общества. А потому капиталист, договорившись о покупке рабочей силы, допустим, за 6 часов, которые необходимы для восстановления способности к труду его сотрудника (это пока только обещания, в реальности у капиталиста ещё ничего нет), вовсе не обменивает их на 12 часов, как кажется Усову, а контролирует появление стоимости в размере 12 часов (которые заключены в товаре) и уже из этой появившейся стоимости часть отдаёт, как и обещал, рабочему. Оставшуюся же часть капиталист использует на другие нужды. Причём от рабочих и не скрывается, что производятся некие посторонние выплаты. Здесь нет никакой неэквивалентности. Обмену подлежат наличествующие стоимости: либо до начала производства (покупка рабочей силы), либо после её окончания (распределение товара). Без вмешательства капиталиста рабочий просто меньше работал бы, поскольку шести часов ему хватало бы для удовлетворения всех своих нужд (хотя как существо социальное он должен кормить и других). Понятно, что когда мы говорим о 6 или 12 часах работы, это не подразумевает, что сначала рабочий работает на себя, а потом на других. Это означает лишь, что после того как рабочий оттрубил всю смену (например, 12 часов), в каждой единице произведённой им продукции будет содержаться 50% той стоимости, что отдаст ему капиталист (так как в нашем примере это 6 часов) — а остальное капиталист распределит на другие выплаты.

          "Но позвольте, возражаем мы, ведь что-то же должно продаваться и покупаться: рабочий получает от капиталиста НЕЧТО, и в свою очередь передаёт или предоставляет последнему какое-то другое НЕЧТО; какой-то обмен между ними явно происходит?"

          В том и состоит весь фокус, что договорённость об обмене между рабочим и капиталистом происходит до процесса производства, а сам процесс производства от этих договоренностей уже не зависит. Вполне возможно ведь представить и такую ситуацию, когда капиталист, неправильно рассчитав, получит в конце процесса производства меньшую стоимость, чем обещал рабочему. Например, если по вине капиталиста сломается станок. Тогда уже капиталист останется в проигрыше (хотя этого, пожалуй, и не может произойти, ибо капиталисту неоткуда взять обещанные рабочему стоимости. Их ведь не произвёл и сам рабочий. В этом случае вся произведённая стоимость должна отойти к рабочему. Впрочем, это патология. Мы же рассматриваем норму, то есть тот случай, когда рабочий производит стоимость большую, чем ему обещал капиталист, то есть большую, чем необходимо самому рабочему. Можно называть это и надувательством, хотя я предпочту не использовать эмоциональные термины. По-моему, этим и Маркс, и Усов уж слишком злоупотребляют).

          Таким вот образом, смешав процесс производства с процессом обмена, Усов и делает вывод:

          "...если взять за основу неэквивалентность обмена, то в таком случае теория эксплуатации, то есть критика капитализма, рано или поздно выродится в апологию капитализма, — это Маркс чувствует и это никак не может его устроить. Ему нужно доказать, что эксплуатация — это не порок предшествующих экономических формаций, который так или иначе преодолевается, исчерпывается капитализмом, но что она рождается в недрах самого капитализма. Поэтому он провозглашает эквивалентность обмена в качестве главного принципа. Но эквивалентность обмена означает ОТСУТСТВИЕ ЭКСПЛУАТАЦИИ, если только слово "эквивалентность" вообще хотя бы что-нибудь означает. Таким образом, взяв за основу отсутствие эксплуатации, Маркс ставит перед собой задачу доказать её наличие. Мы видели, как он её решил: для начала он сделал открытие, что ЗАРАБОТНАЯ плата не есть плата ЗА РАБОТУ, за труд, затем он выдвинул теорию рабочей силы, а затем он забыл об этих своих теоретических завоеваниях и с невинностью младенца заявил, что прибавочная стоимость есть попросту НЕОПЛАЧЕННЫЙ ТРУД, то есть всё опять свелось к неэквивалентности обмена. А дабы у читателя не возникло подозрения, что неэквивалентность обмена противоречит исходному принципу эквивалентности обмена (закону стоимости), Маркс поспешил заверить: нет, дескать, не противоречит; даже более того, именно из эквивалентности обмена вытекает его неэквивалентность, а эксплуатация существует именно в силу того, что отсутствует... Да, Маркс посмеялся над нами."

          Не будем спорить по поводу того, хотел ли Маркс доказать наличие при капитализме эксплуатации. Меня не интересует, что он хотел. Меня интересует, чего он достиг. А достиг Маркс своей теорией того, что вскрыл внутренний механизм функционирования капитализма. Он показал, что экономика капитализма базируется на эквивалентном обмене между капиталистом и рабочим, но частная собственность на средства производства позволяют капиталисту использовать рабочего для получения дополнительной стоимости. Маркс назвал это неоплаченным трудом — хотя правильнее, конечно, будет назвать это неоплаченным количеством труда. "Неоплаченный труд" — это не совсем удачное понятие, так как в нём присутствует некая оценочность данного термина. Неоплаченный — вроде как ограбленный. В реальности же суть дела такова, что все стоимости производятся рабочим в процессе производства и далее в процессе обмена эти стоимости перераспределяются. Где тут справедливое, а где несправедливое распределение — это уже второй вопрос. Главное, что Маркс достаточно логично показал, что такое производство и распределение стоимостей существует. И если мы исходим из аксиомы трудовой теории стоимости, гласящей, что стоимость есть количество затраченного труда, то теория Маркса вполне логична (непротиворечива) и обоснована. То, что Усов считает, будто наличие эквивалентного обмена является гарантией отсутствия эксплуатации, свидетельствует лишь о том, что он, Усов, не до конца разобрался в данной теории. Усов всё время напирает на обмен, в то время как есть ещё и производство. Эквивалентный обмен стоимостей происходит в процессе именно обмена, а созидание стоимости — в процессе производства, в котором и возможна эксплуатация.

          Эксплуатация заключается ведь не в том, что обмен происходит эквивалентно или неэквивалентно. Обмен вообще не имеет к этому никакого отношения. Представим себе, что капиталист и рабочий договорились о следующем: за работу в течение 10 часов рабочий получит 80% произведённого продукта. Соответственно, оставшиеся 20% получит капиталист. Никакого процесса обмена тут, как можно видеть, нет. Рабочий за 10 часов произвёл 100% продукта, а затем капиталист по договорённости распределил этот продукт между рабочим и собой. Из 10 часов рабочего времени 8 часов являются оплаченным, а 2 часа — неоплаченным количеством труда рабочего. Точно так же рабочий мог бы и сам без предварительного договора с капиталистом произвести ту же стоимость, а потом добровольно отдать 20% капиталисту за его право владения средствами производства (рабочий тут как бы взял их в аренду), даже если капиталист и не знал об использовании своих средств производства. Второй случай — явно не эксплуатация. В первом же случае мнения специалистов расходятся, так как решение принимает не сам работник, а владелец средств производства. Эксплуатация это или нет — вопрос вкуса. Маркс утверждал, что эксплуатация, ортодоксальные же экономисты — что нет. Можно спорить о терминах и о вкусах, но обвинять Маркса в нелогичности не следует.

          Таким образом, трудовую теорию стоимости Маркса можно критиковать только по двум пунктам. Во-первых, за принятие аксиомы, что стоимость есть трудовые затраты. Но в рамках самой политэкономии невозможно спорить об аксиомах этой науки — на то они и аксиомы. Во-вторых, Маркса можно критиковать за то, что он не довёл своих исследований до того уровня конкретности, когда предсказания и прогнозы могли бы быть более точными. Ведь нельзя предсказать развитие капиталистической экономики без учёта влияния финансовых инструментов, вмешательства государства, развития техники и, соответственно, квалификации рабочих и т.д. и т.п. Это ошибка и беда Маркса. Однако сама теория трудовой стоимости, повторяю, вполне логична и непротиворечива. И для того чтобы попытаться доказать обратное, надо всё-таки получше её изучить.

05.09.01